ее чем-то. Это наш последний гуманный, человеческий долг.
-- Неужели совсем ничего нельзя изменить?
-- Сейчас две тысячи девяносто восьмой год, -- сказал
Симингтон. -- Шестьдесят девять миллиардов людей живут на Земле
легально и еще, надо думать, двадцать шесть миллиардов тайных
уроженцев. Температура падает на четыре градуса в год; очень
скоро здесь будет ледник. Остановить обледенение мы не в силах,
-- разве что замаскировать.
-- Мне всегда казалось, что в пекле будет адская стужа. А вы
украшаете вход в него миленькими узорами?
-- Именно так. Мы -- последние добрые самаритяне. Все равно
кому-то пришлось бы, сидя на этом вот месте, разговаривать с
вами; случайно это оказался я.
-- Да, да припоминаю: esse homo. [Се -- человек! (лат.).]
Но... погодите... сейчас... Я понял, чего вам надо! Вы хотите
убедить меня, что без вас, эсхатологического анестезиолога, не
обойтись. Раз нет хлеба -- наркоз страждущим. Не понимаю только,
к чему вам мое обращение в вашу веру, если мне все равно придется
тут же о нем позабыть? Если средства, которые вы применяете, так
хороши, к чему заботиться о доказательствах? Достаточно пары
капель кредобилина, и я с восторгом буду ловить каждое ваше
слово, буду чтить вас и слушаться. Похоже, вы и сами не очень-то
убеждены в достоинствах такого лечения, если вам по душе обычная
старомодная болтовня, если вам приятней беседовать, чем орудовать
распылителем! Вы, как видно, прекрасно знаете: психимическая
победа -- всего лишь жульничество, на поле боя вы останетесь в
одиночестве -- триумфатор с изжогой. Убедить, а после столкнуть в
беспамятство -- вот чего вы хотите. Не выйдет! Раньше ты
повесишься на своей благородной миссии вместе с теми вон девками,
что скрашивают тебе труды по спасению. А все-таки настоящих
хочется, без щетины?
Его лицо исказила гримаса ярости. Вскочив со стула, он
заревел:
-- У меня найдутся не только аркадийские средства! Есть и
химический ад!
Встал и я. Он потянулся было к пресс-папье, но я с криком
"Отправимся туда вместе" бросился на него. По инерции, как я и
рассчитывал, мы покатились к открытому окну. Послышался чей-то
топот, чьи-то сильные пальцы пытались оторвать меня от него, он
извивался, пинал меня, но в последний момент я повалил его на
подоконник, собрал все силы и прыгнул; в ушах засвистело, мы
кувыркались, вцепившись друг в друга; вращаясь, воронка улицы
стремительно надвигалась на нас, я приготовился к сокрушительному
удару, однако падение оказалось мягким, брызнула черная жижа,
зловонная, благословеннейшая трясина сомкнулась над моей головой
-- и опять расступилась. Я вынырнул посредине канала, отирая
рукой глаза, с резким привкусом помоев во рту, но счастливый, как
никогда! Профессор Троттельрайнер, разбуженный моими воплями,
склонялся над топью и подавал мне, как.братскую руку, ручку
сложенного зонта. Отзвуки бумбардировки стихали. Дирекция
"Хилтона" спала вповалку на надувных креслах (вот откуда взялись
"надуванки"!), секретарши вели себя во сне вызывающе. Джим
Стэнтор, храпя и ворочаясь с боку на бок, придушил крысу, которая
выцарапывала шоколад у него из кармана; перепугались и он, и она.
Присев у стены на коленях, Дрингенбаум, этот педантичный
швейцарец, при бледном свете фонарика правил свой реферат.
Занятие, в которое углубился профессор, возвещало начало второго
дня футурологического конгресса; при этой мысли я разразился
таким хохотом, что рукопись выпала у него из рук, плюхнулась в
черную воду и поплыла -- в неизведанное грядущее.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 45 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |