Глава XXXVI. Племянник из-за границы 98 страница

-- Папенька! я так только сказала.

-- Так! -- возразил Иван Софроныч с каким-то судорожным беспокойством.-- И так не надо говорить пустяков. И кто тебя просит говорить! -- продолжал он с гневом.-- Молода еще, глупа еще, чтоб соваться не в свое дело...

-- Тише, папенька! он, кажется, шевелится,-- сказала Настя, которой в самом деле показалось, что больной пошевелился.

-- Шевелится! Ну, видишь -- пошевелился! -- с живостью подхватил Иван Софроныч, и глаза его впились в больного.

Больной, однако ж, лежал по-прежнему неподвижно, и как ни всматривался Иван Софроныч в лицо и во всю фигуру его, не мог открыть признака движения.

-- Ты точно слышала, как он пошевелился? -- спросил Иван Софроныч Настю.

-- Кажется,-- отвечала Настя.

Иван Софроныч рассердился.

-- Дура! --прошептал он.-- Ведь слышала, что пошевелился? слышала?..

Он ждал ответа. Настя кивнула головой.

-- Так чего ж тут: кажется! нечего и говорить: кажется!

Он стал снова всматриваться в больного, и новое, сейчас только сделанное открытие поразило его: как он ни прислушивался, он не мог услышать дыхания больного. Это открытие вызвало на лице Ивана Софроныча выражение минутного ужаса, которое потом сменилось выражением досады, вероятно относившейся к Савелию, которого храпенье постепенно усиливалось.

-- Слышишь, как он дышит? -- спросил Ивая Софроныч дочь свою.

-- Слышу,-- отвечала запуганная Настя.

Иван Софроныч вздохнул свободнее.

Между тем другие мысли теснились в голове девушки, которая вся трепетала, проникнутая смутным ужасом. Полумрак комнаты, неподвижное, бледное лицо больного, глубокая тишина, нарушаемая только досадным храпеньем Савелья,-- всё пугало ее и настраивало к унылым мыслям. Всматриваясь в лицо больного, она постепенно поражалась более и более его неподвижностью, безжизненной бледностью и тем строгим, пугающим выражением, которое сообщается лицу смертью. Чем более она всматривалась в лицо больного, тем более находила она в нем сходство с холодным, суровым, неподвижным лицом своей бабушки -- единственного существа, которого смерть случилось ей видеть. И чем более думала она о своей бабушке, припоминая ее лежащую в гробу и потом отпеваемую в церкви, тем страшнее и страшнее становилось ей и тем неотвязнее преследовала ее мысль, что Алексей Алексеич также уж умер и даже холоден, как и бабушка. И воображению Насти он уже представлялся в тех самых положениях, в каких она видела свою покойную бабушку в последние дни, до той минуты, как положили ее в могилу и стали засыпать землей. Настя дрожала, и когда наконец страшная мысль совершенно овладела ребенком, она не могла долее противиться ужасу и, невольно оборотившись к отцу без прежней осторожности, громко произнесла:

-- Папенька! да ведь он умер.

Невозможно описать ощущения, отразившегося в лице Ивана Софроныча при восклицании дочери, ни того судорожного негодования, с которым он обернулся к Насте. Казалось, он готов был ударить ее, и только страх нарушить покой благодетеля остановил его руку.

-- Молчать! -- прошептал он голосом, полным подавляющего негодования.-- Да ты что, доктор, что ли? У матери выучилась вздор молоть. Молода еще, глупа еще! Вот нашлась умница! стариков учить вздумала! и что ты понимаешь? и кто тебе сказал? и где ты могла выучиться?

-- Я видела мертвую бабушку. Она была точно...

-- Бабушка! шутка ли, велика птица твоя бабушка! Тс!..

Слова дочери проникли в сердце Ивана Софроныча, как ни мало он, казалось, верил им. Ужас сделался постоянным выражением его лица, и в глазах его, устремленных на Алексея Алексеича, отражалось глубокое недоумение,-- страшный вопрос, разрешения которого боялся сам Иван Софроныч.

Он и дочь, бледная и трепещущая, стояли в прежнем положении, храня глубокое молчание, когда в соседней комнате послышались тихие шаги. По шарканью башмаков можно было догадаться, что они принадлежали женщине. Тихо обернувшись к двери, Иван Софроныч увидел свою жену.

Соскучась по муже и дочери и удивленная долгим их отсутствием, она вздумала сама проведать, что они делают, и явилась, приодевшись предварительно и убрав свою голову. К чести ее должно заметить, что она никогда не показывалась в люди, как сидела дома, но всегда принарядившись, даже с излишней щепетильностью.

-- Тсс!..-- сказал ей Иван Софроныч, положив палец на губы.

Она тихо подошла к нему и спросила:

-- Что у вас тут такое? спит, что ли?

-- Тс!.. спит! -- отвечал Иван Софроныч.-- Его высокоблагородие всё были в жару, а вот успокоились. Теперь, я думаю, скоро очнутся. Надо подождать.

Федосья Васильевна присоединилась к ним и стала всматриваться в больного.

-- Софроныч! -- сказала она.-- Да ты никак с ума сошел? Ведь он просто умер... уж, чай, и похолодел!

Иван Софроныч помертвел.

-- И ты туда же? -- грозно прошептал он.-- Эх, язык, бабий язык! -- Он силился улыбнуться, а между тем холодный пот выступил у него на лбу.-- Недаром говорится: волос долог, да ум короток... Ха-ха! И кто тебя просил сюда!

Пока он говорил, Федосья Васильевна продолжала всматриваться в больного, наконец подошла к нему, пощупала рукой и воскликнула:

-- Ну так и есть: холоднехонек! Ах ты, батюшка, благодетель наш!

И она зарыдала.

-- Прочь! не беспокоить его высокоблагородие! -- страшным голосом закричал Иван Софроныч, бросаясь к постели, чтоб оттащить жену.

Дата добавления: 2015-08-27