Операционный отчет

Дата проведения операции: 03.05.2003

Предоперационный диагноз: Острый аппендицит

Послеоперационный диагноз: Перфоративный аппендикс и абсцесс

Тип операции: Удаление аппендицита и выведение гноя

Хирург: Тимоти О’Холлеран

Описание операции: Пациент под общим наркозом был помещен на операционный стол в лежачем положении. Брюшная поверхность стерилизована и подготовлена к операции. В правой нижней части живота через все слои кожи сделан поперечный разрез, который затем был продолжен до брюшинной полости… У пациента обнаружен перфоративный аппендикс и гнойник. Аппендикс был помещен в операционное поле.

Меня как по голове ударило: Колтон не умирал!

Но если он не умирал, как же тогда он попал на небо?

Прошло несколько дней, а я все размышлял над этой дилеммой. С тех пор как Колтон впервые рассказал нам об ангелах, прошла всего одна неделя или около того, и я не хотел особо форсировать «небесный» вопрос. Но в конце концов не выдержал и бросился на поиски Колтона. Нашел я его в спальне, которую мы превратили в игровую комнату, построив там башню из элементов конструктора ЛЕГО. Я встал в проеме двери так, чтобы он меня заметил.

– Эй, Колтон, я кое‑чего не понимаю, – начал я.

Он взглянул на меня, и я только сейчас заметил, что его лицо опять стало полноватым и округлым, как прежде, а щеки, которые после болезни запали и приобрели желтоватый оттенок, вновь сделались пухлыми и розовыми.

– Чего?

– Ты сказал, что побывал на небесах. Но ведь, чтобы попасть на небо, люди должны умереть.

Колтон даже не моргнул.

– Ну да. Я тоже умер. Но ненадолго.

Мое сердце в груди оборвалось. Если вам еще не доводилось слышать, как ваш маленький сын говорит, что он умер, то не дай вам бог когда‑либо это услышать. Но ведь Колтон не умирал. И доказательством тому – медицинский отчет. Его дыхание ни на миг не обрывалось. А сердце не останавливалось ни на секунду.

Пока я стоял в дверях и размышлял над этой парадоксальной новостью, Колтон вновь занялся своими игрушками. И тут я вспомнил, что в Библии в паре мест говорится о людях, которые видели небеса, хотя и не умирали. Апостол Павел, например, в своем послании коринфской церкви писал о христианине, которого он лично знал: «Знаю человека во Христе, который – в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает, – восхищен был до неба. И знаю о таком человеке, – только не знаю – в теле, или вне тела: Бог знает, – что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12:2‑14).

Нельзя забывать и об апостоле Иоанне: тот во всех подробностях описал небо в Книге Откровений. Он был сослан на остров Патмос, и там к нему явился ангел, который повелел ему написать слова пророчества семи церквам Христовым. Вот что пишет Иоанн:

После чего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего. И тотчас я был в духе; и вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий. И Сей Сидящий видом был подобен камню яспису и сардису; и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду. (Отк. 4:1–3)

Радуга… Где‑то я недавно слышал об этом, но где?

Пока я стоял и размышлял над приведенными в Святом Писании свидетельствами «восхищения на небо», минуя состояние смерти, я вдруг осознал, что Колтон своим «я тоже умер, но ненадолго» пытался лишь примирить представления своего отца‑пастора с теми фактами, которые он познал на собственном опыте. Так сказать, логическая состыковка. Вроде того, как, бывало, выйдя за дверь и увидев, что улица мокрая, делаешь на этом основании вывод: должно быть, прошел дождь.

Коль скоро в моей голове – этом маленьком опрятном ящичке – навечно засело представление: «Чтобы попасть на небо, люди должны умереть», то Колин, который свято мне верит, сделал соответствующий вывод: «Ну, тогда я тоже умер, раз оказался там».

И вдруг послышался голос Колина:

– Папа, помнишь, как я звал тебя в больнице, когда проснулся?

Еще бы! Мне этого не забыть никогда! Это было самое прекрасное из всего, что я слышал.

– Конечно, помню, – сказал я.

– Я кричал, потому что ко мне пришел Иисус. Он сказал, что я должен вернуться к тебе, потому что твои молитвы услышаны и Он решил ответить на них. Вот почему я стал кричать и звать тебя.

Мои ноги вдруг сделались ватными. В памяти всплыли все молитвы, которые я обращал к небу в больнице: и те, которые я выкрикивал в комнатке, когда изливал свой гнев на Бога, и те, которые шептал про себя в приемной, неслышные и отчаянные. Я вспомнил, как испугался, как мучился и страдал, не зная, вынесет ли Колтон операцию или нет, и увижу ли я опять его такое родное лицо. Это были самые длинные, самые мрачные полтора часа в моей жизни.

Стало быть, Иисус ответил на мои молитвы? Самолично? И это несмотря на то, что я роптал на Господа и подвергал сомнению Его мудрость и справедливость?

Почему же Господь отвечает на такие молитвы? И чем я заслужил подобную милость?

Глава 15

Исповедь

Первые недели июля солнце пекло нещадно, отдавая кукурузным полям весь свой жар, сравнимый разве что с жаром гигантской теплицы. Что ни день небо цвета веджвудского фарфора раскидывало над Империалом свой голубой шатер. Воздух полнился гомоном и трезвоном: днем, в солнечном свете, зудели комары, а ночью, при свете звезд, стрекотали сверчки. Примерно в середине июля я вновь отправился в Грили, штат Колорадо, на окружную конференцию пасторов веслианской церкви. Туда должны были съехаться около 150 священнослужителей с женами, представлявших церковный округ штатов Небраска и Колорадо, а местом проведения служила церковь, находившаяся в ведении пастора Стива Уилсона. Это была та самая церковь, куда я наведывался в марте месяце, когда Соня оставалась у Харрисов, выхаживая Колтона, у которого, как мы тогда считали, был желудочный грипп.

У римских католиков исповедь считается таинством, в ходе которого они исповедуются священнику в своих грехах и проступках. У протестантов исповедь тоже в ходу, но здесь она менее формальна: чаще всего исповедующийся передоверяет себя Господу без каких‑либо посредников. Однако последнее откровение Колтона – что мои гневные молитвы дошли непосредственно до неба и вызвали столь же непосредственный отклик – посеяло во мне чувство, что мне не мешало бы исповедаться публично.

Мне было не по себе из‑за того, что я так разозлился на Бога. Я действительно не на шутку разошелся и воспылал праведным гневом на Господа за то, что Он собирался отнять у меня любимое дитя. И когда я обрушивал на Него все свое недовольство, кто, по‑вашему, держал на коленях мое чадо? Кто изливал на него всю свою любовь, оставаясь при этом невидимым? Как пастор я чувствовал, что должен дать отчет перед братьями за свое неверие. А когда это лучше сделать, нежели как во время конференции? Поэтому я обратился к Филу Харрису, нашему окружному суперинтенданту, и попросил его выделить для меня в повестке дня несколько минут.

Он сказал, что выделит, и вот пришло время, и я встал перед моими собратьями‑пасторами, собравшимися в просторном святилище, где по воскресным дням собирается порой до тысячи человек. После короткого отчета о состоянии здоровья Колтона я сердечно поблагодарил всех собравшихся, молитвами и стараниями которых были обретены благополучие и спокойствие моей семьи, а затем приступил к исповеди.

– Большинство из вас знает, что до того, как с Колтоном случилось несчастье, я сломал ногу и перенес две операции: сначала мне удалили почечные камни, а затем молочную железу. Тот год был для меня настолько неудачным, что многие стали называть меня «пастор Иов».

В зале раздался негромкий смех.

– Но ни одна из этих бед, – продолжал я, – не причинила мне такой боли, как лицезрение тех мук, которые достались на долю Колтону, и я, честно признаюсь, не выдержал и вознегодовал на Бога. Я мужчина. Мужчины не сидят сложа руки, а всегда чем‑то заняты, что‑то делают. Вот и я почувствовал, что мне надо что‑то сделать. А что я мог сделать? Только одно – возроптать на Бога.

Я вкратце описал свое поведение в больничной комнатке, где попрекал Господа за то, что Он довел Колтона до такого состояния, и сетовал, что нельзя так обращаться со служителем Божьим, как будто положение служителя Божьего обязывает Господа избавлять его от всяческих проблем и неприятностей.

– И когда я был сам не свой от гнева и ярости, Господь – можете ли вы в это поверить? – решил ответить на мои молитвы, – сказал я. – Можете ли вы поверить, я дошел до того, что счел себя вправе молиться подобным образом, а Господь, тем не менее, ответил на них утвердительно?

Я выдержал паузу.

– Что из этого следует? – спросил я своих собратьев. И сам же ответил: – Мне еще раз напомнили о том, что с Господом я могу быть самим собой, настоящим. Я понял: для того чтобы тебя услышали на небесах, вовсе не нужно читать какие‑либо особые, святейшие или благостные молитвы. – И заключил: – Вы вполне можете сказать Господу все, что думаете. Он и так все уже знает.

Главное, чему я научился, это тому, что меня слышат. Не только меня, но и всех нас. Я родился христианином и половину своей жизни прослужил пастором, но если раньше я в это только верил, то теперь я это знаю. Почему это так? Да просто потому, что, когда медсестры везли моего сына, кричавшего: «Папа, я не хочу, чтобы меня увозили!» – короче, когда я был зол на Бога, поскольку не мог подойти к своему мальчику, чтобы обнять и утешить его, он в это время сидел на коленях у Сына Божьего и был счастлив.

Глава 16

Деда

Однажды солнечным августовским днем четырехлетний Колтон запрыгнул в мой красный «Шевроле Дизель», и мы направились в Бенкельман. Там я рассчитывал предложить свои услуги, а Колтона взял с собой за компанию. Его не очень интересовала установка больших гаражных дверей. Зато он очень любил кататься в этом небольшом автомобиле, поскольку в нем, в отличие от «Форда Экспедишн», где с заднего сиденья открывался ограниченный обзор, его кресло сидело высоко, и он все видел.

Бенкельман – маленький фермерский городишко в 38 милях к югу от Империала. Основанный в 1887 году, он, как здесь говорят, немного пообтрепался по краям, как, впрочем, и большинство сельских общин в Небраске, – в том смысле, что численность его населения неуклонно снижается, поскольку новейшие технологии делают ненужными многие полевые работы, требующие участия людей, и те в поисках работы перебираются в большие города. Я проехал мимо до боли знакомых опрыскивателей и картофельных наделов, расположенных на восточной окраине Империала, а затем свернул на юг, в сторону озера Эндерс. Мы проскочили мимо поросших кедрами муниципальных полей для игры в гольф слева от нас, а вскоре, после того как мы оставили позади железобетонную дамбу, справа заблестело озеро. Из окна было видно (и Колтон это отлично видел), как по его поверхности несется катер, оставляя пенный след и таща за собой на тросе водного лыжника. Мы проехали через дамбу, нырнули в долину и подъехали к двурядной автомагистрали, которая тянется прямо на юг. Теперь вокруг нас развертывались веером акры фермерских земель, сплошь поросшие высокими, в шесть футов, стеблями кукурузы, которые ярко зеленели на фоне неба и которые, словно бритва, надвое разрезало гладкое асфальтовое полотно дороги.

Неожиданно Колтон заговорил:

– Папа, у тебя был дедушка, которого ты звал Деда?

– Был, – сказал я.

– А чьим папой он был – твоей мамы или твоего папы?

– Деда был мамин папа. Он отошел в мир иной, когда я был ненамного старше тебя.

Колтон улыбнулся.

– Он очень славный.

Я чуть было не соскочил с дороги в заросли кукурузы. С ума сойти – твой сын использует настоящее время применительно к человеку, который умер за четверть века до того, как сам он родился. Но я постарался сделать вид, что ничего не случилось.

– Ты что, видел моего деда? – спросил я.

– Да, он заботился обо мне на небесах. Вы были с ним очень близки, да, пап?

– Да, были, – еле выдавил я из себя.

Моя голова шла кругом. Колин только что затронул совершенно новую тему: возможность встречи на небе с людьми, которых мы потеряли здесь, на земле. Нелепо, но за всеми этими разговорами об Иисусе, ангелах и конях я даже не подумал спросить его о том, не встречал ли он там людей, которых я знал. Впрочем, с чего бы мне об этом спрашивать? Со времени рождения Колтона мы не потеряли никого из близких членов семьи или друзей, так кого бы там он мог встретить?

И вот на тебе! Не помню, сколько я проехал миль по направлению к Бенкельману – вероятно, миль десять, – ибо голова моя была занята не теми мыслями. Вскоре заросли кукурузы стали прерываться аккуратными площадками выгоревшей на солнце красновато‑коричневой стерни – пшеничными полями после жатвы.

Я не хотел делать ту же ошибку, что раньше, вкладывая в голову Колтону определенные идеи – о том, например, что люди должны умереть, прежде чем будут допущены на небо. Я не хотел, чтобы он снабжал меня информацией, только чтобы сделать мне приятное. Я хотел знать правду.

Налево, четверть мили в сторону от главной дороги – и среди кукурузы показался белый церковный шпиль. Лютеранская церковь Святого Павла. Построена в 1918 году. Интересно, что подумали бы о вещах, о которых рассказывает мой сын, строители этого затерянного среди полей храмового сооружения?

Только когда мы проехали округ Данди, я наконец пришел в себя и созрел для того, чтобы задать несколько прямых вопросов.

– Эй, Колтон, – сказал я.

Он отвернулся от окна, через которое наблюдал за фазаном, важно вышагивавшим среди кукурузных стеблей.

– Что?

– А как выглядел Деда?

Он широко улыбнулся.

– О, папа, у него очень большие крылья!

Опять настоящее время. Странно, очень странно.

– Мои крылья были очень маленькие, – продолжал Колтон, – а у Деды они большие!

– А в какой одежде он был?

– На нем было белое, а здесь синее, – сказал он, вновь обозначая перевязь.

Я вырулил к обочине, чтобы объехать лестницу, которую кто‑то бросил на дороге, а затем вернулся на полосу.

– Ты все время был под присмотром Деды?

Колтон кивнул, и его глаза загорелись.

– Когда я был маленьким, – сказал я, – мы с Дедой чего только ни вытворяли!

Я не стал говорить Колтону, почему я так много времени проводил с дедом и бабкой на их ферме в Улиссе, штат Канзас. Горькая правда состояла в том, что мой отец, по профессии химик, работавший в компании «Керр‑Мак‑Ги петролеум», страдал маниакальной депрессией. Порой, когда его припадки приобретали совсем уж зловещий характер, Кей, моя мать, учитель в средней школе, помещала его в больницу. А меня отправляла к деду на ферму, чтобы защитить от жестокой реальности. В то время я не знал, что меня просто «отсылали подальше». Впрочем, мне не было до этого дела, ибо я обожал шастать по полям, гоняясь за цыплятами и охотясь на кроликов.

– Да, я проводил много времени с Дедой на его ферме, – сказал я Колтону. – Мы вместе с ним ездили на комбайне и на тракторе. У него была собака, и мы брали eе с собой, когда ходили охотиться на кроликов.

Колтон кивнул:

– Да, я знаю! Деда мне рассказывал об этом.

Я опять не знал, как на это отреагировать, поэтому сказал первое, что пришло в голову:

– Собаку звали Чарли Карий: один глаз у него был голубой, а другой карий.

– Здорово! – сказал Колтон. – Давай тоже заведем себе такую собаку, а?

Я рассмеялся:

– Поживем – увидим.

Мой дед Лоренс Барбер всю жизнь был фермером, одним из тех людей, кто знает абсолютно всех в округе и кого все считают своим другом. Как и большинство сельских жителей, он вставал еще до зари, встречал день на пороге собственного дома в Улиссе, штат Канзас, а провожал в местной пирожковой, где под вечер собирались тутошние жители и травили байки. Это был сильный и мощный старик, который чуть ли не до последних дней играл в американский футбол на позиции защитника. Его жена, а моя бабка Эллен (та самая, которая прислала деньги на оплату больничных счетов за содержание Колтона) говорила, бывало, что, для того чтобы свалить Лоренса, нужно было человека четыре или пять соперников.

Надо сказать, что Деда ходил в церковь лишь от случая к случаю. Он считал, что духовные материи – сугубо личное дело каждого, мнение, которого, в принципе, придерживается большинство мужчин. Мне было лет шесть, когда он умер, поздно ночью на большой скорости соскочив с дороги. Его «Краун Виктория» сокрушила по пути деревянный столб электропередачи, так что тот переломился пополам. Верхушка столба обломилась и рухнула на крышу, но машина по инерции добрых полмили продолжала утюжить поле, унося его с собой, пока не перевернулась. В результате на заправочной станции неподалеку от этого места – если ехать в направлении, обратном тому, в каком ехал Деда, – отключилось электричество, и пришлось вызывать электрика, чтобы тот восстановил его. Деда после аварии был еще жив и дышал; во всяком случае спасатели, которые его нашли, утверждают, что он сидел внутри и тянулся через пассажирское кресло к ручке противоположной двери, чтобы выбраться из машины. Но когда «скорая помощь» доставила его в больницу, врачи развели руками: Деда был мертв. На тот момент ему был шестьдесят один год.

Помню, как горевала моя мать на похоронах, и со временем ее горе ничуть не стало меньше. Когда я был уже гораздо старше, я как‑то увидел, как она молится, а слезы так и текут по ее щекам. Я спросил, что случилось, и она поделилась со мной сокровенным: «Я беспокоюсь, попал Деда на небеса или нет». И только в 2006 году от тети Конни мы узнали, что Деда за два дня до смерти посетил церковную службу – событие, которое, возможно, может дать ответ на мучивший мою мать вопрос о его вечной юдоли.

Дата этого события – 13 июля 1975 года; место действия – город Джонсон, штат Канзас. У матери и ее сестры, тети Конни, был брат – Хьюберт Колдуэлл. Я любил дядю Хьюберта, который был простым сельским проповедником. Он не только любил поговорить, но и сам был из числа тех, кого легко было разговорить и втянуть в разговор. (Я любил Хьюберта еще и потому, что он был необычайно низкого роста, ниже меня. Когда не собеседник смотрит на тебя сверху вниз, а ты на него – такое случалось со мной так редко, что даже сама эта возможность воспринималась как привилегия.)

Так вот, дядя Хьюберт пригласил Деду, Конни и многих других на службу по возрождению истинной веры, как он ее называл, а проводил он ее в маленькой сельской церковке, гордо именовавшейся Божья церковь апостольской веры. Свою проповедь, которую он читал стоя за кафедрой, Хьюберт завершил вопросом к собравшимся: готов ли кто‑либо из них отдать свою жизнь за Христа. И тут, неожиданно для всех, Деда поднял руку. Каким‑то образом эта история не дошла до моей матери, и она целых двадцать восемь лет мучилась сомнениями о загробной участи отца.

Как только мы вернулись домой из Бенкельмана, я сразу же позвонил своей матери и пересказал ей слова Колтона. Была пятница, вечер. А на следующее утро, в субботу, она уже въезжала к нам во двор, проделав весь путь от Улисса до Империала – путь неблизкий, надо сказать, – только для того чтобы услышать, как внук рассказывает об ее отце, который умер до того, как он родился. Мы удивились тому, как быстро она доехала.

– Боже, такое впечатление, что она мчалась по прямой! – воскликнула Соня.

В тот вечер, усевшись вокруг обеденного стола, мы с Соней слушали, как Колтон рассказывает бабушке об Иисусе, Его радужном коне и времени, проведенном вместе с Дедой. Больше всего мою мать поразило то, что Деда признал своего внука, даже несмотря на то, что тот родился спустя десятилетия после его смерти. Это заставило ее призадуматься: неужели те, кто отошел в мир иной раньше нас, знают, что происходит на Земле? Или такое возможно только на небе, где мы узнаем дорогих и любимых людей – даже тех, кого мы никогда не встречали в жизни, – благодаря интуитивному чутью, которым мы распознаем следующую жизнь и которое здесь, на Земле, нам неведомо?

Затем вдруг мама задала Колтону довольно странный вопрос:

– А Иисус ничего не говорил о том, почему твой папа стал пастором?

И пока я в недоумении спрашивал самого себя, с какой это стати род моих занятий вдруг вынесен на обсуждение, Колтон радостно закивал головой, чем сильно меня удивил:

– Да, Иисус сказал, что Он приходил к папе и говорил ему, что хочет, чтобы папа стал пастором, и папа ответил согласием, и Иисус был очень обрадован.

Я чуть не свалился со стула. Это была истинная правда, и я живо помню тот вечер, когда это случилось. Мне было 13 лет, и я находился в молодежном летнем лагере (он был создан при университете Джона Брауна) в Силоам‑Спрингс, штат Арканзас. На одной из вечерних встреч преподобный Орвилл Бутчер рассказывал о том, как Господь призывает людей к Себе на служение, творя с их помощью богоугодные дела по всему миру.

Пастор Бутчер – лысый, живой, очень подвижный и увлеченный своим делом коротышка – отнюдь не принадлежал к числу тех пресных и унылых проповедников, какими дети подчас представляют себе стареньких священников. Вот он и обратился в этот вечер к нам, подросткам (а нас было человек 150), со словами: «Я уверен, что и среди вас есть те, кого Господь может призвать к Себе на службу в качестве пасторов и миссионеров».

Воспоминание об этом моменте – одно из самых кристально чистых, незапятнанных и ярких; оно сродни другим, столь же ярким моментам, вроде окончания средней школы или рождения первого ребенка. Я помню, как вся эта орава детей вдруг отошла на второй план, а голос преподобного Бутчера сделался почти неслышным, – и в этот миг почувствовал какое‑то стеснение в груди, услышал шепот: «Это ты, Тодд. Я хочу, чтобы ты именно так и поступил».

Внутри я ни минуты не сомневался в том, что слышал Господне послание. И был решительно настроен последовать ему. Я прислушался к словам пастора Бутчера – и как раз вовремя: он в этот момент говорил, что если кто‑то из нас этим вечером услышал глас Божий, если кто‑то из нас решил посвятить свою жизнь служению Ему, то мы, когда вернемся домой, должны рассказать об этом кому‑то еще, чтобы об этом знал еще один человек. Поэтому когда я вернулся домой, то пошел на кухню и сказал матери:

– Мам, когда я вырасту, то стану пастором.

С того дня минули десятилетия, но мы с матерью всего лишь раз или два вспоминали об этом разговоре. И, понятное дело, никогда не говорили о нем Колтону.

Глава 17

Две сестры

Теперь, когда знойные, насыщенно‑зеленые дни лета наконец уступили место огненно‑пламенным дням осени, мы с Колтоном то и дело вели разговоры о небесах. Причем одну тему мы затрагивали практически постоянно: как выглядел Иисус, когда Колтон встретился с Ним на небе? Причиной столь частого обращения именно к этой теме было то обстоятельство, что мне как пастору приходилось много времени проводить в больницах, лавках христианской литературы и других церквах – во всех тех местах, где всегда полно рисунков, картин и изображений Христа. Часто я брал с собою и Соню с детьми, так что для нас это стало своего рода игрой. Когда мы натыкались на очередное изображение Иисуса, то неизменно спрашивали Колтона: «Как тебе это? Так выглядел Иисус?»

Колтон обычно секунду‑другую рассматривал картинку, а потом отрицательно тряс головой.

– Нет, волосы не те, – говорил он бывало. Или: – Одежда не та.

В течение ближайших трех месяцев такие случаи подворачивались нам раз десять. Будь то плакат в помещении воскресной школы, или изображение Христа на обложке книги, или репринтное воспроизведение картины старого мастера на стене дома престарелых, реакция Колтона всегда была неизменной. Он был еще слишком мал, чтобы понятно выразить словами, что именно на картине не так, но одно он знал четко: это было не то.

Однажды октябрьским вечером я сидел за кухонным столом и работал над проповедью. Соня была в гостиной: сидела в уголке, заполняя деловые бумаги, разбирая квитанции и сортируя накладные. Кэсси играла на полу со своей Барби. И вдруг в коридоре раздались шаги Колтона. Я увидел, как он, войдя в гостиную, обошел кушетку и сел на нее напротив Сони.

– Мам, у меня две сестры, – сказал Колтон.

Я положил ручку. Соня никак не отреагировала и продолжала работать.

– Мама, у меня две сестры, – повторил Колтон.

Соня оторвала взгляд от бумаг и слегка качнула головой:

– Нет, у тебя только одна сестра, Кэсси и… Может, ты имеешь в виду двоюродную сестру, Трейси?

– Нет, – сказал Колтон, чеканя каждое слово. – У меня две сестры. Одна умерла младенцем в твоем животе, разве не так?

В этот миг в доме семьи Бэрпо время словно застыло. Сонины глаза сделались широкими и круглыми. Буквально несколько секунд назад Колтон безуспешно пытался привлечь к себе внимание матери и заставить ее выслушать его, а теперь – это было видно даже из кухни – он владел ее вниманием безоговорочно.

– Кто сказал тебе, что у меня в животе был младенец, который умер? – спросила Соня, и ее голос был строгим не на шутку.

– Она и сказала, мама. Она сама сказала, что умерла в твоем животе.

Сразу после этого Колтон встал и собрался было уйти. Сказав то, что и собирался сказать, он почел нужным вернуться к себе. Но он недооценил свою мать. Очнувшись наконец после взрыва брошенной им «бомбы», Соня отреагировала моментально. Не успел он обойти кушетку, как Соня загремела по‑учительски резко и властно (так учитель, выведенный из себя учениками, неожиданно громко кричит: «Положили все руки на стол! Быстро!»):

– Колтон Тодд Бэрпо, а ну‑ка, вернись немедленно!

Колтон обернулся и перехватил мой взгляд. Его глаза словно говорили: «А что я такого сделал?»

Я знал, что чувствовала моя жена. Потеря ребенка – самая болезненная утрата в ее жизни. Мы уже рассказали об этом Кэсси – она была старше, но никогда не говорили об этом Колтону, разумно полагая, что эта тема еще слишком сложна для четырехлетнего ребенка. Сидя за кухонным столом, я молча наблюдал, как по лицу Сони, сменяя одна другую, прокатывались бурные волны эмоций.

Немного нервничая, Колтон неслышными шагами вернулся к кушетке и снова сел на нее лицом к матери, но сделал это на сей раз более осторожно.

– Все хорошо, мама, – сказал он. – С ней все хорошо. Бог удочерил ее.

Соня сползла с кушетки и, встав перед Колтоном на колени, посмотрела ему прямо в глаза.

– Ты хочешь сказать, Иисус удочерил ее? – спросила она.

– Нет, мама. Его Отец!

Соня повернулась и взглянула на меня. Потом она призналась, что пыталась в этот момент быть спокойной, но не смогла: ее обуревали не в меру сильные чувства.

«Наш малыш был… П очему был? Была! Это же девочка!» – подумала она.

Соня вновь повернулась к Колтону, и я физически ощутил, каких усилий ей стоит взять себя в руки, чтобы голос звучал спокойно и ровно.

– И как она выглядела? – спросила она.

– Она очень похожа на Кэсси, – сказал Колтон. – Но только немного меньше, и у нее темные волосы.

Темные волосы. Как у Сони!

Я видел, как на лице моей жены отражается сложная смесь радости и боли. У Кэсси и Колтона светлые волосы. Соня однажды шутливо посетовала на это, сказав: «Ну вот, я вынашивала этих детей девять месяцев, а в результате оба похожи на тебя!» А теперь, оказывается, у нее был ребенок, похожий на нее. Дочь. Я видел, как на ее глазах заблестели капельки влаги.

Теперь Колтон говорил без всяких подсказок и подначек.

– Эта маленькая девочка подбежала ко мне на небе, стала меня обнимать и никак не могла остановиться, – сказал он тоном, в котором ясно читалось, что эти девчоночьи нежности ему явно не по вкусу.

– Вероятно, она очень обрадовалась, что кто‑то из ее семьи оказался рядом с ней, – предположила Соня. – Мы, девочки, такие: когда радуемся, всегда обнимаемся.

Похоже, Колтона такое объяснение не очень убедило.

У Сони загорелись глаза, и она спросила:

– А как ее звали? У этой девочки было какое‑то имя?

Казалось, Колтон тут же забыл о всех этих неуместных девчоночьих нежностях.

– У нее нет имени. Вы никак ее не назвали.

Откуда он это знает?

– Ты прав, Колтон, – сказал Соня. – Мы даже не знали, что она – это она.

И тогда Колтон сказал нечто такое, что до сих пор отдается у меня в ушах:

– Она сказала, что ждет не дождется, когда вы с папой тоже попадете на небеса.

Даже из кухни было видно, что Соня более не в состоянии сдерживать себя. Она наградила Колтона поцелуем и велела ему идти играть. И как только он вышел из комнаты, слезы градом хлынули из ее глаз.

– С нашей малышкой все в порядке, – прошептала она. – В полном порядке.

С этого момента рана, нанесенная одним из самых болезненных эпизодов в нашей жизни – потерей ребенка, которого мы так хотели, – начала затягиваться. Для меня потеря малыша была ужасным ударом.

Соня восприняла это несколько иначе: потеря ребенка, по ее словам, не только обожгла ей сердце и наполнила его горем, но и ощущалась ею как личная неудача.

– Все вроде бы делаешь правильно, правильно питаешься, молишься за здоровье ребенка, а эта кроха внутри тебя берет и умирает, – сказала она мне однажды. – Я чувствую себя виноватой. Внутренне я знаю, что не виновата, но откуда же тогда это чувство вины?

Нам хотелось верить, что наше нерожденное дитя попало в рай. Хотя Библия молчит на этот счет, мы верили, что это именно так. Теперь же мы знали от непосредственного очевидца: дочь, которую мы так и не увидели, с нетерпением ждет нас в вечности. С этого момента мы с Соней стали постоянно шутить о том, кто из нас первым попадет на небо. По ряду причин она всегда хотела пережить меня. И главная из них та, что жена пастора вынуждена мириться с тем, что муж в своих проповедях постоянно выставляет ее образцом верности и преданности. Это, так сказать, мои истории о ней. Если бы я умер первым, любила она повторять, то она смогла бы в конце концов отыграться и рассказать людям свои истории обо мне.

Теперь же у Сони появилась причина желать первой попасть на небо. Когда она носила неродившееся дитя, мы, не зная, будет ли это мальчик или девочка, на всякий случай решили выбрать два имени. Имя для мальчика – Колтон – мы выбрали сразу, а вот с именем для девочки мы помучились изрядно, ибо никак не могли прийти к общему согласию. Мне нравилось имя Келси, ей – Кейтлин, и никто из нас не хотел уступать.

Но теперь, когда мы знаем, что у нашей девочки нет никакого имени, мы постоянно говорим друг другу: «Я хочу попасть на небо раньше тебя, чтобы первым (или первой) дать ей имя».

Глава 18

Дата добавления: 2015-10-28