Глава двадцать шестая. Уже многие годы никто не спал рядом с ней в постели

Уже многие годы никто не спал рядом с ней в постели. Матрас прогибался под весом Карлоса. Каждые полчаса примерно он переворачивался на другой бок, срывая ее с самого краешка сна. К четырем утра текила из ее организма выветрилась, оставив на подмену себе чудовищное похмелье. Глория перешла в свой номер, полежала в постели, наблюдая, как утренний свет ползет по трещинам штукатурки. В четверть седьмого она проглотила всухую три таблетки аспирина.

К семи тридцати, уже умытая, причесанная и одетая, она спустилась вниз, на поиски кофе. За стойкой портье никого не было, на грязной стеклянной двери висела с внутренней ее стороны табличка, уверявшая: СКОРО ВЕРНУСЬ.

Глория перешла парковку, впервые рассмотрела по-настоящему впадину, посреди которой стоял мотель. Огромные кактусы карнегии возвышались над ней группками, точно отдельные семейства, матери которых прикрывали своими телами невысокий еще молодняк, украсивший себя лиловатыми цветами. Один из кактусов – дядюшка-о-котором-у-нас-не-принято-говорить – ухитрился вырасти горизонтально, и эта эксцентричность дорого ему обошлась: он надломился под собственным весом. Стоявшие за ним вертикально растения говорили молодежи: «Видите, что с вами будет, если и вы так себя поведете?»

Никаких указателей на шоссе не наблюдалось, равно как и знаков ограничения скорости, полос движения, предупреждений о близости поворота. Шоссе проложили по земле и забыли о нем; только следы «доджа» и выделялись в его пыли. По обеим сторонам шоссе тянулись глубокие сухие канавы, патрулируемые нервными ящерками. Если бы Глория уклонилась ночью хотя бы на фут в сторону им обоим пришел бы каюк. Она мысленно поблагодарила неведомого ей святого, оберегающего водителей от аварий.

В середине шоссе опустилась на какую-то иссохшую труху птица с червяком в клюве.

Нет. Со змеей. С крошечной, неподвижной змейкой. Уже мертвой, а ведь не было еще и восьми часов.

Портье так и не появился. Глория, хрустя гравием, подошла к «доджу» и принялась стряхивать в ладонь иней, покрывший ветровое стекло. Толку от этого занятия было, вообще говоря, мало, однако оно ее успокаивало, вот Глория и предавалась ему, обдумывая предстоящий день.

Ей хотелось позвонить Барб Оберли, однако ее сотовый никаких сигналов здесь не принимал. Нужно будет попробовать попозже позвонить с телефона Карлоса.

И что она скажет подруге?

«Угадай, что я делала ночью».

Барб, надо полагать, поймет все по ее голосу. И скажет: «Ну слава богу, я уж начала бояться, что тебя пополам разорвет». Что же, кое-какие научные обоснования эта боязнь имела. Разве у женщин их возраста машина секса не должна работать на полную катушку? В ответ Глория погадает вслух, не измотала ли она своего мужчину.

А Барб скажет: «Надеюсь, что нет; пусть он набирается сил для следующего раунда».

Глория улыбнулась. Интересно, подумала она, на что похож супружеский секс – после десяти лет брака, или пятнадцати, или сорока? (Реджи тут в счет не идет.) Повезло ли Барб больше, чем другим? Или ей уже стало скучно? И то и другое сразу представлялось невозможным, однако именно такое впечатление у Глории и сложилось. Временами она слушала Барб, и ей казалось, что та говорит скорее о сыне, чем о муже.

«Он вечно забывал опускать крышку унитаза, пришлось преподать ему несколько уроков».

Впрочем, Глория способна была представить себе бесчисленное множество уроков, которые и Кении мог преподать своей жене. Скажем, неприязнь, которую Барб испытывала к наркотикам, развеялась как дым, едва он уговорил ее попробовать марихуану высокого качества. Как-то раз, зайдя в кабинет Кении за ножницами, Глория обнаружила там фантастическую коллекцию трубок.

На самом деле Оберли преподавали уроки друг дружке. Такова участь большинства супружеских пар: взаимное одомашнивание.

Ее влечение к Карлу было иным. Она инстинктивно понимала, что их союз был бы более уважительным, более сдержанным, более взрослым.

«Ага, куда более взрослым, – сказала бы Барб. – Он же на двадцать лет старше тебя».

Интересно, что она скажет теперь? Когда вкус Карлоса еще сохраняется во рту Глории?

«Полистай доктора Фрейда. А еще лучше – заведи сама на себя историю болезни».

Глория усмехнулась.

Надо бы запомнить этот разговор как можно точнее.

Вернувшись в свой номер, она вытащила из рюкзака «поляроид». Сфотографировала на пробу вид из окна: щелчок, вспышка, жужжание – и вот он, снимок. Отлично.

Когда она вошла, Карлос даже не пошевелился. Лежал на животе – шея вывернута, прикованная к шезлонгу рука свисает с края кровати, сам шезлонг наполовину улез под нее. Лицо слегка смято, губы сложены, как у рыбы, правая щека как будто припухла. По-юношески гладкое тело. Глория взяла его в рамку, спустила затвор.

Карлос так и не шелохнулся. Ну и соня. Неудивительно, что он спокойно проспал всю ночь, в отличие от нее, только и знавшей, что дергаться. Принцесса на горошине. Жаль, что она не умеет расслабляться, как он.

Нет, вы только посмотрите на него.

Большая часть лица Карлоса в кадр уместилась, однако снимок получился не очень четким. Глория сунула его в задний карман брюк, сделала новый. Этот оказался получше.

Пока она готовилась снять его еще раз, Карлос начал просыпаться:

– Ннннннн.

– С добрым утром.

– Нет-нет-нет… – Он сел, протянул к ней руки. Вернее – это она так подумала. Потянулся он к фотоаппарату: отобрал его и опустил на пол. – Спать, – сказал он.

– Еще только разок, – сказала Глория. – Ты хорошо смотришься в этом свете.

– А сколько времени? – спросил Карлос. Он взял ее за руку, посмотрел на часы: – Охххх…

– Я-то спала не так сладко, как ты, – сказала она.

Карлос похлопал ладонью по кровати:

– Добери сейчас.

– Мне и без того хорошо. Да и ехать нам уже скоро. Вот я и решила: займусь художественным творчеством.

– Слишком рано еще, – сказал он. – Ложись.

– Я уже оделась.

– Так разденься, – Он ухватил ее за ногу, потянул к себе.

– Можно я тебя еще раз сниму?

– Нет, – ответил он. – Не хочу.

– Почему?

– Не люблю сниматься.

– Да брось ты…

Глория опустилась, чтобы взять фотоаппарат, на колени, но Карлос поймал ее запястье.

– Никаких снимков, – сказал он.

Она, помедлив немного, кивнула, Карлос отпустил ее руку. Она подняла фотоаппарат с пола.

– Глория.

– Я его выключить хочу.

Он проследил за тем, как она это делает, затем вылез из постели, подошел к груде своей одежды и начал, повернувшись лицом к стене, одеваться. Конечности его выглядели костлявыми, жесткими. Когда он зевал, из-под кожи выпирали ребра.

– Холодно, – пробормотал он, влезая в джинсы.

Шезлонг при каждом его движении погромыхивал.

Карлос поднял над головой рубашку, но тут же сообразил, что надеть ее не сможет.

– Пора бы уже избавиться от этой херовины, – сказал он.

– Да, – согласилась Глория, глядя на красные пятна, оставленные пальцами Карлоса на ее запястьях.

– Я проголодался. – И следом: – Ты ведь сфотографировала меня.

– Нет, ты же не велел.

– Я о первом снимке говорю. Сделанном, пока я спал. Он-то меня и разбудил.

– Я не хотела этого.

– Отдай его мне.

– Зачем?

– Я же тебе сказал, не люблю сниматься.

– Ты на нем красивый.

– Дело не в этом. – Он облизал губы. И тоном более мягким: – Я вовсе не хотел набрасываться на тебя. Понимаешь, у меня к этому особое отношение. Я стесняюсь фотографироваться. Это связано… с моим пьянством. С представлениями о себе. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

Глория кивнула. Что он имеет в виду, она не понимала решительно.

Карлос подступил к ней, сжал свободной рукой ее плечо, попросил:

– Извини. Мне следовало сказать тебе «с добрым утром».

Он склонился, чтобы поцеловать ее запястье.

– С добрым утром, – повторила она, глядя на его макушку.

– Пожалуйста, отдай мне снимок, ладно? Мне от этого легче станет.

Она залезла в задний карман, достала одну фотографию из двух. Карлос вгляделся в нее.

– Красивая, – сказал он. – Спасибо. – И поцеловал Глорию в лоб: – Ты так хорошо все понимаешь.

Он снова пересек комнату, взялся за носки.

– Так какой у нас план? – спросил он.

Глория не ответила, она думала.

У тебя похмелье, ты раздражена. И потом, тебе тоже не понравилось бы, если б тебя так вот разбудили.

– Извини меня, – сказала она.

– За что?

– За то, что фотографировала тебя.

– Фото… Забудь. Я наконец проснулся и готов в дорогу. У тебя ведь есть какой-то план для нас, верно? Ты говорила об этом ночью.

– Да, – ответила она. И сжала пальцами фотоаппарат. – Ты прав. Пора в дорогу.

ОНИ ПОЕХАЛИ НА СЕВЕР, В ХОАКУЛ, и вскоре увидели череду приземистых архитектурных банальностей, третьей из которых была клиника. Карлос указал Глории на хозяйственный магазин.

– Там, наверное, с меня смогут снять эту дрянь, – сказал он. – Высади меня здесь, а потом я приду к тебе в больницу.

– А ты не хочешь пойти туда со мной?

– Кто знает, сколько времени это займет, – ответил он, вытаскивая из своего рюкзака чистую рубашку поло. – Так мы управимся быстрее.

Он поцеловал ей руку.

– Как только закончу, приду.

– Хорошо.

– И прости меня за недавнее. Я, пока не поем, могу вести себя как черт знает какая свинья. Остановимся где-нибудь, как только сможем?

Она кивнула:

– И ты меня прости.

– У тебя впереди большая карьера.

– Карьера?

– Будильника. Ты берешь фотоаппарат, дожидаешься нужного момента – эй…

Глория, смеясь, вытолкала Карлоса из машины и поехала дальше, поглядывая в зеркальце заднего вида на него, шагавшего по пояс голым к магазину. Тело его поблескивало под солнцем.

В клинике на сей раз было тихо: ничто не мешало пересечь приемную, сесть и даже почитать в состоянии относительного покоя. Детишки лежали на коленях матерей, дремля либо поскуливая от боли в воспаленном ухе или горле. Одетый в залоснившийся черный костюм мужчина с зеленоватым лицом сидел, согнувшись вдвое. Увидела Глория и знакомого ей бродягу: он спал, обвив телом большой цветочный горшок и подрагивая во сне.

Медицинской сестры нигде видно не было. Глория спросила у багроволицей женщины, здесь ли доктор.

– У нас очередь, – ответила женщина. – За мной будешь.

Глория выбрала себе место, села, взяла со столика потрепанную газету. Передовица кишела цифрами и загадочными символами – речь в ней шла о содержании аммиака в генетически модифицированных зерновых культурах. Статья утверждала, что цифры эти чрезвычайно важны. Издавало газету общество коннозаводчиков. Глория вернула ее на столик.

Из глубины клиники появился старик, ковылявший, опираясь на толстую, отшлифованную песком палку. В поднятой вверх руке старика болтался пакетик с белыми таблетками.

– Теперь подлечимся! – объявил он.

Женщина, державшая на коленях раскрасневшегося от жара мальчика, сказала:

– Рада за тебя. А доктор-то где?

Старик пожал плечами:

– Там нету.

Все, кто сидел в приемной, сердито заболботали. Багроволицая гневно вскочила с места и ушла в заднюю дверь, а вернувшись через пару секунд, пожаловалась:

– Кабинет доктора заперт.

Похоже, сидевшие в приемной люди слышали эту фразу и раньше – не один раз. Все они встали, сунули под мышки то, что читали или вязали, растолкали задремавших детей: поднимайся, пойдем, надо чего-нибудь съесть, да, потом вернемся сюда, и не спорь со мной.

Кто-то из самых малых детей заревел.

Зеленолицый остался сидеть, согнувшись.

Багроволицая сказала Глории:

– Очередь сохраняется. Даже и не думай пролезть первой.

И удалилась, опять-таки гневно.

Похоже, порядок все они знают, подумала Глория. Может, и ей тоже стоит пойти поискать чашку кофе? И голова ее строго ответила: еще как стоит-то.

Выйдя из клиники, она увидела справа от себя грунтовую парковку. Влево уходило пустое поле. На дальнем его конце торчал тыл хозяйственного магазина – высокий, открытый с трех сторон навес для лесоматериалов. Там мужчины, орудуя топорами, ножовками и одной-единственной радиальной пилой, резали деревянные брусья на куски равной длины и сооружали из одних ступенчатые пирамиды, а другие укладывали на низкий грузовой прицеп.

Неожиданно все они, словно услышав флейту Крысолова, побросали инструменты и ушли под навес.

Заинтересованная их поведением Глория пошла налево, к бетонному пандусу, надеясь получить, забравшись на него, лучший обзор поля. И, повернув за угол, к задней стене клиники, услышала отрывистый кашель.

Кашляла женщина-врач, которую Глория видела в прошлый раз, – худенькая азиатка. Она сидела на корточках, прислонившись спиной к стене, и досасывала сигарету, уже обратившуюся в длинный столбик пепла. Локтем свободной руки доктор удерживала открытой заднюю дверь клиники. Кашлянув еще раз, она повернулась к Глории.

– Черт! – сказала доктор, поднимаясь на ноги.

Локоть ее соскользнул с двери, и та захлопнулась.

– Мерзавка, – сказала ей доктор. А затем Глории, по-испански: – Я вас что-то раньше не видела.

– Я говорю по-английски.

Глаза доктора расширились:

– Правда?

– С малых лет, – подтвердила Глория.

– Вот спасибо. – Доктор прижала руку с сигаретой ко лбу, походя на дымящегося единорога. Седины в ее волосах стало больше, чем было летом. – Вы не представляете, как приятно это звучит. Мне временами кажется, что я забываю английский язык. Правда, когда не удается придумать, как сказать что-то по-испански, все равно приходится переходить на него.

Она быстро окинула Глорию взглядом:

– Так вы говорите по-английски…

Глория улыбнулась:

– Вам следует почаще звонить домой.

– Когда? Я с утра до вечера здесь торчу. Шесть часов на сон и несколько минут на переодевание. – Доктор фыркнула. – Ладно, забудьте. Когда закончится мой срок здесь, я проведу с родными целых две недели. Хотя – нет, навряд ли. Никого я из них не увижу, потому что, как только вернусь, мне придется заканчивать ординатуру, а это наверняка потребует никак не меньших затрат времени. А потом получу настоящий докторский диплом и все начнется сначала, и времени на разговоры у меня опять не останется. Очень может быть, что сейчас происходит последний в моей жизни нормальный человеческий разговор.

– Я постараюсь, чтобы он получился приятным, – сказала Глория.

– Не напрягайтесь, запросы у меня самые скромные.

– Почему вы приехали сюда, если вам здесь так плохо?

Доктор затянулась и покашляла.

– Мне не было здесь так уж плохо. Только в последнее время стало. Я думала, что, поработав здесь, получу хорошую возможность карьерного роста, и потом, дело-то я тут делаю нужное, понимаете? Я знаю множество людей, которые поработали в этой программе и считают, что она дала им очень многое. Она и мне многое дает, но, знаете, я никак не могу отделаться от мысли: из всех мест на свете… У программы есть отделение в Кении, но одному только богу известно, попаду ли я туда хоть когда-нибудь. В колледже я учила испанский, и потому казалось – как бы это выразиться – логичным отправиться сюда. Однако работа здесь – это тихий ужас. У больницы нет никакого персонала, кроме меня и двух терапевтов, а те, как только я приехала, ополовинили, так сказать, свои часы приема, – сами понимаете, во что мне это обошлось. И денег у нее тоже нет. Люди приходят ко мне с серьезными заболеваниями, да еще и сильно запущенными, и почему-то думают, что я способна вылечить их не сходя с места. Я отправляю их в Техакес, там находится единственное на девять примерно световых лет в округе подобие настоящей больницы. Но многие просто отказываются уходить от меня, пока я не дам им чего-нибудь, каких-нибудь таблеток. – Она усмехнулась, отбросила окурок. – Вот я и лечу рак печени аспирином, господи боже ты мой…

Доктор подскочила к окурку, чтобы затоптать его.

– А где же ваша медицинская сестра? – спросила Глория.

– У меня уж три месяца как нет сестры.

– Когда я была здесь в последний раз, я ее видела.

– Лолу? Она уволилась и открыла собственное дело – исцеляет людей молитвой. Вы когда здесь были?

– Я…

– Лечились у нас?

– Да нет. – Теперь слова следовало подбирать с осторожностью. Тема деликатная, необходимо как-то расположить к себе доктора. – Я ведь тоже медицинская сестра и хорошо вас понимаю.

– Да? Медсестра с двумя языками? – Смех у доктора был совсем мужской. Она похлопала себя по карманам в поисках сигарет – не нашла. – А работа вам не нужна?

Глория улыбнулась:

– Может быть. На самом деле у меня есть к вам один чисто технический вопрос.

– Вообще-то, у меня нет времени. Пора идти дурачить пациентов. – Доктор посмотрела на часы, подергала заднюю дверь, та оказалась запертой. – А, дьявол.

– Много времени это не займет.

Доктор вздохнула:

– Ладно, пойдемте. Только держитесь вплотную ко мне.

Они обогнули здание клиники, чтобы войти в нее через парадную дверь. И едва оказались в вестибюле, как их окружили воинственно настроенные пациенты. Доктор, мягко растолкав их, направилась к задней двери, выкрикивая по-испански: «Встаньте в очередь, в очередь, прием начнется через минуту». Глория выступала за ней, ощущая себя подругой кинозвезды, пригласившей ее на церемонию вручения «Оскаров». Впрочем, благодаря ее близости к доктору Глория тоже получила свою порцию тычков и толчков. Когда она уже проскальзывала за двойную дверь, багроволицая женщина завопила ей вслед: «Погоди! Таки надула, сучка!»

Они вошли в узкий, наполовину перегороженный каталкой коридор. На каталке лежала груда зловонного постельного белья. Запах Глория узнала – недержание, болезнь ее матери.

Доктор зацепила ногой стоявшую у стены пару костылей, и те загромыхали по полу. На миг Глории показалось, что пол давно не мыли, однако, вглядевшись в него, она поняла, что перед ней голый, неимоверно грязный бетон.

В коридор выходило несколько никак не помеченных дверей, только на одной имелась почти стершаяся, но еще различимая надпись: OFICINA DEL DOCTOR^[69]. Доктор пояснила, что ей приходится делить это помещение с другими врачами, – но это неважно, поскольку показываться в больнице они почти не удосуживаются.

Помещение оказалось шестиугольным, с кафельными стенами, из которых торчали через правильные промежутки душевые лейки. Пол был наклонным, с заделанным стоком посередке.

– Раньше в этом здании находились корты для игры в сквош, – сказала доктор.

Зачем кто-то соорудил посреди пустыни корты для сквоша, Глория спрашивать не стала. Она уже начала привыкать к причудливости здешних перемен.

– Мне нужно как можно скорее выйти к больным, – сказала доктор. – Пока мы разговариваем, там может произойти все что угодно.

Комната эта представляла собой пародию на поликлинику третьего мира. Покрытый пятнами смотровой стол; низенький, по колено взрослому человеку, застекленный шкафчик без одной дверцы, а в нем лоток со шприцами и подобием кастрюльки (для кипячения игл?); стеклянные сосуды с лейкопластырем, ватными тампонами и лишенными оберток марлевыми компрессами. Впрочем, Глория отметила и два совершенно новых устройства: компактный, сверкающий дефибриллятор и кислородный баллон с девственно-чистой дыхательной маской.

Обе женщины так и остались стоять. Доктор сказала:

– Я – Наоми.

– Глория.

– Чем могу быть полезна?

– У меня был друг, который в прошлом июле погиб в этих местах при аварии автомобиля. Его привезли в вашу клинику и кремировали.

– Таков закон, – сказала доктор. – Если в течение сорока восьми часов за покойным никто не приезжает, а у клиники нет помещений, оборудованных для хранения покойников, она платит кому-нибудь за то, чтобы труп перевезли в какой-либо морг или кремировали. Когда я приехала сюда, врач, которого мне предстояло сменить, сказала, чтобы я не трудилась тратиться на транспортировку трупов, поскольку денег этих никто мне не вернет. С другой стороны, правительство штата выдает нам за каждую кремацию по триста песо. Человек, который ее производит, получает сто пятьдесят из них. Он приезжает за трупом в фургоне, потом возвращает нам прах. Как и что он делает в промежутке, я у него не спрашиваю.

– А другие сто пятьдесят? – поинтересовалась Глория.

– Как?

– Штат платит вам за каждую кремацию триста песо, а вам она обходится всего в сто пятьдесят. Вторую половину денег вы оставляете себе?

– Мы получаем деньги лишь после того, как сами их потратим, – сказала доктор и неловко поежилась. Ей явно хотелось курить. На тоненькой шее вздулись сосуды, глаза были красными – точно она всю ночь корректуру вычитывала.

Глория показала ей фотографию Карла:

– Это он.

– Я его даже не видела.

– Полицейский из Агуас-Вивас привез меня сюда, чтобы я забрала останки. Ваша клиника выдала ему свидетельство о смерти. Мне хотелось бы узнать – это вы его выписывали?

Несколько мгновений доктор молча смотрела на нее. Затем:

– Я не обязана отвечать на этот вопрос.

– Нет, конечно. – И, не дождавшись ответа, Глория прибавила: – Когда я возвратилась в Лос-Анджелес, полиция установила, что прах мне выдали поддельный.

– Когда вы здесь были?

– В прошлом июле. Дальше приемной меня не пустили. Я приехала с Teniente Тито Фахардо. Он зашел внутрь вашей клиники и вернулся с урной и свидетельством о смерти.

Доктор неторопливо катала по своему столу карандаш.

Глория сказала:

– Я не собираюсь устраивать вам какие-то неприятности. Я хочу выяснить, что произошло. Этот человек был моим другом, мне тревожно за него.

Пауза.

– Причина, по которой я с вами разговариваю, – сказала доктор, – в том, что вы знаете английский. И в том, что вы медсестра.

– Я ценю это.

Доктор потерла глаза.

– Я уже привыкла к тому, что тут все делается по-другому, не как у нас. Если какой-то поступок приносит пользу, я его совершаю. А когда обстоятельства давят на меня, совершаю, даже если он бесполезен. Доктор Гарви – это ее я заменила – сказала мне: плывите по течению. В Мексике так принято.

Она вздохнула:

– Хорошо, я расскажу вам, как все было, а после этого вы уйдете.

Глория кивнула.

– К тому времени я провела здесь немногим больше двух недель. И тот день был одним из первых, когда на ночь в больнице из врачей только я и осталась. Сумасшедший дом. Плавание по течению.

Полицейский потребовал, чтобы я выдала ему бланк свидетельства о смерти. Я спросила: «Чьей?» Он ответил: «Я уже отправил тело на кремацию». Я сказала: «Вы не имели на это права», но он заявил, что такова нормальная процедура, а если я не выдам ему свидетельство, он арестует Лолу.

– Сестру?

Доктор кивнула.

– Он так и сказал?

– Так и сказал. А для меня это стало бы концом света. Если бы он арестовал меня, и то лучше было бы. Лола заправляла тут всем. Я так нервничала, что многое делала неправильно, путалась в словах. И, услышав его, просто ушам своим не поверила. Подумала, что он никакой не полицейский, – мне уже рассказали тогда, что здешнее жулье часто переодевается полицейскими, – и почти решила позвонить в полицию. Он, как мне показалось, тоже сильно нервничал, видно, хотел покончить с этим делом как можно скорее. И, поскольку я молчала, спросил: «Вам деньги нужны?» Написал на бумажке сумму. Вот тут уж я колебаться перестала.

– И выдали ему свидетельство.

– Конечно, выдала.

– Сколько он вам заплатил?

– Тысячу долларов. Наличными. – Доктор закашлялась, легонько постучала себя по груди. – Вы даже не представляете, что здесь можно сделать на такие деньги.

Глория перевела взгляд на дефибриллятор, на кислородный баллон. Доктор, заметив это, кивнула.

– Все было еще хуже. У нас закончились антибиотики – совершенно. А кроме того, я же не знала, зачем ему понадобилось свидетельство. Убить им он никого не мог. Худшее, что он мог проделать, это, ну, скажем, помухлевать со страховкой, а я не такая уж и поклонница страховых компаний. Я родом из Огайо. Здешняя моя так называемая практика обойдется мне примерно в девяносто тысяч долларов в год, а у меня есть еще займы, которые я не выплатила. – Доктор достала из кармана зажигалку, щелкнула ею, закрыла. – Вот только этот вопрос я себе тогда и задала. Как выглядит наихудшее из того, что он может сделать.

– Простите, – совершенно искренне произнесла Глория.

Доктор отмахнулась:

– Знаете, я ведь сама приняла решение и не сожалею об этом. Оно было правильным. Жаль, конечно, что вашего друга постигла такая беда. Если обнаружите что-нибудь подозрительное, сдайте вашего полицейского властям. У него мозги набекрень, у этого типчика. Он однажды приезжал сюда, еще до того случая, просил дать ему азитромицин для больного ребенка. И я, записывая номер его телефона, поймала мерзавца на том, что он заглядывает в вырез моей рубашки.

– Да, это в его духе, – сказала Глория.

– Ладно, мне пора к больным.

– Я понимаю.

Доктор покусала губу:

– Те сто пятьдесят мы оставляем себе.

– Что?

– Добавочные сто пятьдесят песо. Администрации штата докладываем, что кремация обошлась нам в триста, но тратим половину этих денег на закупки того, что необходимо больнице. За кремацию вашего друга я получила триста песо. Не помню уже, на что пошли его сто пятьдесят, – именно его. Хотя, постойте, соврала, помню. Я купила на них костыли, которые стоят в коридоре. К нам тогда привезли парнишку с очень неприятным переломом. Брат его подружки избил беднягу лопатой. Я почти уж собралась отправить его в Техакес, к хирургам. А до поры до времени зафиксировала бедренную кость с помощью купленной в хозяйственном магазине фанеры и клейкой ленты. И кость срослась. – В голосе доктора звучало изумление. – Курам на смех.

– Я рада, что эти деньги пошли на благое дело, – сказала Глория.

– Да, пошли.

Доктор направилась к двери.

– Оставайтесь здесь, сколько вам захочется, – сказала она, выходя в коридор.

Это прозвучало как просьба.

КАРЛОС, ВСЕ ЕЩЕ ГОЛЫЙ ПО ПОЯС, СТОЯЛ У «ДОДЖА», сцепив за спиной руки.

– Я заходил внутрь, – сказал он, – но тебя там не было.

– Я разговаривала с доктором.

– И?

– Дай-ка сначала посмотреть.

Карлос показал ей руки. Шезлонга больше не было, цепочку перерезали, однако наручник с тремя болтавшимися на нем звеньями так на запястье и остался.

– Пришел я туда – ну сама скромность, – начал Карлос, – но стоило мне показать все парню, который стоял за прилавком, он как заорет кому-то в глубь магазина: «Иди-ка, глянь!» Ну ладно, однако потом он зазвал в магазин всех, кто разделывал снаружи древесину. Вот тут мне пришлось туго.

Глория засмеялась.

Карлос продолжал:

– Начали они спорить, как лучше избавить меня от шезлонга. Один притащил напильник по металлу. Другой говорит: «Этак он тут три недели проторчит». Еще один гений предложил сжечь цепочку кислотой. В итоге остановились на ножовке. Работали они осторожно, чтобы руку мне не рассадить. Но, впрочем, ножовка оказалось дерьмовой – переломилась. Пришлось мне за нее заплатить.

– Надеюсь, ты с ними хотя бы поспорил.

– Это с тридцатью-то дровосеками? Нет уж, спасибо. Потом один из них принялся рассказывать о своем знакомом, который бежал из тюрьмы и попытался избавиться от кандалов, положив их цепь на рельс железной дороги. Ну и затянуло его под поезд, говорит. В мясной фарш изрубило.

Глория поморщилась.

– Тут все полезли ко мне с вопросами, как я-то в наручнике оказался. «Ты кто, преступник? Что ты натворил?» Я говорю – да это меня береговая охрана задержала. И прицепила к шезлонгу – такое у них принято наказание.

– А станка какого-нибудь, чтобы металл резать, у них там нет?

– И салазковая пила у них есть, и ленточная, но хозяин магазина использовать их не захотел. И я его не виню, потому что без полотна для резки металла он бы их только попортил. А то и руку мне отхватил. В конце концов кому-то пришло в голову воспользоваться топором. Чтобы меня хотя бы от шезлонга избавить. Положили они цепь на большую деревянную колоду – вроде плахи, – и главный их здоровяк перерубил ее. Топор, конечно, пострадал, пришлось мне и за него заплатить.

Карлос нагнулся, вытянул из-под машины шезлонг и топор.

– А рубашку-то ты почему не надел? – спросила Глория.

– Совсем уж собрался, – ответил он, – но подумал, что без нее я тебе понравлюсь сильнее.

Она улыбнулась:

– Замерз же, наверное.

– Уже девяносто градусов, Глория. Впрочем, как скажешь.

Он сдернул с поясницы завязанную на ней рубашку, натянул ее. Чуб его встал торчком – совсем как у Карла. Глория провела по чубу ладонью, пригладив.

– Вот так я провел утро, – сообщил Карлос. – Так что она тебе сказала?

– Кто?

– Доктор.

– Почему ты решил, что доктор – она?

– Догадался. Я человек прогрессивно мыслящий.

– Ну, в общем, да – она. Залезай в машину, и я тебе все расскажу. Нам придется еще раз побеседовать с Teniente.

Дата добавления: 2015-10-28