Последняя выставка Санамбе Бо

Ноты – это лишь искусство записывать идеи, главное – это иметь их.

Анри Мари Бейль (псевдоним Стендаль)

Прозвучало заключительное рондо симфонии, и в зале на несколько секунд воцарилась тишина. Все люди, находящиеся здесь, молча сидели, будто боясь спугнуть тонкое и невесомое впечатление от этого поистине великолепного музыкального произведения. И вот, еще секунду спустя, зрители разразились аплодисментами, переливающимися по залу подобно грому. Это была и правда великолепная симфония. На этот раз Ринекка превзошел сам себя - гармоничность и богатство передаваемых образов удались, как никогда ранее.

Когда люди, громко разговаривая, уже ехали по перемещающейся дорожке из алого бархата в сторону дверей, Санамбе вдруг почувствовал вдохновение. Ему захотелось творить, прямо сейчас, не теряя ни минуты. Он поторопился выйти из зала и встал на ленту транспортера ведущего к стоянке флаеров. В его мозгу уже рождались образы, многие из которых он тут же отбрасывал, но некоторые запоминал, чтобы потом изобразить на своей новой картине. Нет, для своей выставки, до которой оставалось чуть больше недели, он уже все сделал. Дело было не выставке, а во вдохновении, причиной появления которого стала симфония Ринекки. Ему тоже захотелось творить и создать нечто, что стало бы лучшим среди всех его работ!

- Здравствуйте, мистер Бо! Пожалуйста, назовите точки маршрута, - раздался голос компьютера, когда за Санамбе плотно закрылась стеклянная крыша его флаера.

- Домой, - коротко произнес человек, пытаясь не отрываться от своих мыслей.

Было уже поздно, и над городом раскинулась ясная летняя ночь. Под прозрачным полом аппарата пробегали, сменяя друг друга, освещенные разноцветными огнями улицы. Медленно проплывали мимо светящиеся изнутри затейливые верхушки многочисленных небоскребов, олицетворяющие достижения цивилизации. Огромное здание оперного театра осталось позади, но было еще видно, как с транспортной площадки шестидесятого уровня, поднялся общественный флаер, который подобно старому автобусу, развозил тех людей, которые не имели своего личного транспорта.

Санамбе закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Он пытался представить свою будущую картину. На ней пока еще было больше белых пятен, нежели мысленных изображений персонажей. Но это было нормально – главной задачей творца в современном искусстве, было создать общий образ, подать нужное направление мысли зрителя или слушателя, уловить в себе и передать тот тонкий момент, то чувство, которое стоило того, чтобы его показать миру. В своей великолепной симфонии, Ринекка, создал идею, атмосферу того времени, в котором происходили события. Остальное же, всю техническую работу, доделывали специальные программы.

Главное умение современного творца заключалось в придумывании самой идеи, самого ядра творения, а не в многочисленных деталях, штрихах и мелочах без которых конечно, тем не менее, нельзя было обойтись. Поэтому на помощь человеку пришел компьютер и для каждого вида искусств были созданы свои программы. Музыканты писали свои композиции в одной программе, которая на выходе выдавала законченное музыкальное произведение. Писатели придумывали идею и закладывали ее в другую программу, сделанную специально для литераторов, и на выходе получали готовый роман. Резцы вытачивали из камня очередную фигуру томной женщины, слушаясь программы, в которую вносили свои настройки скульпторы. Художники, включая известных, одним из которых был и Санамбе, тоже пользовались аналогичной программой и на выходе получали прекрасное полотно с подсыхающими красками. Творцы сегодняшнего дня не отвлекались на механическую работу, оставляя свои силы исключительно для придумывания эссенции идеи.

Флаер, тем временем, беззвучно подлетел к одному из небоскребов в элитном районе города и, поравнявшись с одним из верхних этажей, пристыковался к шлюзу. Человек, открыв стеклянную крышу, сразу вошел в свою квартиру и вдохновленный, быстрыми шагами направился к компьютеру.

- Здравствуйте, мистер Бо, – сказал приятный женский голос. – Какое приложение открыть?

- Все, что относится к «творить»! – почти выкрикнул Санамбе, величественно задрав подбородок.

- Команда не опознана, - равнодушно ответил женский голос. – Повторите команду.

- Художественную, - уточнил человек. – Эх, нет в тебе жизни!

- Приложение изобразительных искусств открыто, - сказал женский голос и большой, немного вогнутый монитор, осветился приятным светом, отобразив пользовательский интерфейс программы.

- Музыка! – вновь крикнул Санамбе и в углу что-то тихо зажужжало.

- Назовите исполнителя и альбом, - произнес женский голос.

- Ринекка, симфония «Сожжение Рима»! – сказал человек.

- В моем списке этого произведения нет. Произвожу обращение к центральному хранилищу, - монотонно прозвучал голос.

- Конечно, нет! Он ее недавно закончил, - Санамбе лег в пологое кресло и закрыл глаза – он хотел заново внимательно и не отвлекаясь послушать новое творение композитора.

Тихо, как будто издалека, донеслись первые звуки симфонии. Сначала осторожно, играя на одном лишь инструменте, слушателя подготавливали к мысленному переносу в первый век нашей эры. Постепенно вступали другие инструменты, и симфония обогащалась звуками, окончательно увлекая слушателя за собой в то безумно интересное и страшное прошлое. И наконец, перед мысленным взором Санамбе появились белые здания древнего Рима. Здание сената и базилика Юлия Цезаря, Марсово поле и храм Венеры-Прародительницы – все это проносилось перед воображением, создавая своими призрачными образами атмосферу той эпохи. Симфония нарастала и присоединяющиеся к общему потоку звуков новые инструменты, помогали лучше представить древний Рим. И когда слушатель уже окончательно переносился во времени, когда он, стоя на римской улице, уступая дорогу рабам несущих на носилках аристократов, с любопытством наблюдал шагающую мимо контунбернию во главе с центурионом, симфония ускорялась, увлекая его за собой дальше. Быстрый темп музыки отображал настроения, которые царили в Риме в шестидесятых годах нашей эры при правлении Нерона - театральные казни держали в страхе нижнее сословие, а бесчисленные празднества и оргии раздражали многих аристократов и деятелей искусства из верхнего сословия.

И когда накал безумия и деспотии почти достиг пика, симфония перешла во вторую, медленную и мягкую часть, отойдя от воплощения императора и показывая красоту Рима той поры со всеми его достижениями в технике, литературе, музыке и поэзии. Перед внутренним взором проплыли образы известных римлян, оставивших свой след в истории - Сенеки, Лукана, Плутарха, Плиния и Флавиев. Представился театр того времени с актерами, одетых в костюмы богов и разыгрывающих незатейливый спектакль.

И когда сознание достаточно расслабилось, благодаря затишью, симфония вновь увеличила темп, перейдя на скерцо. И вновь обратилась к жизни Нерона, вернув тревогу в душу слушателя. Мысленный взгляд Санамбе обратился к сплетням и интригам ближайшего его окружения. Снова на передний план вышла ядовитая атмосфера, создаваемая самим императором. Увлеченный многими искусствами, но будучи во многих из них бездарным, Нерон не знал правды. Никто не решался сказать ему об этом или критиковать то или иное его творение, ведь это означало бы одно – обречь себя на казнь. А казни в таком случае не избежал бы никто, даже самый близкий и верный императору человек.

И когда тщеславие Нерона достигло такого размера, что рядом с ним могла ужиться только лесть, подошло время того страшного поступка, который так надолго запомнят потомки. Отъезд Нерона в Анций ознаменовался мрачным медлительным фрагментом в миноре, после чего пожар воплотился в быстром заключительном рондо, в котором слышались ноты отчаяния и безысходности. Озаренное вдали небо над Римом, на фоне которого стоял Нерон с лирой в руках, было последним образом, которым заканчивалась невероятная симфония Ринекки. Инструменты стихали поочередно, подобно тому, как в начале произведения присоединялись к оркестру, а еще минуту спустя, смолкла последняя скрипка.

Санамбе открыл глаза и глубоко вдохнув, коснулся сенсора на кресле. Из подлокотника выехала, играя светом на полупрозрачных клавишах, клавиатура. Расположив на ней пальцы, Санамбе, пребывая еще под приятным впечатлением от симфонии, коснулся клавиш. Он хотел написать картину, посвятив ее этой симфонии. Он хотел запечатлеть пожар в Риме на холсте и проиллюстрировать своей картиной лучшее музыкальное произведение Ринекки.

Пальцы художника летали над клавиатурой. Санамбе задал тему – «Древний Рим» и из электронной библиотеки загрузились в программу все изображения на эту тему. Он задал множество параметров - время суток, ландшафт, количество людей, цветовую гамму, полутона, размеры и расположение зданий, композицию, одежду персонажей, цвет неба, облачность и даже освещение с тенями. После чего Санамбе перешел к более тонким параметрам – позы персонажей, предметы в руках, второстепенные детали картины. Он выставил почти на максимум эмоциональный накал, мимику персонажей и агрессивность линий объектов. Еще пятнадцать минут колдовства, и алгоритм был готов воплотиться в картину.

Санамбе вскочил и, напевая, подбежал к пластикалиновому шкафу с заготовками для картин. Вынув подрамник нужного размера с натянутым на него холстом, он подошел к огромному рисовальному плоттеру и вставил заготовку в приемник. Белый грунтованный холст скрылся в недрах машины. После чего художник нажал на клавишу запускающую операцию нанесения красок. Но тут знакомый женский голос невозмутимо сказал:

- Замените картридж с желтой краской.

- Ах, чтоб тебя! – ругнулся Санамбе и, вынув из ящика новый картридж, заменил им пустой.

Невероятная машина зажужжала. Было слышно, как подрамник едет по роликам и как тихо наносятся краски. Санамбе обожал эти звуки. Он подошел поближе к плоттеру и втянул носом воздух. Над волшебной машиной тонко пахло масляными красками. И вот, наконец, приподнялась продольная пластиковая заслонка, и на свет появился краешек свежей и еще влажной картины. Санамбе бережно взял ее, и когда картина появилась на свет, он поднял ее перед собой и с улыбкой стал разглядывать. Да! Это было если не лучшее, то, по крайней мере, одно из лучших его творений.

На полотне была изображена охваченная пожаром улица в центре Рима. Женщины бежали, прижимая к груди маленьких детей, мужчины помогали людям покинуть здания, всадники усмиряли беснующихся от огня лошадей. Римские солдаты спасали горожан и боролись с паникой – для них этот пожар был настолько же неожиданным, как и для жителей города. Лица женщин выражали испуг, а лица мужчин были сосредоточены. Сквозь подсвечивающиеся изнутри огромные клубы густого дыма, проглядывало лиловое небо. Компьютер сумел передать на картине испуг, страх, панику и безысходность.

Конечно, Санамбе знал и более правдивую версию происхождения пожара. По этой версии современников Нерона, вовсе не он поджег Рим, а узнав о трагедии, наоборот немедленно вернулся из Анция и сам организовывал спасение людей и зданий от огня. По этой версии, позже, Нерон приказал увеличить ширину улиц и распорядился строить здания исключительно из камня. Но такая версия гораздо меньше нравилась людям – она не щекотала нравственность и нервы. Она была скучной. Плохой Нерон нравился людям гораздо больше.

Как бы там ни было, картина была готова и Санамбе непременно включит ее в список произведений своей экспозиции.

За окном уже светало и он, удовлетворенный работой, лег спать.

Утром, пребывая в хорошем настроении, Санамбе отправился к своей знакомой Налайе. Он любил к ней заезжать не только ради дел. Она была известным дизайнером в этом городе и занималась отделкой интерьеров. Почти все известные и состоятельные люди обращались к ней, если хотели изменить свою гостиную или комнату. Налайя выпускала каталоги с эскизами и фотографиями своих дизайнерских работ, а иногда организовывала даже свои выставки. Разумеется, ей, как и любому другому творцу, помогала компьютерная программа. Налайя задавала желаемый стиль комнаты, например тропическое бунгало, оттенки цветов, материалы и прочие детали и текстуры, а программа уже выдавала на выходе великолепную комнату – бунгало, сделанное из бамбука с крышей из пальмовых листьев. Оставалось лишь, следуя в точности этому эскизу, отделать комнату.

- Привет, как работа, как жизнь? – спросил Санамбе, входя в полупрозрачную сферу ее апартаментов на сто тридцатом этаже.

- Ой, привет, Сан! Ты застал меня в творческом процессе! Я делаю интересный заказ, - сказала она. Ее пальцы порхали как бабочки над сенсорами, а к голове были подключены датчики. Такие датчики часто использовали – компьютер полноценнее считывал информацию с мозга человека. Санамбе не любил применять эти датчики и считал, что прекрасно обходится и без них.

- Хочешь, я тебе покажу свои новые работы? У меня через месяц выставка в Канихем Плазе и я отбираю лучшие эскизы. Кстати, я слышала у тебя тоже выставка через неделю? – спросила Налайя.

- Да. Давно не показывал людям, накопилось много работ. Хочу узнать оценку зрителей, - ответил Санамбе.

- Оценки будут, как всегда, максимально высокие, - с улыбкой сказала девушка и встала с кресла.

Она была яркой миниатюрной брюнеткой с аккуратной фигуркой. Одета сейчас она была в простое, но изящное платье из растительных волокон – такие сейчас были модны среди бомонда. Дома она всегда ходила босиком, чтобы, как она говорила, черпать энергию. Санамбе уже привык к этому и не удивлялся.

- Смотри, это гостиная мистера Джанколма! – она показала рукой на большое бумажное полотно на стене. - Ты должен знать его, он занимается аккумулятивными станциями.

- Вроде знакомое имя, - пожал плечами художник. Его гораздо больше интересовал эскиз на стене, чем личность мистера Джанколма. Он всегда считал Налайю талантливой, и каждый раз искренне удивлялся ее работам.

- Это экстерьер и интерьер дома супругов Перкинсонов. Я, как ты знаешь, экстерьерами не занимаюсь, но иногда все-таки берусь.

Санамбе остановился перед фотографией здания и его комнат. Это и правда было необыкновенно и красиво. Она умела создать изюминку. Сам дом был совершенно необычным, но при этом практичным и уютным. Но больше всего воображение поражали комнаты, точнее пол. Подо всем домом был бассейн с водорослями, рыбками и дном, декорированным камнями. Пол в каждой комнате был прозрачный, и под ним была видна подсвечивающаяся вода. Также в каждой комнате был небольшой вход в бассейн и при желании, можно было, нырнув в одной комнате, вынырнуть в другой. Для жаркого климата это было очень приятным дизайнерским решением. Санамбе это показалось очень оригинальным.

- Ну, вот такие работы, такие идеи. Что скажешь? Ты, в общем-то, первый кто увидел, - спросила Налайя, когда они сели в удобные кресла с видом на город со сто тридцатого этажа.

- Ты… как всегда на пике мастерства и человеческих возможностей. Мне каждый раз кажется, что это твой потолок, но в следующий раз ты меня удивляешь еще больше, - сказал Санамбе без малейшей лести. Он взял из винтажного ведра со льдом желтоватую бутылку ананасного «Гальяно».

- Ты знаешь, для меня твое мнение очень много значит. Я, именно поэтому, стараюсь позвать тебя всегда первым, - сказала растрогавшаяся Налайя. – Спасибо за эти слова.

Относился ли он к Налайе, как к красивой и желанной женщине? Хотел ли он с ней отношений? Да, безусловно! Она была интересна для него и как личность и как творец и как женщина. Но больше всего Санамбе нравилось то, что в ней уживались две противоположные натуры. С одной стороны это современный легкий образ дитя цивилизации – она общалась со многими людьми ради дружбы и ради пользы, следила за модой в одежде и в диетах, носила стильную стрижку, занималась электрофитнесом и флексармом, а также использовала распространенные среди современных кокеток движения. Но в тоже время, по соседству с этим, в ней уживалась какая-то очаровательная дикость первобытной женщины, это выражалось в чем-то неуловимом, в этих босых ногах, через которые она контактировала со вселенной, периодические минутные желания жить не по законам общества или абсолютное поклонение природе.

Но она была той женщиной, которой он не смел открыться. Это было не похоже на него, он и правда слишком боялся разрушить то небольшое, что появилось между ними, и тянул время.

Санамбе думал о ней, смотря на город с высоты полета своего флаера. Ему стало почему-то немного грустно, и он отвлекся тем, что с любопытством рассматривал свой «Кадиллак» - они одними из первых стали производить летающие машины. Это уже потом их догнали и знаменитый «Мерседес» и «Вокобан», появившийся после слияния «БМВ» и «Тойота». Подумать только, а ведь каких-нибудь еще сто пятьдесят лет назад все эти фирмы делали машины, которые могли только ездить по земле. Конечно, двухмерное пространство неизбежно уступило место трехмерному.

Оказавшись в родных стенах, он лег на диван, который включил режим прохлады и, положив руки за голову задумался. Странно, но он давно чувствовал в душе некоторый дискомфорт. Этот дискомфорт вызывало его творчество, и он понимал, что конкретно его в нем не устраивало. Это ощущение не покидало его уже года два, но раньше оно было совсем слабым и со временем становилось сильнее.

Он был известным в городе художником, его работы продавались за большие деньги, он устраивал выставки в самых роскошных залах и на них приходил весь бомонд столицы. Что же его не устраивало? Что так постоянно его угнетало?

Санамбе встал и подошел к окну. Город, простиравшийся до горизонта, блестел на солнце бесчисленными стеклами. Хаотично торчали высоко вытянувшиеся стрежни небоскребов. В другое время, этот урбанистический вид, навеял бы ему сюжет для нового полотна, но сейчас его мысли были заняты другим. Он стоял и прислушивался к себе. Прислушивался к странному ощущению неудовлетворенности, появившемуся после написания вчерашней картины. Такое ощущение появлялось теперь всякий раз после завершения очередной работы.

Он подошел к свежей картине и, подняв, стал ее рассматривать. Испуганные лица, хаос и паника, охваченные пожаром здания и колонны, римские солдаты, спасающие горожан – все было так, как в его воображении, когда он заносил данные в компьютер. Так, но все же не так! Ведь если честно, это была не его работа. Компьютер, а не он, наносил краски на холст, создавая перед этим нужный колер, компьютер, а не он, рисовал контуры предметов и выражения лиц! А мог ли он, известный художник Санамбе Бо, нарисовать что-нибудь сам? Мог ли он взять кисть, как делали это раньше художники во всем мире и, смешав краски, нарисовать если не такую, то хоть какую-нибудь картину? Не забыл ли он, как это делать? Умел ли он вообще когда-нибудь это делать?

Поставив картину на пол, Санамбе, нахмурившись, сел на край дивана.

- Выключить режим охлаждения? – спросил женский голос умного дома.

А кто-нибудь умел делать то, что делал? Умела ли создавать дизайнерские композиции Налайя? Умел ли сочинять музыку Ринекка? Был ли дар сочинять стихи у Хэлмона? Мог кто-нибудь из них творить без этих вездесущих программ?!

- Выключить режим охлаждения? – не вовремя повторил голос.

Санамбе вскочил и крикнул вглубь комнаты:

- Ты, чертово железо! Ты можешь поменьше вмешиваться в нашу жизнь?! Ты заняло все! Ничего не осталось, где тебя нет!

- Команда не опознана, - спокойно ответил голос. – Повторите команду.

Санамбе схватил с пола картину и со всей силы сломал ее об колено. Куски рамы разлетелись по комнате, а часть подрамника повисла на холсте, как кость в открытом переломе.

- Нет! Это не мое - это твое творение! На, забирай! Я сам! Сам нарисую, и это будет настоящий шедевр!

И тут он понял, что все его картины, которые он рисовал годами, никуда не годятся! Через неделю должна открыться его выставка, и уже разосланы приглашения и идет реклама, а ни одной настоящей картины нет, одни компьютерные распечатки!

- И плевать, я выведу искусство из запоя! Выведу его из тупика! Я выкину к чертям все картины и нарисую одну! Одну, но которая будет настоящая! Которая будет творением рук человеческих! И люди меня поймут! Нет, они не скажут – Санамбе, мы заплатили большие деньги за выставку, а тут только одна картина. Нет, он поблагодарят, на них снизойдет озарение, как и на меня!

Он подбежал к огромному шкафу, в котором держал все старье. Нырнув туда, он долго что-то искал, выкидывая на пол вещи, и наконец, нашел среди старого хлама набор масляных красок и кисти с палитрой. Немедленно достав новый грунтованный холст на подрамнике, он сел среди беспорядка на табурет и стал жадно рисовать. Прошел час, потом второй. Санамбе рисовал, ни на что не реагируя. Он не хотел обедать и не отвечал на вызовы видеофона. Он периодически касался палитры и размашистыми движениями наносил краски на холст и не заметил, как за окном стало вечереть. Даже когда надоедливый голос спросил включить ли свет, никак не отреагировал и на это. Лишь когда стало совсем темно, он нетерпеливо гаркнул, и то лишь потому, что просто уже не было видно.

Не отрываясь ни на секунду, он выливал свое вдохновение на полотно и наслаждался своими новыми чувствами. Он впервые почувствовал, что творит именно он. Что картина, на все сто процентов, будет настоящим творением человеческих рук, а не очередной штамповкой компьютера с минимальным участием человека.

Ночь засверкала тысячами разноцветных огоньков, которые разбегались до самого горизонта. Многочисленные окна и вывески постепенно заполонили все видимое пространство в ночи, и в одном из этих окон человек создавал шедевр. И даже когда ночь, поцарствовав положенное ей время, медленно пошла дальше на запад, унося за собой свое платье из темноты, Санамбе все еще рисовал.

И вот, наконец, обессилев, художник встал с табурета и, потянувшись, зевнул. Размяв ноги и руки, он поднял свою картину и, улыбнувшись, бережно поставил ее к стене. Потом, подойдя к кровати, рухнул, сразу забывшись сном.

Санамбе проснулся во второй половине дня в отличном настроении. Выпив чашечку нового разрекламированного напитка «Романтикофе» он окончательно взбодрился и, подойдя к своей картине, поставил ее на табурет на уровне глаз, прислонив к стене. Расположившись на диване напротив своего шедевра, он рассматривал и наслаждался им. Картина была импульсивна и взрывала эмоции. Она была совсем не похожа на прежние его работы. Он сейчас чувствовал себя будто выздоровевшим или очнувшимся.

Войдя в небольшую комнату, отведенную под хранение своих работ, он встал посередине и упер руки в бока. Здесь висели на стенах и лежали на полу его картины готовые и зарегистрированные для экспозиции. Она будет всего через несколько дней, и их пора уже было перевозить в выставочный зал.

Он, постояв немного и оглядевшись, схватил первую попавшуюся картину и также как и вчера, сломал ее об колено. Эта участь постигла в течение получаса все несколько десятков произведений. Где-то в глубине его души кричал современный творец-коммерсант: Что ты делаешь?! Ты сорвал выставку, ты разрушаешь свою жизнь! Но Санамбе жестко давил этого кричащего человечка, он даже и не думал прислушиваться к нему. Ведь именно этот коммерческий художник усыпил его много лет назад, и теперь пришло время отомстить и все исправить.

Вынеся из кладовки ворох обломков и бросив их рядом с дверью, Санамбе сказал вслух:

- Соедини меня с мистером Лайкоттом.

- Соединение с мистером Лайкоттом активно, можете говорить, - послушно ответила исполнительная электронная начинка его дома.

- Здравствуй, Кёрмин! – крикнул радостно Санамбе.

- Привет, Сан, как дела? Что-то случилось? – ответил мистер Лайкотт.

Любой начинающий художник в этом городе, да пожалуй, и далеко за пределами этого города, должен был быть обязательно знаком с Кёрмином Лайкоттом. Именно этот человек открывал двери для перспективных художников в мир больших выставок, славы, признания и денег. Если начинающему, пусть даже и одаренному творцу, не удавалось каким-нибудь образом познакомиться с мистером Лайкоттом, то он, скорее всего, так и оставался на уровне районной известности. Им бы никогда не заинтересовался настоящий зритель, не обратили бы внимание критики и пресса. А через другую дверь, минуя знакомство с мистером Лайкоттом, художник никогда не попал бы на светские вечеринки и в изысканные электронные журналы об искусстве. Отрицательная же рецензия мистера Лайкотта могла навсегда поставить крест на художнике, каким бы талантливым тот не был.

Что касается Санамбе, то он был знаком с Кёрмином уже много лет, и они были если не друзьями, то очень хорошими знакомыми. Это приносило взаимную выгоду – Санамбе без труда получал самые престижные выставочные площадки и его картины были предметом постоянного обсуждения в разных изданиях, Кёрмин же получал очень неплохой процент от его выставок.

- У меня потрясающие новости, Кёрмин! Мне кажется, я свершил что-то такое, до чего еще позавчера даже додуматься не мог! – счастливым голосом заявил художник.

- Да ты что? Написал какой-то новый шедевр? – спросил мистер Лайкотт, не переняв будоражащую энергетику от собеседника.

- И, да, и нет! Во всяком случае, не в привычном понимании! Мне кажется, я свершил революцию! Я проснулся от бездушных пут компьютера!

- Сан, поменьше лозунгов. Объясни спокойнее, что произошло, - немного насторожился Кёрмин.

- Ты же знаешь, что все современные творения уже давно творения не столько человека, сколько компьютера?

- Ну, я с тобой все-таки не соглашусь. Вопрос спорный. Ладно, и что?

- Меня уже давно это угнетало. Я все никак не мог понять, что же меня не устраивает в моих работах, чего не хватает. Ведь ни я, ни кто-то другой, с рождения не творили сами от начала до конца. В нашем современном мире мы привыкли рисовать, ваять, сочинять именно так – с помощью машин и никогда не задумывались о том, что когда-то машин не было и все настоящие творцы делали свои произведения своими руками. Мы разучились работать кистью и карандашом, разучились работать резцом. Наше поколение этого вообще никогда не умело! – объяснял Санамбе.

- И ты решил, я так понимаю, задвинуть подальше компьютер и нарисовать сам от начала до конца? И даже кисти с красками нашел? – по тону Кёрмина было видно, что он не разделяет восторг художника.

- Именно так, мой дорогой! Именно так! Я написал свою картину! И буду впредь писать только сам!

Собеседник на несколько секунд замолчал.

- Может я, Сан, смотрю на искусство не через призму таланта, а скорее через практичность, поэтому несколько насторожен твоим открытием. Позволишь ли ты мне перед экспозицией взглянуть на твою картину?

- Думаю, нет, Кёрмин. Я хочу сделать сюрприз! Хочу, чтобы ты вместе с остальными разделил эти новые ощущения!

- Боюсь задать вопрос – с остальными картинами, которые зарегистрированы для экспозиции, ты ничего, надеюсь, не сделал?

- Сделал! Я отправил их все на помойку! – с гордостью сказал Санамбе.

- Ты с ума сошел! Ты ставишь и себя и меня под удар! – уже по-настоящему взволнованным голосом воскликнул Кёрмин.

- Можешь не переживать по этому поводу, одной этой картины хватит, чтобы взорвать интерес публики и вывести его на новый уровень! Что могли мои компьютерные штамповки? Разве могли они вызвать реальные чувства у людей? – ликуя, спросил художник.

- Я очень на это надеюсь. Ты мне просто не оставил выбора надеется на что-то другое. Это очень рискованный шаг. Сан, не подведи нас, - почти умоляющим тоном произнес напоследок Кёрмин.

* * *

Температура, созданная атмосферными имитаторами, а самое главное влажность, что так важно для картин, была теперь в норме. Санамбе нервно расхаживал по пустому залу на двадцать пятом этаже Эвенгард Билдинг Холл. Выставка должна была открыться через десять минут.

Временами он останавливался и смотрел на голые стены, а потом переводил взгляд на единственную картину, гордо висевшую в одиночестве. И в который раз, он, пытаясь быть объективным, прокручивал в голове свою новую позицию в искусстве – правильным ли путем он пошел? Не идиотский ли поступок он совершил - находясь на вершине славы и популярности взял и все поменял? Поймут ли его?

В такие моменты из глубин снова раздавался голос маленького корыстного человечка: Что ты делаешь, очнись пока еще не поздно! Но, как и раньше, Санамбе забивал его обратно, пытаясь не обращать внимания на его истеричные крики.

Наконец он услышал звук открываемых дверей и людские голоса. Его сердце забилось, как у школьника на экзамене.

В прохладный тихий зал вошел Кёрмин, ведя за собой группу журналистов и художественных критиков. Санамбе, поймав на себе взгляд известного организатора выставок, едва заметно кивнул ему, на что Кёрмин ответил и, обернувшись к группе людей, пригласил подойти их к картине.

Они молча, минут десять, стояли перед картиной. Иногда она на мгновение освещалась очередной вспышкой фотокапчера какого-нибудь журналиста, чтобы завтра появится в новом издании освещающим искусство. Но что будет там написано о его картине, Санамбе не мог предугадать по реакции этих людей. Наконец Кёрмин повернулся к одиноко стоящему в отдалении автору. Вслед за ним повернулись и все остальные. Художник хотел прочитать по их лицам впечатление от своего произведения, но выражение их лиц было настолько многообразным, что он не смог этого сделать.

- Мистер Бо, мы все ждем комментариев к вашей картине. Я вкратце рассказал историю ее создания, чем вызвал немалый интерес специалистов, но все ждут рассказа из уст первоисточника! – сказал Кёрмин и в его голосе были ноты, которые вселили надежду в Санамбе. Ему показалось, что картина произвела именно тот эффект на который он рассчитывал. Конечно, бурной реакции журналистов и критиков нельзя было ожидать сразу – нужно некоторое время, чтобы они переварили увиденное.

- В моей душе долгое время царило неудовлетворение моим творчеством. Я писал все лучше и лучше, а удовлетворения от своих произведений не испытывал. Совсем недавно я пришел, наконец, к выводу, простому очевидному выводу – нам мешают компьютеры! Наша жизнь слишком во многом находится под контролем электроники! Я, конечно, не против вмешательства ее в нашу жизнь – в приготовлении еды, в уборке квартиры, в закупке и доставке продуктов и во многом другом, она просто необходима. Современные достижения человечества должны облегчать жизнь – это бесспорно, но творить и создавать за нас не надо! Этим должен заниматься только человек!

Я на днях был у своей знакомой – дизайнера интерьеров. Она, также как и я, полагается в своей работе на компьютер. А ведь она талантлива и могла бы сама создавать свои невероятные проекты! Так почему же мы должны доверять создание своих шедевров программам?

Отныне я ярый противник компьютеризации в искусстве! В любом – будь то скульптура, живопись или музыка. Я попытаюсь донести свою идею до масс, я буду пропагандировать ее! Это будет непросто и не один год уйдет на то, чтобы вернуть людей к тому, что они когда-то умели делать. Но это не важно!

Главное понять и дальше это пойдет как лавина, просто кто-то должен дать толчок! И все творцы смогут сочинять, писать и музицировать без посредничества программ. Пусть первым сумел нарисовать свою картину я, потом все последуют моему примеру, и мы будем это делать не хуже компьютеров!

В зале стало тихо. Толпа молча смотрела на Санамбе, а он пытался разглядеть в их глазах признаки прозрения.

- Так ты не умеешь рисовать! – вдруг после паузы сказал Кёрмин. – Что ты нам решил показать? Что это за творение? Это мазня ребенка! Ты решил нарисовать лучше, чем компьютер? Ты пойми Санамбе, компьютеры в искусстве пришли на помощь людям так же, как и в других областях, где без них уже было не обойтись. Люди в искусстве достигли потолка и уперлись в него. Они уже не могли сотворить что-то лучше, чем раньше. Компьютеры дали новый виток человеческому искусству, вывели его на новый уровень, которого без них сами бы люди не достигли.

Если бы ты здесь выставил свою собственную картину равную произведению компьютера, тогда бы мы удивились. Но человеку не нарисовать, как компьютеру! В живописи, компьютеры лучше людей подбирают цвета, делают градиенты и составляют композиции. Насколько лучше людей они рисуют, настолько же лучше они сочиняют и музыку. Представь, что было, если бы великий Ринекка писал свои симфонии сам! Это были бы не симфонии, а какофонии! - в толпе засмеялись, оценив шутку.

- Это полный провал выставки, - донеслось из толпы. Журналисты подняли свои фотокапчеры и беззвучно засняли одиноко стоящего художника на фоне голых стен.

- То есть ты хочешь сказать, что современные композиторы, скульпторы, писатели и художники совершенно бездарны? – возмущенно спросил Санамбе.

- Ну, почему, заложить соответствующие пропорции в компьютер тоже искусство, - возразил Кёрмин.

- И вы сделали из меня известного художника, жали мне руку и давали лестные отзывы о моих выставках, прекрасно понимая, что я всего лишь умею чуть лучше других нажимать кнопки?

- Должен же быть кто-то художником. Почему бы, например, не ты? – пожав плечами, сказал Кёрмин и пошел к дверям. Следом за ним вышла и вся толпа критиков и журналистов.

- Почему бы, например, не я? – повторил вслух Санамбе, оставшись один. – Почему бы, например, не я?

А ведь Кёрмин прав! На что я обижаюсь? Я и правда, не могу рисовать как компьютер! Что я выставил на своей выставке – картину, которая уступает произведению даже самой старой, уже давно не использующейся программы? Кого я хотел удивить?

Я поражен лишь открытием ситуации для себя, но они-то понимали эту ситуацию всегда! А своим искусством мне их поразить не удалось! Им не важно, что моя картина настоящая, рожденная человеческими чувствами, а не созданная алгоритмом! Им не важно, что она пишется душой, а это и есть настоящее искусство! Им важна гармония композиции и качество переходов цвета, а не то, что картина выражает переживания и эмоции!

Современная живопись, литература и музыка как еда – сублимированная, сдобренная вкусовыми добавками и спрессованная в брикетик. А я поставщик такой еды, оператор машины, которая выдает вкусный бездушный продукт! И правда, почему бы, например, не я?

Его потрясла чудовищная ясность того, что деятельность всей его жизни или, по крайней мере, многих лет, которую он воспринимал так серьезно, была дешевым суррогатом, который не имел отношения к слову «искусство», точно также как и к слову «творить».

Внутри стало пусто, как и в этом голом зале. И дело было не в тщеславии, которое, несомненно, тоже было ущемлено. Дело было в непонимании - для чего все это было нужно и как теперь жить дальше.

Прекрасная идея последних дней, которая успела захватить всего его целиком, теперь показалась ему ребячеством. Он показался себе революционером с флагом и в шортиках. Хватило пары слов Кёрмина, чтобы от его восстания против современных устоев общества не осталось и следа. От компьютерного искусства, он, к сожалению, прозрел, но своего не потянул. Кто он теперь такой? Что теперь у него осталось?

Он жалел, что ему несколько дней назад пришла в голову эта проклятая мысль, и он знал, что вернуться в то «спящее» состояние уже не сможет. Когда он представлял Налайю, Хэлмона, Ринекку, Жана Лувуазье – всех тех, кого он знал из деятелей современного искусства, все они теперь представлялись ему зомби. И он очень жалел, что вдруг проснулся и выпал из их числа. Выпал и оказался один на пустыре, не признавая того, чем занимался, но и не умея делать это по-новому.

Крик отчаяния отразился от голых стен зала Эвенгард Билдинг Холла и Санамбе бросился к балкону. Распахнув двери, он услышал голос, похожий на голос, живший в его доме:

- Вы нарушаете температурный режим необходимый для сохранения картин.

- Пошла ты к черту! Здесь нет картин! – крикнул Санамбе и ни секунды не думая, перепрыгнул через парапет двадцать пятого этажа.

Он летел вниз и, наслаждаясь свободой, жалел, что это всего лишь двадцать пятый этаж. Он смеялся и в его смехе, помимо отчаяния, был протест тому миру, который жрал суррогат. Дома, улицы и небоскребы слились в одно большое пятно, и он закрыл глаза.

Перед его внутренним взором проносились образы жизнерадостной Налайи, которая, с мудрой улыбкой первобытной женщины, заносит в компьютер установки для очередного дизайна гостиной, Хэлмона, который делает поиск рифмованных слов по базе данных для своего нового стихотворения, Ринекки, выбирающего звук, который лучше выразит настроение Нерона в будущей симфонии и, конечно же, Кёрмина, оценивающего очередную работу на процентное содержание нежелательной человечности. Нет! Все это без него! Он больше не разносчик дешевой пиццы! И это… это была его, пусть не самая удачная, зато самая правдивая выставка…

Июль 2011 г.

Дата добавления: 2015-10-28