Европейского пространства – Русской равнины. 6 страница

Дружно взошли и дали хороший рост и овёс с ячменём. Всё складывалось благополучно.

Теперь Ефим мог заниматься делами строительными и расчистками, да сенокосом, да добыванием пропитания – рыболовством, да …- всего и не перечислишь, что предстояло делать ему на новом месте. Он и делал: от зари дотемна, не забывал ничего, успевал во всём. Для себя делал! Поэтому труд этот был ему не в тягость, а только в радость. Да и не тягости многопудовые на себе таскал, меру соблюдал, понимал, что случись с ним какая хворь-беда, то не только самому ему, но и ребёнку – гибель! Поэтому осторожничал Ефим, не надрывался. А для тяжёлых работ у него был конь. Уж не вручную двигал-катал он лес-брёвна, а подвозил лошадью. Даже втаскивать на сруб готовое бревно он приспособился лошадью, зацепив его длинной верёвкой, перекинутой через вкопанные столбы-козлы. Тут ему помогал Савёлко: направлял, трогал с места и останавливал коня по командам деда, а Ефим колом-вагой подправлял движение бревна. Шло дело у них двоих-то да с лошадью. Не шибко скоро, но и дом поднимался венец за венцом.

Так за трудами шли и шли летние спорые дни. Урожай созревал, зерно давало хороший налив. Занялся теперь Ефим устройством печи-обогрева в жилье-времянке. Вдоль стены вправо от входа-двери прокопал канавку в пол-аршина, вывел её через боковую стену наружу. Дно канавки залил раствором глины с песком и выложил во всю длину лежачую кирпичную трубу в полтора кирпича; пропустил её под стеной и вывел наружу. А там уж, устроив прочный фундамент из камней и плитняка, чего здесь было достаточно, сложил на нём настоящую вытяжную трубу. Внутри жилья, у двери, сложил печку под короткие дрова-поленья. Печка могла и варить ему пищу и обогревать жильё, а труба-лежак, продолжение печки, был ему отличной тёплой лежанкой, не хуже печи русской. Вдоль другой боковой стены он устроил нары, расколов клиньями на пластины сосновые четырёх аршинные чурбаки. Спать можно было и на нарах, и на кирпичной трубе. Предстоящие холода им с Савёлкой были теперь не страшны, у костра спать не придётся. Устроил Ефим и баню-времянку. Выдолбил из толстого осинового чурбака большое корыто, накрыл его крышей-шалашом, и, наполнив корыто водой, бросал туда раскалённые на костре камни. Горячая ванна! Мыло заменял щелок: настой золы. А летом и речка рядом. Мойся сам, одежду стирай в щёлоке да полощи в проточной струе речки. Чистоту соблюдал Ефим.

Так и шли летние дни в приятных и не тяжких трудах.

К осени позаботился Ефим о сохранении семян зерна на посев весной будущей. В густом подросте ельника, на четырёх гладкоствольных столбах на высоте пяти аршин устроил он ларь-лабаз из жердей и берёсты. Ещё одно место хранения оборудовал в расщелине основания утёса, укрыв вход вкопанными, плотно подогнанными жердями и камнями. Замаскировал ветками. Подготовил и тару: за неименьем тканых мешков, наплёл из липовых лыка-мочала рогожи-кули.

Меж тем созрела рожь – радость всякого крестьянина. Основная пища крестьян в северной стороне ржаной хлеб. Пшеница здесь редка, привозная. Из овса да ячменя тоже мелется мука, но больше из них на хороших мельницах-крупорушках делается толокно и крупа для каши. А рожь можно размолоть и на ручном камне-жёрнове.

Спасённый весной от мороза урожай радовал сердце Ефима. И колос крупный, и зерно полновесное. Косил Ефим рожь косой малыми кучками и связывал в пучки-снопики. Был у него и серп, но жать серпом не мужское дело. Трудно. Срез делается у самой земли, нагибаться нужно низко, в наклонку работать тяжело и не всякий может. Вот и косил косой, а Савёлко ему помогал: жгуты крутил, связывал в снопик и сушить расставлял. Обмолачивал просохшие снопы Ефим цепом, а Савёлко помалу выбивал зерно колотушкой на приспособленной для этого колоде, но после его ещё и Ефим домолачивал цепом. Так день за днём они и убирали-молотили-веяли. Отвеял и набрал отборного зерна десять пудов на две трети десятины посева. Да ещё осталось тридцать! А всего собрал он от посеянных осенью четырех – целых сорок пудов. Уродило сам-десять. Для посева с такой плохой обработкой земли урожай был хорош! Не удивительно – на нови!

Теперь уж голод не грозил нашим труженикам – вырастили свой хлеб.

Из готового кирпича сложил Ефим печь-сушилку, накрыл навесом на случай дождя, и залив кирпичи по верху раствором глины с песком, сушил здесь оставшееся от семян зерно. Насушил для размола на муку шесть пудов, остальное – на лабаз и в пещеру-расщелину для хранения. Хорошо просушенное не испортится.

Не замедлили созреть и яровые. Их, овса да ячменя сеяно было пять пудов, а собрано – сорок. Сам-восемь урожай, тоже не плох для яровых. Тут уж и коню сытный корм вволю, и самим обрушивай-распаривай на кашу – хватит! Оставил, отвеяв и подсушив на солнечном припёке десять пудов на семена на будущую весну, тоже на две трети десятины. Больше засевать пока было не расчёт – некуда будет девать. Для продажи – далек перевоз, дороги нет, а на посев и еду-корм больше, чем требуется. Ещё и с запасом на год.

А всего собрал зерна Ефим восемьдесят пудов; двадцать на семена, шесть пудов на корм лошади, восемь – в захоронку-скалу, – запас на всякий случай и ещё оставалось сорок шесть пудов.

Ещё и обмолочено не всё было, а уж взялся Ефим новую полосу засевать рожью. Пары-то он чуть ли не с весны пахал-готовил, боронил трижды – для рыхления, влаги сохранения и уничтожения сорной травы. И посеял нынче пораньше, в срок, и полоса пошире – две трети десятины. Не каждый год уродит сам-десять, а лишнего не бывает.

Раздумывал Ефим, как быть? По запасам хлеба можно бы и зазимовать, если ещё и рыбы будет в достатке. Но зима долга, а ребёнок? Дитё ещё, затоскует в тёмной жилухе сидя, пусть и в тепле. И на морозе день пробыть без дела-работы нельзя – застудиться можно.

Нет, в зиму ему надо быть дома, мал ещё. Не отпугнуть бы на будущее.

Стал Ефим ладить сани. Настоящие, под полный груз. Несложно это дело, материал, инструмент есть. До морозов изготовил. Накрутил из мочала (с весны ещё замочен был луб-кора липовая) завёрток, – оглобли к саням крепить большой запас, - эти-то больше всего изнашиваются, да верёвок-увязок разной длины, то же везде нужны. Сенца был накошен стожок. Осталось – отдыхай, сил набирайся, да рыбой запасайся. Летом ловилась рыбка разная, всё больше карась да щука. На еду хватало. Теперь бы и в запас, в дорогу. Стали с Савёлкой похаживать-промышлять чаще. Да улов всё был мал. Но, кое что припасли в дорогу, накоптили, навялили. Ягоды – бруснику, клюкву собирали, а летом черёмуху сушили. Грибы собирали – варили-жарили и сушили. Всё годится, что даёт природа. Ходили и к кедрам, насбивали немного и кедровых ореховых шишек.

Крепчали морозы, подсыпало и снежку. Без дела Ефим не сидел. Ещё расчищал под пашню новину. По тёплому времени готовил-лепил кирпичи. На настоящую домовую печь их надо много – до двух тысяч. А у него готово только половина, да и то ещё вместе с необожжённым-закаленным. Но для этой работы время ещё будет. Следующим летом займётся с весны. Сейчас он готовил материал для покрытия крыши. Пилил чурбаки из здоровых, без сучков осин длиной два половиной аршина, колол их и вытёсывал доски. Просушивал в тени. Надо их немало, а дело медленное. Тоже останется до будущего лета-осени эта работа, жить пока и во времянке-жилухе неплохо.

И коню тёплое и надёжное укрытие-стойло есть, впритык к жилухе, рядом, почти вместе. Теперь всё будет идти своим чередом-порядком. Главное – хлеба-пропитания довольно, и здесь уж он, на месте.

Дождались и настоящих холодов. Замёрзла Вохма-река. Не один раз ходили с Савёлкой проверять крепость льда. Окреп лёд, но Ефим пока медлил, выжидал, чтобы было надёжно, и снежком закрыло скользкий без снега лёд. Ехать предстояло с хорошим возом, лучше не спешить с отъездом. Для проверки нагрузил Ефим на сани десяток пудов зерна и полвоза сена и отвёз на половину пути, чтобы легче было лошади при поездке к дому. Всё обошлось хорошо. Лёд был крепок, промоин на реке тоже не было. Можно отправляться в путь-дорогу, ждать дальше было опасно. Упадут глубокие снега, с возом не пробиться, тут уж поневоле зазимуешь. Не годилось это.

Всё нужное в дороге было подготовлено раньше. Нагрузил Ефим воз с вечера, а рано поутру, помолившись, двинулись в дальний путь.

На этот раз рассчитывать на однодневный переход до тракта, как в прошлую осень, не приходилось. Воз был полный, все двадцать пять пудов, а хоть и лошадь его была в полной силе, молодая и откормленная, но и дорога – не укатанный зимний санный тракт. Не глубокая, но целина снежная, хорошо, что опора-лёд твёрдая и ровная, ни подъёмов, ни спусков. И решил Ефим ехать без ночёвки, только с частыми остановками-подкормками и двумя хорошими, по четыре часа, кормёжками-отдыхом. Сами шли пешком. Савёлко не был слабым мальчиком, но длинный переход, а весь-то – восемьдесят вёрст, конечно, был ему не по силам. И Ефим всё чаще заставлял его присаживаться на воз, не допуская, однако, и засиживаться, чтобы не прозяб без движения. Ничего, держались. И конь тянул хорошо, и внук не жаловался пока.

На первую кормёжку остановились на знакомом месте, при устье речки. Здесь был припасён-сложен корм коню – сено и овёс, и место позволяло напоить лошадь. Расположились, распрягли коня, укрыв от ветра за возом своим и попоной-рядном. Разложив малый костёр, (и сухие дрова в первой поездке были оставлены), вскипятили котелок воды из речки и хорошо подкормились, славно, если припасов своих вдоволь. Снова ехали с отдыхами до самой теми. На новый отдых расположились на месте, где сгрузил Ефим остатки поклажи, сено, овёс и дрова в первую поездку. Половина пути, сорок верст, позади. Но и сил потрачено немало, а впереди – ночь. Здесь пришлось задержаться дольше. Место было походящее для отдыха, к самой реке подступал лесок-грива, который хорошо прикрывал от ветра, и рядом было дров в достатке. Разложил Ефим два костра для тепла себе и лошади, лошади под попону насовал пучки сухого сена, а для внука нарубил лапнику и, хорошо укрыв меж костров, уложил его на час-два поспать. Сам готовил ужин, за кострами следил, коня досматривал. Отдохнули, поели, водички попили, коня напоили, и, делать нечего, надо ехать дальше. Ещё и груза немного добавилось. Опасался Ефим ехать ночью, но помнил он, что и в первую поездку, да и при пешем-лыжном переходе не видел ни одной полыньи, река глубокая, промёрзла хорошо. Но в темноте, всё же, шёл впереди лошади шагов на двадцать, мало ли что! Но лёд был надёжен.

Только к полудни добрались до дороги-тракта, изрядно всё же утомив коня. С передышками, но по тракту легче! Добрались до села Вохма. Остановились на том же заезжем дворе, что и в том году. Здесь и лошади сено-корм имеется, самих накормят горячим варевом и ночуют в тепле. Всё за плату, конечно, тем живут-кормятся хозяева таких дворов. Накормив обоих, хозяйка отправила парнишку спать-отогреваться на печь. Ефиму было ещё не до сна, хотя и устал-притомился за два дня дороги. Надо было коня обиходить, да выждав время, напоить его. Однако и он к самой-то ночи улёгся на лавке. Спали до самого рассвета, один только раз вышел Ефим коня и груз свой проведать.

Дальше ехать Ефим не спешил. Расспрашивал, где мельница есть и крупорушка, да какие виды на продажу-сбыт ржи-овса. И у хозяина, и в село ходил, в лавке, и на постоялом, там люд всё знающий по округе. Узнал, что урожай был скудноват, но пока что цены были не высоки. Да уж Ефиму было не до прибытков, только бы сбыть, освободиться от груза своего. Сторговал три пуда овса на постоялом проезжему ямщику обратному, почтовику, да лавочнику три пуда ячменя. На постоялом тоже скупали фуражные овес и ячмень для перепродажи проезжающим, но уж совсем задёшево.

Надо было ехать на мельницу, своё сушеное молоть. Узнал, как проехать – пять вёрст, не близко. Договорился с хозяином заезжей оставить внука в тепле, чтобы кормить-отдыхать до его приезда. Расплатился с хозяином за ночлег-корма опять же зерном, всё равно сбывать надо. Отдал пуд ржи.

- Отдыхай, Савёлко, а я молоть жито повезу. Жди, спи, пока вернусь. Нечего тебе со мной мёрзнуть. Хотелось Савёлке на мельнице побывать, но не взял его Ефим, пусть отдыхает, далека ещё дорога, да и умаялся парень.

И небогат был урожай в округе, а на мельнице затор – очередь. Невелики были помолы у мужиков, да самая пора молоть, пока есть чего. Ждать было около суток. Не хотелось Ефиму так долго задерживаться. Молоть-то ему было шесть пудов - два мешка, а мороки чуть ли не сутки. Не привык он без дела зря время терять. Сговорил мужика, которому очередь подходила, смолоть и его вместе со своим, за плату, за полпуда. Согласился мужик, своего-то помола у него тоже не велико количество было. Сладились, отдал полпуда, - не велик убыток. Зато к вечеру вернулся на свой постой. Между дел сбыл Ефим мельнику три пуда ячменя, хоть и дёшево, и за помол полпуда.

Ночь отдыхали. Воз Ефима полегчал. Одиннадцать пудов продано да отдано в уплату, да сена-овса коню пуд – почти половина груза – долой. Ещё семь пудов продал лавочнику и хозяину постоялого двора – недорого, а и немалые для Ефима деньги выручил.

На той мельнице мололи только муку. Расспросил, где можно овёс-ячмень ободрать-обрушить на толокно-крупу. Была по тракту и такая мельница-крупорушка. По пути.

Утром выехали. Теперь с грузом-возом, не налегке, ехать надо было трактом, кружным путём на село Павино, по дороге и на крупорушку завернёт. И это сделали дело. И здесь облегчился воз на полпуда – за работу плата, но хорошо, что задержки времени не случилось. Теперь груз был не велик, дорога накатанная, можно и самому не идти пешком, только для сугрева.

В ночь приехали на поворот тракта на Павино и Пыщуг. Тут знакомая деревня – Выселки. Это отсюда они весной сворачивали с тракта на полевые дороги к починкам. Ночевали в том же заезжем доме, у знакомого уже хозяина.

Сговорился Ефим с хозяином оставить у него поклажу на хранение до весны: муку, крупу-толокно и овёс на корм коню – всего шесть пудов, и за хлопоты – ночлег и хранение в уплату пуд ячменя. Хозяину выгода – место в амбаре свободное есть, урожай-то не густ и лишним пуд не бывает, а хлопот никаких. Оставил тут Ефим ещё семь пудов. Воз совсем полегчал: по два пуда муки и ржи, пуд овса на дорогу лошадке и с полпуда рыбы. И невеликие деньги появились, есть чем расплачиваться за ночлег-прокорм и Степану половину долга отдать.

Ехать стало привольно, коню легко. Сами в санях закопавшись в сухую солому, в полушубках и валенках на ногах холода не чувствовали, и мороз не силён и снежок перепадал. А озябнув, согревались пешим ходом. За день добрались до села Пыщуг.

Оставалось двести вёрст, два дня пути. Здесь уж не на Вохме-реке, ехать одно удовольствие: тракт прямой и накатан, воз не воз, а почти порожняк, спать-отдыхать в тёплой избе. Не скучал и Савёлко, узнавал знакомые места, где шли-ехали по весне. Нетерпенье ему только – скоро ли, да скоро ли дом? Заскучал по семье. Но уж и два дня срок невелик. Приехали благополучно, в ночи. На этот раз встреча была живее. А всё Савёлко. Ожил, и семью растормошил. Первым делом сестрёнку малую проведал. Занятно ему – смотреть не на что было, только и знай, качай зыбку да баюкай, а теперь таращится, повыросла, скоро уж и год. Много было у него новостей, рассказов взахлёб.

А у Лукерьи радости больше всех. Вернулся её старшенький, жив-здоров, весел-доволен. Вырос - то как! Молча радовалась Лукерья на сына глядя, да угощала-потчевала.

Но самая большая радость была Ефиму Михайловичу, пусть и был он, как всегда, сдержан и немногословен. Поглядывал на всех, особливо внука и внучку младшеньких и расспрашивая о них. Душа его была удовлетворена задуманным и совершённым им. Пусть ещё до полного исполнения было и далеко, много ещё предстоит дел и трудов, но главное-то сделано. Начин есть, и неплохой. И видел уж он, что будет ему поддержка в этом от внуков. Савёлко-то вон, как ни трудно-тяжко было в отрыве от родителей и семьи, но ни разу не сказал, что надоело и домой хочу. И уж на второй день, всё ещё будучи в радости от встречи с родным домом-семьёй, спрашивал-утверждал: - Весной опять поедем, да, дедушка? – Хорошо там! – хвастался он братишке Егорке.

Обсказано да рассказано всё обстоятельно было и Антипу. Помалкивал больше Антип, но похоже, и он стал по другому подумывать о затее отца. – Ладно, жизнь покажет! – смирился и он.

А Лукерья, что ж, она мать. Видит своих деток рядом живыми-здоровыми, и довольна этим. А что завтра да потом, - о том она за недосугом не задумывалась.

И привезённое, пусть и не великое, но не из дома – в дом, подспорье. Не много, пять пудов, да ведь хлеб! Сам-то Антип нынче тоже немного намолотил, хватило бы до нови. А кормить их – и отца, и сына-подростка, всё равно его обязанность. И вырученных деньжонок уделил сыну Ефим малость. Расходы-то не убавились, а продать не много чего было. Только и пришлось продать жеребёнка-полуторку, да прок от этого не велик был. Хорошо уж и то, что старая кобыла опять обещала к лету приплод принести, всё будет поддержка в будущем. Да доволен Антип был и тем, что зиму хозяйству от Ефима будет хороший пригляд-помощь. Сам-то он уходить решил в извоз-подработку. Двум мужикам да трём коням дома сидеть-быть зиму без дела не с руки.

Так закончилось третье хождение Ефима Михайловича за три реки (Нея, Унжа, Вохма), за триста вёрст, в тридесятое, благословенное для него место на земле. Дай Бог, не последнее хождение. На следующий год он намерен был распроститься с родным краем надолго. Разве что, поглядеть-погостить вернётся когда, через года, если даст Господь дожить да хозяйство новое будет на кого оставить.

Ушёл Антип на заработки с парой лошадей, а Ефим с Савёлкой стали хозяйство вести-править. Труды не велики зимой, всё привычно, всё налажено у Антипа. Сено, дрова подвести, воды принести да скотину помочь Лукерье управить. Всё это делалось по привычке, как бы само собой, без затрат душевных сил.

Душой он был уже там, под Увалами-горами, в своём благословенном Тихом Макарове.

Стал он наведываться, да и необходимость была, на мельницу. Хотел распознать-рассмотреть, как это устроено да работает. И на водяную мельницу с помолом съездил, на всю работу её полюбопытствовал, и на ветряк. Бывал он с помолом на них и раньше, каждый год, да не было интереса к их устройству. А теперь надо и об этом думать-знать. Конечно, он не собирался устраивать настоящую, но для нужд своего хозяйства что-то требовалось соорудить, не цельным зерном питаться. Пригляделся, многое понял-запомнил, а что не доглядел, так дело само покажет-подскажет, на то смекалка дана. Не боги, как говорится, горшки делают, и мельницы люди придумали-сделали. Вот и горшки-посуду, тоже надо делать самому, глина там подходящая, вязкая. Порасспросить только, как составы раствора делают.

Такие вот думы-заботы ходили в его начинающей седеть голове. Да ведь без забот не живёт человек. Отними у человека заботу, так и на что она, жизнь? И какая она будет, жизнь без забот? И нужен ли сам беззаботный человек кому? Пустоцвет, перекати-поле.

И жизнь-то вся – движение тела, да движение мысли, без этого и душа пуста…

Шли-убывали дни. Пришли длинные, тёмные ночи, холода-морозы-метели. Но всё меняется. Вот уж и Сретенье прошло, повороты. День заметно пошёл в прибавку и опять скоро весной запахнет.

Всю зиму Ефим собирал-готовил в поход снаряжение. В кузнице набирал-заказывал гвозди-железки всякие нужные: топор, стамеску, железку для рубанка и другой кое-какой инструмент. Купил в запас полотно пилы-лучёк, косу и напильников пару. Расплачивался вырученными деньгами. Степан долг не требовал возвращать, понимал, надо помочь отцу хоть этим.

В его отлучки с хозяйством управлялся Савёлко под приглядом Лукерьи. И ей помогал во всём. Отлынивать-лениться и раньше за ним замечено не было. Старательный и хозяйственный рос паренёк. Одиннадцатый год уж ему, скоро в силу входить станет, крестьянские дети в каждодневном труде взрослеют рано.

Ближе к весне, когда радость возвращения домой подзабылась, Ефим пытал Савелия потихоньку воспоминаниями-расспросами о виденном-пережитом. Тот и сам иной раз начинал: - А помнишь, дед …, и поддерживал дед такой разговор, возбуждал интерес к житию в Тихом.

- Вот, Савёлко, не видел, не испытал ты ещё одно удовольствие-забаву: рыбу корзиной черпать. Вот уж запрыгаешь от радости, как фунтов десять сразу вытянешь. А вкус-то у них, крупных да мясистых! И костей-то у них почти нет, не то, что у твоих карасей да окуней. Только это на зиму оставаться надо, когда лёд-холод рыбу в яму-омут загонит.

Хитрил дед, не давал остывать интересу к новому делу. Хотелось ему, чтобы внук душой стремился туда, где дед определил жить-обустраиваться потомкам своим. Им же во благо.

К масленице вернулся домой Антип. Невелик получился заработок-прибыток, а всё в пользу хозяйству работа. Сам зиму прокормился, лошадей прокормил, да и деньги на расходы-расплаты привёз. Подати платить надо, власть требует, не смотрит, хорош урожай-доход, нет ли его вовсе. Обновы к Пасхе и к лету семье нужны, а где на это деньги брать, кроме работы? Теперь отдохнёт в налаженном хозяйстве до весенней страды, ещё и отец и сын ему помогают в делах.

А Ефиму Михайловичу предстояла снова путь-дорога. Нынче уж налегке, без груза семян и пропитания на всё лето. Там всё это уж есть, припасено. Разговоры и приготовления свои о поездке он нынче не таил, как прежде в своих думах, а говорили-готовились вместе с Савелием как о деле решённом. И родители, Антип и Лукерья, не противились, смирились, видели, что сынок будет под приглядом-заботой, не в чужих людях, а дедом нужному делу обучен. Было им о ком заботиться и кроме его. Ещё двое растут-подрастают. Матери была-подрастала другая радость – дочка, Домнушка. Матерям дочери всё же милее, не долга им эта радость – выросла, и – досвиданья, в чужую семью уведут. Вот и радуются на милых дочек, пока растёт да красу набирает.

Прошли-пробежали дни ранней весны, растаяли-убежали ручьями-реками зимние глубокие снега, зачернела проталинами пашня полевая, лес посветлел, дороги просохли.

Сборы-прощанья не долги, - не впервой! Пусть и не в радость расставание, но и нет той печали-тревоги, как бы уж и привычно стало.

Ехали теми же дорогами и трактом в новой опять двуколке. Ось и колёса Ефим привозил с собой по зиме, а на деревянные оглобли и короб дома материала достаточно. Везла их та же лошадка-кобылка, налегке. Слезали с сиденья только ноги размять, да в гору, в крутой подъём. Отдыхали-кормились теперь в новых местах, налегке ехали много быстрее.

Один только раз на ночёвке казус случился. Остановились они, не доехав четверть версты до села Пыщуг. Тут тракт делился на два пути: один шёл через село на север, в Вологодскую сторону, на Никольск-городок. Им же ехать предстояло в правую сторону, на сёла Павино и Вохму. Место было подходящее для ночлега: вода-река есть и лужок с травкой молодой. Расположились в прибрежных кустах-зарослях. Кобылку неподалёку пустили молодую травку щипать, привязав на верёвке к крепко вбитому колу. Сами с костерком возились, ужин-ночлег готовили. В недолгом времени – светло ещё было, почуял Ефим, что кобылка их забеспокоилась, заходила по кругу верёвкой к колу привязанная, да и голос вдруг подала, - заржала призывно. – В охоту пришла четырёхлетка наша, время уж ей, - успел подумать Ефим. И как в воду глядел. Другой услышал голос – конское ржание-отзыв. От села мощным галопом летел в их сторону конь-жеребец. Забеспокоился Ефим: не испугал бы, не зашиб Савёлку. Жеребцы в таком разе дики, с ним не сладишь, не отгонишь. Велел внуку под повозку лезть и не высовываться, мало ли чего. Сам-то не убоялся, кол-дубину только в руки взял на случай, да в костёр дров подложил. Да жеребцу их тревога-беспокойство ни к чему были. Ветерок-то тянул от их стоянки на село, учуял он кобылу и от хозяина убёг-сбежал со двора на свидание.

И пошло у них, молодых да азартных, любовь-спаривание. Обнюхались, поржали, приветствуясь да знакомясь, да и утихомирились вскоре. Это у них быстро происходит. Попытался Ефим прогнать самозванца прочь, боялся, что сорвётся его кобылка с привязи и сбежит с жеребцом-молодцом, но не тут-то было. Хоть и не агрессивный был жеребец, но кто знает, может и зашибить. Но не замедлила и помощь ему подоспеть. От села мчался верховой, как оказалось, хозяин коня-жеребца. Он-то уж знал, как укротить своего гуляку. Подъехав, и не слезая с коня, обротал жеребца и, понудив лошадь, потянул его за собой. А Ефим хорошим дубцом ещё ему помогал-погонял, тоже с криком-руганью. Сердитый хозяин обещал вернуться и плату с Ефима взять за покрытие, да Ефим ему не уступил, не по уговору получилось. - Не звал я твоего гуляку, сам ты проворонил, - отбивался он. Да и неизвестно, получилось ли покрытие. С тем и разошлись.

Однако, только лишь хозяин с конём отъехал к селу, скоренько собрали пожитки в повозку, запрягли огулянную молодуху и переехали на другое место, свернув на тракт на село Павино, мало ли что, места чужие. Темно уж было, да и вряд ли хозяин исполнил бы свою угрозу. Чай, не в первый раз у него такой случай. Не по уговору-необходимости, там-то, конечно, платить положено за такие дела. А лишних денег у Ефима и не было, не запасался он ими. Для чего, ехавши в глухую тайгу на годы, иметь с собой деньги-то? Наоборот, рассчитывал Ефим на сбор-урожай, да при малых его расходах – много ли надо им двоим на пропитанье и одному коню без больших ему работ – сена хватит, - уж в этом году по осени продать пару возов зерна-хлебушка, пудов до пятидесяти.

Возвратились-выехали на тракт, да и покатили неспешно в ночь по дороге в свою сторону. И только отъехав версты три и миновав перелесок, вновь расположились на прерванный отдых. Ничего, что случилось лишнее беспокойство. Это делу не ущерб, может ещё и польза будет. Приплод в любом хозяйстве дело желательное. В полдень были в Павине. Скоро и с этого тракта съезжать. Ефим пошёл искать пристанища, коню сена прикупить и самим горячий обед был бы кстати. Это последнее на их пути большое село, дальше пойдут полевые да лесные дороги, жильё редко. Ушёл Ефим, оставив Савелия с конём у церковной ограды.

Из-за церкви вышла и, проходя мимо, остановилась девчонка-подросток. За плечами у неё была походная мешок-котомка, а в руках большой кусок творожной ватрушки. Она остановилась, уставившись на Савёлку, продолжая жевать. А Савёлка с утра ещё не евши, да и что у них была за еда по утрам, сухарь да кипяток. Отвернулся парень в сторону, есть ему хотелось, отвёл свой голодный взгляд от лакомого куска.

- Ты это чей? – спросила девчонка. – Проезжий что ли?

- Дедушкин, - ответил сердито Савёлка. – А ты вот чья? А сердит он был не на девчонку, голод его сердил.

- А, я ничья, - отвечала та, и, догадавшись, чуткие они, девчонки, догадливые, сказала: - да, ты, знать, есть хочешь. Проезжий ведь ты. Я здесь неделю хожу по селу, а тебя не видела. – На вот ватрушки, свежей мне дали, тёплая ещё. Я-то уж наелась. Хочешь ли? – протянула ему кусок, отломив себе малую толику. Пришлось Савёлке повернуться к ней, и рука потянулась за лакомством.

- Как не хотеть, четвёртый день уж едем. А, в дороге какая еда, сухарь да вода. А рот уж набил вкусной ватрушкой.

-А это, ватрушку-то, мне тётка вон в том доме, за церквой, дала, - сказала девчонка. - Добрая она, другой раз меня кормит.

- А дома что, не кормят тебя? – спрашивал Савёлка, оглядывая её. Неприглядно, бедно смотрелась её одежонка.

- Нету у меня дома-то. Сирота я, миром живу-питаюсь. Где в няньках поживу, где у церкви да по деревням кормлюсь. Летом-то можно, а зимой беда, некуда приткнуться. Никто нахлебницу долго не держит, своих ребяток полно, - как взрослая рассуждала разговорчивая девчонка. – А ты, куда едешь с дедом-то?

- На Вохму-реку мы едем. Сейчас вот поедем на деревню, Выселки называется, а там уж на починки, в лесную сторону. Жить там мы будем, - разоткровенничался насытившийся Савёлко. Дети, известно, доверчивы и откровенны, и похвалиться своими познаниями у них принято, а таиться и скрывать чего, это ещё им незнакомо.

- Выселки-то я знаю. Была осенью недолго. А зиму в Никольском по домам прожила. Большое село и церкви две. Там всю зиму по людям прозимовала. В семью не берут, мала, какая я ещё работница. Так только, ночь-другую сердобольные дают приют, - делилась своими печалями собеседница. – Подрасту ещё годик-два как-нибудь, а там уж тогда в семью возьмут, работницы-то многим нужны, без платы, за прокорм-приют только. А мне, я и не знаю, да помню, у тётки ещё жила, три лета назад, так вроде она говорила, что девять годов было. Да померла она, тётка-то, хворала-маялась. С тех пор и живу по людям, родных-то нету больше.

Так и шло время в детских разговорах о недетских делах. Оба никуда не спешили, голод заморив куском ватрушки на двоих. Им вдвоём было покойно, дети не любят одиночество, не привычны они ещё жить своими думами-заботами, общение им нужно. А тут новое, интерес. У Савёлки сестры не было, новорождённая не в счёт. Да и Манефа, - так звали сироту, хоть и была всё время на людях, но ведь чужие всё, какие с сиротой разговоры? У неё ведь тоже братца-сестрёнки не было. Вот и сказались две родственные души.

Не много успели поговорить новые знакомые, ещё и звать как, друг друга не успели узнать, а будто давно уж вместе были, - непосредственность детская быстро сближает.

Тут и Ефим подоспел. Нашёл он, чего было нужно. И поехали, где договорился остановиться. Поехал Савёлко, а девчонка осталась стоять, глядя им вслед.

Распрягли лошадь, сена купленного ей задав, а овёс свой был, из дому захвачен; сами пообедали у приютивших их на время хозяев. Часу не прошло, и, напоив лошадку, снялись в дорогу. Путь их пролегал мимо церкви, там же, где останавливались по приезде.

Дата добавления: 2015-11-04