– Как у совы. Видите каемку? – Она показала на край пера. – Такая форма характерна только для их оперения. Обеспечивает бесшумный полет. Эти перья очень похожи на совиные.
– Зато сами они не очень-то похожи на сов, – заметил доктор Амхали. – Вы уверены?
Уверена ли она? Элизе захотелось сострить: а это особые африканские совы. Она чувствовала… легкость. Страх следовал за ней до самого подножия холма. А сейчас растаял. Осталось только любопытство – и еще усталость и благоговейный трепет. Он и был сейчас главным ее чувством. Вишенка на мороженке. Заесть кошмар мороженым.
Нужно просто лизнуть.
– Вы правы, это не совы, – согласился доктор Чодри, и только человек, разбирающийся в его интонациях, как Элиза, различил бы холодок сарказма. – По крайней мере, невполне.
Они произвели беглый осмотр с целью исключения мистификации.
– Ищите хирургические швы, – инструктировал Элизу профессор, и она послушно осматривала все места сочленений разных составных частей существа: в первую очередь шею и крепление крыльев. Она не могла разделить надежды доктора Амхали – ей вовсе не хотелось эти швы обнаружить. Даже если она их найдет, возникает вопрос: чья голова прикреплена к туловищу? Уже не грандиозное научное открытие получается, а фильм ужасов. Как бы то ни было, все эти рассуждения бессмысленны. Она знала, она чувствовала, что эти существа реальны. Так же, как знала, что реальны ангелы.
Есть вещи, которые она просто знала.
Нет, так не пойдет. Это не научно. Сначала постановка проблемы, следом получение информации, и только затем ты выдвигаешь гипотезу и проверяешь ее состоятельность. И лишь потом, возможно, приобретаешь знание.
Но она знает! И притворяться, будто дело обстоит иначе, все равно что вопить во время урагана.
Я знаю.
Ну вот знаю! Словно гадалка мысленно раскидывает карты Таро. Они еще лежат рубашками вверх. А она видит все, что было, что будет, все, что скрыто, рассказывает всю жизнь. И за пределами жизни. Просто вспышка озарения. Элиза глубоко вздохнула – рисковый шаг, когда стоишь, склонившись над несвежим трупом. Поэтому ей пришлось резко отодвинуться и сделать несколько вдохов и выдохов, вентилируя легкие.
– Вам плохо? – спросил доктор Чодри.
– Все в порядке, – ответила она, пытаясь скрыть возбуждение.
Ей не хотелось, чтобы он счел ее брезгливой неженкой; она очень, очень не хотела, чтобы он пожалел, что взял с собой ее, а не Моргана Тота. Поэтому Элиза снова шагнула к поддону и продолжила работать, усердно игнорируя… карты Таро, который теперь лежали у нее в голове уже картинкой вверх.
Другой мир, он существует.
Это она тоже знала. В школе Элиза пренебрегала физикой, отдавая все время биологии, поэтому у нее были только самые поверхностные представления о теории струн. Однако она знала, что там рассматривается возможность существования параллельных вселенных. Это если говорить научно. Она не помнила, при каких условиях это возможно, – впрочем, неважно. Есть другой мир. И она вовсе не обязана это доказывать.
Ад. Доказательство лежало прямо перед нею. Мертвые аргументы здесь, у ног. Живые аргументы в Риме. И – вот ведь в чем ирония! – человечеству все же придется отражать вторжение Чужих. Так сказал Морган Тот и не ошибся. Маленький засранец попал в точку. Это именно вторжение Чужих. А то, что пришельцы выглядят, как ангелы и демоны, иявились не из внешнего космоса, а из параллельной вселенной, – так разница не принципиальна. Элиза представила, как выкладывает эту теорию двум профессорам, – и чуть не засмеялась в голос. И только потом распознала за рвущимся из груди смехом истерику.
Дело не в тварях, вони, жаре, ее усталости и даже не в рассуждениях о параллельных вселенных. Она знает. Знание живет где-то внутри ее разума – и уверенность в его истинности погребена глубоко-глубоко, как твари на дне ямы. Только чудовища мертвы и никому не могут причинить боль. А знание способно разнести ее на клочки.
Разнести ее рассудок.
Такое уже было. «У тебя дар», – сказала ей мать, когда еще девочкой она лежала на больничной койке, истыканная трубками и окруженная бибикающими приборами. Тогда ее сердце впервые дало сбой, превратившись в комок хаотично содрогающихся тканей; тогда она чуть не умерла. Мать не обняла ее, просто опустилась на колени, сложив руки в молитвенном жесте. В глазах экстаз – и зависть. И потом, после, тоже всегда – зависть. «Ты станешь нашими глазами. Нашим поводырем».
Только Элиза вовсе не хотела быть поводырем. Ей достался не дар – проклятие. Она сознавала это с раннего детства. В истории ее семьи дар сосуществовал с безумием, и ей вовсе не улыбалось становиться очередной свихнувшейся «пророчицей», завывающей про апокалипсис и бросающейся на стены. «Пророчицей», которой дорога одна – в психушку. Элиза изо всех сил старалась подавить «способности» и строить жизнь без оглядки на семейные сдвиги. И ей удалось. Еще подростком она выиграла стипендию Национального научного фонда и сумела сбежать из дома. А теперь и вовсе – скоро получит ученую степень! Ей удалось все – за единственным исключением: кошмары никуда не делись. Они преследовали ее все эти годы. Слишком жуткие, чтобы просто проигнорировать. Слишком навязчивые, чтобы она могла их побороть. Они наложили отпечаток на всю ее жизнь.
Сейчас в ней прорастала новая тревога и новое знание. И это пугало до дрожи. Легкая поначалу головная боль сменилась страшными приступами; что-то, спрятанное глубоко внутри черепной коробки, ворочалось и просилось на свободу.
Она вдохнула, выдохнула и сказала себе: можешь управлять мышцами? Значит, и рассудком сумеешь.
– Элиза, вам не дурно? Если нужно выйти отдышаться, пожалуйста…
– Нет-нет. Все отлично.
Она выдавила улыбку и снова склонилась над сфинксом.
Надежды доктора Амхали не оправдались. Швов не было. Не было ни единого признака того, что части разных тел собраны вместе злой волей «нового Франкенштейна».
Хотя кое-что они заметили.
Элиза долго держала рукой в перчатке мертвые руки сфинкса, уставясь на знак. Потом спросила:
– Вот это вы видели?
По молча брошенному взгляду доктора Амхали она поняла, что тот видел и, возможно, ожидал, когда это заметит кто-нибудь из них. Доктор Чодри несколько раз моргнул, присматриваясь, и пришел к тому же выводу, что Элиза.
– Девушка на мосту.
Девушка на мосту: синеволосая красотка, которая сражалась с ангелами в Праге. Элиза вспомнила ее ладони, а на них – глаза цвета индиго. Изображение попало на обложку журнала «Тайм» и стало с тех пор синонимом демона. Дети рисовали их шариковой ручкой, чтобы играть в злодеев. Новый знак, заменивший три шестерки.
– Понимаете ли вы, что это значит? – возбужденно воскликнул доктор Амхали. – Как мир воспримет новость? Ангелы прилетели в Рим; очень хорошо для христиан, так? Ангелы в Риме, предупреждают о демонах и грядущей войне. А здесь, в мусульманской стране, мы раскапываем… демонов. Как вы полагаете, какова будет реакция?
Элиза понимала его. И разделяла опасения. Мир и без демонов во плоти и крови вот-вот окончательно съедет с ума. Однако создания пробудили в ней любопытство, и она не желала разоблачить в них фальшивку.
В любом случае, пусть голова болит у правительств и дипломатов, полиции и военных. Работа ученых – исследовать останки. Все остальное их не касается. Предстоял большой объем действий: взять образцы тканей, выполнить полный комплекс измерений, представить подробнейшие фотоальбомы по каждому телу. Но сначала они просто осмотрятся.
– Все тела имеют такую метку? – спросил Чодри у марокканца.
– Кроме одного, – отозвался доктор Амхали.
Элиза удивилась. Впрочем, у следующего трупа, гигантской туши под белым покрывалом, метки на ладонях были, у тел в соседней палатке тоже, и в следующей, – так что Элиза о реплике доктора Амхали просто забыла. Последовательно обрабатывать тела было вполне достаточно во всех смыслах. Ее тошнило, настроение упало окончательно. Дергала, не отпускала мысль, что чудища пришли за ней. И от этого становилось по-настоящему страшно. Обходя палатку за палаткой, осматривая одно существо за другим, ониощущали себя посетителями передвижного зверинца. Где мертвы все звери. Страх сплетался с печалью.
Все существа представляли невероятное сочетание элементов самых разных животных; уровень разложения шел по нарастающей. Чем глубже они лежали в яме, тем дольше там находились, если судить по сохранности останков. Следовательно, существа были убиты в разное время. Что бы здесь ни случилось, резней это не назовешь.
А затем они подошли к последней палатке, стоящей в отдалении от остальных на противоположном краю могильника.
– Этого похоронили отдельно, – сказал доктор Амхали, поднимая клапан двери и пропуская их внутрь. – Могила совсем неглубокая.
Элиза вошла, и при виде последнего экспоната печаль накрыла ее с новой силой. У этого существа ладони были чистыми. Его похоронили даже с некоторой заботой: не бросили в зловонную яму, а положили отдельно и присыпали слоем земли и гравия. Тело покрывал сероватый налет пыли, превращая в своего рода скульптуру.
Может быть, именно поэтому ей пришло на ум, что он прекрасен. Не жалкий труп – произведение искусства. Захотелось поплакать над ним, вот уж глупость. Если остальные существа были в той или иной степени «монструозными», в этом было, скорее, больше «демонического»: почти антропоморфное тело, черные рога, раздвоенные копыта, крылья, как у летучей мыши. Сейчас он лежал на земле, распахнув крылья более чем на три метра; их кончики упирались в стенки палатки и загибались.
Однако демоническое в нем не отталкивало. Точно так же, как «ангельское» в ангелах не привлекало.
Что здесь произошло? Искать ответ не входило в ее обязанности, но вопрос носился в воздухе, как стайка перепуганных птиц. Кто убил этих существ и почему? Что они делали здесь, в африканской глуши? И… кто они вообще такие? И как называются?
Часть ее разума твердила: абсурдно смотреть на мертвых разложившихся монстров и интересоваться их названиями – и все же последнее тело, в совершенстве своих черт,пробуждало любопытство. Кончик одного рога был отломан. Мелкая деталь, но Элизе захотелось знать, как это случилось; а отсюда было совсем недалеко и до других вопросов. Как он прожил жизнь и отчего умер?
Мужчины что-то обсуждали. Доктор Амхали сказал, что существа некоторое время обитали в касбе и покинули ее только позавчера.
– Кочевники видели, как они снялись с места.
– Подождите, – сказала Элиза. – Так были еще и живые? Сколько?
– Мы не знаем. Свидетели в панике. По их словам, десятки и десятки.
Десятки. Элизе хотелось бы на это посмотреть. Увидеть, как они двигаются… дышат…
– И куда они делись? Их обнаружили?
Марокканец кисло ответил:
– Вон туда, – и показал вверх. – Нет, не обнаружили.
По неподтвержденному свидетельству очевидцев, «демоны» улетели в сторону Атласских гор. Смехотворно. Если не считать подтверждением разлагающиеся трупы. Как бы то ни было, вертолеты продолжали рыскать над горными пиками, а на земле организовывались поисковые отряды из агентов на джипах и верблюдах. Они опрашивали пастухов иместные племена берберов.
Элиза вышла из палатки вместе с учеными. Поиски ничего не дадут, подумала она, глядя на горы, на их покрытые снежными шапками вершины, такие неуместные в здешнем зное. Другой мир – вот куда они улетели.
Трижды Падший
– Вон!
Как только дверь закрылась, Иаил, император серафимов, резко дернулся и тряхнул плечами, чтобы скинуть оседлавшее его невидимое существо.
Если бы Разгут хотел остаться на прежнем месте, такое движение ни за что бы его не сбросило. У него была прочная хватка. И сильная воля – после долгой жизни в невообразимых муках, – а еще умение переносить любую боль.
Он мог бы огрызнуться:
– А ты заставь.
И хохотать своим безумным смехом, пока император лезет из кожи вон.
Обычно калека считал, что оно того стоит: перетерпеть боль и насладиться несчастьем другого; но иногда бешенство Иаила превосходило даже это извращенное удовольствие, и Разгуту приходилось лебезить и угождать.
Он позволил себя скинуть и с глухим стуком плюхнулся на мраморный пол, в момент удара утратив невидимость. Подтянулся на руках, волоча атрофированные ноги.
Кривляясь, пропел:
– Да пожалуйста.
– Может, тебя еще поблагодарить?
Иаил сдернул шлем и швырнул охраннику. Только при закрытых дверях он мог позволить себе ходить с открытым лицом: кошмарный шрам рассекал лицо от самых волос до подбородка. Носа не было, на месте рта зияла слюнявая яма.
– Подскажешь, за что? – шепеляво спросил он.
Слюна разлеталась во все стороны.
Не менее отвратительное лицо Разгута исказила гримаса: словно на багровом волдыре натянулась кожа. Он капризно ответил на латыни, которую император, разумеется, не понимал:
– За то, что не воспользовался случаем и не свернул тебе шею. А уж как хотелось!
– В бездну человеческие языки! – властно и нетерпеливо приказал император. – Говори вразумительно.
Они находились в роскошных покоях папского дворца рядом с базиликой Св. Петра, куда их сопроводили после встречи с мировыми лидерами, которым Иаил объявил список своих требований. То есть повторил слог за слогом то, что нашептывал ему Разгут.
– За мои слова. – Теперь Разгут обращался на языке серафимов, и тон его был сладок. – Ведь без моих слов вы, милорд, – лишь смазливое лицо.
Он захихикал, и Иаил его пнул.
Этот пинок не был ярким театральным действом: в нем не было ничего на публику, только жестокая эффективность. Быстрый, резкий рывок – и подбитый железом носок императорского сапога врезается в бок Разгута, глубоко в уродливую распухшую плоть.
Острая яркая боль.
Вскрик.
Смех.
Разум Падшего рассекала трещина. Когда-то это был остро отточенный разум, и теперь трещина была как изъян в алмазе, как дефект в совершенном и прозрачном хрустальном шаре. Она змеилась. Она цеплялась. Она превращала любое обычное чувство в своего уродливого двойника, искаженного, перевернутого.
Когда Разгут посмотрел на Иаила, в его взгляде веселье мешалось с ненавистью.
Только собственная память сохранила его прежний облик. Поставь Разгута в ряд с ангелами, и никто не поверил бы, что они относятся к одной расе. Серафимы изумляли красотой и стройностью, мощью и величием – даже Иаил, несмотря на изувеченное лицо, – тогда как Разгут представал искривленным ползающим созданием, уродством плоти, напоминающим скорее гоблина, чем ангела. Когда-то он был красив, о, красив – но сейчас об этом помнил только он сам. Остальные видели лишь опухшую багровую физиономию.
Другое напоминание о его происхождении было еще ужасней: осколки расщепленных костей, торчащие из лопаток. Крылья были вырваны. Не отрезаны – выдраны с мясом. Больдлилась и длилась, не прекращалась тысячу лет, и он никогда это не забывал.
– Когда в руках моих солдат будет оружие землян, – сказал Иаил, нависая над ним, – когда человечество падет передо мной на колени, вот тогда, возможно, я оценю твою помощь.
Разгут не обманывался. Он знал, что превратится в мокрое кровавое пятно ровно в тот момент, когда Иаил получит свое оружие.
А если он превратится в кровавое пятно независимо от финала, то вопрос ставится так: что он предпочтет – быть пресмыкающимся и жалким кровавым пятном или своенравным и приводящим в бешенство кровавым пятном, разбивающим в пыль все императорские амбиции?
При такой постановке вопроса принять решение было легко. Унизить императора, поломать все его планы проще простого. Это забавляло Разгута; на прошедшей встрече, встрече величайшей значимости, откуда они только что вернулись, он выдумывал абсурдные байки, которыми может накормить своего «покровителя». Болван был настолько уверен в пресмыкающейся услужливости Разгута, что послушно повторял все нашептанное. Искушение было велико, и несколько раз Разгут не удержался от смеха, представляя, как это выглядело бы со стороны.
Идиоты, мог, например, сказать император, повторяя за Разгутом. Идиоты, какой вам еще бог? Здесь только монстры, и я – худший из них.
Иметь на руках все козыри забавно. Со своей стороны, Разгут прекрасно понимал, что если бы Иаил пришел сюда без него и обратился к жителям Земли на родном языке, то человечество использовало бы все свое хитроумие и изобретательность, чтобы разработать программы-переводчики и, вероятно, уже через неделю сумело бы общаться напрямую.
Понятно, этого он Иаилу объяснять не стал. Лучше контролировать каждую фразу, каждый слог. Русскому послу: у кого-нибудь есть жвачка? Мне надо освежить дыхание.
Американскому госсекретарю: завершим же наш договор поцелуем. Иди ко мне, милый, и сними с меня шлем.
Умора!
Однако он сдерживал себя, потому что решение уничтожить Иаила или ему помочь имело глубокие и далеко идущие последствия, о которых император и не подозревал.
Даже отдаленно.
– У тебя будет оружие, – пообещал Разгут. – Но действовать надо осторожно, мой лорд. Этот мир тебе не подчиняется. Они должны добровольно дать нам то, что требуется.
– Дать мне то, что нужно мне, – поправил Иаил.
– О, конечно же, тебе. Все будет твоим, мой лорд. Твое оружие, твоя война. И недосягаемые стелианцы будут перед тобой пресмыкаться.
Стелианцы. Лакомый кусок, они должны были стать первой целью Иаила. Разгут не знал, что распалило в императоре такую жгучую ненависть к ним, но ведь важна не причина, а результат? «В один чудесный день…» Он ластился к императору, он кривлялся. Он прятал смех глубоко-глубоко! Надо непременно прятать, ведь так сладко быть тем, кто знает. Единственным, кто знает.
Разгут выдал свои тайны один-единственный раз – тому, чья настойчивость сумела взломать его упрямство. Изилу. Странно, он скучал сейчас по старому нищему. Светлая и добрая душа, а Разгут его погубил. Ну а что ожидал этот человечишко: получить что-либо даром? Он прошел тернистый путь от ученого до безумца, от врача до грабителя могил; судьба жестока, но он получил что хотел, разве не так? Знания, превосходящие даже те, которыми мог поделиться Бримстоун, поскольку старый дьявол не знал всего. Разгут сохранил знания, которых сейчас не было больше ни у кого.
Катаклизм.
Ужасный ужасный ужасный ужасный.
Не забыть, даже если захочешь. Можно опустошить разум, выскрести его дочиста. Чтобы воспоминаний не осталось.
Это не про Разгута.
Изил, старый глупец, пытался вручить секрет огненноглазому ангелу, который явился к нему в Марокко. Ангела звали Акива, и в нем текла кровь стелианцев. Но знанием стелианцев он не обладал и не стал слушать.
– Я расскажу тебе! – кричал Изил. – Я открою тебе тайны! О твоем собственном роде. Разгут расскажет…
Однако Акива просто его оборвал, наотрез отказавшись слушать Падшего. Как если бы знал, что такое Падший. Он произнес это как проклятие, не имея ни малейшего представления, о чем говорит. «Как плесень на книгах, на истории прорастают легенды», – вот как сказал Изил. «Возможно, тебе стоит спросить того, кто присутствовал при событиях многовековой давности. Возможно, тебе стоит спросить Разгута».
Акива не спросил. Никто никогда не спрашивал Разгута: что с тобой случилось? Почему с тобой так поступили?
Кто ты на самом деле?
Ох-хо-хо! Почему никто не спросил?
И сейчас Разгут сказал Иаилу:
– Мы убедим землян, не тревожься. Они всегда такие: вечно спорят, спорят… Для них это важнее еды. Надо беспокоиться не об этих задаваках-правителях. Они просто куклы, говорящие головы. Пока они здесь красуются друг перед другом, кое-кто уже работает на тебя. Запомни мои слова. Отдельные группы уже наращивают свои арсеналы, готовясь передать их в твои руки. И единственное, что тебе придется сделать, мой лорд, – выбрать, кого из них осчастливить.
– И где все эти предложения, а? – Снова вокруг полетели плевки. – Где они, я тебя спрашиваю!
– Немного терпения…
– Ты обещал, мне будут поклоняться, как богу!
– Как злому божку, – огрызнулся Разгут, не обладающий тем терпением, к которому призывал императора. – Вы их нервируете. Вы плюетесь, когда говорите, носите маскуи смотрите так, будто готовы растерзать их на месте. Почему вы не пытаетесь произвести на них хорошее впечатление? Очаровать? Тогда мне было бы легче работать.
Иаил снова отвесил ему пинок. На сей раз боль полыхнула сильнее, и Разгут выхаркнул на узорчатый мраморный пол сгусток крови. Погрузив в сгусток палец, он вывел на полу непристойность.
Иаил в отвращении покачал головой и отошел к столу, на котором были расставлены освежающие напитки. Налил себе бокал вина. Начал расхаживать по комнате.
– Слишком долго. – В голосе его слышалась злоба. – Я не собираюсь с ними расшаркиваться и вилять. Я пришел за оружием.
Разгут демонстративно вздохнул и медленно, тяжело потащился к двери.
– Да будет так. Я сам пойду поговорю с ними. Выйдет быстрее. Твоя латынь кошмарна.
Иаил подал знак паре стражей у дверей, и они подхватили Разгута под руки и швырнули прямо к ногам императора. Разгут смеялся. Ему очень нравилась собственная шутка.
– Только представь их лица! – Он хохотал и отирал слезы с единственного глаза, темного, выразительного. – Только представь: сюда, вот прямо сейчас, входит Папа – и застает нашу парочку во всем великолепии. «Это ангелы? – восклицает он и хватается за сердце. – Тогда, господи спаси, как же выглядят демоны?»
Он сложился от хохота.
Иаил не разделял его веселья.
– Мы не парочка, – сказал он холодно и вкрадчиво. – Знай свое место, животное. Если ты еще раз осмелишься мне перечить…
Разгут перебил его:
– И что? Что ты мне сделаешь, дражайший император? – Он повернулся к Иаилу и встретил его взгляд. Очень ровно, очень спокойно. – Вглядись в меня. Вглядись хорошенько. Я Разгут Трижды-Падший, Несчастнейший из ангелов. Ты не можешь отнять у меня ничего, что уже не было бы отнято, и сделать ничего, что уже не было бы сделано.
– Тебя еще не убивали, – напомнил Иаил.
Разгут улыбнулся. На ужасном лице блеснули превосходные зубы, в глазах заиграло безумие. Кривляясь, он заломил руки и взмолился:
– Только не это, мой лорд! Бей меня, мучь меня, но, умоляю, не дай мне обрести покой!
Спазм ярости перекосил разрубленное пополам лицо Иаила; челюсти сжались так плотно, что на побагровевшем лице отчетливо проступила белая полоса шрама. Обитый сталью нос императорского сапога раз за разом проникал в искалеченную плоть уродца. Больно. Больно! В гневе император забыл, что не может позволить себе убить Разгута. Калека был ему нужен. Переводить на человеческие языки и не только. Растолковывать, что имеют в виду люди, разбираться в их истории, политике и психологии, разрабатывать стратегию и тактику взаимодействия.
Ну что за бестолочь, думал Разгут, продолжая безумно хохотать. Никак до него не доходит.
Все, что мог себе позволить император, – это пинок. Пнуть несчастного уродца так, чтобы тот завопил от боли и потом подвывал всю ночь, чтобы он баюкал эту боль, как младенца, чтобы к утру он пересчитывал кровоподтеки, и плевки, и несчастья, – но продолжал улыбаться, и чтобы не забыл при этом все то, чего уже никто в мире не помнит. И причину – божественные звезды, самую главную кошмарную причину, – почему Иаилу следует оставить стелианцев в покое.
– Я Разгут Трижды-Падший, самый жалкий из ангелов, – пропел он на смеси человеческих языков, начиная от латыни до арабского и древнееврейского и так по кругу, охаявсякий раз, как его настигал очередной пинок. – Мне известно, что такое страх! И что такое чудовища. Ты только думаешь, будто знаешь, но это не так. Но ты узнаешь, о да, ты узнаешь. Я добуду для тебя оружие, добуду быстро. И буду смеяться, когда ты станешь меня убивать, как смеялся, когда ты меня пинал, и в конце всего ты услышишь отзвук моего смеха, когда придет конец света и поймешь, что я мог бы тебя остановить. Я мог бы тебе рассказать.
Не делай этого, не надо, только не это, мог бы он сказать. Или умрут все.
И добавил на языке серафимов:
– Возможно, и рассказал бы. Если бы ты был добрее к бедному сломленному старику.
Единственный не идиот на планете
– Привет, король Морган, – сказал Габриэль, просунув голову в дверь лаборатории. – Как поживает в такой прекрасный день единственный не идиот на планете?
– Отвянь, – ответил Морган, не оборачиваясь от компьютера.
– Отлично. У меня тоже утречко задалось.
Габриэль вошел в лабораторию и огляделся.
– Элизу видел? Она не ночевала дома.
Морган хрюкнул. По крайней мере, это определение лучше всего передавало звук, исторгаемый его носом: хфпр.
– А как же, видел. Дрыхла здесь с открытым ртом. Это зрелище испортило мне настроение.
Габриэль сочувственно покивал:
– Ох ты, беда какая. Но дело, думаю, не в этом. Сон приснился, да, красавчик? Что у тебя полно друзей, что тобой все восхищаются. А потом ты проснулся и вспомнил, что все несколько иначе.
Морган, наконец, развернулся и наградил коллегу кислым взглядом.
– Чего тебе надо, Эдингер?
– Я думал, что объяснил. Ищу Элизу.
– Которой совершенно точно здесь нет.
Морган крутанул стул и снова отвернулся.
Его так и подмывало сказать, со всем доступным ему злорадством, что, скорее всего, ее нет не только в лаборатории, но даже в стране, и что чем дальше она отсюда, тем чище воздух, когда Габриэль снова заговорил:
– У меня остался ее телефон. Она не ночевала дома, а на номер пришел уже миллион эсэмэсок. Я искренне не понимаю, как можно выдержать без телефона так долго. Ты уверен, что с ней все в порядке?
Выражение лица Тота изменилось. Он по-прежнему сидел лицом к стене, и Габриэль мог уловить его отражение в экране монитора, если бы обратил внимание. Но он никогда не обращал внимания на Моргана Тота.
– Она отправилась куда-то с доктором Чодри.
Морган ответил тем же кислым тоном, что и прежде, только теперь голос звучал хитро, злобно и напористо.
– Они должны скоро вернуться. Можешь оставить телефон здесь, если хочешь.
Габриэль неуверенно подбросил аппарат на ладони и обвел взглядом комнату. Рядом с секвенсором со стула свисала кофта Элизы.
– Ладно, – решил он, подошел к стулу и положил телефон рядом. – Скажешь ей, чтобы отправила мне эсэмэс, когда вернется?
– Конечно, – кивнул Морган.
Габриэль еще секунду постоял в дверном проеме. С чего это маленький зануда ведет себя сегодня так покладисто? Странно. Тут Морган добавил:
– А ты до тех пор замри и не дыши.
И Габриэль просто закатил глаза и вышел.
Морган Тот проявил удивительную выдержку. Он подождал пять минут, целых пять минут! – триста крошечных рывков секундной стрелки, – и только потом запер дверь и взял телефон.
Зациклен на личном
– Уверена, что справишься? – спросил Акива у сестры, озабоченно хмуря брови.
Они сидели у входа в пещеру, там, где лишь вчера армии едва не уничтожили друг друга. Сейчас декорации вокруг… отличались.
– С чем? Провести несколько дней в компании твоей раскрасавицы? – Лираз оторвалась от ремней, которые подгоняла, и подняла глаза. – Да, дело нелегкое. Если она попытается напялить на меня человеческую одежду, я за себя не отвечаю.
Ответная улыбка Акивы была безрадостной. Ничего он не хотел больше, чем самому провести с Кэроу эти несколько дней – даже несколько таких дней, какие им предстояли: ведь убедить дядюшку, садиста, психопата и поджигателя войны, оставить Землю и вернуться, вопреки желаниям и намерениям, домой – та еще задача.
– Ты отвечаешь не только за свои поступки, – сказал он Лираз.
Он хотел, чтобы это прозвучало легко.
Не вышло. Ее глаза сердито сверкнули.
– Что, никак не решишься доверить мне свою драгоценную леди? Может, отправишь в сопровождение целый батальон?
Или просто отправишься сам – вот что она имела в виду. Он обещал Кэроу, что не выпустит ее из вида, но так выходило, что придется – в самый последний раз. Они все согласились с ее планом, дерзким и хитрым одновременно; и его собственная роль, как она сейчас виделась, была важной, даже критически важной, однако требовала его присутствия в Эреце, а Кэроу отправлялась в человеческий мир с Лираз.
– Ты ведь знаешь, что я тебе доверяю.
Акива почти не лукавил. Он действительно доверил сестре защищать Кэроу. Спрашивая ее, справится ли, он имел в виду совершенно другое: «Когда дойдет до дела, сумеешь ли ты удержаться от убийства Иаила?»
– Я же сказала, что да!
– Не убедительно.
На повторном военном совете Лираз отреагировала на план Кэроу приступом недоверчивого смеха, а затем уставилась на присутствующих пристальным взглядом, все более потрясенным, когда увидела, что они всерьез рассматривают этот вариант.
Вариант не убивать Иаила.
Пока не убивать.
И когда после жаркой дискуссии все было решено и Лираз подозрительно затихла, Акива интерпретировал это однозначно: что бы сестра ни пообещала им сейчас, едва оказавшись перед императором, она поступит по-своему.
– Я же сказала, справлюсь.
И взглядом показала, что разговор окончен.
Давай проясним все окончательно, Лир, мысленно ответил он. Ты ведь не собираешься отправить в бездну все наши планы?
Однако заговорил о другом.
– Мы еще отомстим за Азаила.
И это не было самоутешением или полуправдой. Он мечтал о мести так же яростно, как сестра.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |