Михаил Федорович – Петр III 43 страница

Вероятно, императрица не отнеслась слишком серьезно к заведомо нереальным планам троих злоумышленников с невысоким социальным положением. Гораздо более шумным стало раскрытое в следующем году дело Лопухиных – Ботта. Елизавету Петровну весьма обеспокоила причастность к этому делу лиц, связанных с сосланными ею вельможами: А.Г. Бестужева-Рюмина была дочерью Г.И. Головкина, а Н.Ф. Лопухина являлась любовницей Р.Г. Левенвольде вплоть до его ареста. По справедливому замечанию П.И. Панина, мнимый заговор Лопухиных заключался «в пустых разговорах двух недовольных барынь и в нескромных речах сына одной из них». Криминал можно было обнаружить лишь в пьяной болтовне И.С. Лопухина о том, что «через несколько месяцев будет перемена» и «принцу Иоанну недолго быть сверженну», а также в его непочтительных отзывах о Елизавете Петровне, которая «в Царское Село со всякими непотребными людьми ездит, англицким пивом напивается».

Двадцать пятого июля 1743 года началось следствие, проводившееся с применением пыток. Императрицу и следователей особенно интересовали факты о связях подозреваемых с австрийским послом Ботта-Адорно. Распоряжения Елизаветы по поводу Лопухиных и связанных с ними лиц обнаруживают обычно несвойственную ей жестокость. Привлеченная к делу Софья Лилиенфельд была беременна, и следователи не знали, нужно ли устраивать ей очную ставку с оговоренными ею людьми. Императрица решила вопрос собственноручной запиской в Канцелярию тайных розыскных дел: «Надлежит их в крепость всех взять и очною ставкою производить, несмотря на ее болезнь, понеже коли они государево здоровье пренебрегали, то плутоф и наипаче жалеть не для чего, лучше, чтоб и век их не слыхать, нежели еще от них плодоф ждать».

В ходе следствия не было получено никаких данных о реальном заговоре, однако Генеральный суд признал, что обвиняемые «явились в важных… касающихся к бунту и измене делах». Девятнадцатого августа суд вынес приговор: Ивана Лопухина и его родителей, а также Анну Бестужеву-Рюмину колесовать, предварительно вырезав им языки Софье Лилиенфельд и приятелю Натальи Лопухиной Александру Зыбину отрубить головы, друга И. Лопухина поручика Ивана Мошкова четвертовать. К делу без достаточных оснований был притянут офицер Семеновского полка князь Иван Путятин, который еще во время регентства Бирона участвовал в движении гвардейцев в пользу брауншвейгской фамилии; он также был приговорен к четвертованию. Двадцать восьмого августа Елизавета Петровна изменила «сентенцию» суда: Лопухиных и Бестужеву-Рюмину высечь кнутом и вырезать им языки, Мошкова и Путятина наказать кнутом, Зыбина – плетьми. Софью Лилиенфельд императрица указала высечь плетьми после разрешения ее от бремени. Через три дня состоялась экзекуция, после которой осужденные были отправлены в Сибирь.

Публичное избиение кнутом двух светских дам и вырезание у них языков показалось многим современникам излишне суровой карой. П.И. Панин отмечал, что «жестокое сие наказание, свойственное варварским временам, конечно, не послужит в похвалу государыни, коей великодушие и сострадательность к человечеству с толиким тщанием старались превознести». Необычная для Елизаветы жестокость, проявленная в данном случае, позволяет согласиться с предположением ряда авторов о руководивших ею соображениях женской мести. Говорили, что Н.Ф. Лопухина затмевала своей красотой императрицу. Кроме того, Елизавета испытывала скрытую неприязнь ко всей семье Лопухиных – родственников первой жены своего отца.

Впрочем, приведенный выше отзыв Панина, сделанный, по-видимому, намного позже описанных событий, явился следствием смягчения нравов именно в период елизаветинского правления. Императрица по-прежнему руководствовалась данным ею обетом, но в вопросе об отмене смертной казни действовала медленно и осторожно. По остроумному замечанию С.И. Викторского, в позиции Елизаветы проявилась «чисто женская логика в виде предпочтения достичь своего без открытого и излишнего выступления против установившихся взглядов». Кроме того, императрица, по-видимому, боялась увеличить число преступлений, «отнявши страх последнего наказания».

Десятого мая 1744 года Елизавета Петровна утвердила доклад Сената «О неотмене смертной казни для воров, разбойников, убийц и делателей фальшивых денег», но распорядилась предоставлять все смертные приговоры на «высочайшее утверждение». Ни один из приговоров не был ею санкционирован; тем самым смертная казнь отменялась не юридически, но фактически.

Таким образом, Елизавета не решила вопрос о смертной казни, а просто закрыла на него глаза. Между тем суды продолжали выносить смертные приговоры, и осужденные накапливались в тюрьмах «до указа». Понадобилось еще девять лет, прежде чем правительство обратилось к императрице для получения исчерпывающих указаний (29 марта 1753 года): «…Экзекуции остановлены и повелено о таких осуждениях докладывать Вашему Императорскому Величеству. – А понеже Ваше Императорское Величество и кроме оного как иностранными, так и внутренними о распорядках государственных и прочих делами высочайшею своею персоною довольно утруждены, к тому ж ежели и о вышеописанных колодниках, а именно о каждом, Вашему Императорскому Величеству от Сената докладывать, то никак время к тому доставать не будет… того ради всеподданейше Сенат просит, не соизволит ли Ваше Императорское Величество высочайший свой указ единожды пожаловать, какое вышеозначенным колодникам наказание чинить». Со своей стороны Сенат предложил такое решение: «не соизволит ли Ваше Императорское Величество повелеть подлежащих к натуральной смертной казни, чиня жестокое наказание кнутом и вырезав ноздри, поставить на лбу В, а на щеках – на одной О, а на другой Р и, заклепав в ножные кандалы, в которых быть им до смерти их, посылать в вечную тяжелую и всегдашнюю работу…» Елизавета Петровна наложила на доклад такую резолюцию: «Быть по сему; токмо женам и детям осужденных в вечную работу или в ссылку и в заточение по силе указа отца нашего 1720 года августа 16 дня давать свободу, кто из них похочет жить в своих приданых деревнях; буде же из таковых жен пожелает которая идти замуж, таковым с соизволения Синода давать свободу, а для пропитания их и детей их давать из недвижимого и движимого мужей их имения указанную часть».

В тот же день был решен еще один затянувшийся вопрос. Одиннадцатого мая 1744 года Елизавета Петровна дала распоряжение Сенату разобраться в значении понятия «политическая смерть» – употребительного приговора начиная с Петровских времен. Сенат после долгого выяснения вопроса пришел к выводу, что «положительных указов о том… не имеется», и 29 марта 1753 года предложил свою трактовку данного понятия. Елизавета согласилась с ней и утвердила сенатский доклад о том, что «политическою смертью должно именовать то, ежели кто положен будет на плаху или взведен будет на виселицу, а потом наказан будет кнутом с вырезанием ноздрей или хотя и без всякого наказания токмо вечной ссылкой». Примечательно, что в этом акте не упоминалось о самом существенном моменте карания «политической смертью» в прежние времена, когда осужденному перед ссылкой давали другое имя и фамилию. Приговоры к «политической смерти» Елизавета Петровна опять же распорядилась представлять в Сенат, не приводя их в исполнение «до указа».

Вопрос об отмене смертной казни казался исчерпанным, но 30 сентября 1754 года Сенат вновь принял указ «смертной экзекуции до рассмотрения… не чинить». Н.Д. Сергеевский резюмировал противоречия в елизаветинском законодательстве следующим образом: «Смертная казнь была вполне отменена; но с точки зрения того времени и тогдашних порядков она была лишь временно приостановлена».

Важно отметить, что в своем стремлении никого «не казнить отнятием жизни» Елизавета Петровна оказалась одинока. Современники называли данный ею обет «безрассудным». Синод выражал готовность освободить ее от этой клятвы, а Сенат одобрил «криминальную» часть нового Уложения, в которой помимо полного набора существовавших прежде варварских «экзекуций» рекомендовалось еще «повешение за ребро» и казнь, еще невиданная в России – «разорвание на части живого человека пятью лошадьми за более важные политические преступления». Елизавета Петровна отказалась утвердить этот закон, появление которого свидетельствовало о наличии элементов средневекового сознания даже у представителей правящей верхушки России.

Но у более просвещенных современников гуманный обет императрицы вызывал восторг. Французский адвокат Марешаль в ноябре 1760 года писал Елизавете: «…Невозможно найти удобных слов для выражения славных Ваших дел. Если великие Государи имеют пребывать в памяти у смертных, то какой Государь заслужил оное больше Вашего Величества. Вы есть одна в свете монархиня, которая нашла средства к Государствованию без пролития крови».

Императрицей предпринимались и другие шаги по преодолению варварских порядков в уголовном праве. В 1751 году были отменены пытки при расследовании корчемных дел, в 1757 году запрещено вырывание ноздрей у преступниц, ссылаемых в Нерчинск, так как «женска пола колодницы из таких отдаленных в Сибири мест и побегов, и воровства чинить не могут». Однако в целом гуманизм елизаветинского царствования не следует преувеличивать: пытки применялись в судебно-следственных учреждениях еще довольно широко, особенно на местах, а оставленные в силе «старинные наказания кнутом, батожьем, ломкою» нередко приводили к смерти истязуемых. В то же время нельзя отрицать, что личная позиция Елизаветы Петровны в отношении казней и «особливых жестокостей» немало способствовала гуманизации сознания общества по крайней мере на уровне его высших слоев.

Коронованная женщина

Принадлежность императрицы к прекрасному полу неизбежно влияла на различные стороны государственной жизни и заметно сказывалась в области быта и нравов, привлекавшей особенное внимание Елизаветы. Одиннадцатого декабря 1742 года она приняла указ о запрещении носить дорогую одежду, вытканную золотом и серебром, и кружева свыше трех пальцев шириной. Старые платья разрешено было донашивать, но предписывалось, во избежание тайного шитья новых, приносить их в государственные учреждения для клеймения в незаметных местах сургучной печатью. Устанавливалась также допускаемая цена нарядов: она регламентировалась рангом их владельцев, а дамы носили платья в зависимости от чинов мужей. Действие указа не распространялось на императрицу, наследника престола и иностранных дипломатов. Французский резидент д'Аллион отмечал, что этому распоряжению «очень радуется русское дворянство, которое разорялось от чрезвычайной роскоши предшедшего царствования».

Появление указа было вызвано финансовыми затруднениями в ходе войны со Швецией, поэтому он действовал недолго. В последующие годы роскошь стала непременным условием придворной жизни. М.М. Щербатов отмечал, что «Двор, подражая или, лучше сказать, угождая императрице, в златотканые одежды облекался; вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богатее, в столе все, что есть драгоценнее».

Сама Елизавета приобретению нарядов и украшений придавала очень важное значение. Она внимательно следила за прибытием в порт кораблей «с разными уборами дамскими» и немедленно учиняла осмотр новинок. Ни один купец не имел права продавать товар, пока императрица не отобрала понравившиеся ей вещи и ткани. Она поручала покупку модных материй и «галантерей» для себя даже российским послам за границей, особенно в Париже.

В Петербурге преимущественным правом торговли зарубежной галантереей пользовались русские купцы, «которые по праву мещанства приобрели себе вольность такие товары в своих лавках продавать, выписывая их из других мест». Но несмотря на запреты, продажей «новомодных вещей» занимались и иностранцы. В феврале 1754 года правительство подтвердило прежние указы о запрещении иностранной торговли «таковыми предметами» в Петербурге. В печати отмечалось, что данному обстоятельству «способствовала бесстыдность, каковую некоторая женщина Тардие имела под продерзостнейшими отговорками отказать в новомодных галантереях, которых у ней со стороны императрицы требовать присылало». Поведение продавщицы можно понять: Елизавета «была чрезвычайно скупа в своих покупках» и любила приобретать вещи дешево или в кредит. Тардье была даже арестована, но государыня, «будучи всегда к милости склонна, сию продерзость ей простила». В этом эпизоде примечательна непоследовательность Елизаветы, которая могла обращаться за товарами к людям, не имевшим права торговли согласно ее же собственным указам.

Лишь в последний год жизни тяжело больная императрица, потерявшая, по-видимому, интерес к «новомодным вещам», передала Сенату повеление запретить ввоз из-за границы «галантерейных товаров». Она приняла это решение, «рассуждая о умножившейся расточительной роскоши молодых людей и сожалея матерне о том, что молодые дворяне от того крайне разоряются».

Елизавета Петровна искренне считала себя «матерью подданных» и проявляла заботу об их нравственности. Так, стало известно о существовании в Петербурге «дома свиданий», который был устроен предприимчивой уроженкой Саксонии Анной Фелькер по кличке Дрезденша, набравшей «в услужение приезжающим к ней гостям… множество недурных и молодых девиц». Петербургские дамы с некоторых пор заметили, что их мужья стали поздно возвращаться домой и охладели в своих супружеских чувствах. Жены обратились с жалобой к императрице. Действия Елизаветы на этот раз были быстрыми и решительными. Двадцать восьмого июня 1750 года она дала указание кабинет-министру В.И. Демидову разыскать Дрезденшу и «взять под караул в крепость со всею ее компаниею». Арестованная Анна Фелькер под пытками назвала места притонов, в которых за три последующих дня было поймано более пятидесяти «сводниц и блудниц». Первого августа того же года Елизавета передала через Демидова приказ Главной полицмейстерской канцелярии «принять меры к поимке… всех непотребных женщин и девок», которые скрываются «около Санкт-Петербурга по разным островам и местам». Руководство борьбой за нравственность Елизавета Петровна поручила особой комиссии во главе с Демидовым, которая в течение 1750-го и 1751 годов рассмотрела около двухсот дел о содержании домов терпимости, проституции, изнасилованиях, сводничестве, внебрачных связях и супружеских изменах. Основной мерой пресечения нравственных преступлений являлась принудительная работа на казенной полотняной фабрике в деревне Калинкиной под Петербургом, куда были отправлены и «красавицы» Анны Фелькер. Двое посетителей ее дома вопреки их желанию были Елизаветой обвенчаны, что, по-видимому, явилось назиданием для всех «живущих безбрачно».

Борьба за нравственность нашла отражение и в последующих указах Елизаветы Петровны. Узнав в апреле 1754 года об изнасиловании майором И.М. Евреиновым крепостной девушки, императрица сначала приказала ему жениться на ней, но потом разрешила вступить в брак со «сговоренной уже невестой» при условии, что он выплатит две тысячи рублей «в вознаграждение» пострадавшей.

Увидев однажды продаваемые в Гостином дворе табакерки с неприличными рисунками и надписями, Елизавета распорядилась издать специальный сенатский указ об изъятии «таковых вещей» из продажи.

Многие императорские указы регламентировали быт и нравы столичных городов и способствовали повышению культуры их жителей. В Петербурге и Москве Елизавета Петровна запретила проводить кулачные бои, содержать на больших улицах питейные дома, «в торговых банях… мужеска и женска пола людям париться вместе», заводить домашних медведей, ездить на «бегунах», произносить в общественных местах «бранные слова», собирать милостыню и посыпать улицы можжевельником во время погребальных процессий. Любовь императрицы к культурным увеселениям наложила отпечаток на быт обеих столиц и повлияла на психологию их обитателей. Иностранные наблюдатели в феврале 1754 года отмечали, что среди обывателей Петербурга и Москвы «всякий день говорится только о комедиях, комических операх, интермеццах, балах, маскарадах или о других тому подобны забавах».

Елизавета Петровна следила за состоянием застройки столичных городов, принимая подчас суровые решения о сносе лачуг или уродливых зданий. Сама же она стремилась найти в архитектуре удовлетворение своего пристрастия к красоте, роскоши и великолепию. Созданные по ее заказу грандиозные творения Б.В. Растрелли – Большой дворец в Царском Селе и Зимний дворец – точнее всего отражают вкусы Елизаветы, находившей в пышности и изяществе барокко символ величия своей власти.

Вершительница судеб Европы

Личная роль Елизаветы Петровны в решении государственных дел особенно заметна в сфере внешней политики, во многом зависевшей от взглядов, убеждений и симпатий монарха. В момент воцарения Елизаветы шла война, которую Швеция начала против России под видом оказания помощи дочери Петра Великого. Но со стороны шведов это был лишь предлог для агрессии, целью которой являлся пересмотр условий Ништадтского мира 1721 года. Главнокомандующий шведской армии К.Э. Левенгаупт согласился на предложенное Елизаветой Петровной перемирие, но заявил, что «не видит возможности заключить мир без предварительной уступки Россией всего, что она имеет на Балтийском море». Это условие для Елизаветы было заведомо неприемлемым. Шетарди, взявший на себя посредничество в русско-шведских переговорах, напрасно убеждал императрицу «из благодарности» Швеции удовлетворить ее требования. Елизавета отвечала: «Что скажет русский народ, увидя, что иностранная принцесса (Анна Леопольдовна. – В.Н.), мало заботившаяся о пользах России и сделавшаяся случайно правительницею, предпочла, однако, войну стыду уступить что-нибудь, а дочь Петра для прекращения той же самой войны соглашается на условия, противные столько же благу России, сколько славе ее отца». Когда переговоры окончательно зашли в тупик, военные действия были продолжены и завершились разгромом Швеции, которая по условиям Абоского мира в августе 1743 года уступила России часть Финляндии.

В начале царствования Елизаветы Петровны остро стоял вопрос о выборе внешнеполитической ориентации страны. В это время почти вся Европа была охвачена войной за «австрийское наследство», в которой причудливо переплелись династические интересы и взаимные территориальные претензии ведущих держав. Австрийская и венгеро-богемская королева Мария Терезия отстаивала целостность своих владений и права на германский императорский титул в борьбе с Пруссией, Францией, Баварией и Испанией и в союзе с Англией и Голландией. Каждая из воюющих сторон стремилась привлечь на свою сторону Россию, но Австрия и Англия, дружественные свергнутому правительству Анны Леопольдовны, имели меньше шансов встретить поддержку Елизаветы Петровны, которая публично выражала свою антипатию к обеим державам. В апреле 1742 года она в присутствии иностранных дипломатов заявила, что не нуждается в расположении «нищей королевы» Марии Терезии, а в октябре того же года сказала, что не выносит звука английского имени и все английское «будет ей всегда противно». Но охлаждение русско-французских отношений в связи с вопросом о войне со Швецией заставило Елизавету согласиться на заключение в декабре 1742 года оборонительного договора с Англией. В то же время попытка английской дипломатии обеспечить сближение России с Австрией встретила отказ российской императрицы. Десятого декабря 1742 года она выслушала письмо английского посла с предложением включить в союзный трактат статью о дружбе обоих дворов с Марией Терезией и распорядилась «написать оной артикул по-прежнему и без прибавки о королеве Венгерской».

Одновременно велись переговоры о союзе с Пруссией, которая в июне 1742 года вышла из войны, отняв у Австрии Силезию. В 1743 году Елизавета Петровна и прусский король Фридрих II обменялись высшими орденами своих государств. Но благоприятные отношения с Пруссией и неприязнь к Австрии не заставили императрицу поступиться понятиями справедливости. При заключении русско-прусского союза в марте 1743 года Елизавета Петровна отказалась гарантировать Пруссии присоединение Силезии.

В январе 1744 года императрица подписала трактат «о возобновлении постановленного в 1733 году оборонительного союза» с польским королем Августом III, являвшимся одновременно курфюрстом Саксонии. Между тем события в Европе еще более усложнились. Фридрих II под предлогом защиты германского императора и баварского курфюрста Карла VII в августе 1744 года ввел войска в Саксонию и Богемию, а в конце того же года был заключен договор Австрии, Саксонии, Англии и Голландии с целью общими силами отразить новый натиск Пруссии. Накануне этого события 14 декабря 1744 года Елизавета Петровна распорядилась привести в боевую готовность иррегулярные войска «ввиду распространяющегося в Европе военного пламени и сильного вооружения соседних держав». Эти войска, преимущественно казаки и калмыки, вызывали страх у Фридриха II, который подробно расспрашивал о них российского дипломата И.Л. Любераса.

Пруссия и Саксония официально не были в состоянии войны, что избавляло Россию от необходимости следовать союзническим обязательствам. Елизавета Петровна в то время предпочитала сохранять нейтралитет и соглашалась лишь на посредничество России в «умирении Европы». Но дальнейшие события заставили императрицу твердо определить свою внешнеполитическую позицию. В августе 1745 года Пруссия объявила войну Саксонии, и Россия оказалась в состоянии союза с враждующими державами. Фридрих II и Август III обратились к российской императрице за помощью друг против друга.

Девятнадцатого сентября 1745 года Елизавета Петровна созвала «конференцию» для обсуждения вопроса: «Надлежит ли ныне королю прусскому, яко ближайшему и наисильнейшему соседу, долее в усиление приходить допускать?» На другой день участники совещания представили императрице письменные мнения, в которых единодушно высказывались против Пруссии. Третьего октября того же года на очередной «конференции» мнения были зачитаны наряду с письмом прусского посла, в котором содержалась очередная просьба о военной помощи на основании союзного договора. Выслушав доклады, Елизавета заявила, что «случай союза здесь признан быть не может», поскольку Фридрих II является нарушителем мира. Поэтому «справедливее подать помощь Саксонии. Сверх того, для русских интересов усиление прусского короля не только не полезно, но и опасно». Императрица распорядилась двинуть войска в Курляндию и объявить Пруссии, что в случае продолжения агрессии она будет остановлена силой русского оружия. Подписав соответствующую декларацию, Елизавета Петровна «стала на колени перед образом, призывая Бога в свидетели, что поступает по совести и справедливо». Решение императрицы определило российскую внешнюю политику более чем на пятнадцать лет вперед. Отныне доминирующим ее направлением стало дипломатическое и военное противостояние Пруссии.

Неблагоприятные погодные условия не позволили русским войскам вмешаться в германский конфликт, но декларация Елизаветы Петровны ускорила заключение мира Пруссии с Австрией и Саксонией. Внешнеполитическая ориентация России окончательно определилась при подписании в мае 1746 года русско-австрийского союзного трактата. Договор двух императорских дворов содержал положение о том, что в случае нового нападения Фридриха II на Австрию Россия поможет ей силой своего оружия вернуть Силезию. С этого времени между Елизаветой Петровной и Марией Терезией установилась дружба, подкрепляемая неприязнью к прусскому королю, который сочинял эпиграммы на обеих императриц и позволял себе неприличные шутки в их адрес.

После вторичного выхода Пруссии из войны за «австрийское наследство» она продолжалась между Австрией, Англией и Голландией с одной стороны, и Францией и Испанией с другой. Противники австрийского дома одерживали верх, и Англия обратилась за помощью к Елизавете Петровне. В ноябре 1747 года была подписана так называемая «субсидная конвенция» между Россией, Англией и Голландией о предоставлении в распоряжение «морских держав» за большую сумму денег тридцатитысячного корпуса русских войск. Прибытие его на Рейн в следующем году привело к заключению европейского мира. Россия положила конец восьмилетней войне, не обнажив оружия.

Однако мир оказался недолгим. В 1756 году началась Семилетняя война, в которую была втянута и Россия, выступившая на защиту Австрии против Пруссии. Этот шаг в немалой степени предопределялся отношением Елизаветы Петровны к Фридриху II. В июле 1756 года английский дипломат Ч.Г. Уильямс писал: «Личная неприязнь императрицы к прусскому королю так мало ею скрывается, что вспыхивает каждую минуту». Свою ненависть к нему Елизавета мотивировала тем, что, «во-первых, он не имеет религии, во-вторых, не живет с женой и, в-третьих, не был коронован». Но более всего ее раздражали «захватнический нрав», вероломство и решительность Фридриха, которого она называла «скоропостижным королем». Он, в свою очередь, усиливал ненависть российской императрицы нежеланием сдерживать присущее ему циничное остроумие. Современник передает рассказ о том, что по поводу войны с Австрией, Францией и Россией «король Прусский имел неосторожность выразиться, что имеет дело с тремя женщинами: императрицей-королевой (австрийской. – В.Н.), императрицей Российской и госпожою Помпадур. Елизавета, затаивши в душе желание мести за такую неприличную шутку, решилась энергически вести войну».

Трудно с уверенностью сказать, являлось ли вступление России в Семилетнюю войну политической ошибкой. Перед страной в то время стояли две альтернативные задачи: укрепление и расширение позиций на берегах Балтийского моря в борьбе с Пруссией или решение «польского вопроса» (присоединение Правобережной Украины и Белоруссии), возможное лишь в условиях русско-прусского союза. Елизавета Петровна пошла по первому пути, а ее преемники предпочли второй. В ходе Семилетней войны русские войска заняли Восточную Пруссию, жители которой присягнули на верность российской императрице. Вероятно, подрыв мощи Прусского королевства мог изменить ход истории, но рассуждения о несостоявшихся событиях малопродуктивны. Самой же России шесть лет тяжелейшей войны стоили огромных жертв, а каких-либо ощутимых выгод она не получила, поскольку наследник престола Петр Федорович после своего воцарения вернул Фридриху II все завоеванные русскими войсками территории. И все же война не была бесполезной: победы русского оружия над лучшей армией Европы укрепили международный престиж России и стали залогом ее будущих внешнеполитических успехов.

Медленный закат

С 1755 года иностранные дипломаты стали жаловаться на особенное замедление дел в Петербурге: аудиенции откладывались, бумаги подолгу ждали императорской подписи. Причиной этого являлось серьезное ухудшение здоровья Елизаветы. Второго октября Уильямс сообщал, что «она кашляет кровью, у нее астма, она кашляет все время, ноги у нее пухнут, и у нее водянка груди». Кроме того, стремление скрыть наступающую старость заставляло императрицу часами трудиться у зеркала над своей внешностью. Между тем государственные дела не могли ждать в условиях сложной международной обстановки, связанной с ожиданием и началом Семилетней войны. Четырнадцатого марта 1756 года Елизавета Петровна после долгих колебаний согласилась на создание чрезвычайного высшего органа – Конференции при высочайшим дворе, которая должна была заниматься разработкой комплекса мер, направленных против Пруссии. Членами нового учреждения (конференц-министрами) стали наиболее влиятельные и компетентные сановники А.П. и М.П. Бестужевы-Рюмины, А.И. и П.И. Шуваловы, М.И. Воронцов, Н.Ю. Трубецкой, С.Ф. Апраксин, А.Б. Бутурлин и М.М. Голицын, а также наследник престола Петр Федорович. 6 сентября 1756 года Елизавета Петровна произвела Апраксина, Бутурлина и Трубецкого в генерал-фельдмаршалы, а Голицына – в генерал-адмиралы. В том же месяце Апраксин и Михаил Бестужев-Рюмин выбыли из Конференции, поскольку первый из них был назначен главнокомандующим действующей армией, а второй отправился во Францию в качестве посла. Петр Федорович почти не участвовал в работе учреждения, а с мая 1757 года перестал появляться на его заседаниях. В декабре того же года из Конференции выбыл тяжело больной Голицын.

Нежелание Елизаветы Петровны создать учреждение наподобие Верховного тайного совета или Кабинета министров привело к тому, что Конференция не получила официально установленного организационного устройства. Н.И. Панин не без основания считал, что она – «монстер, ни на что не похожий», поскольку «не было в ней ничего учрежденного, следовательно, все безответное». Императрица не приняла никакого устава или регламента, определяющего функции, компетенцию, штат и структуру нового высшего органа, поэтому все детали его устройства были установлены самими конференц-министрами в ходе практической работы. Круг ведения Конференции определялся ею столь же произвольно и включал в себя дипломатические, военные, финансовые, административные и прочие дела, которые не всегда имели отношение к войне России с Пруссией. Кроме того, Елизавета Петровна использовала это учреждение для скорейшего проведения в жизнь «высочайших повелений» по самым разнообразным вопросам, попадавшим в поле ее зрения. «Изустные» именные указы объявляли на заседаниях конференц-министров преимущественно Петр и Александр Шуваловы и Бутурлин, являвшиеся, помимо всех своих должностей, генерал-адъютантами императрицы и посменно дежурившие у ее покоев на случай «самонужнейших ее величества поручений». Реже Елизавета передавала Конференции свои указы через Трубецкого, Воронцова или Ивана Шувалова, который в таких случаях являлся на «министерские заседания». Большинство текущих дел Конференция решала самостоятельно, но важнейшие вопросы докладывались императрице, и она выносила по ним свои резолюции.

Примерно один раз в три месяца Елизавета лично присутствовала на заседаниях конференц-министров, которые в таких случаях старались добиться от нее решения наиболее важных дел. В числе их был вопрос о секуляризации монастырских земель, возобновленный в связи с трудностями военного времени. Непосредственным поводом для этого послужили отказы монастырских властей принимать «для пропитания» отставных офицеров и солдат, как было принято еще с петровского времени. Восемнадцатого января 1757 года Елизавета строго указала определять отставных в монастыри, «не чиня ни малейшего в содержании их оскорбления под опасением… тяжкого гнева и штрафа». Проявленное императрицей недовольство было использовано конференц-министрами, сумевшими увязать вопрос об оставленных без приюта ветеранах с необходимостью введения светского управления в монастырских вотчинах. Тридцатого сентября того же года на заседании Конференции Елизавета Петровна приняла решение об установлении контроля над доходами русской Церкви и отчислении из них средств на создание «инвалидных домов». Она распорядилась также передать монастырские имения под управление отставных офицеров, «дабы духовный чин не был отягощаем мирскими попечениями». При Елизавете эти указания осуществить уже не удалось, но они стали юридической основой для решительных секуляризационных мер Петра III.

Дата добавления: 2015-08-27