Совместная психотерапия семьи

Среди методов психологической работы с семьей важных место занимает «conjoint family therapy» — совместная семейная терапия, характеризующаяся тем, что в работ! принимают участие одновременно все члены семьи.

Рассмотрим главные характеристики этого метода опираясь на работы наиболее известных его сторонни ков—Дж. Белла (J. Bell, 1961), В. Сатир (V. Satir: 1967, 1978), Р. Спека (R. Speck, см.: А. Вгу, 1972);

А. Ферейры (A. Ferreira, 1963), а также на собственны! опыт использования семейной терапии в Московское консультативном центре психологической помощи семье.

В основе совместной семейной терапии лежит допущение, что причины психологических проблем и пути из решения неразрывно связаны с характеристиками функ­ционирования семьи как целостной структуры. Проблемы, приводящие семью в консультацию, естественны» образом следуют из логики развития отношений, непо-

-149-

средственно затрагивают каждого члена семейной груп­пы, хотя и приобретают индивидуально-специфические черты, преломляясь через качества личности и стиль жизни мамы и папы, бабушки и дедушки, старшего и младшего детей.

Они, с одной стороны, как бы фиксируют семейные дисгармонии, а с другой — приводят к усилению лич­ностной дезадаптации каждого члена семьи. Поэтому в ходе семейной терапии консультант работает на «всю семью в целом», а не на каждого отдельного ее предста­вителя, укрепляет здоровые начала семьи как общности, помогает семье избавиться от неадекватных способов функционирования, сменить стиль взаимоотношений на более гармоничный и продуктивный.

Понятно, что совместная семейная терапия показана не для всех семей, она имеет свои серьезные ограниче­ния. Наиболее эффективным этот метод оказывается для семей, члены которых объединены близкими, почти «симбиотическими» связями, основанными, однако, на искаженных эмоциональных и личностных предпосыл­ках. Семьи, члены которых отчуждены друг от друга, чаще всего отказываются посещать консультацию вместе:

их тяготит ситуация искусственного объединения, вызы­вая сопротивление и негативизм.

Так как в совместной семейной терапии обязательно участвуют и взрослые, и дети, то возраст детей сущест­венно ограничивает применение этого метода — им долж­но быть не менее 8—9 лет.

По нашим наблюдениям, наиболее продуктивно про­ходят занятия с семьями, в которых двое детей близ­кого возраста, лучше всего младшего подросткового. Ребята старше 14—15 лет стремятся не к восстановлению семейных отношений и связей, а, напротив, к психологи­ческой автономизации, отъединению от семьи. Поэтому нередко цели совместной семейной терапии восприни­маются ими как чуждые, вызывают сопротивление и де­монстративный протест. Дети 11—13 лет испытывают выраженную потребность в семейной общности, поэтому их очень привлекает задача самоопределения в семье. В то же время они достаточны умны и рефлексивны, что­бы анализировать свои проблемы и проблемы своих близких; последнее доставляет им особое удовольствие.

И психологическая коррекция, и психологическая Диагностика нарушенных семейных отношений основаны на представлении о семье как о целостной структуре. Это

-150-

отражается в языке описания и анализа тех или иных феноменов, присущих семье как общности и наиболее ярко проявляющихся именно при психологической коррекции методом совместной семейной терапии.

Один из таких феноменов получил название «семей­ный миф» (A. Ferreira, 1963; J. Byng-Hal], 1973) — набор взаимно согласованных, но искаженных ролей, которые играют члены семьи. Он не подвергается внутри семьи никакому сомнению, служит хорошей программой для социальных контактов вне ее и в то же время уменьшает гибкость самой семейной системы. Функция его состоит в том, что он позволяет каждому члену семьи выстраи­вать собственную психологическую защиту с помощью других членов семьи, внутрисемейных отношений. До тех пор пока семья зиждется на семейном мифе, она яв­ляется «больной» системой. В качестве иллюстрации приведем пример семейного мифа, с которым пришлось столкнуться в нашей практике.

Семейный миф семьи, состоявшей из папы, мамы и двоих детей, можно было сформулировать так: «У нас все равны, все имеют равные права, равные возможности, и нет никого, кто был бы выделен особо». (Как правило, семейные мифы звучат внешне привлекательно: «В нашей семье самое главное — дружба» или «Мы все заботимся друг о друге».)

За этим правильным и социально приемлемым звуча­нием скрывается обычно какая-то глубоко закамуфли­рованная проблема. В данной семье она проявилась в том, что равенство членов семьи носило довольно специ­фический характер: каждая вещь, предмет, кусочек еды были четко поделены между всеми. В холодильнике на та­релке лежали кусочки масла с бирочками, на которых было написано «Мама», «Папа», «Маша», «Слава». Ра­венство заключалось также в том, что папа имел строго регламентированное время, в течение которого он смот­рел телевизор каждый вечер, сын тоже имел такое право? Совершенно четко распределялись денежные доходы, вне всякой зависимости от того, какие потребности у кого возникали: если, например, сын рвал ботинки, то до того момента, пока не наступала его очередь получать денежную поддержку, он ходил в рваных. Таковы были карикатурные, фальшивые проявления «равенства».

Если задуматься, чему служил этот миф в данном случае, можно найти много причин, но одна из них за­ключалась в полном отсутствии взаимной любви и тепла.

-151-

Все отношения регламентировались, формализовались для того, чтобы не стало ясно, что никто никого не лю­бит и никто ни к кому не привязан.

Семья обратилась в консультацию потому, что миф стал ей тесен: все члены семьи чувствовали страшную взаимную обиду, поскольку каждый все-таки ждал от других любви, а не своего кусочка масла с бирочкой.

История возникновения этого мифа связана с нару­шением супружеской верности, когда муж изменил своей йене, и это сильно переживалось обоими. Старшая дочка была достаточно взрослой и тоже сильно переживала. Когда после долгих страданий, самобичеваний и обвине­ний отец вернулся в семью, обида осталась, но говорить о ней в доме было не принято, а принято было закамуф­лировать все под дружеские, ровные отношения.

Кроме того, девочка была серьезно больна, и из-за этого маме приходилось уделять ей очень много внима­ния. С возрастом девочка выздоровела, но еще когда она была маленькой, все делили поровну, чтобы брат не снижался. Такова была форма семейной самозащиты, которая привела к некоторому гомеостазису, и этот гомеостазис поддерживался в течение долгого времени.

Обычно семейный миф формируется на почве какого-то неразрешенного кризиса — развода, чьей-то смерти, семейной тайны. Ферейра считает, что семейный миф воз­никает в тех семьях, для которых характерно расщепле­ние и отвержение чего-то нежеланного, травмирующего, а потом для дальнейшей защиты вырабатывается какой-то «фантом». В семьях, с которыми мы проводили сов­местную семейную терапию, миф всегда оказывался ре­конструируемым и довольно поверхностным, например:

«Мы не можем расстаться, потому что наша дочь очень больна и слаба». Клиенты обратились потому, что миф дал трещину: родители чувствовали, что даже ради бо­лезни девочки они не могут быть вместе, настолько они опротивели друг другу.

Сторонники подхода к семье с точки зрения семейного мифа считают, что все семьи имеют какие-то мифы, дру­гое дело—хороший это миф или плохой. Дж. Бинд Холл и А. Ферейра сводят семейную терапию к разру­шению того мифа, который уже и так дал трещину, и по­строению нового семейного мифа.

В совместной семейной терапии широко используется понятие идентифицированный (выявленный) пациент (identified patient). Это тот член семьи, на которого при

-152-

обращении жалуются больше всего, с кем связывают основные проблемы семьи его родные. Совсем необяза­тельно, что он действительно самый неблагополучный. Как правило, в ходе работы оказывается, что семенные трудности лишь отчасти объясняются проблемами иден­тифицированного пациента. Чаще всего такая роль от­водится ребенку.

Сходным с этим понятием является понятие «козел отпущения», которым пользуются, в частности, С. Минухин (S. Minuchin, 1974) и Р. Спек (R. Speck, см.: А. Вгу, 1972). На «козла отпущения» сваливаются все семейные грехи, его обвиняют во всех проблемах. Инте­ресна точка зрения Р. Спека, который считает, что су­ществование «козла отпущения» естественно для любой семьи, но каждый член семьи должен побывать в этой роли. Если она закрепляется за одним человеком на­долго, семья заболевает. Поэтому Р. Спек в своей работе старается укрепить «козла отпущения», усилить его внутренние потенции, подвигнуть к борьбе за свои права и постепенно передать эту роль другому члену семьи.

Идентифицированному пациенту и «козлу отпущения» противоположно понятие здоровый член семьи. Это че­ловек, на которого более всего может положиться психо­терапевт, чья позиция в семье наиболее конструктивна, кто менее всего искажен дисгармоничными отношениями. Он как бы становится эмиссаром терапевта в повседневной жизни семьи, получает от него право и поддержку на это.

Очень важно для психотерапевта определить реаль­ного пациента — того члена семьи, кто более всего страдает от дисгармоничных отношений. В ряде случаев распознать реального пациента удается только через несколько встреч. В нашей практике мы обнаружили ряд любопытных закономерностей. Если инициатором обращения в консультацию выступает мама, которую забот т проблемы ребенка, при этом она активный и деятельный человек, то чаще всего реальным пациентом в семье называется отец. Если инициатива исходит от бабуши, обеспокоенной характером внука или внучки, то реальным пациентом на самом деле является мать, незави­симо от того, кем ей приходится бабушка — свекровью или родной мамой. Иногда заявляемый идентифициро­ванный пациент бывает реальным, т. е. это то яйцо, о ком говорится при первой встрече.

-153-

В. Сатир (V. Salir, 1967) ввела в контекст семейной психотерапии еще одно понятие - боль семьи. Она считает, что проблемы, с которыми семья приходит к те­рапевту, например поведение ребенка в школе или его отметки,— это не проблемы ребенка, это боль семьи. Поэтому в ходе первой встречи с семьей она не спраши­вает, в чем конкретно причины обращения, а обращается к каждому с вопросом: «В чем, по-вашему, боль семьи, от чего семья страдает?» Вводя это понятие, В. Сатир с самого начала расставляет акценты определенным об­разом: работа будет вестись со всеми, ответственность за происходящие события члены семьи в равной степени разделяют между собой.

Совместная семейная терапия строится по определен­ным принципам, впервые изложенным Дж. Беллом (J. Bell, 1961), впоследствии развитым и дополненным рядом авторов.

Первый и самый важный из них: с самого начала те­рапевт должен сконцентрировать свое внимание на семье в целом, хотя чаще всего обращения связаны с пробле­мами детей. Первоочередной задачей терапевта является модификация функционирования и структуры семьи как группы. Терапевтическое воздействие должно быть на­правлено на семью как на целое. Можно рассматривать семью без ее исторической подоплеки, работать по прин­ципу «здесь и теперь», как это описывает Дж. Белл, можно дополнить актуальную картину взаимоотношений историческим анализом семьи, как предлагают Дж. Бинг-Холл и В. Сатир.

Второй принцип семейной терапии состоит в следую­щем. В ходе работы разные члены семьи могут пытаться порвать связь терапевта со всей семьей и установить: ним сепаратные отношения. Например, в какой-то мо­мент родители просят: «Разрешите, я вам позвоню...» — или кто-то приходит на полчаса раньше других, кто-то настаивает на обсуждении неотложного вопроса с ним наедине. В подавляющем большинстве случаев это про­явление сопротивления. Когда возникают подобные про­вокации со стороны членов семьи, их нужно игнори­ровать. Если человек настаивает на индивидуальной работе, ему предлагают другого терапевта. Иногда стро­гость этого принципа смягчается. Понятно, например, нежелание родителей обсуждать свои сексуальные про­блемы в присутствии детей. И все же лучше, чтобы таких ситуаций не было. В ходе совместной семейной терапии члены семьи не могут и не должны иметь секретов друг от друга.

-154-

Третий принцип: любые внутрисемейные нарушения – это результат семейных отношений, а не чья-либо пер­сональная вина. Неправильно, если, например, роди­тели берут на себя вину за симптомы ребенка. Чувство вины вообще не должно фигурировать в ходе работы с семьей. Оно блокирует возможность самоанализа, само­изменения, снижает самооценку и эффективность работы в целом. Если родители говорят на очередной встрече:

«Я все понял, это я виноват во всем, что случилось с моим ребенком», то это серьезный промах терапевта, промах, который необходимо исправить. Важно подчер­кивать, что любые события в семье являются общим ре­зультатом каких-то взаимоотношений, следствием исто­рии семейной жизни, а не итогом чьего-то конкретно неправильного поведения.

Четвертый: работая с семьей, терапевт должен ис­ходить из того, что любые семейные проблемы имеют не только негативные, но и позитивные причины. Ребенок плохо ест, не учится, родители не ладят друг с другом не только потому, что кто-то плохой, но и потому, что этим выражается нечто другое, некий позитивный смысл. Каждый симптом о чем-то сигнализирует и для чего-то служит.

В вопросе о целях совместной семейной терапии авто­ры также более или менее едины. Принято выделять сле­дующие цели:

1. Увеличение спонтанности высказываний членов семьи о своих желаниях, чувствах, идеалах, ценностях, опасениях, т. е. увеличение открытости внутрисемейной коммуникаций.

2. Закрепление новых способов общения в семье, это означает осознание и свободное принятие новых рако­образных способов взаимодействия, возможности конт­роля своего поведения и свободный выбор разных спо­собов коммуникации.

3. Разрушение внутрисемейных стереотипов. Одним из камней преткновения семейного психотерапевта яв­ляются стереотипы поведения и общения, которые обна­руживаются у семьи, как только она садится в кружок Разрушение стереотипов — чрезвычайно важное дело, без него невозможна дальнейшая работа. Иногда, чтобы разрушить привычный стиль, терапевт вынужден

-155-

эпатировать семью. Так, Р. Спек рассказывает об одной чо­порной английской семье, которая пришла к нему и была крайне удивлена, когда он лег на пол и закурил. Это повергло клиентов в состояние прострации, но момен­тально изменило ситуацию на занятии. В другой раз, работая с семьей, где был замкнутый, аутичный мальчик-шизофреник, он в какой-то момент стал вести себя так же, как этот ребенок. Р. Спек видит свою задачу в раз­рушении флёра благополучия, который семья приносит с собой на встречу, поэтому средства избирает самые неожиданные.

Как правило, семейная терапия проводится в ком­нате, где стоят стулья — на один стул больше, чем нуж­но. Терапевт может «играть» этим пространством и стуль­ями, по-разному пересаживая людей, пересаживаясь сам. Различные манипуляции с пространством помогают поддерживать ощущение «вибрирующей атмосферы», не дают застыть сложившимся отношениям. Внимательно посмотрев, кто куда сел в начале встречи, терапевт многое понимает о структуре семьи, старается видоиз­менить ее в ходе встречи.

4. Осознание членами семьи тех ролей, которые иг­рает каждый из них. Возможно, но не обязательно, что в дальнейшем необходимо будет эти роли сменить. Мо­жет оказаться, что семья сознательно стремится сохра­нить существующие роли, так как они обеспечивают ее гомеостазис, и терапевт не должен навязывать семье своего ценностного представления о ролях, а только вы­ступать как интерпретатор семейных интеракций. Эти роли надо, прежде всего, осознать, а затем либо созна­тельно закрепить, либо также сознательно от них отка­зываться. Такова точка зрения Дж. Белла, с которой не согласны А. Ферейра и Дж. Бинг-Холл: они требуют уничтожения старых ролей и выработки новых.

5. Понимание семьей своего единства, взаимозави­симости всех членов друг от друга.

6. Возможность членов семьи выразить всю гамму чувств, которые у них накопились в отношении друг друга. До тех пор пока не высказаны отрицательные пе­реживания, негативные чувства, пока не излиты давние обиды, невозможно говорить об истинных связях и доб­рых чувствах. Если подчеркиваются только положи­тельные связи при сохранении «постыдной» тайны, уве­личивается тревожность семьи, усиливается симптома­тика, возрастает скрытое взаимное раздражение. Эту цель можно выразить как "эмоциональное отреагирование".

-156-

Уже из перечисления целей видно, что семейная те­рапия — это не глубинная терапия, а, скорее, «взаимоотношенческая». Совершенно не исключено, что какие-то роли, занимаемые членами семьи, какие-то их эмоции рождены личностной историей того или иного человека. Однако все это остается за пределами психотерапевти­ческой работы.

Кроме того, совместная семейная терапия должна быть короткой, не более 10—20 занятий. Если за это время эффект не достигается, надо переходить на инди­видуальную или супружескую терапию. Встречи проис­ходят, как правило, раз в неделю, хотя это не строгое правило: иногда проводятся «марафоны», чуть ли не по 50 ч. Часового занятия обычно недостаточно, лучше работать 1,5—2 ч. В вопросе о времени окончания заня­тия существуют разные точки зрения. Дж. Белл считает, что занятие нужно заканчивать точно по часам, незави­симо от того, что успели сделать. В. Сатир заканчивает занятие лишь тогда, когда видит, что члены семьи во­одушевлены надеждой на последующие встречи,— вне зависимости от продолжительности занятия.

Можно выделить ряд стадий, или фаз, совместной семейной терапии. Остановимся на фазах, описанных в работах Дж. Белла.

Первая встреча, как правило, малосодержательна, однако важно, чтобы в ходе ее не возникло сепаратных отношений между терапевтом и тем человеком, который обратился с жалобой. В консультации чаще всего с кли­ентами договариваются по телефону. Поскольку обычно звонит мама, необходимо с самого начала определить и подчеркнуть роль отца в последующей работе.

Вторая встреча проводится с обоими родителями вме­сте, дети еще не приглашаются. Дж. Белл называет эти две встречи фазой ориентации. Во время второй встре­чи выясняются организационные моменты, пробле­матика семьи, собирается информация; родителей зна­комят с некоторыми аспектами семейной терапии.

Существуют также разные представления о том, кто должен входить в семейную группу. Наиболее распро­страненный вариант — это нуклеарная семья (мама, папа и ребенок), хотя в некоторых случаях включают всех родственников.

-157-

Благодаря первой встрече с родителями возникает возможность сравнить то, что родители говорят в отсутст­вие ребенка, с тем, что они впоследствии будут говорить при нем. Следует обращать внимание, прежде всего, на такие моменты: кто за кого говорит, кто определяет семейные правила и планы, кто кем руководит, кто наиболее четко планы излагает, -кто больше говорит, кто меньше, каковы интонации, что скрывается, как семья реагирует на кризисы, как в поведении проявляет­ся симптом, какие обстоятельства связаны с этим симп­томом, каковы могут быть скрытые мотивы возникнове­ния этого симптома, на кого сваливается возникновение симптома, какие задачи этот симптом решает для данной семьи. После первой встречи составляется некоторое представление о данной семье, которое потом допол­няется и корректируется.

Психотерапевт рассказывает родителям, что им пред­стоит в ходе занятий, в чем будет заключаться работа. Дж. Белл говорит примерно следующее:

«Я достаточно много работал с семьями, в которых все или кто-то один были неблагополучны,— со всей семьей одновре­менно. На таких занятиях родители и дети могли начистоту по­говорить друг с другом, и подчас выяснялось, что семья не самое счастливое, не самое лучшее место для маленькой девочки или мальчика. Подобный способ работы наиболее эффективен для того, чтобы внести какие-то изменения в ситуацию ребенка. Я должен вам рассказать о том, как мы будем работать вместе.

В следующий раз вы придете с детьми, и сначала, я думаю, будет лучше, если вы дадите ребятам возможность высказаться о том, как они понимают трудности и проблемы. Дети должны хорошо чувствовать, что они — члены семьи, поэтому мы долж­ны дать им высказаться о том, что им не нравится в семье. На­сколько я знаю других детей, ваш сын или дочь начнут жало­ваться на все ограничения и правила, которые у вас существуют. Это нормальный способ, с помощью которого все дети хотят проверить, насколько свободно они себя могут чувствовать и насколько открыто высказываться. Нужно дать детям почувст­вовать, что все, что они говорят о семье, воспринимается всерьез.

В течение следующих нескольких встреч мы дадим им воз­можность полностью раскрепоститься, чтобы они смогли загово­рить о вещах, которые действительно их глубоко волнуют. А лучший способ показать, что они имеют право голоса,— это при­нимать во внимание все замечания и недовольства, реагировать на них, учитывать в повседневной жизни. Например, ребенок может хотеть не ложиться спать до поздней ночи, но это отра­зится на его здоровье, и он сам поймет, что это нежелательно. Пусть все уступки вас не беспокоят, потому что они будут вре­менными, ведь самое важное — продемонстрировать ребенку, чтo мы действительно выполняем то, о чем говорим. Потом мы приемся к этим уступкам и можем их пересмотреть, если будет нужно.

Думаю, что, выслушав то, что ваши дети скажут вам, и внеся некоторые изменения в их жизнь в семье, мы скоро услы­шим, что все стало хорошо. И хотя не все будет хорошо, но дета будут так считать, потому что им пошли навстречу. Как только они скажут, что все хорошо, это будет означать, что теперь вы вправе сказать им о том, что вас не устраивает. А с самого на­чала об этом говорить не надо — надо выслушать, что вам скажут дети. Тогда они смогут объяснить нам, почему поступают так а не иначе, и мы сможем их понять.

Сколько это будет длиться, я не могу вам сказать. Я буду рядом с вами, но не буду принимать за вас никаких решений, Семья — ваша, и решения должны быть ваши. Но я буду чем-то вроде рефери, и я буду помогать детям, особенно вначале, го­ворить о том, что их волнует. Я буду говорить не о проблемах, которые порождают ваши дети, а о том, почему семья не самое счастливое место для них. По каким-то причинам это так, и мы должны понять почему.

Кое-что из того, что они скажут, будет для вас новым, что-то вполне ожидаемым. Я слышал, как дети говорили своим родите­лям совершенно ужасные слова о своих чувствах и желаниях, слова, которые они никогда не произносили до этого. Некоторые из них будут очень глубокими, и их нелегко будет услышать от своих детей, особенно в присутствии постороннего человека. Могут быть моменты, когда вам будет очень тяжело, но вы долж­ны пройти через это: это — часть процесса, нужного, чтобы по­нять своих детей» (J. Bell, 1961, р. 22).

В. Сатир более лаконична во время этой встречи. Первое, что она делает, это избавляет родителей от чув­ства вины:

«Все, что вы делали, было лучшим из того, что вы могли сделать. Естественно, что ваши неудачи вас расстроили. Но все мы — люди, и мы понимаем, что далеко не любые наши попытки всегда успешны. Вы делали все, что могли. Семьи регулируются определенными правилами, и я хочу, чтобы вы узнали о тех правилах, которыми регулируется ваша семья. Каждый член семьи что-то делает, когда чувствует, что другой испытывает боль. Я хочу, чтобы вы показали это друг другу. Ни один из вас не может себе представить целостную картину того, что проис­ходит в вашей семье, потому что каждый ограничен возможнос­тями собственного восприятия. Но когда мы собираемся вместе, мы все сможем построить общую картину, и каждый из вас внесет уникальный вклад, который никем другим не может бить заменен» (V. Satir, 1967, р. 117).

После этой встречи с родителями, когда их так или иначе подготовили к дальнейшей работе, приглашается ребенок. Существуют определенные требования к фор­мальной стороне дела. Так, терапия может проводиться только в том случае, когда присутствует вся семья и пси­хотерапевт. Если кто-то не пришел, терапевт говорит: «До свидания, мы сегодня с вами расстаемся, в следую­щий раз встретимся вместе».

-159-

Второе, на чем следует остановиться подробнее. Тера­певт всегда должен занимать позицию стороннего наблю­дателя, выполнять роль рефери.

Однако нередко, работая с семьей, он незаметно для себя становится ее членом. Семья обладает способностью затягивать терапевта и приписывать ему какие-то внутрисемейные роли. Именно поэтому семейные терапевты все чаще работают парой или даже бригадой. Как правило, происходит это так. Терапевт работает с сотерапевтом, и впоследствии они могут обсудить, кто в какую роль по отношению к семье «впал» и какую функциональную «ни­шу» в этой семье занял. Удержаться от этого чрезвычай­но трудно, терапевта захватывает волна взаимодейст­вия.

Информация, поступающая во время одной встречи с семьей, очень разнообразна и разнопланова. Один че­ловек с большим трудом может ее переварить и зафикси­ровать. Поэтому там, где стоят зеркала односторонней проницаемости, за ними сидит небольшая группа, кото­рая очень внимательно за всем наблюдает. Б. Холл считает, что супервидение и семейная терапия — это почти что одно и то же, без супервидения семейной тера­пии быть не может. При этом супервизор не только имеет свое восприятие и не только высказывает свою точку зрения терапевту после работы, но и может вмешиваться в процесс как угодно. Он может позвонить по телефону терапевту и сказать: «А сейчас сделай то-то», может постучаться в дверь и войти: «Здравствуйте, я хочу с вами познакомиться. Меня зовут так-то, я ваш суперви­зор. Пока я наблюдал за вами, у меня возникло несколь­ко вопросов». Семья, естественно, с самого начала наблю­дения знает о нем.

Терапевт может также прервать занятия в середине, сказав: «Я нуждаюсь в десятиминутном перерыве, чтобы пойти и обсудить с коллегами создавшуюся ситуацию». Он может действительно что-то обсуждать, а может это сделать только для того, чтобы прервать нежелательную Дискуссию. Еще одно требование, выдвигаемое, в част­ности, Дж. Беллом, заключается в том, что терапевт дол­жен соблюдать баланс высказываний, т. е. не давать какому-то одному человеку долго монополизировать об­щее внимание. Наша практика, однако, показывает, что правило «равенства вкладов» не всегда оправдано.

Если диалог с кем-то одним затягивается, а другие члены семьи включены в него и слушают, они оказываются в состоянии напряжения.

-160-

Иногда очень полезно, чтобы кто-то побыл в состоянии напряжения 10 или даже 20 мин, пока идет разговор с одним членом семьи. Другой человек приходит в состояние «сжатой пружины» и неожиданно говорит: «Я хочу сказать! Почему меня никто не спрашивает?» В этом случае он поведет себя более спонтанно. Поверхностный обмен мнениями на какую-то тему, обмен репликами производят только впе­чатление равенства и баланса, а нагнетание напряжения у кого-то из членов семьи может быть более эффектив­ным, чем «равенство вкладов».

Итак, вернемся к фазам совместной семейной тера­пии, выделенным Дж. Беллом. Первая фаза, которая начинается с того момента, как семья в полном составе пришла к психологу-терапевту,— фаза «центрации на ребенке». На этой фазе терапевт должен установить максимальный контакт с ребенком, чтобы ребенок мог почувствовать себя сильным, чтобы он понял, что вот этот чужой взрослый — это его взрослый, его поддержка. Это очень важно потому, что следующая фаза — фаза «родительско-детских отношении», когда родители вы­сказывают ребенку свои претензии.

Для того чтобы ребенок мог их выслушать, не скан­даля и не запираясь, он должен почувствовать себя за­щищенным. В начале этой фазы терапевт повторяет то, что он уже говорил, но с большим вниманием к ребенку, ориентируясь на его возможности понимания. Он гово­рит, что родители рассказали ему, что их семья не такая счастливая, какой бы они хотели ее видеть; и для того, чтобы каждый мог высказать свои соображения по этому поводу и попытаться улучшить положение, все собра­лись вместе. Терапевт говорит, что, по опыту его работы, большинство детей не имеют в семье права голоса. Поэтому, продолжает он, «мы начнем сегодня нашу сов­местную работу с того, что дадим тебе возможность вы­сказать все, что ты думаешь по поводу происходящего у вас в семье. Твои родители будут тебя слушать, не перебьют и не накажут, что бы ты ни сказал». Родители это обещают. «Вы обещаете?»—«Обещаем!» «Итак, как ты думаешь, что привело вас всех сюда?»

Как правило, дети редко начинают сами говорить, долго упираются и молчат. Чем младше ребенок, тем больше он «за родителей», и даже если он подвергается жестоким наказаниям, то при постороннем человеке не станет выступать против них.

-161-

Более старшие дети могут сказать о проблемах взаимоотношений, хотя и в обтекае­мых, чаще всего неопределенных фразах.

Если ребенок упирается и не хочет говорить, психо­лог старается его как-то стимулировать: подбадривает, говорит о том, что ситуация действительно необычная и кто угодно в ней растерялся бы, но надо же, чтобы кто-то начал. Иногда терапевт прибегает к смене роли: если ребенок уж совсем уперся, то он выбирает того из членов семьи, кто ему кажется наиболее гибким в этой ситуа­ции, и говорит: «Вы знаете, мне бы хотелось, чтобы начал Питер, но ему, видно, очень неловко, потому что мы впер­вые собрались. Как вы думаете, что думает Питер по этому поводу, что бы он мог сказать?» Когда выбранный человек говорит, терапевт спрашивает: «Ну как, Питер, правильно говорит мама (или папа, или кто-то еще)?» Мальчик отвечает: «Правильно». Или наоборот: «Не­правильно». Во всяком случае, для Белла принципиаль­но важно, чтобы все началось с ребенка, а для этого надо его как-то расшевелить. Наш опыт показывает, что обыч­но детей все-таки удается расшевелить. (Дж. Бинг-Холл начинает работу с того участника, который кажется в данный момент наиболее неблагополучным, вне зависи­мости от того, на кого жалоба. Он смотрит, как сели члены семьи, выбирает самого «изолированного», задает ему вопросы. Например, просит представить всю ос­тальную семью, т. е. обращается к нему как бы за помощью.)

После того как ребенок заговорил, терапевт старается направить его на какие-то конкретные проблемы. Это важно, потому что проблемы должны быть такие, кото­рые могут быть разрешены родителями. Если ребенок говорит: «Мама меня не любит» — эту проблему сразу не решишь. А если ребенок жалуется на то, что его каждый вечер слишком рано укладывают спать, его пожелания могут быть выполнены. Если ребенок начинает жаловаться на людей «со стороны» (учителей, других детей), то психолог обращает его к семье, которая присутствует здесь в отличие от этих «внешних» людей. Задача первой фазы заключается в том, чтобы найти какие-то компромиссы, на которые родители готовы были бы пойти, исполняя требования ребенка. Желательно, чтобы уже на вторую совместную встречу ребенок шел сознанием того, что что-то изменилось, что от разговоров с семьей есть какой-то практический результат. Нередко родители не выполняют своих обещаний, что

-162-

является формой сопротивления. Тогда терапевт говорит, что он, конечно, понимает все сложности и не вмеши­вается, но, если родители хотят, чтобы работа была эф­фективной, они должны понимать, что каждому нужно внести свой вклад. Им объясняются отрицательные по­следствия их поведения: ребенок с недоверием относится ко всему, что происходит, или вообще не пришел. В последнем случае занятие состояться не может. Если pодители сопротивляются, не хотят идти ни на какие изьяснения, им надо напомнить о первой встрече. Возможны вариант, когда родители по-разному относятся к пpeдлагаемым «уступкам». На данном этапе между родите­лями не должно возникать вражды, открытого противо­речия, иначе все кончится тем, что мама купит то, просит ребенок, а папа это выбросит или произойдет, нечто подобное. А это еще большая травма для ребенка Последняя формула, предлагаемая терапевтом родителям, для того, чтобы они приняли требования детей, такой «Конечно, вы сами принимаете решения. Но вы бы очень помогли всей нашей дальнейшей работе, если бы рискнули проверить, способны ли вы удовлетворить требование ребенка».

На первой фазе важно не давать родителям лидировать в разговоре, т. к. это подавляет ребенка. Если родители продолжают высказываться, то по возможности надо их игнорировать: смотреть на ребенка, придви­гаться к нему, давать понять, что он в центре внимания, несмотря ни на что. Если родитель хочет дополнить слова ребенка, ему надо дать эту возможность, но, если терапевт чувствует что-то не то в этом дополнении, надо свериться с мнением самого ребенка.

Конец фазы определяют дети, говоря о том, что они довольны. Удовлетворенные своей жизнью и получе­нием желаемых поблажек, - они могут говорить открыто о своих негативных чувствах по отношению к родите­лям.

Когда ребенок говорит, что все хорошо, начинается вторая фаза — фаза «родительско-детской интеракции». Обычно к этому времени родители достаточно раздраже­ны и напряжены и легко начинают жаловаться, объеди­няясь в своих жалобах и требованиях против детей. Ос­новной прием на этой стадии — создание равных возмож­ностей для высказывания у родителей и детей, причем не по времени, а по эмоциональному накалу. Важно стремиться конструктивно переформулировать любые

-163-

враждебные, разрушительные высказывания. Каждый член семьи, который хочет, но не может высказаться, должен быть поддержан терапевтом. При этом неизбежны какие-то моменты ревности: родители могут ревновать терапевта, ребенка. Обо всех этих моментах надо гово­рить вслух.

Результативность этой фазы сильно зависит от того, насколько члены семьи раскрыли свои негативные пере­живания и при этом не оказались во власти собственной неуправляемой агрессии.

Язык терапевта должен быть простым и ясным, что крайне необходимо для взаимопонимания. Психолог должен говорить так, чтобы любой ребенок его понял. Кстати, нужно отметить, что замутнение языка терми­нологией часто бывает способом сопротивления в труд­ных ситуациях, когда родители начинают говорить слова, непонятные для детей, и делать вид, что «мы-то, взрослые, понимаем что к чему».

В качестве одного из технических приемов семейной терапии может быть использование метафор. Терапевту полезно придумывать сказки, басни, образы и широко использовать их в работе. Кроме словесных метафор используются и другие средства. Простая палочка может помочь выразить мысль. Ребенку, например, трудно сказать, что старший брат его подавляет. Терапевт спра­шивает: «Вот представь себе, что это качели. Где ты и твой брат?» Учитывается также и наклон «качелей» — это как бы сила репрессии. Или задает такой вопрос:

«Как изменилось положение у вас дома за эти три дня? Ты сидел на этих качелях там, а твой брат — там, а те­перь как?»—«А вот так...»

Членов семьи также можно просить придумывать сказки, истории, притчи и в аллегорической форме рас­сказывать о себе, своих переживаниях, семье в целом. Но все же самым главным на этой фазе является высво­бождение отрицательных эмоций, чтобы и родители и дети излили все, что у них накопилось. В результате возникает взаимное уничтожение отрицательных эмо­ций при сохранении поддержки, равенства, любви.

Следует особо остановиться на формах сопротивления. семьи, поскольку именно анализ сопротивления терапии может дать много информации. Например, на одном за­нятии с семьей (мама, папа и двое детей) девочка сказала следующее: «У меня тяжелое чувство, что все, что я го­ворила до этого,— ложь». Чтобы поддержать дочь, мать решила прервать неприятный разговор и попросила терапевта: «Можно, муж и сын выйдут — я вам должна что-то сказать».

-164-

Мать стала на сторону дочери, потому что дочь от­казалась выразить какие-то отрицательные эмоции в ее адрес, заняла позицию самобичевания. Произошло это вот почему: накануне у них был разговор дома, дочь призналась матери, что очень много ей врет. Теперь мать как бы покрывает дочь, чтобы отец и брат не узна­ли, какая она лгунья. Дочь эту игру поддерживает, возникает альянс. Но в основе этого альянса может быть и другая цель: изолировать отца и брата и подчеркнуть интимность диады мать—дочь.

Терапевта долго просили, чтобы мужчины вышли, но он не согласился, и тогда обе женщины отказались гово­рить о том, о чем собирались. Интересна в этом случае реакция отца: " почувствовав, что его пытаются устра­нить, он по окончании препирательств взял дальнейший разговор на себя, о чем-то рассказывал, и никто не заметил, как закончилось занятие. Несостоявшийся се­паратный сговор матери с дочерью был позабыт.

Создание подобных группировок представляет собой нормальное явление в повседневной жизни, но в терапии оно указывает на сопротивление, прежде всего, каким-то новым отношениям.

Очень важно обращать внимание на невербальное поведение членов семьи во время встречи, так как невер­бальное общение между ними может быть коммуникаци­ей, выборочно предназначенной кому-то одному. Иногда бывает необходимо обратить на это внимание и погово­рить о смысле и назначении таких аспектов поведения.

Следует еще раз подчеркнуть, что при всей буре вза­имной критики терапевт каждый раз делает акцент на позитивной стороне, позитивном начале любых претен­зий, упреков, самых жестоких слов, а также поведения (родителей или детей). Когда «прочищены» каналы ком­муникации, наступает третья фаза, причем она возникает спонтанно — когда родители начинают выяснять отно­шения между собой. Это, действительно, происходит всегда, с какой бы семьей ни работал терапевт. Важно, чтобы эта фаза не наступила преждевременно. Если она возникла тогда, когда взаимные негативные эмоции еще не высказаны до конца,, то просто-напросто начинается перепалка между родителями. Терапевт должен сдержи­вать семью, если чувствует, что еще есть негативные

-165-

эмоции, невысказанные претензии между родителями и детьми. Он должен откладывать, переносить в будущее те вопросы и проблемы, которые рано обсуждать.

Третья фаза — родительских интеракций. Это фаза переломная во всем ходе совместной семейной терапии, и часто родительские интеракции становятся фундамен­том всей семейной терапии. Дж. Белл подводит семью к этой фазе постепенно, как бы щадя чувства родителей, идя на поводу их запроса. Запрос родителей формули­руется как жалоба на ребенка, и поэтому совместная семейная терапия начинается с выяснения проблемы ре­бенка. Затем постепенно разговор переходит на отноше­ния между родителями, потому что в основе особенностей и нарушений поведения ребенка лежат, безусловно, особенности супружеских отношений: не негативные осо­бенности родителей, не конфликты между ними, а весь комплекс их взаимоотношений. Это подчеркивается и в беседах с родителями, и в совместных сеансах для избе­жания у родителей чувства вины, которое непродуктивно с точки зрения терапии.

Каким образом супружеские отношения могут при­водить к возникновению проблем детей? Существует не­сколько объяснений. Например, Дж. Бинг-Холл счи­тает, что семейный миф порождается супругами, а ребе­нок, появляясь в семье, уже вплетается в структуру мифа. Он выделяет две формы подключения ребенка к се­мейному мифу. Семейный миф — это согласованная за­щита, которую вырабатывают для себя оба супруга, что­бы вытеснить какие-то травмирующие переживания. Сначала каждый из будущих супругов вытесняет эти переживания индивидуально, а потом, соединив свою жизнь с другим человеком,— еще и с помощью этого другого.

Можно рассмотреть два типа брака, основанные на разных семейных мифах. Первый тип брака—это брак людей, имеющих сходный характер психологической защиты. Каждый вытесняет какие-то свои индивидуаль­ные особенности и подбирает в качестве брачного парт­нера человека, очень похожего на себя. При этом обра­зуется некое фальшивое общее «Я»: оба партнера выде­ляют, подчеркивают, усиливают, идеализируют друг в друге то, что признают у себя, и вытесняют друг в дру­ге то, что вытесняют у самих себя. В итоге они как бы Усиливают и дублируют свою защиту. Например, супру­жеская пара состоит из людей, имеющих серьезные сексуальные

-166-

проблемы или психологические трудности, связанные с сексом. Общий семейный миф, который фор­мулирует эта пара, может звучать так: «Мы счастливы тем, что нашли друг друга. Потому что оба считаем, что в основе счастливой семьи лежит не секс. Сексуальные проблемы нас не беспокоят так, как они беспокоят дру­гих. Единство нашей семьи — в том, что мы дружим друг с другом, понимаем друг друга и помогаем друг Другу. Сексуальные проблемы нас не волнуют». Приблизительно таким же был миф у каждого из партнеров до супруже­ства. А когда они объединились, то он структурировался в миф семьи.

Когда в такой семье рождается ребенок, он должен (по глубокому убеждению родителей) идентифицировать­ся с хорошим, признаваемым началом. А если у ребенка проявляется вытесняемый комплекс черт, то семейный миф трещит по швам, и родители прилагают максимум усилий, чтобы его сохранить. Если ребенок не соответст­вует ожиданиям, то семья либо отторгает его как чужака, либо проецирует на него вытесняемое обоими супругами. Во втором случае весь негативный багаж семьи целиком и полностью проецируется на ребенка, и он становится носителем всего самого ужасного и самого безобразного, «козлом отпущения», корнем, зла. Если же ребенок не дезавуирует проблем родителей, то тогда миф, который в качестве знамени поднимает над собой семья, состоя­щая уже из трех человек, звучит так: «Мы все — счаст­ливая, дружная, мирная., интеллигентная семья. В на­шей семье главное — взаимовыручка, взаимопомощь и дружба».

Второй тип брака основан на то, что супруги выби­рают друг друга потому, что каждый из них бессозна­тельно символизирует для другого его потерянное, вы­тесненное, отвергнутое «Я». «Я выхожу замуж за челове­ка, который является как бы моей противоположностью». На самом деле, он может и не быть ею. Но «я проецирую на него свое отторгнутое «Я» и постоянно жду от него того, что он восполнит меня до гармонического целого». Составляя брачный союз, оба партнера комплиментарно дополняют вытесненные части друг друга.

Наличие в каждом из партнеров вытесняемого начала маскируется идеализацией. Как правило, такие браки ранние; их внешние причины часто бывают сексуаль­ными. Брачный союз основан на очень сильной взаимной симпатии, очень сильной любви и привязанности, когда

-167-

люди говорят: «Мы нашли друг друга, как две половинки яблока». Первоначальным толчком к формированию брака является идеализация вытесняемого в себе начала. Но если супруги — личности невротические, то по исте­чении некоторого времени на смену идеализации прихо­дит вытеснение, сопротивление, протест.

Брак переходит в свою следующую фазу, которая становится уже хронической: постоянные скандалы, борьба и недовольство друг другом, ощущение того, что живешь рядом с чужим человеком. При этом брак редко разваливается. Ребенок, родившийся в такой семье, вплетается в родительские взаимоотношения, становится поочередно объектом идентификации то одного, то дру­гого родителя. Его постоянно таскают из лагеря в ла­герь. Те папины черты, которые подмечает у него мама и которые отражают подавляемое мамино «Я», становят­ся для нее источником раздражения, злобы и неприятия ребенке. Точно так же реагирует и папа, только на абсолютно противоположные черты. Поэтому в целом ребенок не принимается ни одним из родителей. Они перепасовывают ребенка друг другу, и единственное, что их очень сильно сближает,— это то, что их ребенок плох. Ребенок изначально страдает сильным расщепле­нием, потому что он усваивает одновременно и сценарий от одного из родителей, и контрсценарий от другого. И оба родителя требуют, чтобы ребенок выражал и во­площал только его, этого родителя, сценарий.

Столь сильная связь родительских проблем и детских особенностей, конечно, выявляется в процессе семейной терапии. Важно, однако, не позволить семье слишком рано перейти в фазу родительских интеракций. Для продуктивной работы необходимо предварительное из­влечение наружу всех негативных эмоций. И только после этого возможны конструктивные отношения, вы­ражение позитивных чувств, принятие друг друга. Родительско-детские интеракции должны себя исчерпать. Это происходит, когда семья упирается в тупик: дети в общем-то удовлетворены сложившимся в семье положени­ем, а претензии родителей к детям идут по второму или по третьему кругу, все время формулируются одинаково. В этот момент (что происходит, как правило, на шестом занятии) можно приступить к выяснению родительских отношений.

-168-

В начале этой фазы психотерапевт избегает давать какие бы то ни было интерпретации. Он лишь разными способами поощряет разговор. Постепенно увеличивается открытость высказываний, и в море негативных эмоций вливается все больше и больше переживаний, связанных с самоанализом, с пережитыми родителями инсайтами относительно друг друга и своих собственных позиции. Чем чаще это происходит, тем больше терапевт позволяет себе интерпретировать происходящее. Дж. Белл выде­ляет четыре типа интерпретаций, которые он использует в процессе семейной терапии.

Первый тип — рефлективные, аналитические интер­претации. Они связаны с психогенезом того, что проис­ходит. Когда в семье нет нужной близости, открытости, взаимной поддержки, эти интерпретации нежелательны. К ним следует прибегать лишь тогда, когда семья уже достаточно хорошо сплотилась.

Второй тип — связующие интерпретации. Они позво­ляют соединить события и слова, объяснить чувства, ро­ли, их происхождение, природу переживаний. Не сле­дует пользоваться этими интерпретациями до тех пор, пока терапевт не будет уверен в готовности семьи при­нять и понять их. Этим типом интерпретаций широко пользуется В. Сатир, считая, что связующие интерпретации — это один из основных инструментов, который семья должна вынести из семейной терапии,— уметь связывать между собой переживания и события, чувства и семейные роли.

Третий вид — реконструктивные интерпретации. Они направлены на то, чтобы вывести настоящее из прошлого. Их используют в тех случаях, когда настоя­щее существенно волнует семью и члены семьи хотят объяснить его.

Четвертый тип — нормативные интерпретации. Это суждения, позволяющие провести параллели между дан­ной семьей и другими семьями, помогающие членам семьи осознать, что многие семьи имеют подобные проблемы. Это помогает им избавляться от страха и тревоги. Например, говорится: «Да, такого рода ситуация уже встречалась неоднократно в моей работе. И тогда меха­низм ее возникновения был такой. Конечно, ваша семья особая. Но я думаю, что возможны какие-то общие места. Когда-то нам помогло то-то и то-то».

По мере того как супруги все более открыто общаются между собой, количество интерпретаций возрастает. Признаками окончания фазы родительских интерпрета­ций может стать признание обоими супругами друг за

-169-

другом прав на самостоятельную позицию, разрушение симбиотических связей, осознание возможности компро­миссных решений и признание ценности мирного сосу­ществования — в противовес проведению в жизнь ка­кой-то своей индивидуальной доктрины. Например, супруги приходят на встречу и говорят: «Мы поняли, что принципиальная и бескомпромиссная борьба за какие-то свои позиции — это ничто по сравнению с общим ми­ром, который царит в семье. Ради этого мира можно пойти на уступки».

Одна из серьезных проблем, с которыми часто сталки­ваются семейные терапевты, заключается в том, что ро­дители боятся обсуждать в присутствии детей свои су­пружеские проблемы. Мнение, единодушно высказывае­мое авторами работ в области семейной терапии, состоит в том, что даже самые интимные проблемы — вплоть до нюансов сексуального поведения — могут обсуждаться на языке чувств, переживаний — это вполне возможно в присутствии детей. Не обязательно апеллировать к су­губо сексологическим терминам и понятиям. Говорить на интимные темы при детях важно, так как дети чувст­вуют семейное неблагополучие очень хорошо, гораздо лучше, чем родители это подозревают. Дети эмоцио­нальны, и эмоциональная атмосфера семьи очень легко ими постигается. Ребенку трудно жить в состоянии тре­вожной неопределенности.

Роль терапевта на фазе супружеских интеракций заключается в установлении баланса между высказыва­ниями родителей. Он также делает различные интерпре­тации суждений родителей по поводу их взаимоотноше­ний; иногда такие интерпретации терапевт делает с по­зиции ребенка сам либо поощряя ребенка к тому, чтобы тот сделал свою собственную интерпретацию того, т.) говорят родители друг о друге. Он как бы высвечивает Для родителей детское восприятие происходящего.

На смену фазе супружеских интеракций в тех се­мьях, где детей несколько, приходит фаза интеракций между детьми. В семьях с одним ребенком, имеющим много проблем во взаимоотношениях со сверстниками, все члены семьи совместно обсуждают этот вопрос. Если в семье двое детей, то фаза интеракции между детьми возникает в двух случаях. Во-первых, когда на первой фазе — фазе центрации на ребенке — основную враждеб­ность и негативные переживания дети высказывают не в адрес родителей, а в адрес своих братьев и сестер.

-170-

Если такая враждебность существует, то после фазы супруже­ских интеракций можно перейти к ее обсуждению. Во-вторых, к фазе интеракций между детьми переходят в том случае, когда одна из жалоб родителей — это жалоба на отношения между детьми.

Есть еще один момент, подводящий к этой фазе,— он связан с тем, что родители, уже сблизившись друг с другом, начинают вспоминать о своем детстве и о своих дет­ских проблемах. Довольно часто бывает так, что кто-то из них начинает говорить: «Да, у вас тоже были труд­ности в общении с ребятами. Я теперь понимаю, почему наша дочка такая. Я понимаю, что с ней происхо­дит».

Фаза детских интеракций предпоследняя, и терапевт становится на ней все более и более пассивным. Центр — дискуссии отношения между детьми. Родители и дети уже сами соблюдают баланс между высказываниями, сами друг друга не перебивают, и все это свидетельствует о том, что терапия подошла к концу. Наступает, наконец, последняя, конечная фаза.

Признаки перехода к этой фазе следующие.

Первый признак. Многие симптомы, с которыми обра­тилась семья, исчезают. Некоторые не исчезают, но пере­осмысливаются и теряют свою травматическую значи­мость.

Второй признак. Все чаще и чаще на встречах члены семьи начинают смеяться. Особенно показательно, если родители начинают посмеиваться над собой, подшучивать в свой адрес. Все оживлены, всем приятно — это при­знак того, что пора заканчивать терапию.

Третий признак. Все чаще, когда терапевт в начале очередной встречи спрашивает о том, как семья жила в течение недели, какие события произошли, члены семьи начинают рассказывать, что собирались все вместе, что-то обсуждали. Терапевт каждый раз подчеркивает: «Вот видите, как хорошо: вы уже можете сами, я уже вам боль­ше не нужен».

Четвертый признак. Члены семьи начинают призна­вать и принимать независимость каждого друг от друга,

Еще один признак косвенный, но проявляющийся довольно часто дети начинают помогать по дому: «То ни­чего не делал, а тут посуду моет, пол метет, без всяких уговоров и упреков». Дети сами начинают включаться в семейную жизнь.

Последний, пятый признак — наиболее очевидный — семья начинает говорить, что все наладилось, вроде, больше и не надо встречаться.

-171-

Часто инициатором конца встреч является терапевт, который видит, что все признаки благополучия налицо и надо заканчивать занятия. Это можно делать двумя способами. Первый — начать обобщать то, что было на встречах, подчеркивать самостоятельность семьи, ее способность все решать без терапевта. Второй способ окончания занятий — это обсуждение дальнейшей жизни семьи: что будут делать члены семьи, как они будут дальше все сами решать.

Какова же роль терапевта в семейной терапии? Во-первых, вербальная и невербальная поддержка говоря­щего, будь то ребенок — а дети в этой форме терапии являются чрезвычайно важными участниками — или взрослый. Во-вторых, всяческое поощрение выражения чувств в ходе занятий, в особенности чувств негативных. Если членам семьи не хватает слов, чтобы выразить эти чувства, можно использовать боксерскую перчатку, мя­чик, игрушечную рапиру. В-третьих, терапевт внима­тельно следит за динамикой процесса терапии и направ­ляет ее. В-четвертых, он постоянно поддерживает взаимо­связь между членами семьи, в то же время подчеркивая уникальность каждого и его право на свою позицию.

Что же происходит во время терапевтической работы? Что нового узнают для себя члены семьи? Первое, что определяется,— это природа и причины нарушений у «идентифицированного пациента». Если им является ребенок, возможно, у родителей уже есть какие-то идеи о причинах его проблем. На встречах они могут сравнить свои идеи с тем, что думает ребенок, поскольку он сам приобретает возможность сказать, что считает причиной своих трудностей.

Второе, что происходит,— это равномерное распре­деление ответственности за семейную боль, семейную проблему между всеми членами семьи. Терапевт демонст­рирует им наличие взаимосвязей, никак их не оценивая.

Третье, что дает такая терапия,— это возможность каждому почувствовать, что он может отвечать за изме­нения в семье. Что он — важный член, который своим сведением и, отношением может изменить семью целиком.

Следующее — это чувство, связанное просто с осо­знанием возможности изменений. Многие семьи приходят на встречу уже полностью разочарованными в возможности изменений.

-172-

Терапевтические встречи приводят к тому, что у людей возникает чувство: мы еще не безна­дежны. С этим часто приходится сталкиваться, когда в конце занятия кто-то восклицает: «Никогда в жизни мы так не говорили! Вот уже 20 лет живем, а тут к вам при­шли — и вдруг поговорили!»

Занятия позволяют прояснить актуальное состояние семьи: у людей, которые приходят к терапевту, в жизни мало хорошего. Терапевт позволяет им увидеть эту «ма­лость», увеличивая ее в сознании пациентов.

Очень важно, что в ходе занятий члены семьи начи­нают осмыслять ценности особенности каждого в от­дельности. И, расшатывая симбиотические связи, тера­певт позволяет членам семьи увидеть в каждом какие-то индивидуальные черты и устремления. И конечно, самое важное — это то, что терапевт помогает каждому роди­телю и каждому ребенку понять, что он является значи­мой частью центра его жизни — его семьи.

Иногда в семейной терапии может быть использован несколько иной подход. Так, В. Сатир после организа­ционного этапа первых двух встреч начинает сбор семей­ной хронологии.

На третьем занятии, собрав всю семью вместе, В. Са­тир говорит: «Теперь мы познакомимся с вашей семьей подробнее. Расскажите мне, пожалуйста, с чего все на­чалось. Как началась ваша семья? Как вы познакоми­лись? Где? В какое время? Как вы отнеслись друг к другу с первого взгляда?» Семейная история реконструируется В. Сатир как бы в двух направлениях. Начало, старт,— это момент знакомства двух взрослых людей — супругов. Ход назад — это ход в детство этих супругов. Ход впе­ред — это ход в развитии семьи уже как целого, он свя­зан с рождением ребенка.

На этом этапе в разговор включается ребенок. Он начинает рассказывать, как помнит себя, с какого воз­раста, какими он помнит родителей. Но начальной точ­кой является момент знакомства супругов. Предшествую­щие браки, предшествующие дети— это все уже застартовая точка. Терапия проводится в 3 этапа: первый — история знакомства и история семьи до появления ребенка; второй—ход в прошлое супругов, когда они рассказывают о своих детских переживаниях, о моделях отношений в их родительских семьях, о своих предыду­щих семейных и сексуальных опытах; и третий—ход вперед — от появления ребенка. Данные этапы затем обсуждаются, и все подробно записывается на магнитофон или бумагу.

-173-

Какие задачи этим решаются?

Первая задача: начав такого рода работу, терапевт сразу ставит себя в позицию стороннего наблюдателя, хроникера семейной жизни.

Вторая задача — получение информации о жизни семьи. По мнению В. Сатир, это очень важно, потому что есть много моментов, проясняющих причины актуаль­ного состояния семьи. Например, семья приходит на встречу в составе мамы, папы и ребенка. Обязательно надо спросить, есть ли еще члены семьи, а не довольст­воваться теми, кто сидит в кабинете. Может оказаться, что существует еще один ребенок, который 10 лет лежит р больнице. А это очень важная информация. Или, на­пример, есть бабушка, которая управляет всей семейной обстановкой, или обнаруживается родственник, который экономически поддерживает семью. Необходимо подроб­но выяснить все, что позволит составить некоторую кон­цепцию семьи.

Следующая задача, которую можно решить сбором семейной хроники,— это снять чувство тревоги у членов семьи. Вопросы задаются очень простые: «Расскажите, кто вы, что вы, когда познакомились, когда родились, столько лет вместе». Как правило, семьи приходят к терапевту в состоянии сильной тревоги. Люди пришли е момент кризиса — не знают, что будет, и их успокаи­вает то, что с ними говорят на простом человеческом язы­ка. Кроме того, такой разговор позволяет выяснить,чточлены семьи все-таки делали нечто для решения своих проблем. Такими простыми вопросами терапевт создает у них впечатление о своей компетентности.

Кроме того, решается важная задача — перенос акцента на супружеские отношения: поскольку прямо на­чинать с супружеских отношений нельзя, к ним подхо­дят косвенным путем. Рассказ о супружеских отношени­ях до появления ребенка—это и есть мягкий перенос акцента на супругов.

Собирая информацию об истории жизни семьи, тера­певт помогает ей приобрести некоторые представления о том, как можно анализировать свою жизнь. Он задает Вопросы о причинах событий. Очень много внимания уде­ляет вопросу о выборе партнера: «Почему именноон? Какие планы семейной жизни вы с ним связывали? Какими вы представляли своего супруга и своего ребенка в семье?»

-174-

Затем он выясняет все о прародителях. Вначале речь идет о сегодняшнем дне. Кто родители супругов, где жи­вут, как участвуют в жизни семьи? Затем переходит к детству супругов. Очень важно задавать вопросы отно­сительно того, как пациенты видят проблемы родителей и их супружеских отношений: «Есть ли в семье ваших родителей какая-то проблема? Если есть, то какая?» Сбор семейной хронологии построен с использованием хитроумных ловушек, которые облегчают осознание проблем.

Наконец, на последнем этапе сбора хронологии дело доходит до ребенка. Ребенок к этому моменту уже страш­но заинтересован, потому что узнал для себя массу ново­го и интересного, ему хочется внести свой собственный вклад в семейную историю. Ребенок почувствовал: я он в семье, и он тоже главный. Родители, сами того не по­дозревая, выступают для него в новом качестве — как люди со своим особым миром. Любое воспоминание ре­бенка — какими он помнит первый раз маму, папу, ба­бушку, свои собственные ощущения — оказывается так­же ценным. Терапевт реагирует: «Да! Потрясающе!! Неужели это было так?!»—«Да, да,—говорит ребе­нок,— я помню, когда мне было еще только 2 года; я помню себя в это время». И терапевт снова восхищается.

И вот в конце концов семейная история написана. Тогда терапевт говорит: «Все, что мы тут вместе создали с вами, во многом проясняет картину, которая сложи­лась в вашей семье к настоящему времени. Теперь, когда все прошлое вашей семьи нам известно, мы можем перей­ти к настоящему». Говоря об актуальных проблемах, В. Сатир апеллирует к созданной в течение первых трех-четырех встреч истории. Это облегчает ход терапии, сни­жает сопротивление. По мере того как выясняются актуальные проблемы и взаимоотношения становятся более открытыми, семейная история утрачивает свою нужность, работа все больше переходит в план «здесь и теперь».

Другой характерный момент терапии В. Сатир: она постоянно обращается к чувствам членов семьи: «Что вы почувствовали, когда он это сказал?» На подобные во­просы можно отвечать и на языке прошлого. Например, мама говорит: «Когда сын сейчас сказал, что чувствует себя совершенно потерянным, если мы с отцом по нескольку

-175-

дней не разговариваем друг с другом, я вдруг вспомнила такое же чувство. Я его часто испытывала, когда была в возрасте сына. Теперь я понимаю, как это ужасно. Хорошо, что мы вспомнили эти мои детские переживания».

В отличие от Дж. Белла В. Сатир не старается уравновесить высказывания всех членов семьи — она, скорее, использует прием «пружины»: очень долго разговаривает только с одним членом семьи, стараясь, чтобы этот разговор вызвал напряжение у другого или других. В конце концов напряжение вырвется в эмоциональной реплике, и общая беседа станет более насыщенной.

Излюбленная техника В. Сатир — построение «семейной скульптуры». Под руководством терапевта все члены семьи с помощью поз изображают характер внутрисемейных отношений. «Скульптуры», как правило, динамичны, в них фиксируются не только актуальные отношения, но и их история, динамика, возможная перспектива. Терапевт активно вмешивается в процесс создания «скульптуры», дает членам семьи специальные задания: «А теперь покажите, как бы вы хотели общаться с мужем...» или «Покажи, где было бы место дедушки, живи он с вами». «Скульптурные композиции» настолько выразительны, что они сами по себе о многом говорят клиентам. Их динамичность позволяет разрушить стерео­типы и подчеркивает возможность перемен. Наконец, благодаря эмоциональной заряженности процедура создания «скульптур» дает выход сдерживаемым переживаниям, способствует отреагированию.

В терапевтической работе В. Сатир трудно выделить какие-то фазы, за исключением, пожалуй, фазы реконст­рукции истории семьи, которая как бы исподволь подготавливает семью к феерическому и очень динамическому этапу работы с актуальными проблемами. Этот этап можно уподобить мощному взрыву, цель которого расшатать привычные стереотипы семейных отношений, подверг­нуть всех членов семьи без исключения потрясающим переживаниям, заставить их глубоко пережить чувство близости, общности друг с другом. По мнению В. Сатир, такой взрыв выталкивает семейную систему из болота, придает ей импульс к конструктивному изменению.

Итак, если Дж. Белл кропотливо «высиживает» про­цесс изменений в семье, создавая для него подходящие условия и внимательно следя за тем, чтобы он протекал плавно, не декомпенсируя никого из членов семьи, то

-176-

В. Сатир как бы запускает этот процесс, играя роль катализатора и вручая членам семьи три принципиаль­ных знания: «Наше сегодня — результат нашей предыс­тории, мы неразрывно связаны друге другом, мы спо­собны измениться к лучшему».

Если бы объем раздела позволил нам описать страте­гию работы Р. Спека или Дж. Бинг-Холла,С. Минухина или X. Рихтера, мы смогли бы убедиться в том, что все эти авторы работают по-своему и добиваются прекрасных результатов. Совместная семейная терапия может быть реализована самыми разными приемами и средствами. Эффективность ее, по-видимому, зависит не от конкрет­ных техник, а от принципов и позиций терапевта, изло­женных нами в начале раздела, его веры в эту форму те­рапии и особенностей его личности.

Дата добавления: 2015-10-24