Миша Павлов: великий и ужасный

Он одет в летную форму – весь в коже, цепях, заклепках, на лбу черная повязка с изображением крылышек. Рюриков одет проще – в форму донского казака, – синяя фуражка, гимнастерка, портупея и все такое прочее. На летном поле до самого горизонта – тарелки, тарелки, тарелки… Будто сервировка стола на тысячу голодных персон. На тарелках – изображения трехглавого орла и святого Андрея Первопрестольного.

Миша с Фридрихом закрыли саммит, пожелали гостям приятных развлечений – они могут развлекаться теперь хоть до скончания века – а сами покинули Волжский Утес…

На ближайшей к Павлову тарелке – надпись белой краской: Гриша, не улетай! Какой на хер Гриша? – с раздражением думает Павлов, но тут же убирает раздражение с лица – его окружают репортеры. Сотни фотообъективов наставлены на него, телевизионщики поднимают над головами камеры и суют ему прямо в лицо микрофоны. Он чуть отстраняется и с беспокойством оглядывается, ища глазами пресс-секретаря – ему нужно подтверждение, что он выглядит на все сто. Нужно выглядеть решительным, этаким отчаянным хлопцем, но в то же время мудрым и спокойным отцом нации современного типа – простым и сильным парнем, таким, какой вам нужен. Пресс-секретарь из-за толпы показывает ему большой палец: все о?кей! Павлов вертит в руках бутылку Кока-Колы, в горле пересохло ему нужно сделать глоток, но он спохватывается: это не патриотично, надо было взять квас, или пиво Жигулевское, о чем только думает этот долбоеб, он снова сердито поворачивается к пресс-секретарю, но ничего не говорит, лишь смотрит сердито. Отбрасывает бутылку, подбоченивается. Какой великий момент! Исторический! Они летят утюжить Америку. Мы поставим их гаком! Так сформулировал боевую задачу обер-президент Павлов. Он уже видит на месте Нью-Йорка горы щебня, бетонного крошева и искореженной арматуры. И легкий дымок над Манхэттеном. Всех, бдядь, газнесу к чегтовой матеги! Ха-ха-ха. После этого они меня не избегут? Но репортерам он ничего не говорит – никаких интегвью, все будет сказано после… экспедиции!…

У тебя есть что-нибудь в Бони? – спрашивает он у Рюрикова, когда репортеров прогоняют, и они остаются вдвоем. Чего? – испуганно отзывается Рюриков. Запретить бы к чертовой матери употребление всех умных слов, думает Фридрих, кажется, кто-то такое уже предлагал… Бут? Гучков?.. Миша повторяет свой вопрос: у тебя есть что-нибудь в Банк оф Нью-Йогк? Нет… Ну и славно!.. Пгикинь, говорит он, Курилы не надо будет продавать, а? Ничего не надо продавать! И все, что нам надо, возьмем без усилий. Вот, например, Гавайи. Нужны нам Гавайи? Нужны нам Мальдивы?..

Если говорить о приоритетах, произносит тоскливо Рюриков… я спрашивал у Старика, – он сказал, нам совсем не обязательно лететь самим, ведь по Внутренним правилам Корпорации…

Не ссы, дружище, мы им вставим пистон в анальное отвегстие… и тут же вывесим наш Мемогандум – представляешь, какой поднимется шум!..

К ним подходит молодой и весьма представительный генерал ВВС. Выглядит он бесподобно. На нем василькового цвета мундир с морковными отворотами и золотыми галунами. Товарищ верховный главнокомандующий! – лихо рапортует он, – летная дивизия № 987654321 Стерхи к выполнению боевого задания готова! Вольно, лениво бросает Павлов, ага, а я тут у вас сейчас не главнокомандующий, а командиг дивизии. Так? Так. Ну, генегал, последнее напутствие что ли? Генерал кивает и начинает излагать кое-какие детали системы управления.

На ручное управление переходить не рекомендую, говорит красавец-генерал, ну, может в самом крайнем случае. В каком кгайнем? – вскидывается Павлов. Ой, не будет никакого крайнего, машет руками генерал, извините, хе-хе-хе, в общем, в управление не лезьте – и все будет нищтяк! Главное не нервничать и помнить, что ваши летательные аппараты абсолютно неуязвимы… Непосредственно в боевых действиях ваше участие не предусмотрено, вы сможете следить за ходом атаки со стороны и, конечно, корректировать действия наступающих, если в этом будет особая необходимость. Но, думаю, такой необходимости не будет. Он козыряет и уходит. Все сказанное генералом Мише кажется вполне разумным…

Павлов с нетерпением дожидается, пока на ратный подвиг их благословит митрополит с группой молодых диаконов; легко, пружинящей, почти юношеской иноходью он взлетает по ступенькам трапа, решительно входит, осматривается, устраивается в гнезде перед светящимся шаром. Он бодр и уверен в себе…

На самом деле он не любит технику, все эти средства стремительного передвижения в пространстве, особенно по воде или в воздухе, ему нехорошо бывает в скоростном лифте. На эту авантюру решился только потому, что ему гарантировали полную безопасность… Вспомнилось вдруг, как ни странно, он любил пускать бумажные кораблики и самолетики в детстве…

Маленький мальчик на лифте катался.

Все хорошо. Только трос оборвался…

Начинаем обряд прикосновений, – доносится снизу чей-то механический голос. – Стартовая позиция устойчивая. Контакт! Есть контакт!.. От волнения у Павлова перед глазами появляются картинки из какого-то дешевого сериала. Громадная желтая крыса набрасывается на девушку в белом платье и вонзает в нее свои клыки…

Прикосновение первое! Контакт нормальный!..

Павлов пытается сосредоточиться, но слышит в наушниках посторонние звуки. Вздохи. Шорохи. Шуршание бумаги. Что за ерунда? Все непонятное и неизведанное выводит его из себя. Он начинает испытывать беспокойство и даже отчаяние. Чье-то чужое беспокойство и чужое отчаяние…

Прикосновение третье!..

…Она высосет девушке мозг, но та не умрет и даже не потеряет сознание. И не будет страха в ее глазах. Она будет видеть своего мучителя, чувствовать его клыки. Она с готовностью примет мучения. В голове ее будет пусто, она ничего не будет знать и помнить. Она никогда никого больше не узнает. И не вспомнит. Она не вспомнит даже, почему она здесь. Она не будет помнить себя…

Да что ж это такое, Павлов изо всех сил встряхивается, пытаясь избавиться от наваждения, но до конца сделать этого не может. Вот привязалось! И тут он напрягает все свои силы и громко поет. Он кричит свою песню в кабине, сидя перед прибором управления, глядя в светящийся шар, он не может остановиться, он поет, он почти кричит, чтобы слышали все, каждая тварь, каждая злобная крыса…

Роется мама в куче костей:

Где же кроссовки за сорок рублей?

Прекрати! Прекрати! – кричит кто-то над его головой… Пгекгати! Пгекгати! – повторяет сам Павлов, не понимая, что с ним происходит… Спрячься, ты, выродок! Назад – в гнездо!.. Прекрати! Прекрати!

– Шеф, что там у вас? – слышит Павлов в наушниках. – Все нормально?

– Все ногмально, – отвечает Павлов, бесшумно всхлипывает и думает: быстрее бы что ли?..

Ненадолго воцаряется тишина. Она прерывается с появлением кого-то очень важного, судя по тому, как забегали по шуршащей бумаге крысы и нервно начали бить вверху крыльями нетопыри…

Генеральный конструктор, – доносится снизу почтительный шепот, – главный таксидермист…

Обер-президент не различает, кто это, но голос очень знакомый… этот голос, этот каркающий баритон, переходящий в оглушительный бас… он силится вспомнить, кто это, но что-то этому мешает, будто ему перегородили картонной перемычкой мозг, и не все сходится там… Насколько это возможно Павлов отворачивает голову от шара, плотно зажмуривает глаза, но видение не исчезает – таксидермист по-прежнему пляшет перед ним – на его разлетающихся черных кудрях фуражка с высокой тульей, мундир василькового цвета с оранжевыми отворотами. Белые тапочки. Как же я раньше их не разглядел? Обыкновенные тапочки. И улыбка. Гнусная улыбка, рождающая демонический хохот… Где ваш скальпель, доктор, – рокочет каркающий баритон, переходящий в оглушительный бас. – Где расширители? Где хирургическая пила?..

Павлов слышит, как что-то скребется у него над головой, под потолком, у самого свода, в том месте, где его гнездо крепится к круглым обручам, он чувствует, как возятся там невидимые жучки-точильщики, они перегрызают перемычку, они жужжат чуть слышно, гнездо дрожит, слегка покачивается. Когда же старт? Но вдруг ощущает, что старта он тоже боится. Он боится всего. К горлу подкатывает комок…

Почему замолчали барабаны? – разносится каркающий бас. – Отчего смолкли тимпаны? Праздник продолжается!..

И разом все обрывается. Павлов видит, что они уже взлетели, уже высоко над землей, быстро перемещаются на восток.

– Все взлетели? – спрашивает он у диспетчера, переводя дыхание.

– Один застрял.

– Кто один? Одна посудина? – Он старается как можно небрежнее произнести это слово – посудина, будто тысячу раз хлебал из нее…

– Тут за аэродромом такая грязь, – говорит диспетчер, – пилот один опоздал, поехал напрямки и застрял. Тарелка взлетела без него. Пустая. Да вы не волнуйтесь – от стаи не отобьется…

Дела-а… Павлов тыркает себя пальцем в надутую щеку, извлекая странные звуки: бу-бу-бу!..

Внизу, под тарелкой проносится вся его страна – необозримые пространства, территория человеческого могущества. Шар обзора показывает всю грандиозную панораму и одновременно отдельные предметы, пролетающие внизу. Возникает ощущение, что он мчится с сапогах-скороходах по суше, не разбирая дороги, но успевает при этом рассмотреть детали вокруг. Горящие леса. Вымершие деревни. Бензиновые реки, перегороженные плотинами, с гниющей по берегам рыбой. Черные воронки горных разработок. Мусорные полигоны. Горы бетонных отходов и старых автомобилей. И флаги, флаги – пластиковые упаковки самых невероятных расцветок… Вперед, Эрфэстан! Не отдадим тебя сепаратистам!..

– Штокман! Давай в догонялки!..

– Ты что! За нами следят.

Еще несколько минут – и вот уже море, Тихий океан. Внизу разыгралась буря, грандиозный шторм, ураган… Даже отсюда, при этой немыслимой скорости можно различать гребни волн, кажущиеся совсем крохотными, но… Его чуть подташнивает… Небо ему кажется огромным голубым экраном, на котором различима дебильная морда чувака, которого Гучков замуровал в пещере…

– Командир! – слышит он в наушниках, – американцы подняли в воздух перехватчики и, не исключено, запустили систему ПРО!.. Павлов чуть поеживается… Роется мамочка в куче костей… У них ведь нет тарелок!.. А если есть?..

– Возвращайтесь, возвращайтесь! – слышит он в наушниках голос Гучкова, – надо расколошматить Пещеру – он не сдается! Срочно возвращайтесь!

И тут его тарелка резко падает вниз, проваливается в бездну и почти в тот же миг стремительно взлетает, мчится по спирали и снова обрушивается вниз до самой волны океанской… Он хватается за поручни, ему нехорошо, он открывает рот, тяжело дышит, он видит, что и остальные тарелки, вся его летная дивизия, совершает столь же беспорядочные движения в воздухе. Строй нарушается. Он понимает, что надо отдать команду, самую решительную, какую только возможно, но он не находит слов… И вдруг…

За десять тысяч километров отсюда Денис Давыдов в этот момент орет свое сто-о-оп, а Лёха Супинатор бьет ладонью по голубому экрану…

Стоп!!! Тарелка резко останавливается, уткнувшись в невидимую преграду… Павлов больно бьется лицом в шар обзора и замирает… Останавливается все… Все, что летело, плескалось, шипело, гремело, гудело, мчалось, болталось, звенело, искрилось, кувыркалось… Он сидит с выпученными глазами, влепившись нескончаемым поцелуем в зеркальный шар… И только крысы небесные скачут в его глазах…

…………………………………………………………………………………………………………….

Страшная катастрофа в Зеленой зоне – две машины, несущиеся на предельной скорости, врезались лоб в лоб. Черный джип Cherokee и Лада девятой модели. Вместо автомобилей на месте происшествия остались груды металлолома. Подоспевшие к месту катастрофы полицейские, к своему удивлению, не обнаружили никого из пострадавших, ни одной жертвы, ни пятнышка крови, ничего напоминающего о водителях или пассажирах!.. Высказывают версию о пришельцах. У нас теперь так – что ни происходит – все сваливается на злоумышленников, явившихся из космоса…

Миша Павлов: они живые!18+

Тарелки оживают, начинают вибрировать, раздуваться, приобретать какие-то немыслимые формы – морских ежей, мухоморов, жирных гусениц… У некоторых по бокам появляются светящиеся выемки в обрамлении горящих красным пламенем гребешков, у других – что-то вроде банановых гроздей и пучков острых игл… Переливаясь всеми цветами радуги, медленно сближаются… Павлов ощущает тошноту. Выпитая перед полетом Кока-Кола, просится наружу…

– Великое мгновение вечного брака, – трубит в его наушниках генерал-таксидермист, – бррракосочета-а-ание! Мамочка – народу! На все времена… Аха-ха-ха! Ах, я плачу, ах, я рыдаю, я захлебываюсь слезами безмерного счастья!..

Тарелки сближаются в каком-то фантастическом танце, набрасываются друг на друга, производя движения, недвусмысленно свидетельствующие о том, что вся эта летающая военная техника занялась групповым сексом

Господи, мама годная, шепчет, хватаясь за голову Павлов, они живые! Лицо у него разом желтеет и плывет, будто сделанное из воска. Он дергается, изо рта бьет фонтан мутно-коричневой бурды. И в тот же момент Павлов чувствует, как сзади в него входит огненное жало…

Дата добавления: 2015-11-04