Выражение признательности 6 страница

— Правда? — спрашиваю я ее, не уверенная, что все расслышала правильно, встревоженная, а вдруг это какая-то проверка.

Она пожимает плечами.

— Она все равно не вернется за ними, так? — Ее тон смягчается. — А кроме того, она, скорее всего, отдала бы их тебе. Такой уж она была. Щедрой. Всегда делилась косметикой, одеждой, всем.

— За исключением ее гребаного тюбика помады, — говорит Марни, но с любовью. Другие девушки стонут и смеются: они все вспоминают Сапфир, взоры устремлены куда-то вдаль, глаза заволокло туманом. — Не расставалась с тем лиловым дерьмом.

Я сую руку в карман, чтобы сжать статуэтку-бабочку, когда иду к шкафчику Сапфир и касаюсь пальцами ручки: такое ощущение, что все происходит во сне и я наблюдаю за собой со стороны. Я на мгновение закрываю глаза. Представляю себе, что я — это она, что она во мне, что мы слились в единое целое, в одного живого человека, и человек этот пришел на работу, чтобы подготовиться к выходу на сцену. Моя рука, которая крепко берется за ручку и открывает дверцу ее шкафчика, одновременно и ее рука, разрешающая мне заглянуть в него.

В шкафчике косметичка, а на обратной стороне дверцы приклеен скотчем черно-белый рисунок птицы, летящей в небе. Под рисунком крохотная записка печатными буквами.

«Я люблю тебя, Сапфир».

И подпись: «Птица».

Я чувствую, что мои пальцы начнут трястись, как только я потянусь к косметичке, чтобы взять ее и положить в мою холщовую сумку. Косметичка темно-синяя с лиловой молнией. Я думаю, что она сделана для нее или из нее. Словно она вселилась в материю в ночь смерти, чтобы не исчезнуть полностью и навсегда.

Я оставляю рисунок птицы на месте, но открепляю записку. Складываю и сую в карман.

— Девушке надо поправлять макияж каждые десять минут, — Марни смеется, когда я засовываю косметичку в сумку. — Она никогда не смывала макияж до ухода из клуба. — Марни оглядывает девушек. — Кто-нибудь из вас видел Сапфир без макияжа?

— Нет, — отвечает Люси. — Мы еще шутили, что без косметики она жутко страшная. Она всегда нам подыгрывала. — Тяжелый вздох. — Она здорово умела смешить.

— Ну почему убили именно ее? — В голосе Рэнди слышится ярость, сверкают белые зубы, очень яркие на фоне темной кожи. Она смотрит на меня через зеркало, словно я каким-то боком виновата. — Это не имеет смысла. Она была такой классной, вы же знаете. — Рэнди качает головой. — Никогда ничего не делала парню за дополнительную сотню баксов. Никогда не встречалась с парнями из клуба, даже с постоянными клиентами. Даже с охранниками.

— Не могу поверить, что ее нет только неделю, — вставляет Марни. — Кажется, что прошла уже вечность.

У меня уже стучит в голове — из-за шума толпы, доносящегося снаружи, жарких, ярких ламп, смеси запахов тошнотворно сладких духов и лака для волос.

— Она… У нее был бойфренд?

Несколько девушек пожимают плечами, переглядываются.

— Она не говорила. Вообще многое держала при себе, знаешь ли, — отвечает Рэнди.

Значит, Сапфир была доброй, и щедрой, и скрытной. Я думаю о записке от Птицы. Может, бой-френд? Или лучшая подруга? В любом случае этот человек ее любил.

Тогда почему никто не забрал ее тело?

Я проверяю время по мобильнику. Почти половина первого. Мне подниматься в школу — сама идея учебы представляется сейчас даже более абсурдной, чем всегда, — через шесть часов и восемнадцать минут.

— Эй, спасибо за помощь, — говорю я. — Я очень вам признательна, знаете ли.

— Так когда ты начинаешь? — спрашивает Марни.

— Надеюсь, что скоро. Я должна поговорить с… — с губ едва не слетает «Усачом», — …с управляющим. Но вы мне действительно очень помогли. Правда.

— Да ладно, нет проблем. — Марни наклоняется вперед, берет коробку спичек с длинной столешницы туалетного столика, закуривает новую сигарету. — Еще увидимся.

Я тук тук тук, ку-ку, как можно тише, выхожу в коридорчик с низким потолком, возвращаюсь в клуб и иду к выходу, чувствуя, что переполнена новой важной информацией, в отличном расположении духа. «Я это сделала. Не запаниковала — совсем не запаниковала. Вела себя как нормальный человек».

По пути к двери мой глаз ловит блеск серебра. Я обнаруживаю место, куда еще не заглядывала: ВИП-зону. Это выстланная красным ковром часть зала в глубине клуба, где стоят мраморные столики, а на каждом изящные, с тонкой гравировкой серебряные пепельницы. Зона огорожена бархатными веревками.

Уйти из клуба я пока не могу.

Потому что должна заполучить одну пепельницу, должна должна должна.

Это позыв — и я ничего не могу с этим поделать, который вытесняет из головы все мысли. Мне не просто нужна пепельница. Я без нее жить не смогу. Ее блеск заполняет все мое тело, каждую клеточку. Она притягивает меня к себе, дюйм за дюймом. У меня нет выбора. Я не могу остановиться.

Я жду, пока здоровенный широкоплечий охранник поворачивается, чтобы отчитать какого-то посетителя в обычной зоне за попытку полапать одну из официанток, подныриваю под бархатную веревку, хватаю ближайшую пепельницу. В этот момент все мое тело обдает жаром, в голове проясняется, я мгновенно чувствую, что весь мир — райское место, и вселенная, и солнечная система, и каждая большая святая планета, и сейчас хорошо и каждой травинке, и каждой снежинке, медленно планирующей на землю. Когда я найду, куда ее поставить, где ей самое место, мир обретет цельность. Я заткну пустоту, перекрою черную дыру, которая засасывает вселенную в хаос.

Я уже собираюсь сунуть пепельницу в сумочку, когда невысокая кудрявая девушка и ее клиент, сопровождаемые еще одним громилой, поднимаются по ступеням и огибают угол, направляясь ко мне. Я быстро сую пепельницу в карман, молясь, чтобы они не заметили меня, и ныряю за тяжелую бархатную портьеру, которая висит справа от меня. Цепляюсь за что-то ногой, проскакиваю другую портьеру, падаю спиной в закрытую со всех сторон кабинку и усаживаюсь на что-то теплое и подвижное.

Тихий голос у самого моего уха спрашивает:

— И откуда ты появилась?

Не на что-то. На кого-то. Я поворачиваю голову и оказываюсь лицом к лицу с мужчиной. Удивленным, улыбающимся, великолепным.

Я в таком шоке, что мне требуется несколько секунд, чтобы осознать: я сижу у него на коленях.

Глава 10

Мы с мужчиной смотрим друг на друга, и я чувствую, что мое тело полностью перестало функционировать. В голове одна мысль: красивый. Какой красивый! И на мгновение я забываю, где я и что здесь делаю.

А по прошествии, наверное, вечности, он заговаривает вновь:

— Насколько я понимаю, ты не собиралась усаживаться на колени к незнакомцу?

Он смеется, в глазах пляшут бесовские искорки. Выглядит он, как мистер Гамильтон, мой самый любимый учитель литературы в десятом классе, который после смерти Орена сочувственно обнял меня и сказал: «Ло, ты можешь все сдавать, когда получится, хорошо? Я даже представить себе не могу, через что тебе приходится пройти». Мистер Гамильтон — только он пришел на похороны, и только он из всей школы признал эту ужасную истину: что он даже представить себе не может, каково мне теперь, что горе, оно может и не уйти до скончания веков.

Я пытаюсь что-то сказать, но не могу продвинуться дальше: «Э-э-э-э».

— Извини… как нетактично с моей стороны. — Мужчина смеется. — Меня зовут Гордон Джонс. Я мог бы предложить тебе обменяться рукопожатием, но… подозреваю, в нашем знакомстве мы продвинулись чуть дальше. — Легким движением рук он показывает, как близко мы уже познакомились, и на мгновение — может, случайно — касается пальцами моей шеи. Дыхание застревает в горле, но я не отшатываюсь.

— Я Пенел… — успеваю сказать я, прежде чем сжимаю губы. — Джууульет, — и надеюсь, что он не заметит моего прокола.

Но он замечает.

— Что ж, Пенел-Джууульет, ты прости, что я это говорю, но, если уж так случилось, что мне на колени из ниоткуда — говоря в прямом смысле этого слова и метафорически — падает девушка, я рад, что она такая красавица. — Он смотрит мне в глаза, а я сижу на его коленях, словно завороженная, не в силах пошевелиться.

Вновь это слово — красавица — заставляет щеки вспыхнуть румянцем. Чего там, вспыхивают и зубы, и десны. Гордон Джонс, с его иссиня-черными волосами, зелеными глазами, квадратным подбородком и в темно-сером шелковом костюме думает, что это слово применимо ко мне.

— Я… я здесь новенькая, — удается пропищать мне.

Он кладет руку мне на спину, отечески.

— Слушай, если ты нервничаешь, это нормально. В таких местах и я нервничаю, знаешь ли. Но обещаю тебе, Джульет, я не кусаюсь. Лады? — Говоря со мной, он ловит мой взгляд, смотрит на меня так, будто хочет заглянуть в желудок, или сразиться с самыми темными углами моей души, или что-то такое. — Мы можем так сидеть и разговаривать. Меня это более чем устроит. Мне это очень нравится, если на то пошло, это мое хобби. Так что тревожиться тебе не о чем, честное слово. — Его взгляд смещается на мою шею, грудь, он чуть склоняет голову набок. Такой милый. Он такой милый. — Где ты это взяла? — его пальцы касаются лошади-подвески. Принадлежавшая Сапфир лошадь-подвеска выскочила из-под блузки.

— Моя подруга, — бормочу я. — Она… э… умерла. Оставила подвеску мне.

— Вы были близки?

Я киваю. Потому что чувствую, что к ней я ближе, чем к большинству людей.

— Очень симпатичная. Элегантная, — его голос успокаивает меня, глаза успокаивают, и я не могу не задаться вопросом, а почему этот парень сидит в ВИП-зоне стрип-клуба в Гдетотаме. Он великолепный и моложавый — никак не старше тридцати — и, несомненно, очень милый. И совсем не похож на тех, кто захаживает в стрип-клуб, во всяком случае, на типичного завсегдатая стрип-клуба, каким я его себе представляла: кричащего, вопящего, с пивным животом, подвыпившего. Такие заполняют столики перед сценой, и при виде голой груди глаза у них вылезают из орбит.

Я замечаю веснушки над его левой бровью и сосчитываю их: шесть. Хорошо. Идеально. Правильное число. Я решаю, что могу расслабиться. Слезаю с его колен и сажусь на кожаный диван рядом с ним, выпаливаю:

— А что вы здесь делаете? В смысле, если такие места вас нервируют.

Он мне улыбается, терпеливо, словно ожидал этого вопроса.

— Профессиональная вредность. Я собираюсь купить это заведение, — от улыбки правая часть его лица изгибается, как перекошенный полумесяц.

Я не могу сказать, шутит он насчет «купить это заведение» или нет, но в любом случае его ответ, манера, в которой он мне ответил, добавляет уверенности.

— А как насчет тебя? — Он протягивает руку и накрывает мою. Она теплая. Сухая. Уютная. — Когда ты начинаешь?

Такое ощущение, что его рука излучает тепло, которое распространяется по всему моему телу, согревая каждую клеточку.

— Это долгая история, — отвечаю я, но, прежде чем успеваю сказать что-то еще, из-за портьеры появляется гигантский, жуткого вида охранник с носом, похожим на расплющенный помидор и прищуренными маленькими глазками.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскакиваю и начинаю неуклюже танцевать перед Гордоном, надеясь, что ни один мужчина не поймет, что я понятия не имею, как это делается.

Охранник пренебрежительно фыркает.

— Мистер Джонс, прислать вам другую девушку?

Я продолжаю танцевать. Продолжаю, и вижу лицо Сапфир в складках портьеры, наблюдающей за мной, ее призрак колышется, словно на крыльях. Теперь мы вместе, Сапфир и я, несем ответственность друг за друга. За наши жизни и наши смерти. Обратного пути нет.

— Нет, Вин. У меня есть девушка, спасибо.

— Вы уверены, что все хорошо, босс? — спрашивает охранник.

— Абсолютно уверен, Винни. Спасибо, что заглянул. — На том Вин, охранник с носом-помидором, отступает за портьеру, в дым, и шум, и пурпурный свет общего зала.

Я еще с минуту продолжаю неуклюже покачиваться, прежде чем Гордон мягко касается пальцами моего запястья, останавливая меня.

— Можешь не продолжать. — Его глаза добрые и серьезные. Я складываю руки на груди, смущенная, но при этом подбодренная: прямо-таки маленькая девочка, которая пролила чашку пунша на новый белый ковер, но которой все равно пообещали подарить пони. Он по-прежнему держит меня за запястье и легонько тянет на себя. — Присядь. Давай просто поговорим.

Он смотрит на свое запястье, словно проверяет, на месте ли часы. Но часов нет. Только оставленный ими бледный силуэт в том месте, где положено быть часам. Его вдруг охватывает паника, он ощупывает карманы брюк.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Вы… вы потеряли часы?

Он медлит с ответом, прикрывает лишившееся часов запястье другой рукой, улыбается мне. Улыбка ясная, загорелая.

— Похоже на то, — он смеется. — Это всегда шок. Что-то терять.

Я сую руку в сумку и проверяю время по мобильнику.

— Почти час ночи, — говорю я ему, и тут уже паника начинает захватывать меня. Я должна идти, выбираться отсюда. Спасенную мною пепельницу надо определить в положенное ей место, и мне надо поспать. Джульет пора превращаться в тыкву, а старой, покрытой пеплом Ло — возвращаться, с ее глупыми кудряшками и прыщавым носом.

— Я… мне надо идти, — бормочу я. — Я не представляла себе, что уже так поздно… Мне пора на сцену. Я должна танцевать и… не здесь. Я действительно очень сожалею.

Я подхватываю лежащую на полу сумку. Гордон изгибает бровь, на его лице написано недоумение. Я отворачиваюсь от него и, когда он начинает протестовать, я тук тук тук, ку-ку, проскальзываю между портьер и иду к выходу, опустив голову.

Едва за спиной остаются бархатные веревки, меня останавливает голос, который раздается рядом:

— На твоем месте я бы не уходила от Гордона Джонса.

Я оборачиваюсь и вижу Рэнди, теперь в кожаном корсете, которая стоит у меня за спиной. С пустым подносом для напитков в левой руке.

— Обычно он не падок на новых девушек, так что ты можешь считать себя избранной, учитывая твой наряд, — ее палец с длинным сверкающим ногтем указывает на мою юбку, и она смотрит на меня так, будто я совершила немыслимое преступление.

— Я… я не знала, — бормочу я, теребя серебряную лошадь. — Я ничего о нем не знаю. Я только сегодня сюда пришла.

Она вздыхает и кладет руку на мое бедро.

— Послушай, сладенькая, мистеру Джонсу принадлежит практически весь Кливленд. Недвижимость, строительные проекты, все такое. Денег у него выше крыши. Чаевые оставляет отменные. И он очень, очень хорошо относится к своим девушкам, не как какой-нибудь урод. Никогда ничего такого в кабинке не выделывает, ты понимаешь? — Она нацеливает на меня палец, совсем как мистер Кроусон, преподаватель по сексуальному воспитанию, когда он рассказывает всему классу о том, какие венерические заболевания мы можем подхватить, если будем целоваться с другим человеком без презерватива. — Мой тебе совет на будущее. Если у тебя появится еще один шанс оказаться в одной кабинке с Гордоном Джонсом, не упусти его. От чистого сердца. — Она качает головой и идет к столикам, за которыми сидят мужчины.

Я смотрю на портьеру, за которой сидит в кабинке мистер Джонс: богатый, милый, красивый, возможно, гадающий, куда я пошла. Я все еще чувствую мягкую кожу дивана, его пахнущее виски и мятой дыхание, слышу самое странное слово в английском языке, слетающее с его губ, теплое и бархатистое: красавица.

Я могу вернуться. Мы можем поговорить — просто поговорить. Я думаю о шести веснушках над его левой бровью: идеальное число. Безопасное число. Может, он даже поможет мне, если я расскажу ему, что происходит, что случилось с Сапфир. Он откликнется. Несомненно, откликнется. А потом прошепчет: «Ты здесь в полной безопасности. Я об этом позабочусь». И начнет целовать меня, целовать, шепча: «В безопасности (левый глаз). В безопасности (правая щека). В безопасности (ямочка у ключицы). В безопасности…» Бух, бух, бух. Тяжелые шаги поднимающегося по ступеням охранника выдергивают меня из грезы.

Пора уходить.

Уже направляясь к выходу, краем глаза я замечаю нечто такое, что заставляет меня остановиться как вкопанная.

Он разговаривает с Марни, сидя на высоком стуле у сцены, широко улыбаясь, с ямочками на щеках. Сердце запрыгивает в горло, у меня перехватывает дыхание, я сипло выдавливаю из себя:

— Флинт?!

Глава 11

Флинт разворачивается лицом ко мне. Мгновенно бледнеет как полотно, глаза округляются. Он спрыгивает со стула и спешит ко мне.

— Что ты здесь делаешь? — практически выплевываю я.

— Я могу задать тебе тот же вопрос, — отвечает он. — Ты уходишь?

Я киваю, не зная, что чувствовать или говорить.

— Какое приятное совпадение. Я иду с тобой.

Я тук тук тук, ку-ку, тихонько, снимаю куртку с крючка у двери и надеваю. Что-то не складывается. Он говорил мне, что больше не бывает в «Десятом номере».

Мы выходим на улицу, и я направляюсь к автобусной остановке, пытаясь собрать разбегающиеся мысли, одновременно считая трещины на тротуаре и не наступая на них. Двенадцать, тринад…

— Значит… ты все-таки пришла. Выяснила что-нибудь о своей давней подруге? Что-нибудь интересное? — Он теребит один из дредов.

Я чуть дальше отступаю от него, начинаю считать вновь. «Давней подруге, — говорит он, а думает: Лгунья». Он знает. Мои руки начинают гореть.

— Ладно, Флинт. — Я останавливаюсь под ярким фонарем и поворачиваюсь к нему, глядя в глаза. — Сапфир — не моя давняя подруга. Я совсем ее не знала.

Флинт фыркает, но по-прежнему улыбается.

— Что ж, об этом я и так догадался.

— Но я… — я почти рассказываю ему о дохлой кошке и голосе Сапфир, постоянно звучащем в моих ушах. — Я не могу не думать о ней. Мне все равно, понимаешь ты или нет, мне все равно, захочешь ли помочь. Но мне необходимо узнать, что произошло.

Его лицо смягчается, эти голубовато-зелено-золотистые глаза сверкают при свете уличного фонаря.

— Ты могла бы и не врать, Ло.

— А ты? Разве ты не сказал мне, что давно уже не бываешь в «Десятом номере»?

— Да ладно. — Он машет рукой. — Годы, дни… В Гдетотаме никакой разницы нет. — Он снимает поеденный молью шарф с шеи и подходит ко мне, обматывает им и мои плечи. — Готов спорить, ты сейчас жалеешь, что не в брюках.

Я срываю шарф с плеч, отбрасываю ему.

— Перестань отвлекать меня, Флинт. — Меня трясет. — Почему ты оказался в «Десятом номере»?

— Если уж тебе интересно, — он вздыхает, — наш недавний короткий разговор напомнил мне, что я там давно уже не был, ты понимаешь, чтобы порисовать. Срубить денег с этих озабоченных богатых парней, — он торжествующе вскидывает руку. — И я заработал этим вечером сорок баксов! — Идет дальше.

Я торопливо догоняю его, по-прежнему переступаю через трещины, но считать перестаю.

— И это означает много? — Я отказываюсь поддаваться его обаянию.

— Послушай, Ло. Я знаю, в чем дело. Ты злишься, потому что я не предложил тебе взглянуть на мои рисунки. Правильно? — Он кладет руку мне на плечо, чтобы остановить меня, и я наконец-то смотрю на него, на его милую дурацкую улыбку, пусть даже мне этого совершенно не хочется. Он вновь обматывает меня шарфом и похлопывает по нему, три раза, после чего я думаю, что шарф лучше оставить. — Послушай, я бы показал. Клянусь. Но они продаются, как горячие пирожки. Уходят мгновенно, я тебе говорю. — Ладонью он похлопывает по карману своих черных пыльных брюк, словно оберегая его.

Трудно не начать улыбаться, стоя рядом с ним, хотя я до сих пор не знаю, можно ему доверять или нет. Я не могу забыть, как он выглядел в тот момент, когда увидел меня. Словно он… испугался.

— Эй, тебе не спрятать от меня улыбку, королева Пи. Я ее найду. Всегда. — Он указывает на мои губы, касается верхней теплым указательным пальцем. Я дрожу, отталкиваю его руку своей.

— Я рада, что помогла тебе разбогатеть, — говорю я, стараясь расслабиться, стараясь изгнать из голоса эмоции. — Наверное, мне следует попросить комиссионные.

— А ты скользкая дамочка, Ло, ты это знаешь? Постоянно хочешь что-то с меня урвать. Я не говорю, что ты акула, но… — Он щелкает языком. — Предлагаю следующее: я заплачу твой процент ночной пиццей. Идет?

Я содрогаюсь. Уже так поздно. Мне надо быть дома.

— Я знаю отличное место, — продолжает он, — и недалеко от твоей автобусной остановки, если на то пошло. Так что скажешь? Хочешь получить расписку? Или достаточно джентльменского соглашения?

— Ты у меня в долгу, — отвечаю я, хотя понимаю, что идти мне не следует. Его лицо расплывается в улыбке, он хватает меня за руку, радостный крик оглашает холодную ночь.

И тут мне вдруг становится тепло и хорошо. Может, завтра я столкнусь с Кери Рэм в туалете. Она будет причесываться, а я — вбивать тональный крем в кожу под глазами. «Вчера слишком поздно легла спать, — объясню я. — Задержалась с моим другом, Флинтом. Зашли в круглосуточную пиццерию в Гдетотаме. Ты не знаешь, что такое Гдетотам? Крутое место, между прочим. Если ты знаешь местных».

Я иду за ним сквозь холодную ночь. Когда позади остается несколько практически нежилых кварталов, мы подходим к лачуге, обитой ржавыми листами железа. Он стучит: четыре раза быстро. Потом еще три. Я семь раз сжимаю пальцы в кулаки, по числу стуков, потом тук тук тук, ку-ку.

— Что скажешь? — спрашивает Флинт, пока мы ждем, дышит себе на руки.

— Я… ничего. — Мои щеки горят. К счастью, Флинт новых вопросов не задает.

Дверь открывает парень с вьющимися, очень светлыми волосами. Коротко кивает Флинту, показывая, что узнал, шлепает по спине и указывает на столик в углу.

Изнутри лачуга — уютный коттедж с дровяной печью, в которой выпекается пицца, с шестью маленькими столиками, установленными чуть ли не впритирку и запахами теста, дыма, многого другого, но исключительно приятного. Под потолком развешаны гирлянды многоцветных рождественских лампочек, пол — из маленьких черных и белых плиток, выложенных сложным орнаментом.

Флинт на мгновение кладет руку мне на поясницу и подталкивает вперед. У меня на мгновение перехватывает дыхание, когда я ощущаю его руку с длинными, крепкими и теплыми пальцами.

— Клево, не правда ли? — спрашивает он, когда мы садимся и кладем руки на теплую покоробленную деревянную поверхность стола. — Мало кто знает об этом заведении, но я прихожу сюда, когда у меня есть деньги. А потом спускаю их на пиццу и большие молочные коктейли.

— Это хорошо, Денежный Мешок, — отвечаю я. — Потому что я вдруг страшно проголодалась.

Пока мы ждем нашу пиццу, с грибами, оливками и базиликом, рука Флинта подбирается к моей.

— Знаешь, Ло, ты должна предупредить меня, когда в следующий раз соберешься побродить по Гдетотаму одна. Здесь небезопасно.

Я убираю руку со стола в карман куртки, нащупываю статуэтку-бабочку, тру пальцами, а лошадь-подвеска горит на груди. Моя подозрительность вспыхивает с новой силой. Не могу сказать, то ли он заботится обо мне, то ли предупреждает.

Я вновь думаю о запятнанной кровью записке: «Теперь ты знаешь, к чему приводит любопытство. Будь осторожна, а не то закончишь, как эта кошка».

— Я в порядке, Флинт, — сухо отвечаю я. — И смогу позаботиться о себе.

— Я просто говорю о том, что здесь довольно много темных личностей. Мне-то что, люди меня знают. У меня пропуск.

Тут меня осеняет: люди знают Флинта, а Флинт вроде бы знает всех, по крайней месте, здесь.

— Ты знаешь человека, которого зовут Птица? — наобум выпаливаю я.

— Гм-м-м, — Флинт утыкает палец в подбородок, изображая задумчивость. — Вроде бы нет. Я знаю Ворона, он потрясающе рисует граффити, я тебе как-нибудь покажу, и безумную женщину, которая называет себя Ящерицей. Разумеется, ящерицы — это рептилии, хотя вполне возможно, что у них был общий предок с нашими пернатыми друзьями, какой-нибудь динозавр, — он проговаривает это быстро, на одном дыхании. Потом замолкает, набирает полную грудь воздуха. — А почему ты спрашиваешь?

— Да так, — отвечаю я и добавляю, когда он вскидывает брови. — Это связано с Сапфир. Человек, который ее знал.

На мгновение на его лице отражается боль.

— Послушай, Ло, пообещай мне, что будешь осторожна. — Он раскидывает руки и наклоняется ко мне. — Я говорю так только потому, что тревожусь за тебя, понимаешь? — Последние слова выплескиваются потоком.

У меня перехватывает горло. Я не знаю, что сказать.

Слава богу, именно в этот момент официант несет нам пиццу.

— Что ты выяснила о Сапфир? — спрашивает Флинт нормальным голосом, как только тот отходит, поставив между нами пиццу — с пылу с жару. Затем хватает кусок и тут же начинает жевать, не отрывая от меня глаз.

— Ну… — Я колеблюсь. — Девушки отдали мне ее косметичку. Но сказали мало чего.

— Я тебя предупреждал.

— Они меня не отшили, ничего такого. Я думаю, они действительно практически ничего не знали о ее жизни вне клуба.

Флинт уже тянется ко второму куску. Наши руки сталкиваются над блюдом, и он смеется. Убирает руку, предоставляя мне возможность взять кусок.

— И это все? — напирает он. — Больше ты ничего не узнала?

— Я еще говорила с управляющим… но речь шла только о работе. Ты знаешь. — Я перекладываю кусок пиццы на свою тарелку, жду, пока он остынет. Не хочу рассказывать ему о моей встрече с Гордоном. Точно не знаю почему. Может, не хочу, чтобы Флинт знал, как мне понравилось проведенное с Гордоном время.

— Я подумала, — продолжаю я, вскинув глаза на Флинта и сосредоточившись на сырной ниточке, которая приклеилась к его нижней губе, — раз уж ты тут знаешь все и всех… может, ты мне поможешь? Задашь нужные вопросы. Ты знаешь, у кого надо спрашивать, а я — нет. — Я поднимаю немного остывший кусок пиццы и трижды откусываю по чуть-чуть.

Он несколько секунд барабанит по столу, вытирая салфеткой соус и, сжимая ее в комок, берет третий кусок пиццы и отхватывает половину. Никогда не видела человека, которого так долго не покидал волчий голод.

— Это не мое дело, — наконец говорит он. — И не твое тоже. Мне не хочется говорить тебе об этом, но здесь постоянно умирают люди.

Я закрываю глаза, открываю вновь. Хватаюсь обеими руками за стол, унимая злость.

— Я знаю, что этим ее не вернешь. Я даже не знала ее. Понимаешь? Я совершенно ее не знала. Но… но это правильно. Мне нужно это сделать. Для нее, да. Но, по большей части, для себя.

Я наблюдаю за ним, затаив дыхание, считаю до шести.

— И, — мягко добавляю я, — пожалуй, мне нужен здесь человек, которому… не все равно. Когда вопрос ставится ребром.

— Я об этом подумаю, — отвечает он, медленно поднимает на меня глаза и тут же смещает взгляд на два оставшихся куска пиццы, поблескивающие жиром на серебристой сковороде. — Будешь их есть?

* * *

Часом позже, в три утра, я дома и не могу спать.

Я разглядываю свое лицо в зеркале моей спальни и слышу, как Гордон вновь произносит это слово: красавица. Мой палец движется по шраму над левой бровью. Он появился у меня после того, как я упала в ручей у подножия холма неподалеку от нашего дома в Миннесоте (Орен назвал его Жопным ручьем, как только мы его обнаружили). Мы искали центы. Их поиски, разумеется, выглядели как состязание. Орен все превращал в состязание. Он заметил один у самой кромки воды, многозначительно посмотрел на меня, крикнул: «Бежим!» Я бежала слишком быстро, так мне хотелось хотя бы раз добраться до цента первой, зацепилась за ветку и головой полетела в Жопный ручей.

В памяти осталась только бегущая ледяная вода, от которой у меня разом перехватило дыхание, и уверенность, что я сейчас умру… а потом я почувствовала руки Орена, вытаскивающие меня на берег. Он первым заметил, что льется кровь. Я ничего не чувствовала, пока он не коснулся моей головы и не показал мне окровавленную руку.

После этого, всякий раз, когда я злилась на него, он изгибал бровь и говорил: «Разве ты не помнишь, что я спас тебе жизнь?»

Я смотрю на себя так долго, что мои глаза начинают сходиться к носу и во лбу возникает третий гигантский серо-зеленый глаз циклопа. Я несколько раз моргаю. Теперь глаза вновь смотрят прямо, а циклопьего глаза больше нет.

Я вытаскиваю косметичку Сапфир из холщовой сумки и ставлю на прикроватный столик. Роюсь в содержимом. Достаю тени для век — темно-синие, которые называются «Полночь» — и провожу по векам. Как только отрываю глаза, у меня возникает странное чувство: я могу поклясться, что какую-то секунду перед зеркалом сидела не я, а она — Сапфир.

Мои пальцы возвращаются в косметичку, ищут самую важную часть образа Сапфир — фирменную помаду цвета синяка, — но ее нет. Я вываливаю на столик все содержимое косметички, в ней много чего есть, но не искомый тюбик с помадой.

Я еще раз смотрю на себя, на свои глаза, которые теперь так напоминают глаза Сапфир, прежде чем пойти в ванную, чтобы вновь, и вновь, и вновь умыться. В спальне я убираю в косметичку Сапфир все, что из нее вывалила, и ставлю ее между шести высоких серебряных подсвечников. Она выглядит как середина цветка, вокруг которой стоят часовые-подсвечники, охраняя ее. Только потом вспоминаю про пепельницу, терпеливо дожидающуюся в моей сумке. Я достаю ее обеими руками и кладу в ряд с тронутым ржавчиной портсигаром с монограммой «ГТВ» на лицевой стороне и тремя длинными, похожими на флейту мундштуками.

Я думаю о Сапфир, о темном, терпеливом силуэте, грациозно плывущем между столиков, заставленных серебряными, с ручной гравировкой пепельницами. Пепельницы везде — на полу, потолке, стенах. Я задаюсь вопросом: курила ли она?

Дата добавления: 2015-11-04