Страсти по Андрею

Библия настолько широко «проиллюстрирована» в мировом изобразительном искусстве, что, кажется, трудно сказать здесь что-то новое. Но, безусловно, словесный образ дает возможность бесконечно воплощать его визуально, и каждый художник, насколько бы не проникал в беспредельные глубины библейского мотива, все же оставляет его открытым для своих последователей.

Когда художник обращается к библейской тематике, о моде тут говорить не приходится – походя эксплуатировать эту тему не позволяет ее сакральность. Мотивы обращения могут быть различными. Для Андрея Антонова это было, помимо творческой всеядности в хорошем понимании, интереса к культурным и духовным ценностям прошлого, возможно, еще и осознание скорого ухода, попытка заглянуть по ту сторону земного бытия...

Ценность представленных в экспозиции графических листов, помимо прочего, еще и в том, что они дают возможность проследить за ходом работы художника над сюжетами: от лаконичных линеарных карандашных рисунков, через их штриховую насыщенность - к большим композициям, наполненным цветовыми и фактурными эффектами, присущими пастели.

На выставке есть и последние графические автопортреты мастера, придающие ей характер исповедальности.

…Колеблется пламя свечи, освещая собравшихся на последнюю «Тайную вечерю» в одноименном графическом триптихе. Христос и Иуда - лицом к лицу. Момент, когда, по земным меркам, уже свершившееся духовное предательство еще может остаться нереализованным физически. Но только по земным, по небесному замыслу развязка предопределена…

Карандашные эскизы к триптиху демонстрируют поиски смысловой и композиционной выразительности центральной части, разработку через жесты и позы образных характеристик апостолов. В окончательном варианте художник интервалами отделяет Христа и Иуду от остальных персонажей, делает доминирующей по высоте фигуру Иисуса, отступив для этого от традиционной прямоугольной формы листа, убирает со стола все предметы, кроме свечи, повторяет в боковых частях триптиха по-иному интерпретированные образы апостолов.

В «Несении креста», обращенном одновременно и к мотивам наших дней, - извечная дилемма, проблема выбора между добром и злом. Над Христом, обессилевшее тело которого прижато к земле огромным крестом возле забора из полицейских щитов, занесены уже не орудия римских солдат, а дубинки современных стражей правопорядка. Их общая забрально-масочная безликость, не дающая и намека на чувства и эмоции, резко контрастирует с исполненным страдания ликом Спасителя.

Так евангельская тема получает продолжение и в знаковых элементах нашей эпохи… Будем откровенны, ведь это – и обо всех нас: сложно судить, что выбрал бы каждый из приходивших на грешную землю в течение почти двух тысячелетий, окажись он в толпе у дворца Понтия Пилата, на нескончаемой дороге на Голгофу или у креста, – камень и обидное слово или любовь и сострадание?

Разнообразны поиски эмоциональной и пластической выразительности в вариациях «Распятия» - от лаконичных композиций, не предполагающих развития пространства, порой с непривычными для христианской изобразительной традиции образами (Христос в виде мумии, наподобие антоновских «забинтованных» объемов), до торжественно-красивого космического «Распятия», на котором мощный крест с атлетической фигурой Христа, очерченной золотой линией сияния, завис в синем мерцающем пространстве над белой дугой земли. В последний год жизни Антоновым выполнено «Распятие» с предстоящими Богоматерью и Марией Магдалиной. Пространство здесь разбито на разворачивающиеся плоскости, что усиливает динамизм ракурса креста с фигурой распятого Христа. В этом листе Антонов, подчеркивая значимость библейской темы в своем творчестве, поместил и фигуру сидящего художника, стремящегося запечатлеть торжественно-скорбную сцену на листе бумаги.

…Подножие столба со всеми покинутым Спасителем, брошенные внизу одежды и лопата – и удаляющиеся от свершившегося мужчины с одинаковыми лысо-крутолобыми головами. Срезанность композиции «Свершилось» верхним и нижним краями листа, точка зрения сверху и голубоватое ирреальное свечение, пронзающее пространство, усиливают ощущение одиночества и одновременно ожидания грядущего зримого таинства. Как у Пушкина: «Когда великое свершалось торжество и в муках на кресте кончалось Божество»...

А вот и оно, зримое таинство, - в листе «Не прикасайся ко мне!». Законченность рисунка при всей его лапидарности, необозначенность Гефсиманского сада как места действия, полная сосредоточенность на позах и жестах персонажей усиливают эмоциональное звучание сцены встречи Марии Магдалины и воскресшего Христа. Воздетые в радости, благоговении и вере-неверии руки коленопреклоненной ученицы и отстраняющий жест Учителя, принадлежащего уже иному, тонкому, миру, куда закрыт вход непосвященному смертному, – это ли не воплощение христианской радости от свершившегося чуда и одновременно извечной скорби от невозможности нашей встречи с близкими, перешагнувшими границу невозврата….

И спасает тогда вера, размышление о силе и истинности которой стало темой следующего листа – «Добрая самарянка».

В охристо-рыжей атмосфере знойного дня с синими тенями почти бесплотная, сильно вытянутая фигура Спасителя, присевшего на край колодца, и добрая самарянка с кувшином – это визуальный образ сюжета. А за ним - таинственность и глубина слов Иисуса, изреченных в этой беседе, - о воде земной, которую человек не перестает жаждать снова и снова, и об утоляющей живой воде как источнике веры, о чистой духовной реке, текущей в жизнь вечную. «Кто жаждет, иди ко мне и пей…»

По-своему интерпретирует Андрей Антонов ветхозаветное «Изгнание из рая». Адам и Ева, гонимые золотым ангелом с мечом, в прощальном повороте удаляются в черноту проема - в земную жизнь с добыванием хлеба насущного, с болью и страданиями. Нет здесь знакомых атрибутов традиционного райского сада – его заменил разноцветный мир геометрических форм, напоминающих калейдоскопическую картинку или растровую сетку….

Выразительны рисунки «Христос перед народом», с лаконичной экспрессивной линией контура, бегло формирующей внешне статичную, но полную внутреннего драматизма фигуру Христа и динамичный ракурс фигуры Понтия Пилата с головой-обрубком.

Здесь и варианты скорбного «Оплакивания» - с иконописными ликами, с обозначенными резкими контрастами света и тени жесткими складками одеяний выступающих из темноты персонажей. В варианте «Оплакивания» 2010 года, схожем по композиции с листом пятилетней давности, появилась не сразу бросающаяся в глаза, но выразительная деталь: плачущий юный Иоанн, держащий на коленях голову мертвого Иисуса, горестно закрыл ладонью лицо.

Обратился Андрей Антонов и к не столь распространенному в изобразительном искусстве мотиву – битве ангелов. Битва ангелов – это может быть отнесено и ко времени первого сражения до появления человека, и ко времени духовной брани при жизни Христа, и к событиям конца времен, что описаны в «Откровении Иоанна Богослова». Самым знаменитым воплощением апокалипсического сражения в мировом искусстве является гравюра Дюрера «Битва ангелов» из цикла «Апокалипсис». Визуальный ряд графических вариантов Антонова с изображением двух ангелов не дает возможности отнести мотив к какой-либо эпохе библейской истории. Да суть и не в этом. Важнее, что мы можем отметить здесь две составляющие – внутреннюю и внешнюю. Первая, смысловая, заключается в том, что это - о борьбе добра и зла, о сражении между ангелами Бога и ангелами Сатаны, ведущемся постоянно за человеческие души. Только кто-то догадывается об этой войне за своими плечами, а кто-то закрывает глаза на истоки и причины испытаний, скорбей или незримых посланий. Внешняя составляющая – формообразующая: композиции с парными ангелами наиболее близки к стилистике пластических композиций художника и вполне бы могли существовать в скульптурных объемах.

Состязание здесь ритмически напоминает борьбу-танец. Сильные динамичные фигуры с крепкими торсами, жесткими крыльями, крупными ступнями и кистями рук, иногда с деформированными крохотными головками – единственные в этой графической сюите, полностью сохранившие традиционную скульптурную мощь антоновских фигур.

Понятно, что Библия написана не столько для посвященных, сколько для большинства из нас, тех, кого можно назвать ленивыми в получении духовных знаний. Недаром древнегреческий философ Ориген писал, что «Святой Дух поставил своею… целью… завернуть и скрыть сокровенные тайны в обыкновенных словах, под предлогом какого-нибудь повествования и рассказа о видимых предметах», облек великое духовное начало в телесные, всем понятные формы. Поэтому одни из самых волнующих мгновений в искусстве те, когда мы замечаем, что знакомые образы и сюжеты вдруг являются в сиянии новизны. А чтоб это случилось, каждый художник должен пережить их на своем собственном опыте. Андрей Антонов успел это сделать, поэтому его библейские композиции индивидуальны, узнаваемы.

…Художник открыл для себя окно в духовный мир через вечные мотивы, воплотив их в небольшой библейской сюите. Наверное, это был момент максимальной духовной концентрации в его жизни и творчестве, время, проведенное, как того требовала душа, наедине с собой и священными образами. Наша жизненная устремленность к вечности побуждает нас верить в существование некого высшего начала. И если бы душа ничего не помнила о том, что когда-то уже состоялось, разве могла бы она осознавать гнетущую пустоту и испытывать тягу к беспредельности…...

Дата добавления: 2015-11-04