|
Я так устала, что мне было почти все равно. Нет, пожалуй, не все равно. Только во мне все чувства притупились. Даже если б они вынырнули вместе с драконом на привязи там, в конце проулка, я была бы не в силах сделать больше ни шагу. А схвати они меня сейчас… да, тогда, по крайней мере, они не смогли бы использовать меня как охотничью собаку.
Нико они не нашли. А я не привела их в дом Вдовы!
Сколько я просидела так, не знаю. Может, я попросту клевала носом и на несколько мгновений впала в сон с открытыми глазами. Я не уверена в том, что мне вообще удалось бы подняться, если бы я так немилосердно не мерзла.
На бегу я вспотела. Но сейчас, когда я тихонько сидела, ночной холод пробирал вдвойне, прямо до костей. Моя одежда и волосы промокли насквозь, а зубы стучали. Но зато в конце проулка по-прежнему не слышалось никаких шагов и не видно было никаких теней. Похоже, я ускользнула от преследователей. Только бы сейчас найти какое-нибудь теплое и сухое укромное местечко и немного поспать. А затем, когда рассветет, попытаться вновь найти дом Вдовы.
Мои ноги, как и раньше, едва ли хотели нести меня, так ужасно они дрожали. Проулки же по-прежнему были такие грязные и слякотные, что под ногами хлюпало, когда я шла. Я отыскала какой-то крытый загон для скота, где ночевали три козы, и на краткий миг размечталась о мягкой соломе, а быть может, в придачу о глотке теплого козьего молока. Но из этого ровно ничего не вышло. Одна из трех коз оказалась злющим старым козлом, который выставил рога, лишь только я собралась перелезть через плетень.
Я готова была уже сдаться и усесться где-нибудь, прислонившись к стене, когда теплый и сладостный запах проник в мои ноздри, почти заглушив здешнюю вонь. Запах хлеба! Свежеиспеченного хлеба! Запах привел меня за угол, и я попала прямо в маленькую тесную усадебку, что казалась менее загаженной, нежели остальная часть Грязного города. Площадка двора была не только из грязи да ила, а из утоптанной глины и, казалось, ее иной раз даже подметали. Костяк дома, соединявший обе стороны двора, был из бревен с вмурованной в них глиной [8], а стены его были некогда побелены.
Ставни в одном из строений ленги [9]были широко распахнуты, и в окно виднелись гигантская печь и труба, сложенная из красновато-коричневого камня. Пекаря же нигде не было видно, да и я не настолько обезумела, чтобы прокрасться в пекарню в том виде, в каком пребывала. Слова «дерьмовая девчонка» наверняка были бы очень метким описанием меня как раз теперь. Даже самый милейший и всепонимающий пекарь впал бы в бешенство, стал бы берсерком [10], увидев в своей пекарне замурзанного поросенка.
Однако же на дворе у стены стояла повозка. А что коли я залезу под нее… Мне хотелось укрыться от зарядившего мелкого дождика и от враждебных взглядов. А стена, где проходила дымовая труба, была наверняка замечательно теплой.
Прокравшись по двору, я вжалась меж колесом повозки и стеной и с глубочайшей благодарностью вползла во мрак под прицеп повозки. «Замечательное укрытие», – подумала я. И думала так до тех пор, пока не положила руку на нечто мягкое, теплое и живое, прошипевшее:
– Отвали! Отстань от меня! Знай, у меня нож!..
Роза
Вот так я встретила Розу. И не будь я так измотана, мы, пожалуй, никогда бы не перемолвились даже словом друг с другом, ведь я бы тут же улизнула. Но я больше была не в силах убегать. Я сражалась с убийцами, с драконами, с дамами, несущими смерть, с огромными взрослыми стражами замка. Сонный и робкий голос девочки не мог напугать меня, сколько бы ножей ни было у его владелицы.
– Здесь, пожалуй, хватит места на двоих, – сказала я. – А иначе тебе придется поискать другое место для ночлега, потому как нынче ночью я ни единого шага больше не сделаю…
Некоторое время стояла тишина. Было так темно, что я еле-еле различала ее лицо – чуть более светлую серую тень с парой слабо мерцавших глаз.
– До чего чудно ты болтаешь, – произнесла вдруг она. – Откуда ты родом?
– Из Березок, – ответила я, прежде чем мне пришло в голову, что было бы неумно рассказывать слишком много о себе. Может, уже весь город знал, где жила Пробуждающая Совесть?
– А где такое место? – спросила она. – Далеко-предалеко отсюда?
Слова эти прозвучали у нее так, будто «далеко-предалеко» было все равно что «глупо-преглупо» и «медленно-премедленно».
Но я жутко устала и не в силах была ругаться с ней.
– Да, – согласилась я. – Далеко-предалеко!.. Стена с дымовой трубой оказалась еще теплее, чем я надеялась. Прислонившись к ней, я стала поджариваться. Мои веки сомкнулись, а дрожь нехотя покинула тело.
– Почему ты такая мокрая? – спросила девочка во мраке.
– Дождь идет, – только и ответила я.
– Не такой уж сильный. – Голос ее звучал натянуто и подозрительно. – Кто-то гонится за тобой?
– Не-а, – солгала я.
Что бы ей помолчать и дать мне заснуть?
– Нет, гонится! – возразила она. – А иначе зачем тебе вообще прятаться здесь?
– А почему прячешься ты? Мне надо только где-нибудь поспать.
Она немного помолчала.
– Да ладно, я просто спросила, – сказала она, но в ее голосе веры в мои слова не было.
И все же по той или иной причине она вовсе не казалось больше такой уж подозрительной. Мне даже почудилось, будто ей стало спокойнее оттого, что кто-то, возможно, гонится за мной. Ну и чудная же девчонка! Но я страшно устала, чтобы удивляться, чтобы думать, страшно устала для всего на свете, кроме сна…
Чей-то локоть вонзился мне в бок.
– Привет! Привет! Просыпайся, соня-храпуша! Я открыла глаза. По-настоящему еще не рассвело, однако же и ночного мрака больше не было.
– Подвинься, мне надобно выйти, а ты лежишь с краю!
Я с трудом повернула голову. Девочка с взлохмаченными светлыми косами лежала рядом со мной и толкала меня в бок. Кто это? Где я? И почему мне так худо?
Но все сразу вернулось ко мне. Матушка! Дракон! Это сегодня… Это сегодня… а здесь, под повозкой на заднем дворе в Грязном городе, лежала я, меж тем как Нико и Мистер Маунус думали, будто я у Вдовы. А девочка со светлыми косами – та, с кем я делила укрытие ночью. Этой ночью…
С молниеносной быстротой я снова закрыла глаза, чтобы меня не угораздило встретиться с ней взглядом, но она не обратила на это ни малейшего внимания.
– Давай поднимайся, ленивый ты боров! Двигайся!
– Да, да, успокойся, – пробормотала я, сама ни капельки не успокоившись, и попыталась сесть.
Но стоило мне шевельнуться, как в тот же миг рука, укушенная драконом, заболела так ужасно, что я почти не могла дышать. Несколько слезинок просочились между моих опущенных ресниц и соскользнули на щеки.
– Что худого приключилось? – спросила девочка, делившая со мной укрытие.
– Я… ушибла руку, – выдавила я, стиснув зубы. Тук, тук, тук… – боль должна, пожалуй, утихнуть снова.
В соломе, заменявшей подстилку, что-то зашуршало.
– Да, я вижу, – сказала она. – Рука кровоточит, сильно кровоточит. По-настоящему!
Открыв глаза, я посмотрела сама. Девочка была права. Весь рукав от плеча до локтя был и вправду темным от засохших пятен крови. А я-то надеялась, что сумею незамеченной отыскать дом Вдовы!.. Но с такой рукой мне не скрыться…
Я покосилась на девочку. Ее кофта была явно связана из остатков ниток неопределенного коричнево-серо-белого цветов. Надетое под кофтой черное платье доходило до ступней и целиком прикрывало ее ноги.
– Что возьмешь за то, чтобы поменяться со мной одежкой?
– Так я и знала! За тобой кто-то гонится – Я притворилась, будто не слышала…
– У меня есть четыре скиллинга, можешь взять их хоть сейчас, – только и ответила я. – Получишь еще, когда придешь забирать одежку у… ну там, где я скажу тебе позднее. Коли ты скажешь «да»!
Она задумалась:
– А откуда мне знать, что ты меня не облапошишь? Четыре скиллинга за смену одежды…
По правде говоря, я не знала, что мне еще сказать.
– Я тебя не облапошу…
Но у меня не было никаких доказательств, что могли бы убедить ее.
– Это я получила почти только что, – сказала она, указывая на платье. – Матери дала его одна из тех фру, на которых она стирает, и оно почти не ношеное. Жуткая буза поднимется, коли теперь…
Она осеклась и попыталась поймать мой взгляд, но я, само собой, не хотела смотреть ей в глаза. Мне больше нечего было сказать, я лишь молча сидела, обхватив свою руку, ждала, когда она решится…
– Пошли ко мне домой! – внезапно воскликнула она. – Я могу одолжить тебе мою старую юбку, она все едино ни на что уже не годится. Да и кофту тоже… Кофту можешь взять сию же минуту.
Теперь настал мой черед прикидывать, могу ли я положиться на нее. «Домой…» Зачем же она ночевала здесь, коли у нее есть дом? А пойти с ней – подумать только, что будет, вдруг она сообразила, кто я такая, и решила, будто я чего-то стою для тех, кто «гонится» за мной. А что мне делать? Не так уж много у меня возможностей. Да и она вовсе не похожа с виду на надувалу… Несмотря на всю эту болтовню о ноже и прочем…
– Ну? – спросила она. – Идешь? Я кивнула:
– Да!
– Тогда пошли отсюда!
Она стянула кофту через голову и протянула ее мне. И тут я увидела, что я не единственная, у кого есть повод стонать и охать нынешним утром. Ее шея и плечи были вовсе сине-черными, словно она либо сильно ушиблась, либо была избита. Она прекрасно видела, что я не спускаю глаз с ее синяков, но не сказала ни слова.
– Как тебя зовут? – спросила я.
– Роза. А тебя?
Знали ли в городе, как зовут дочь Пробуждающей Совесть? В какой-то миг мне захотелось назваться другим именем безопасности ради. Но что-то заставило меня отказаться от этого. Ощущение, что, коли я солгу Розе, мне это дорого обойдется.
– Меня зовут Дина!
Она и виду не подала, что ошеломлена, услыхав вдруг имя не мальчика, а девочки. Может, потому, что уже слышала мой голос во мраке, прежде чем увидала меня в мальчишеской одежке. Во всяком случае, она только кивнула в ответ, плюнула на ладонь и протянула мне руку так, как это делают люди, когда совершают какую-то сделку. Я тоже плюнула на свою ладонь, и мы пожали друг другу руки.
Не думаю, что кто-то из нас двоих был окончательно уверен в этой сделке. Но все же это давало ощущение того… да, что мы как-то можем положиться друг на дружку.
Роза жила в одном из самых узких домов, какой мне когда-либо доводилось видеть. Входишь в ворота и поднимаешься по узенькой же лесенке, почти что стремянке. Здесь, над воротами, и жила семья Розы.
– Ты там потише, – прошептала она, когда мы поднимались по лестнице. – Лучше нам никого не будить!
Там была всего лишь одна горница, вытянутая в длину и тоже узкая. В конце горницы располагались две спальные ниши, и слышно было, как кто-то лежавший там храпел. За пологом затхло и тяжело пахло недопитым пивом и неопорожненны-ми ночными горшками.
Я радовалась, что живу не здесь, но, пожалуй, это было все же куда лучше, чем охапка соломы под телегой.
Роза присела на корточки перед сундуком, стоявшим у стены рядом с одной из ниш. Крышка сундука скрипнула, когда она подняла ее, не особо громко, но вполне достаточно…
– Это ты, Роза?
Что-то шевельнулось за одним из пологов, из-за другого по-прежнему доносился ужасающий храп.
– Да, матушка! – прошептала Роза. – Спи!
– Где ты была?
Мать Розы вышла к нам, вся какая-то помятая и заспанная, со взлохмаченными седыми волосами. Голос ее звучал не злобно или боязливо, а только устало. Мне показалось, будто она похожа скорее на бабушку, чем на мать Розы. Во всяком случае, она была намного старше моей матери. Голые ноги, торчавшие из-под ночной рубашки, были тонкие и морщинистые, как у общипанной курицы.
– Не дома, – строптиво произнесла Роза. Попробовала бы я так ответить своей матушке; но мать Розы только вздохнула и отвела глаза, словно чего-то стыдилась.
– Это ведь его дом, Роза, девочка моя, – сказала она. – Это ведь он ныне хозяин дома!
– Да, он тоже это вечно твердит, – громко, резко и горько произнесла Роза.
– Тссс, детка моя!.. – цыкнула на нее мать. Но было уже слишком поздно. Тяжелый храп внезапно прекратился, и кровать скрипнула.
– Какого черта развели тут кудахтанье! – прорычал голос из другой боковушки, и полог отлетел в сторону с такой страшной силой, что кольцо, удерживавшее его, выпало и весь полог рухнул на пол.
Молодой мужчина злобно уставился на нас красными, воспаленными глазами.
– Кто, черт побери, это такой? – спросил он, указывая на меня.
– Один из моих друзей, – коротко ответила Роза. – Мы сейчас уходим. Спи дальше!
– Какого черта можно спать при таком шуме? – огрызнулся он. – А чего это ты запустила свои грязные пальцы в сундук? Что ты надумала там взять?
– Только свое!
– Твое… Ах ты, мелкая вороватая девчонка! Да у тебя нет ни крошки хлеба, ни единого лоскутка, который ты не получила бы от меня. Руки прочь от сундука и выметайся, а не то я научу тебя разбираться, что твое, а что мое.
– Коли кто-то здесь и вор, так… – возмущенно выкрикнула Роза, но ее мать встала между ними.
– Нечего так говорить о брате, Роза! Аун, ведь она ничего такого худого не думает!..
Аун ничего такого и не говорил. Он лишь выскочил из ниши, оттолкнул мать Розы в сторону и со страшной силой захлопнул крышку сундука, так что едва не прищемил Розе пальцы. Поставив босую ногу на крышку сундука, он, слегка наклонившись вперед, уставился прямо на нее:
– Где ты была ночью, девчонка?
– Нигде!
– Ты хорошо знаешь, что случается с девчонками, которые шляются на улицах по ночам, а? Они становятся как Касси из Грошового переулка! Двенадцать скиллингов за раз! Так-то ты надумала отплатить мне за еду и кров?
Роза по-прежнему не вымолвила ни слова. Она стояла молча, даже не отступив назад. Она вообще не уступила ни вершка. Но я видела, что подбородок ее страшно напряжен и весь дрожит.
– Коли не желаешь платить – учись слушаться! Он медленно положил руку ей на затылок – как раз туда, где темнел огромный синяк.
Мне показалось, что он чем-то был похож на драконов, правда чуть-чуть. Он двигался почти так же, как они, – медленно, почти вяло… и все же пугающе и опасно. Он был голый, если не считать пары синих коленкоровых штанов. Плечи широкие, с выпуклыми мышцами. У него были довольно длинные кудрявые каштановые волосы, сиявшие в лучах утреннего солнца. Если не считать глаз с красными прожилками, он был как раз таким, что Силла у нас дома, завидев его, хихикнула бы и опустила свои синие, как васильки, телячьи глазки.
У меня же самой не было ни малейшего желания прикасаться к нему даже кухонными щипцами – хотя как раз только щипцами и можно бы прикоснуться, – огромными, тяжелыми, которые защемили бы его по-настоящему жестко и крепко. Как он мог обращаться так с Розой? Ведь он, кроме того, был ей братом?
– Насколько я помню, я вчера вечером тебе кое-что велел. Вспоминаешь?
Роза по-прежнему не вымолвила ни слова. А я увидела, как он сжимает пальцы вокруг ее несчастной сине-черной шеи.
– Вспоминаешь, грязная ты девка? Суставы его пальцев побелели – так сильно он сдавил ее шею. По-прежнему ни слова в ответ. В конце концов Роза слабо кивнула.
– Что я велел тебе? А?
Роза взглянула на мать. «Сделай что-нибудь! – говорили ее глаза. – Останови его!»
Но мать, маленькая, старая и замерзшая, сидя с краешку лежанки, смотрела в пол.
– Что я тебе говорил, а? – Злобный шепот, сопровождаемый такой встряской… встряской, которая могла бы сломать шею крысы.
– Ты велел, чтоб я почистила твои сапоги, – тихим голоском произнесла Роза.
– И ты это сделала? Молчание. Роза вдруг выпрямилась:
– Чисти их сам!
То был не более чем шепот, но он заставил Ауна одеревенеть, словно он не поверил своим ушам.
– Что ты сказала?
– Сказала: «Можешь чистить свои дерьмовые сапоги сам!»
Роза, уже прямая и стройная, как свеча, выкрикнула эти слова ему прямо в лицо, и на нем появилось такое выражение, будто он проглотил жабу. Какую-то долю секунды они стояли вот так, друг против друга. А потом он так ударил ее по щеке, что она врезалась в стену.
– Ах ты, наглая грязная девка! – Он поднял ее и отвесил еще одну оплеуху по другой щеке.
– Аун… – всхлипывая, запротестовала ее мать, но это был лишь слабый упрек. – Она ведь все-таки тебе сестра!
– Не сестра она мне вовсе! – заорал Аун, схватившись за светлую косу Розы. – Она маленькая приблудная девчонка, которую ты прижила с кем-то другим, а вовсе не с моим отцом, и пусть она сию же минуту выметается отсюда!
Он проволок Розу по всей горнице и вытолкнул ее через открытую дверь на наружную галерею.
– Выметайся отсюда, приблудная тварь! – снова взревел он. – И прихвати с собой своего знатного дружка!
Пожалуй, это было довольно глупо… Но я не могла сдержаться. Когда он повернулся ко мне, я глянула ему в глаза:
– Ну и подлюга же ты!
– Какого черта…
– Ты и вправду такой жалкий? Ты и вправду такой трус?
Он выпустил косу Розы, и вид у него был такой, будто он лишился дара речи, но я высказала еще не все.
– Ты настоящий мужчина, да? Такой огромный и сильный, что смеешь бить маленьких девочек! Господин, хозяин в доме! Да, такой уж ты хозяин!.. Рассказать тебе, чего ты больше всего боишься? Рассказать? Ты смертельно боишься, что на самом деле мы смеемся над тобой. И знаешь что? Так оно, может, и есть. Ты, во всяком случае, другого не стоишь!
Он напоминал быка, внезапно получившего удар в лоб. Я не спускала с него взгляда, пока он сам не опустил голову. Он тяжело дышал, ловил ртом воздух и наверняка едва не расплакался. Не говоря ни слова, он проскочил мимо Розы, трясясь, как в лихорадке, сбежал вниз во двор, и его шаги эхом отозвались на лесенке.
Роза и ее мать, вытаращив глаза, смотрели на меня так, словно у меня внезапно выросли три головы.
– Как это тебе удалось? – прошептала Роза. – Почему он не ударил тебя?
– Чуточку совести у него, ясное дело, все же есть, – сухо ответила я. – Но нельзя быть уверенным в том, что этого хватит надолго. Возьми все, что тебе нужно, из сундука, и пойдем дальше. Времени у меня в обрез!
Роза отправилась со мной не только, чтобы показать дорогу к дому Вдовы, но и чтобы забрать свою юбку. А может, ей не хотелось оказаться в доме, когда снова вернется Аун. Она дала мне платок повязать волосы, и мы пошли, неся вдвоем бельевую корзину, принадлежавшую ее матери… Всего-навсего две девочки, что вынесли из дома выстиранное белье. Через некоторое время я заметила, что Роза слегка всхлипывает.
– Что стряслось? Тебе больно? Ведь Аун так жестоко ударил ее.
– Нет!
– Ладно, но тогда что…
– Ничего… Снова всхлип.
Я опустила свой конец корзины вниз, так что она вынуждена была остановиться.
– Роза…
– Фу! Прекрати… – сердито прошипела она. – Я хорошо знаю, что ты думаешь о нас. Обо мне. И о моей матери. Но мне все равно, понимаешь? Все равно! – В голосе ее слышались слезы.
– Роза…
– Ну и что, коли я приблудная? Это ведь не по моей вине! Да, пожалуй, приблудным не возбраняется жить здесь…
– Я ни слова не говорила…
– Нет, да тебе и вообще не требуется что-то говорить. Это и так по тебе видать. Ты ни разу не захотела взглянуть на меня с тех пор… с тех пор, как Аун сказал это слово.
– Ну…
Я не смотрела ей в глаза и до этого, и после того, как Аун начал выставлять себя хозяином в доме. Но она это заметила только теперь.
– Роза… моя мама вообще не замужем…
– Да? Тогда просто не знаю, чем ты так чванишься, неужто гордишься всей этой грязью?
– Вовсе я не чванюсь и не важничаю… да и не горжусь тоже.
– Тогда почему ты не желаешь взглянуть на меня?
Я слегка закрыла глаза. Мне пришлась по душе Роза. Она своенравная, упрямая, но она была честна. Она никогда бы никого не обвела вокруг пальца, как Силла, и никогда не повернулась бы к подруге спиной, как Сасия с постоялого двора… У Розы было достаточно мужества, чтобы сказать в лицо своему старшему брату: пусть он сам чистит свои сапоги. В глубине души я было чуточку размечталась. Все будет прекрасно, мы спасем мою маму и разоблачим Дракана, а Роза и я станем друзьями на всю жизнь…
И эти мечты вдребезги разбились. Потому что Роза, само собой, была права. Нельзя быть друзьями, коли не можешь смотреть в глаза друг другу.
Я, быстро оглядевшись по сторонам, втянула ее вместе с корзиной в простенок меж двух домов. А потом, медленно подняв взгляд, посмотрела прямо на нее:
– У моей матери трое детей, и она никогда не была замужем. Не так уж часто пробуждающие совесть выходят замуж.
Роза уставилась на меня. Щеки ее опухли и побагровели от пощечин Ауна, а в зеленых глазах застыли слезы, но более всего – удивление.
– Пробуждающая Совесть…
Можно было запросто видеть, как мысли пробегают в ее голове.
– Ты дочь Пробуждающей Совесть!
– Да, Дина Тоннерре.
Я ждала – вот-вот это произойдет! Очень скоро взгляд ее начнет блуждать и она примется смотреть в сторону. Возможно, она обзовет мою маму ведьмой или меня дьяволовым отродьем… как это делали другие.
Она не смотрела в сторону.
Она по-прежнему не смотрела в сторону.
И вот меж нами начали парить разные видения, точь-в-точь как это случилось в тот раз с Нико в его камере. Аун бьет Розу. Аун бьет ее мать. Дети, бегущие следом за ней в проулках с криками «Приблудная! Приблудная!»
Да, ей было совестно. Искренне, глубоко и ужасно! Но никаких причин для этого у нее не было!
Сама не знаю точно, как мне это удалось. Это было что-то обратное тому, чтобы заставить людей стыдиться, и все-таки то же самое. Я заставила ее увидеть храбрую, честную, упрямую Розу, которую увидела я сама. Я показала ей, что, право, для меня никогда не имело ни малейшего значения, замужем ли моя матушка или нет. Я показала Розе: то, что Аун бил ее, вовсе не ее вина! Ни тогда, когда он бил Розу, ни тогда, когда бил ее мать. Она была стойкой. Она сопротивлялась мне. Однако же в конце концов мне удалось избавить ее от стыда.
Перед моими глазами вновь была улица. Брусчатка, стены домов, корзина выстиранного белья меж нами. Я смотрела на Розу почти обычным взглядом. Слезы так же тихо струились по ее щекам. Она не произнесла ни слова. Но сжала мою руку.
Само собой, потребовалось вдобавок множество объяснений, а времени было мало. Я быстро рассказала Розе почти все. Единственное, о чем не упомянула, – это об убежище Мистера Маунуса и Нико. На это я, ясное дело, не осмелилась. Я, разумеется, была уверена в том, что Роза никогда добровольно не выдаст нас, но ведь столько всего может случиться…
Когда я закончила свой рассказ, Роза не стала тратить время на возгласы «О бедняжка, какая жалость!» и «Нет, это ужасно!» Она лишь схватилась за ручку корзины и сказала:
– Тогда нам лучше поторопиться!
Ничего другого ей говорить и не надо было. Я поняла, что больше не одна.
Видно было, что Дунарк – родной город Розы. С ней мне понадобилось вдвое меньше времени, чтобы отыскать дорогу к церкви Святой Аделы и к дому вдовы аптекаря. Я то и дело оглядывалась по сторонам, – похоже не было никого, кто обращал бы на нас особое внимание.
– Идем, – позвала я, толкнув калитку в садик целебных растений. – Она, верно, накормит нас.
– И меня тоже? – спросила, усомнившись, Роза. – Она ведь меня совсем не знает…
– И тебя тоже, – уверила ее я. – Она такая…
Я постучалась в окрашенную синей краской кухонную дверь, и почти в тот же миг мы услыхали голос Вдовы.
– Войдите! – пригласила она.
И вот я снова стою в горнице со множеством синих полок, напоминавшей одновременно кухню и прачечную, а еще немного мастерскую Мистера Маунуса.
– Дина! – голос Вдовы был усталым и напряженным.
– Добрый день, фру Петри! – поздоровалась я. – Это моя подруга Роза… – И тут же внезапно осеклась. Потому как в кухне, прежде так по-домашнему уютно пахнувшей мятой, чесноком и другими растениями, которые были в ходу у моей мамы, появился новый запах. Сладковатый запах трубочного табака.
Я обернулась. Там, за моей спиной, у двери сидел Предводитель дружинников из замка и пускал голубые колечки дыма из своей глиняной трубки.
– Ну наконец-то ты здесь, дрянной мальчишка, – сказал он. – Мы ждали тебя!
Предводитель дружинников
Я не могла улизнуть через дверь – он – сидел как раз возле нее, и он ни за что не дал бы мне пробежать мимо. Я не знала, есть ли дверь, выходящая на задний двор, я ведь ничего в доме Вдовы, кроме этой единственной горницы-поварни, не знала… «Помоги мне, – думала я, – укажи мне путь, крикни, сделай что-нибудь…» Но Вдова лишь оцепенело стояла скрестив руки, с неопределенным выражением лица. Неужто это она предала нас?
– Он говорит, что пришел помочь, – объяснила она.
Сначала я ушам своим не поверила. Неужто я ослышалась? Пришел помочь? Помочь кому? Да уж, верно, не мне. Я обернулась. Он сидел, по-прежнему дымя трубкой тихо и спокойно. Он не вставал, и рядом с ним не выскакивали стражи с веревками и мешками.
– У тебя много сил, малышка Пробуждающая Совесть! – сказал он. – Куда больше, чем ты полагаешь.
– О чем ты? – прошептала я. «Зачем он здесь? Чего ему надо?»
– Я имею в виду то, что не спал ночью. Из-за того, что ты заставила сказать милостивую госпожу.
Какую еще милостивую госпожу? Он имел в виду… должно быть, мать Дракана… Несущую Смерть – вот о ком он говорил.
«Это было только справедливо», – ответила она, когда я спросила ее, почему она убила маленького Биана. Как раз эти слова и слышал Предводитель дружинников.
– Я служил Дому Ворона с шестнадцати лет, – сказал он. – Нелегко было поверить, что юный мессир Никодемус и есть монстр, перебивший всю свою семью. Если бы не нож и кровь на руках… верно, никто бы этому не поверил. И до сих пор есть люди, требующие объяснения. Но то, что Дракан хочет лишить жизни Пробуждающую Совесть за то, что та утверждает, будто Никодемус невиновен, – это тоже кое-что да значит. Пожалуй, произносить подобные речи было бы не так опасно, не будь в этом скрыта некая тайна. А коли не он порешил почти всю княжескую семью, то, должно быть, это сделал кто-то другой. Тот, кому это выгодно.
Он высказал все это обиняком, хотя в этом доме не было дружинников нового князя – драконариев. Если человека могут бросить на съедение драконам лишь за то, что он твердит, будто Никодемус невиновен, то что будет с тем, кто во весь голос говорит: убийца – Дракан?!
– Ты говорил с другими об этом? – спросила Вдова.
Он смотрел себе под ноги.
– Кое с кем, с немногими, на кого, по-моему, можно положиться.
– И что?
– И мы хотим сделать все возможное, чтобы спасти Пробуждающую Совесть, а мессира Никодемуса спрятать в надежном месте. Разумеется, ныне в Дунарке господствует орден Дракона; но если это будет зависеть от нас, его власть будет недолгой. Клянусь!
– Хорошо, – сказала Вдова. – Мы поверим тебе, ежели ты сможешь посмотреть Дине в глаза и повторить свою клятву.
Он не очень-то этого хотел – да и я, вообще-то, была против… Я устала, и у меня шла кругом голова, да и рука болела. У меня не было желания еще раз заглянуть в глаза чужому человеку. Рикерт Кузнец в Березках всегда говорит, что надо, мол, быть осторожным с тем, чего себе желаешь, – быть может, это исполнится. В тот раз – сколько дней прошло с тех пор? Кажется, будто целый год, – тогда я, кислая, недовольная и одинокая, бродила вокруг Березок и желала, чтобы люди заглянули мне в глаза… Тогда я не думала, что мне тоже может стать трудно, коли они это сделают. Но Вдова права. Вернее способа узнать – нет. И еще один урок я усвоила с того дня в Березках: взрослые куда лучше детей могут обмишурить, перехитрить и предать.
Ему стоило большого напряжения поднять голову и посмотреть мне в глаза, но он все же сделал это.
– Клянусь служить мессиру Никодемусу, – медленно и торжественно произнес он. – Клянусь положить конец правлению Дракана и драконариев, насколько это в моей власти. И клянусь помочь освободить твою матушку!
Его взгляд не избегал моего.
– Спасибо, – поблагодарила я, уверенная, что он сказал правду. Меж нами витали видения, да, видения… но я слишком устала, чтобы связать их воедино, – горящий дом, пыль, пляшущая над павшими людскими телами, блики стали, привкус крови. Однако же никакой лжи и стыда, это я бы заметила.
– Только я не понимаю одного… как вы, Мистер, попали сюда, к фру Петри? – Я не спускала с него глаз, и он смирился с этим. Даже улыбнулся. И протянул мне пожелтевший скомканный клочок бумаги.
– Вот весточка, с которой ты так хотела вернуться обратно. Не сразу удалось выявить невидимое послание, но в конце концов это удалось.
Я взяла бумажку. Мистер Маунус был довольно осторожен и не называл имен, но все же в той записке содержалось кое-что, наводящее на след, коли ты достаточно хитер. Вряд ли у алхимика было в Дунарке много племянниц, которые раздобыли те огромные количества одурманивающих средств, что просил Мистер Маунус. Как он собирался употребить их? Одурманить половину обитателей замка? А возможно, только одного-единственного дракона? Они с Нико не посвящали меня в свои планы.
– Дина? – спросила Вдова. В ее голосе сквозило нетерпение. – Мы можем положиться на него?
– Я верю в это, – ответила я, отпустив взглядом Предводителя дружинников. Он слегка встряхнулся, как вымокший пес.
– Хорошо. – Вдова выставила на кухонный стол кружки и вытащила пробку из бутылки чернобузинного вина. – А теперь давайте составим план.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |