Не только для действий, но и для всего, с чем регулярно сталкивается человек, будь то топоры, часы, пожары, церемонии и т.д., существуют свои О., говорящие о том, какими должны быть объекты данного рода. Для вещей разных типов существуют разные стандарты: свойства, ожидаемые от хороших молотков, не совпадают со свойствами, требуемыми от хороших адвокатов, и т.п. И идеалы, и стандарты изменяются со временем: хороший рим. военачальник вполне мог бы оказаться плохим современным полководцем, и наоборот.
Не для всякого поведения имеются О., точно так же как не для всяких вещей существуют стандарты. Идеалы и стандарты складываются в процессе человеческой деятельности и являются своеобразными выводами из нее, касающимися лишь регулярно вовлекаемых в эту деятельность объектов. О. служат обычными основаниями формулируемых человеком оценок, однако далеко не каждая оценка опирается на тот или иной О.
Для новых форм поведения и новых видов вещей не существует к.-л. О.
Иногда О., говорящие о том, какими должны быть объекты, именуются ценностями. Так, говорят о ценностях доброжелательности, объективности, любви к ближнему, уважительного отношения к старшим и т.п. Отождествление О. с ценностями утвердилось в философии ценностей благодаря неокантианству (В. Виндельбанд, Г. Риккерт). В современной аксиологии, в социологии и т.д. под ценностями обычно понимаются именно О. «Ценности, — пишет, напр., социолог Э. Асп, — это абстракции на фоне целей, конкретизирующие цели и притязания в планы действий и, наконец, в конкретные действия... Ценности — это, следовательно, такие феномены, которые представляются людям чрезвычайно важными, и, ориентируясь на которые, они действуют, принимают решения и делают выбор». При всем удобстве подобной терминологии следует, однако, учитывать, что она вносит двусмысленность в понятие ценности и не соответствует обычному употреблению этого понятия. Ценностью обычно считается сам объект желания, стремления, интереса и т.п., а не тот О., которым иногда руководствуется человек, позитивно оценивающий данный объект. «Ценность есть опредмеченная цель...» (М. Хайдеггер).
Перельман X., Олбрехт- Тытека Л. Новая риторика: трактат об аргументации // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987; Асп Э. Введение в социологию. М., 1998; Ивин А.А. Теория аргументации. М., 2000.
А.А. Ивин
ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЦЕННОСТИ — комплекс понятий, входящих в систему филос. учения о человеке и составляющих важнейший предмет изучения аксиологии. О.ц. выделяются среди прочих ценностей тем, что выражают общие интересы человеческого рода, свободные от национальных, политических, религиозных и иных пристрастий, и в этом качестве выступают императивом развития человеческой цивилизации. Любая ценность как филос. категория обозначает положительную значимость явления и происходит из приоритетности человеческих интересов, т.е. характеризуется антропоцентричностью. Антропоцентризм О.ц. имеет социально-исторический характер, независимый от конкретных социокультурных проявлений и основанный на исторически возникающем единстве представлений о наличии неких универсальных сущностно значимых свойств человеческого существования.
К О.ц., признанным мировым сообществом, относятся жизнь, свобода, счастье, а также высшие проявления природы человека, раскрывающиеся в его общении с себе подобными и с трансцендентным миром. Попрание О.ц. рассматривается как преступление против человечности.
В прошлом универсализм тех ценностей, которые сейчас принято называть общечеловеческими, реализовывался лишь в рамках этнокультурной и социальной общности, а их значимость обосновывалась божественным установлением. Таковыми были, напр., ветхозаветные десять заповедей — фундаментальные нормы социального поведения, данные «богоизбранному народу» свыше и не распространявшиеся на иные народы. Стечением времени, по мере осознания единства человеческой природы и приобщения к мировой человеческой цивилизации народов, ведущих примитивный образ жизни, О.ц. стали утверждаться во всепланетарных масштабах. Исключительную важность для утверждения О.ц. имела концепция естественных прав человека. В Новое и Новейшее время неоднократно предпринимались попытки полного отрицания О.ц. или выдачи за таковые ценностей отдельных социальных групп, классов, народов и цивилизаций.
Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. М., 1990; Salk Jon., Salk Jonsth. World Population and Human Values: A New Reality. New York, 1981.
ОБЪЕКТ (от лат. objectum — предмет) — в самом широком смысле то, на что направлено индивидуальное или коллективное сознание. Когнитивным, или эпистемологическим, О. является все, что воспринимается, воображается, представляется или мыслится; О. может быть реальным, вымышленным или даже галлюцинаторным. После И. Канта О. часто называют то, что противостоит субъекту, его сознанию как часть внешнего мира, т.е. реальный О. Волевым О. является все желаемое, избегаемое или притягивающее.
ОБЪЕКТИВАЦИЯ (от лат. objectivus — предметный) — опредмечивание, превращение в объект; мыслительный процесс, посредством которого ощущение, возникающее как субъективное состояние, преобразуется в восприятие объекта (см.: Интроекция).
ОБЪЕКТИВИЗМ (от лат. objectivus — предметный) — направление в эпистемологии, считающее возможным постижение в процессе познания реальных предметов, их свойств и отношений; иногда — объективный идеализм (см.: Идеализм); в этике, эстетике — т.зр., что человеческий ум способен познавать объективные ценности и предписания; противоположность субъективизму, психологизму, индивидуализму и т.п.; ориентация познания на воздержание от социально-критических оценок, суждений о целях и ценностях.
ОБЪЕКТИВНОСТb (от лат. objectum — предмет) — независимость суждений, мнений, представлений и т.п. от субъекта, его взглядов, интересов, вкусов, предпочтений и т.д. (противоположность — субъективность). О. означает способность непредвзято и без предрассудков вникать в содержание дела, представлять объект так, как он существует сам по себе, независимо от субъекта. Под субъектом понимается как индивид, так и консолидированная группа лиц (напр., научное сообщество, церковь и т.п.), общество, целостная культура, человечество. О. предполагает освобождение от «наблюдателя», выносящего суждение о мире и всегда исходящего из определенной т.зр.
Абсолютная О. недостижима ни в одной области, включая научное познание. Тем не менее идеал объективного знания — одна из наиболее фундаментальных ценностей науки. О. исторична: мнения, представлявшиеся объективными в одно время, могут оказаться субъективными в др. Напр., астрономы более двух тысяч лет считали вполне объективной геоцентрическую картину мира; потребовалось несколько столетий и усилия выдающихся ученых и философов (Н. Коперник, Дж. Бруно, Г. Галилей и др.), чтобы показать, что более объективной является гелиоцентрическая картина.
Хотя наука постоянно стремится к О., объективное и субъективное, знание и вера в ней существенным образом переплетены и нередко взаимно поддерживают друг друга. Знание всегда подкрепляется интеллектуальным чувством субъекта, и предположения не становятся частью науки до тех пор, пока что-то не заставит в них поверить. Субъективная вера стоит не только за отдельными утверждениями, то и за целостными концепциями или теориями. Особенно наглядно это проявляется при переходе от старой теории к новой, во многом аналогичном «акту обращения» в новую веру и не осуществимом шаг за шагом на основе логики и нейтрального опыта. Как показывает история науки, такой переход или происходит сразу, хотя не обязательно в один прием, или не происходит вообще при жизни современников новой теории. «Коперниканское учение приобрело лишь немногих сторонников в течение почти целого столетия после смерти Коперника. Работа Ньютона не получила всеобщего признания, в особенности в странах континентальной Европы, в продолжение более чем 50 лет после появления «Начал». Пристли никогда не принимал кислородной теории горения, так же как лорд Кельвин не принял электромагнитной теории и т.д.» (Т. Кун). М. Планк замечал, что «новая научная истина прокладывает дорогу к триумфу не посредством убеждения оппонентов и принуждения их видеть мир в новом свете, но скорее потому, что ее оппоненты рано или поздно умирают и вырастает новое поколение, которое привыкло к ней».
Определенная система верований лежит в основе не только отдельной теории, но и самой науки в целом. Эта система задает предпосылки научного теоретизирования и определяет то, что отличает научное мышление от идеологического, утопического или художественного мышления. Совокупность мыслительных предпосылок науки размыта, значительная их часть носит характер неявного знания. Этим прежде всего объясняется, что науку трудно сколь-нибудь однозначно отграничить от того, что наукой не является, и определить научный метод исчерпывающим перечнем правил.
Предпосылочным, опирающимся на неявные, размытые верования и в этом смысле субъективным является и мышление целой исторической эпохи. Совокупность этих верований определяет стиль мышления эпохи, ее интеллектуальный консенсус. Стиль мышления почти не осознается той эпохой, в которую он господствует, и подвергается определенному осмыслению и критике только в последующие эпохи. Переход от стиля мышления одной эпохи к стилю мышления др. (и значит, от одного общего типа О. к др.) является стихийно-историческим процессом, занимающим довольно длительный период.
Конкретные науки различаются своими характерными типами О. К. Леви-Строс пишет, в частности, об О. (физической) антропологии, что она не только требует от исследователя абстрагироваться от своих верований, предпочтений и предрассудков (подобная О. свойственна всем социальным наукам), но и подразумевает нечто большее: «речь идет о том, чтобы подняться не только над уровнем ценностей, присущих обществу или группе наблюдателей, но и над методами мышления наблюдателя... Антрополог не только подавляет свои чувства: он формирует новые категории мышления, способствует введению новых понятий времени и пространства, противопоставлений и противоречий, столь же чуждых традиционному мышлению, как и те, с которыми приходится сегодня встречаться в некоторых ответвлениях естественных наук». Неустанный поиск антропологией О. происходит только на уровне, где явления не выходят за пределы человеческого и остаются постижимыми — интеллектуально и эмоционально — для индивидуального сознания. «Этот момент чрезвычайно важен, — подчеркивает Леви-Строс, — поскольку он позволяет отличать тип О., к которому стремится антропология, от О., представляющей интерес для других социальных наук и являющейся, несомненно, не менее строгой, чем ее тип, хотя она располагается и в иной плоскости». Антропология в этом отношении ближе к гуманитарным наукам, стремящимся оставаться на уровне значений (смыслов).
В зависимости оттого, какое из употреблений языка имеется в виду, можно говорить об О. описания, О. оценки и О. художественных образов (в последних наиболее ярко выражаются экспрессивная и оректическая языка функции).
О. описания можно охарактеризовать как степень приближения его к истине; промежуточной ступенью на пути к такой О. стала интерсубъективность. О. оценки определяется ее эффективностью, являющейся аналогом истинности описательных утверждений и указывающей, в какой мере оценка способствует успеху предполагаемой деятельности. Эффективность устанавливается в ходе обоснования оценок (и прежде всего — их целевого обоснования), в силу чего О. оценки иногда, хотя и не вполне правомерно, отождествляется с ее обоснованностью.
К. Маркс отстаивал идею, что групповая субъективность совпадает с О., если это — субъективность передового класса, т.е. класса, устремления которого направлены по линии действия законов истории. Напр., буржуазные социальные теории субъективны, поскольку их сверхзадача — сохранение капиталистического общества, что противоречит законам истории; пролетарские революционные теории объективны, ибо они выдвигают цели, отвечающие этим законам. Согласно Марксу, положительно ценным объективно является то, реализация чего требуется законами истории. В частности, если в силу таких законов неизбежен революционный переход от капитализма к коммунизму, то объективно хорошим будет все, что отвечает интересам пролетарской революции и задачам построения коммунистического общества.
История представляет собой, однако, смену уникальных и единичных явлений, в ней нет прямого повторения одного и того же, и потому в ней нет законов. Отсутствие законов исторического развития лишает основания идею, что оценка из субъективной способна превратиться в объективную и стать истинной. Оценки в отличие от описаний не имеют истинностного значения; они способны быть лишь эффективными или неэффективными. Эффективность же в отличие от истины всегда субъективна, хотя ее субъективность может быть разной — от индивидуального пристрастия или каприза до субъективности целой культуры.
В науках о культуре можно выделить три разных типа О. (см.: Классификация наук). О. социальных наук (экономическая наука, социология, демография и др.) не предполагает понимания изучаемых объектов на основе опыта, переживаемого индивидом; она требует использования сравнительных категорий и исключает «я», «здесь», «теперь» («настоящее») и т.п. О. гуманитарных н а у к (история, антропология, лингвистика и т.п.), напротив, опирается на систему абсолютных категорий и понимание на основе абсолютных оценок. И наконец, О. нормативных наук (этика, эстетика, искусствоведение и т.п.), также предполагающая систему абсолютных категорий, совместима с формулировкой явных оценок, и в частности явных норм.
В эпистемологии 17—18 вв. господствовало убеждение, что О., обоснованность и тем самым научность необходимо предполагают истинность, а утверждения, не допускающие квалификации в терминах истины и лжи, не могут быть ни объективными, ни обоснованными, ни научными. Такое убеждение было вызвано в первую очередь тем, что под наукой имелись в виду только естественные науки; социальные и гуманитарные науки считались всего лишь преднауками, существенно отставшими в своем развитии от наук о природе.
Сведение О. и обоснованности к истине опиралось на убеждение, что только истина, зависящая лишь от устройства мира и потому не имеющая градаций и степеней, являющаяся вечной и неизменной, может быть надежным основанием для знания и действия. Там, где нет истины, нет и О., и все является субъективным, неустойчивым и ненадежным. Все формы отражения действительности характеризовались в терминах истины: речь шла не только об «истинах науки», но и об «истинах морали» и даже об «истинах поэзии». Добро и красота оказывались в итоге частными случаями истины, ее «практическими» разновидностями. Редукция О. к истинности имела своим следствием также сведение всех употреблений языка к описанию: только оно может быть истинным и, значит, надежным. Все др. употребления языка — оценка, норма, обещание, декларация (изменение мира с помощью слов), экспрессив, оректив, предостережение и т.д. — рассматривались как замаскированные описания или объявлялись случайными для языка, поскольку казались субъективными и ненадежными.
В кон. 19 в. позитивисты объединили разнообразные неописательные утверждения под общим названием «оценок» и потребовали решительного исключения всякого рода «оценок» из языка науки. Одновременно представители философии жизни, стоявшей в оппозиции позитивизму, подчеркнули важность «оценок» для всего процесса человеческой жизнедеятельности и неустранимость их из языка социальной философии и всех социальных наук. Этот спор об «оценках» продолжается по инерции и сейчас. Однако очевидно, что если социальные и гуманитарные науки не будут содержать никаких рекомендаций, касающихся человеческой деятельности, целесообразность существования таких наук станет сомнительной. Экономическая наука, социология, политология, лингвистика, психология и т.п., перестроенные по образцу физики, в которой нет субъективных и потому ненадежных «оценок», бесполезны.
Не только описания, но и оценки, нормы и т.п. могут быть обоснованными или необоснованными. Действительная проблема, касающаяся социальных и гуманитарных наук, всегда содержащих явные или неявные оценочные утверждения (в частности, двойственные, описательно-оценочные высказывания), состоит в том, чтобы разработать надежные критерии обоснованности и, значит, О. такого рода утверждений и изучить возможности исключения необоснованных оценок. Оценивание всегда субъективирует, в силу чего науки о культуре отстоят дальше от идеала О., чем науки о природе. Вместе с тем без такого рода субъективации и тем самым отхода от О. невозможна деятельность человека по преобразованию мира.
В естественных н а у к ах также имеются разные типы О. В частности, физическая О., исключающая телеологические (целевые) объяснения, явным образом отличается от биологической О., обычно совместимой с такими объяснениями; О. космологии, предполагающей «настоящее» и «стрелу времени», отлична от О. тех естественных наук, законы которых не отличают прошлого от будущего.
Проблема О. художественных образов остается пока почти неисследованной. Аргументация (и прежде всего обоснование) объективирует поддерживаемое положение, устраняет личностные, субъективные моменты, связанные с ним. Однако в художественном произведении ничего не нужно специально обосновывать и тем более доказывать, напротив, надо отрешиться от желания строить цепочки рассуждений и выявлять следствия принятых посылок. И вместе с тем художественный образ может быть не только субъективным, но и объективным. «...Сущность художественного произведения, — пишет К.Г. Юнг, — состоит не в его обремененности чисто личностными особенностями — чем больше оно ими обременено, тем меньше речь может идти об искусстве, — но в том, что оно говорит от имени духа человечества, сердца человечества и обращается к ним. Чисто личное — это для искусства ограниченность, даже порок. «Искусство», которое исключительно или хотя бы в основном личностно, заслуживает того, чтобы его рассматривали как невроз». По поводу идеи З. Фрейда, что каждый художник является инфантильно-автоэротически ограниченной личностью, Юнг замечает, что это может иметь силу применительно к художнику как личности, но не приложимо к нему как творцу: «ибо творец ни автоэротичен, ни гетероэротичен, ни как-либо еще эротичен, но в высочайшей степени объективен, существенен, сверхличен, пожалуй, даже бесчеловечен или сверхчеловечен, ибо в своем качестве художника он есть свой труд, а не человек».
Хилл Т.Ч. Современные теории познания. М., 1965; Кун Т. Структура научных революций. М., 1975; Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985; Юнг К.Г. Феномен духа в искусстве и науке. М., 1992; Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993; Никифоров А.А. Философия науки: история и методология. М., 1998; Меркулов И. П. Когнитивная эволюция. М., 1999; Юлино Н.С. Очерки по философии в США. XX век. М., 1999; Ивин А.А. Теория аргументации. М., 2000; Он же. Философия истории. М., 2000; Хокинг С. Краткая история времени. От большого взрыва до черных дыр. М., 2000; Plank M. Scientific Autobiography and Other Papers. New York, 1949; Post-Analytic Philosophy. New York, 1985; Cohen L.J. The Dialogue of Reason. An Analysis of Analitical Philosophy. Oxford, 1986.
A.A. Ивин
ОБЫДЕННОЕ СОЗНАНИЕ, или повседневное, практическое сознание, — сознание, включенное в человеческую практику и не сформированное специально, подобно науке, искусству, философии.
Долгое время проблема О.с. трактовалась крайне противоречиво. Почти каждая работа начиналась с указания на значимость О.с, но тут же следовало утверждение, что О.с. относится к низшему уровню отражения действительности. Это противоречие постоянно присутствовало в марксизме, неомарксизме и в др. разновидностях классического социального знания (фрейдизме, структурном функционализме). Обыденно-практическое мышление относилось к области иррационального, а значит, занимало низшее положение. Мир повседневного сознания и знания представлялся поверхностью, под которой мыслилась некая глубина, завесой фетишистских форм, за которой находится подлинная реальность («Оно» в фрейдизме; экономические связи и отношения в марксизме; устойчивые структуры, определяющие человеческое поведение и мировосприятие в структурном функционализме). Исследователь выступал как абсолютный наблюдатель, для которого живой опыт, практика — всего лишь симптомы глубинной реальности. По отношению к обыденному культивировалась своеобразная «герменевтика подозрения». Повседневное и неповседневное представлялись разными онтологическими структурами, а сама повседневная жизнь и О.с. подвергались проверке на истинность. О.с. считалось объектом рационализации, проектирования, пропаганды (А. Лефевр, А. Геллер).
Герменевтические и феноменологические школы в социальной философии и социологии выступили в качестве альтернативы классической парадигме социального знания. Толчок к новому пониманию повседневности был дан Э. Гуссерлем в его трактовке жизненного мира. В социальной феноменологии А. Шюца был осуществлен синтез этих идей и социологических установок М. Вебера. Шюц сформулировал задачу исследования повседневности в контексте поиска предельных оснований социальной реальности как таковой. Различные варианты такого подхода представлены в современной социологии знания (П. Бергер, Т. Лукман), с несколько иных методологических позиций — в символическом интеракционизме, этнометодологии и т.п. Эволюция исследований повседневности сопряжена со сменой парадигм социального знания.
В новой парадигме повседневное и неповседневное уже не выступают в качестве различных и несоизмеримых по своему значению онтологических структур. Это — разные реальности лишь постольку, поскольку представляют разные типы опыта. Соответственно теоретические модели не противопоставляются конструктам повседневной ментальности и О.с. Центральным вопросом социального познания становится соотнесение социального знания с повседневными значениями (конструктами первого порядка). Проблема объективности знания не снимается, но сами формы повседневной жизни и мышления уже не проверяются на истинность.
Вместе с осмыслением проблематики повседневности складывается «постклассическая парадигма» социального знания. Природа исследовательского объекта — повседневная жизнь людей и О.с. — меняет отношение к самой идее познания социального мира. Язык науки возвращается «домой», в повседневную жизнь, приближаясь к нарративности повседневной жизни. Социальный исследователь утрачивает привилегированную позицию абсолютного наблюдателя и выступает лишь как участник социальной жизни наравне с «другими». Смена т.зр. позволяет обратить внимание на то, что раньше казалось, во-первых, незначимым, а во-вторых, подлежащим преодолению отклонением от нормы: архаику в современности, банализацию и технологизацию образов и др. В центре внимания исследователей оказываются анализ самоочевидностей сознания, привычных, рутинных практик, практического чувства, специфической «логики практики». Исследование превращается в своего рода «коммонсенсологию» (от sensus commu-nis — здравый смысл). Данная познавательная ситуация порождает опасность релятивизма, т.к. проблема истины вытесняется проблемой коммуникации людей, культур. Задача познания сводится к исторически обусловленному «культурному действию», цель которого — выработать новый способ «считывания мира».
Шюц А. Формирование понятий и теории в общественных науках // Американская социологическая мысль. Тексты. М., 1994; Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.
ОБЯЗАННОСТЬ — в широком значении — синоним долга. В философии это понятие исторически складывалось в значении должного вообще. «Надлежащее» стоиков означало «подобающее», т.е. соответствующее требованиям природы. Лат. эквивалентом этого термина явилось слово «officium», в данном значении впервые использованное Цицероном, который трактовал officium в смысле не отвлеченного изначального долга, а обязанности человека как гражданина — члена рим. общины. Это то должное, что обусловлено связями человека с др. людьми, общностью их жизни. Соответственно, Цицерон указывает на две основные О.: справедливость и благотворительность-щедрость (beneficientia). Co времени Цицерона, по замечанию И. Канта, учение о нравственности (этика) называется учением об О.
Термин «officium» прочно закрепился в европейской философии. Ф. Бэкон различал учение об общих О. (О. человека как человека) и учение о специальных, или относительных, О. (профессиональных, сословных, статусных). По Т. Гоббсу, О. — это долженствование, детерминированное законом. Соответственно, каковы законы (напр., естественный, гражданский, церковный), таковы и О. Во многом в духе Цицерона трактует О. как выражение правовых уз (vinculum juris) Дж. Локк: он понимает эти узы не столько как выражение гражданского, но естественного закона (law of nature). О., по Локку, также соотносится с правом, которым обладает законодатель, в случае с естественным законом — Божественный законодатель. Субъективным основанием исполнения О. является не страх наказания, а понимание справедливости.
И. Кант существенно уточняет толкование О.: законам соответствуют лишь «правовые О.» (officia juris), т.е. такие, для которых возможно внешнее законодательство, — в отличие от «О. добродетели» (officia vir-tutis), для которых не может быть внешнего законодательства, поскольку они направлены к цели, которая сама есть также и долг. Но долг определяется (довольно близко к гоббсовскому пониманию О.) как необходимость действия из уважения к закону. При этом у Канта долг и О. дифференцированы нестрого; нравственная О. трактуется как долг; наряду с «долгом добродетели» говорится о «правовом долге». Кант делит О. на О. по отношению к себе и О. по отношению к другим. О. является совершенной, если она не допускает никаких ограничений со стороны др. О.; несовершенной является О., допускающая ограничения.
По отношению к долгу Кант делает важное замечание для дальнейшего развития понятия О.: «Всякому долгу соответствует некое право, рассматриваемое как правомочие». Это соответствие было уточнено Г.В.Ф. Гегелем по отношению к О.: человек обладает «правами постольку, поскольку у него есть обязанности, и обязанностями, поскольку у него есть права». Однако это соотношение оказывается различным в абстрактном праве и в морали: в области первого праву одного лица соответствует О. другого лица в отношении этого права; в области морали человек имеет право на собственное знание, и благо лишь в единстве с О.
Т.о., складывается узкое понятие О. как формы долженствования, требующего отлица (как индивидуального, так и коллективного — общественной организации или государственного органа) определенных действий, гарантирующих (обеспечивающих) права людей. Отсюда данное А. Шопенгауэром определение О. как поступка, простым несовершением которого другим причиняется несправедливость, т.е. нарушаются права других.
В отличие от О. обязательство — это форма долженствования, принимаемая лицом, вступающим в особенные, нередко документально закрепляемые отношения с др. лицами, организациями или учреждениями.
«ОДНОМЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Очерки идеологии высокоразвитого индустриального общества» (1964) — самая известная работа представителя франкфуртской школы Г. Маркузе. В книге затрагиваются важнейшие проблемы 20 в.: положение человека в технологическом мире, научно-технический прогресс и его последствия в самых различных областях, массовое сознание общества. Название работы связано с характеристикой современного «высокоразвитого индустриального общества», которое не имеет оппозиции (и, стало быть, двумерности). Оно поражено «параличом критики». Маркузе считает, что ни один из классов современного общества не обладает революционностью. Это вызвано тем, что производительные силы обеспечивают огромный прирост богатства. Поэтому они утратили свою революционизирующую суть. На книге лежит печать пессимизма, и вместе с тем она пронизана острым интересом к политическим и социальным темам.
«О.ч.» содержит в себе систематическую критику амер. политики и амер. цивилизации в целом. Основные положения более ранней работы Маркузе «Эрос и цивилизация» подвергнуты здесь радикальной переоценке. Раньше Маркузе был уверен, что само высокоразвитое индустриальное общество создаст условия для отмены собственных предпосылок. Сокращение рабочего дня и потребность в сублимации должны привести к эскалации эротизма. Др. словами, Маркузе считал науку и технику политически нейтральными силами, которые могли в прошлом служить целям подавления влечений, а в будущем стать орудием их освобождения. Теперь в «О.ч.» Маркузе видит в самой науке политически реакционную силу. Наука разработала подход к природе как к объекту контроля и манипулирования, создав этим предпосылку для экономических и политических манипуляций Нового времени.
По мнению Маркузе, никакая революция — политическая, экономическая и даже сексуальная — не может преуспеть в преодолении современного научного метода. Техника, равно как и наука, заключает в себе «неотделимую от нее репрессивную динамику». Именно развитие техники обеспечивает слияние культуры, политики и экономики в могущественную систему господства над человеком. Научно-техническая революция также непрерывно создает все новые ложные и репрессивные потребности: в автомобилях, телевизорах, холодильниках и т.п. Поэтому освобождение человека не может произойти без радикальных изменений в техническом базисе общества, а это предполагает частичное возвращение к примитивизму.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 103 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |