Часть IV: Кое-что на заметку 13 страница

«Да, — задумчиво ответил лесничий, — может и так, по крайней мере на это похоже». Он сам принялся размышлять о том, что здесь произошло. Прошло несколько месяцев, но более подходящего ответа он так и не придумал. «Что я мог сказать тому парню? — спрашивал он, пожимая плечами. — Может быть, он прав!»

«Да, может быть, прав», — добавляет Эзра Бауэн, рас­сказавший эту историю. Он говорит, что «сегодня самые ис­кушенные геологи, не говоря уж о фундаменталистах, по-преж­нему пытаются разобраться в том, как возникла Сьерра».

Хотите — верьте, хотите — нет, но этот рассказ я оты­скал не там, где вы надеетесь его встретить, то есть не в ка­кой-то книге, написанной креационистом. Я нашел его в обыч­ной книге для туристов. Наверное, даже лесничий понял, что объяснение, предложенное упомянутым выше туристом (то есть утверждение, что все это сделал Бог), гораздо проще, разумнее и правдоподобнее, чем переменчивые теории геоло­гов. В Библии сказано просто: «Ибо в шесть дней создал Гос­подь небо и землю» (Исх. 20:11).

Никаких искусственных арок, никаких рушащихся кам­ней, никаких долгих периодов времени — просто шесть дней. Шесть дней — и все было сотворено. «Словом Господа сотво­рены небеса, — сказал Давид, — и духом уст Его — все воин­ство их... ибо Он сказал, — и сделалось; Он повелел, — и явилось» (Пс. 32:6, 9).

Вдумайтесь, друзья: просто сказал — и сделалось! А что, если Бог сотворил все так, как мы это видим теперь, то есть в полном беспорядке и запустении? Нет. Когда вы сегодня смот­рите на Сьерру, то приходите к одной-единственной мысли: несмотря на всю ее красоту и величие, все, здесь происшед­шее, на самом деле Богом никогда не замышлялось.

Джон Муир предполагал, что во всем виноваты ледники, однако дотошный Джосайя Витни, именем которого и была названа одна из гор, отверг такое предположение. Он был весь­ма уверенным человеком, но особенно он был убежден в том, что Йосемитская долина возникла в результате мощного на­воднения. Так ли это было на самом деле? Чтобы хоть в какой-то мере понять, сколь страшная сила понадобилась для сотво­рения Йосемитской долины, вспомним о мощном

землетрясе­нии, произошедшем в марте 1872 года. В течение нескольких часов все высокогорье дрожало и грохотало. Долина Оуэне Ваяли раскололась с таким шумом, что страх обуял всех, кто там жил. К счастью, в непосредственной близости не было ника­ких населенных пунктов, иначе многочисленных жертв было бы не избежать. Что же случилось? Поле площадью в несколь­ко гектаров ушло вглубь на два метра. Исчезло небольшое озе­ро. Река потекла вспять и текла, пока ее русло не высохло. Согласно воспоминаниям одного из очевидцев, объятые тьмой «люди смотрели, как с грохотом катилась громадная лавина камней, высекая такие яркие искры, что собравшиеся приня­ли их за потоки лавы». Вот таким было «замечательное земле­трясение» Джона Муира. Йосемит находился в двухстах кило­метрах от эпицентра, однако толчки слышались и там.

Сильный грохот раздался, когда осела южная часть горы Игл Рок. По изогнутой траектории с нее покатились тысячи огромных валунов, высекая такие яркие искры, что казалось, будто в темноте светится раскаленная арка. Стоял неописуе­мый грохот. Стремясь хоть с чем-то сравнить силу шума, Джон Муир говорил: «Казалось, что если бы воедино собрались все громы всех когда-либо слышанных мною ураганов, они все равно не смогли бы заглушить этот грохот!»

Землетрясение 1872 года было одним из самых мощных за всю историю, однако оно почти никак не изменило Сьерру. Помимо оползней основной достопримечательностью стал не­большой каменный вал, протянувшийся по долине на пять километров и в своей самой высокой точке поднявшийся при­мерно на семь метров. Как странно: весь этот грохот и неис­товство ушли на то, чтобы оставить отметину в пять километ­ров длиной и семь метров высотой. Если взять откос, кото­рый вырисовывается над Лоун Пайн, то он выше почти в пять­сот раз. Какие же силы понадобились, чтобы создать Сьерру такой, какой мы ее видим сегодня? Сколько должно произой­ти землетрясений, чтобы высечь все эти горы?

Наверное, есть ответы получше тех, что повторяют гео­логи, по крайней мере, большинство из них. Кто-то уже на­чинает удивляться. «Не так давно, — говорит Эзра Бауэн, — калифорнийские геологи вообще усомнились, была ли когда-нибудь арка, которая, как считают, после крушения опорных

камней, образовала восточную долину, и не случилось ли так, что вся гряда образовалась под воздействием какой-то дру­гой, пока неведомой силы».

Что скажете? «Какая-то другая, еще неведомая сила». Но ведь Бог объясняет нам, что это за сила. Он точно указы­вает: все это было сформировано водой! Откроем Книгу Бы­тие: «И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покры­лись все высокие горы, какие есть под всем небом. На пятна­дцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись горы» (Быт. 7:19, 20).

Итак, мы видим, что вода покрыла все высокие горы. Какое страшное обилие воды! Кто-то из нас наверняка по свое­му опыту знает, что порой вода бывает безумно неистовой. Это не был тихий дождик. Нельзя сказать, что вода спокойно прибывала, пока не покрыла горы; здесь речь идет не о про­стом наводнении, но о глобальной катастрофе.

Беда в том, что наш ограниченный опыт не позволяет нам не только понять, но даже осознать, каким был потоп. В него была ввергнута вся планета, земля вставала на дыбы, раскалывалась и содрогалась с такой силой, что мы из-за сво­его примитивного воображения просто не в состоянии это представить.

Мощный дождь, переходящий в ливень, посильнее тро­пического. Яростные потоки воды, вырывающиеся из-под зем­ли. Морские приливы. Огонь. Ветер. Извержение вулканов. Земная кора колеблется и трескается, образуя глубокие прова­лы. Крушение гор. Неистовые подземные толчки. Дикие со­дрогания земной коры. Вдобавок к перечисленному представь­те все, что только можете сами представить, и все равно вам не удастся в полной мере описать картину всемирного потопа. Это не была какая-то кратковременная катастрофа, скорее всего, понадобились целые столетия, чтобы земля успокоилась.

Вероятно, теперь вы понимаете, что произошло со Сьеррой? Однако, несмотря на множество ран, нанесенных ей той глобальной катастрофой, несмотря на все отметины, остав­ленные на этом высокогорье безрассудной, непродуманной человеческой деятельностью, это место все равно не утратило своего величия. Несмотря на весь этот хаос, крушение и бес­порядок, несмотря на всю эту вздыбленность и

искореженность, Божье творение по-прежнему несет на себе печать лю­бящего Творца. Его красота по-прежнему очаровывает нас!

Да, Сьерра может быть грозной и неприступной, однако в ней скрывается какое-то неизъяснимое очарование. Свежий, чистый воздух. Широкая панорама горных вершин. Деревья, стволы которых покрыты причудливыми наростами, цепля­ются за голые выступы скал. Величественные леса, прости­рающиеся где-то внизу, дикое девственное запустение. Начав прогулку там, где кончается проторенная тропа, вы верхом на лошади пробираетесь через скалистые утесы, на какое-то время останавливаетесь отдохнуть, окидывая взором всю Сьерру. Глядя вниз, вы вдруг замечаете, как рядом с копытом коня бесстрашно и в полной безопасности растет маленький и слабый цветок высотой не более пяти сантиметров. На вер­шинах тоже цветут маленькие голубые цветы, которых зовут «пилотами» — так на армейском жаргоне называют капелла­на, или того, кто указывает путь на небеса. И так на всем высокогорье: оно зовет нас, расшевеливает, влечет к какой-то лучшей земле, где цветы никогда не вянут, где много рек и где течет река жизни, много деревьев и среди них самое лучшее — дерево жизни, где огонь не опаляет, нет болезней и горя, нет слез, страдания и смерти, нет ночи и расставаний и где вы лицом к лицу встречаетесь с Творцом всего мироздания.

Попытаемся представить себе, как изначально выгляде­ло это Божественное высокогорье. Даже если в своем сего­дняшнем беспорядке Его творение столь прекрасно, то каким же оно было до того дня, когда ему пришлось ввергнуться в дикую и разрушительную пучину? Каким должен быть ори­гинал, если то, что от него осталось, несмотря на всю свою искореженность и истерзанность, все-таки столь красиво и привлекательно? Даже сегодня, глядя на этот пейзаж, вам, быть может, захочется сказать: «Пусть небо подождет. Я хочу побыть здесь». Но знаете ли вы, что по замыслу Божьему, после того как мы вкусим неба, проведя там тысячу счастли­вых лет, нам надо будет вернуться сюда? Известно ли вам, что именно земля, а не небо, должна стать нашим постоян­ным жилищем? «Блаженны кроткие, ибо они наследуют зем­лю», — сказал Иисус (Мф. 5:5). Припоминаете эти слова? А вот что говорит апостол Петр: «Впрочем, мы, по обетованию

Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Петр. 3:13).

Бог замыслил сжечь все, что есть негодного на земле, исцелить ее раны и вернуть ее нам обновленной. Обновленной всецело и до конца. Какой величественной и прекрасной ста­нет эта Божья страна, когда на ней не останется ни единого шрама! Как радостно будет жить на ней вместе с теми, кого вы больше никогда не потеряете! Все раны, нанесенные зем­ле, исцелятся. «Возвеселится пустыня и сухая земля... — го­ворит пророк Исаия, — и расцветет как нарцисс. Великолеп­но будет цвести и... слава Ливана дастся ей... ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки» (Ис. 85:1, 2, 6).

В степи — потоки! Разве это не прекрасно? Один бого-вдохновенный автор писал об этом так: «Там текут вечные потоки, чистые, как кристалл, а растущие около них деревья бросают тень на тропинки, приготовленные для искупленных Господа. Там просторные долины мягко переходят в прекрас­ные холмы и горы Божьи вздымают свои вершины. И там, в мирных долинах, на берегах живых потоков, народ Божий — эти усталые скитальцы и путники — наконец обретут свою родину»¹.

Друг, подумай об этом! Подумай о земле, которую Бог обновит и вернет нам в ее первозданной красоте. Горы, на вершинах которых растут величавые деревья. Ущелья, водо­пады, озера — незапятнанное Божье творение, раскинувшее­ся вокруг тебя во всей своей необъятности. Нет голых пус­тынь, скудных земель, нет ничего отталкивающего и грозно­го, нет никакого опустошения и одиночества. И эта Божья страна будет дана тебе, навеки оставаясь такой новой и вос­хитительной, словно ее никто никогда не сможет коснуться.

Если захочешь, ты всегда сможешь обратить свой пыт­ливый взор на те необъятные просторы, куда твоя нога сту­пит первой, и там, рядом с копытом твоей лошади, будут цве­сти нежные цветы — совсем ничтожные в сравнении с гордо высящимися вершинами, но столь же надежно укрытые ру­кой любящего Бога!

Как я хотел бы оказаться там! А ты?

' Е. Уайт. Великая борьба. С. 675.

Бог и города

В начале третьего ночи Джеймс Хоппер направился до­мой, захватив копию статьи для очередного номера журнала. Ветер с моря дул все слабее, и казалось, что ночь как-то по-особому спокойна. Проходя мимо платной конюшни, он услы­шал, как внезапно и пронзительно заржала лошадь. Он сунул голову в темный дверной проем, и его встретил грохот двух десятков копыт, неистово бьющих в стены конюшни. «Весь вечер волнуются, — пояснил конюх. — Не знаю почему». Хоппер продолжил свой путь. «Беспокоятся лошади, — поду­мал он. — Наверное, к смене погоды».

А в это время, объезжая ночные клубы, знаменитый те­нор Энрико Карузо тоже чувствовал себя неспокойно, но не настолько, чтобы потерять уверенность, так как он знал, что именно в сегодняшних рецензиях напишут о его безупречном вечернем выступлении.

Денис Салливан, начальник пожарной охраны города, тоже был обеспокоен, поскольку первый телефонный звонок поступил сразу после полуночи. Ветер изменил направление и теперь порывами дул со стороны Тихого океана, а всякий раз, когда возникали пожары в центре города, ветер дул именно оттуда. Так тянулась ночь.

Около пяти утра проснулся офицер полиции Леонард Ингхэм. Вот уже в течение двух месяцев его постоянно мучи­ли кошмары, в которых всегда разыгрывалось одно и то же: огонь вспыхивал на рыночной площади и растекался дальше, пожирая главные городские здания. Разбушевавшись, он гнал испуганные людские толпы в сторону океана. Однако в эту ночь никаких кошмаров не было; наверное, потому, что в это раннее утро он назначил встречу с начальником полиции Джеремайей Динаном, решив рассказать ему о своих сновидениях. Странно, не правда ли? В этот момент по улице про­грохотала повозка молочника, который никак не мог унять свою встревоженную лошадь.

Городские часы пробили пять.

Устроившись на террасе своей виллы, расположенной на Русском Холме, Бэйли Миллард вновь засел за мольберт, пытаясь запечатлеть серо-зеленое очарование просыпающего­ся города. Обычно он начинал с Телеграфного Холма.

Повсюду было тихо, и Бэйли начал писать.

Джесси Кук, полицейский сержант, делавший объезд промышленных кварталов, обратил внимание, что уличные часы показывают 5.14. Они спешили. На его часах было толь­ко 5.12. Время как будто замерло над Сан-Франциско. Была среда 18 апреля 1906 года. А затем началось.

«Началось с океана, со скоростью триста метров в секун­ду, почти сразу под маяком в Пойнт-Арене, в ста пятидесяти километрах к северу», — рассказывал один из очевидцев. Затем «волнение неудержимо начало двигаться на юг; оно огибало сушу, но в то же время сохраняло общее направление, неу­клонно перемещаясь в сторону Сан-Франциско, сдвигая мил­лиарды тонн земли, вздымая и обрушивая огромные скалы и образуя утесы там, где секунду назад была равнина».

Совсем позабыв о своем опрокинутом мольберте и рассы­павшихся красках, с вершины Русского Холма на все это смот­рел изумленный Вэйли Миллард. Высокие горделивые зда­ния качались и тряслись, кирпичные стены рушились, со всею силой опрокидывались башни, горизонт плыл, и ему каза­лось, что Сити-Хол ведет весь этот дикий танец. Какие-то неведомые, но могучие силы словно стремились столкнуть Сан-Франциско в океан. Милларду и другим наблюдателям каза­лось, что бессмысленно звонивший колокол церкви святой Марии, что в Чайнатауне, возвещал наступление судного дня над городом, который этого заслужил.

Толчки прекратились, но начался пожар и паника. На тротуаре сидит женщина, беспомощно вертя в руках пару ту­фель; другая несет ребенка вниз головой, держа его за пятки; перед входом в похоронное бюро сидит служащий, спокойно полируя ручки гроба. В Чайнатауне улицы забиты слугами, торговцами, детьми; многие кричат на огромного коричнево­го быка, который, пошатываясь от боли и страха, бредет че­рез толпу. Китайцев учили — по крайней мере некоторых, — что мир держится на четырех быках, и, наверное, это один из них. «Иди назад! Иди назад! — кричат китайцы. — Твои бра­тья ждут тебя внизу».

А вот и Энрико Карузо, которого землетрясение тоже не обошло стороной. Он уверен, что оно началось из-за него. Прямой, как палка, он сидит на своей кровати в Палас-отеле. Сорок пар обуви вместе с халатами и шелковыми рубашками землетрясение зашвырнуло в камин. Певец истерически ры­дает, абсолютно уверенный, что после всего этого у него про­падет голос. Пытаясь его утешить, дирижер спрашивает, не хочет ли тот спеть, а затем, широко раскрыв окно и постучав палочкой по подоконнику, приказывает великому тенору на­чинать. И тот поет. Во весь голос. В испуганной толпе, кото­рая мечется под окнами, кто-то останавливается, начинает слушать, раздаются голоса о том, какой он храбрый. Хоть Карузо не испугался! Но великий тенор охвачен страхом, как и весь Сан-Франциско, который боится с того дня и до сих пор. Говорят, что землетрясение повторится, все «начнется, как в апреле 1906 года: сначала необычно теплый день, а затем неожиданно быстрые колебания дна Тихого океана и морская зыбь, распространяющаяся на юг со скоростью свы­ше трехсот метров в секунду».

Над мятежной планетой, подобно мощному колоколу, звучит зов одинокого Творца, Который не успокоится до тех пор, пока человек не вернется домой. Прислушайтесь внима­тельно, и вы услышите его в отдаленном гуле надвигающейся катастрофы, в нервном подрагивании земли, ощутите в ве­черних новостях. Он звучит над городами, где люди под теп­лом электрического света и в безопасных, как им кажется, стальных строениях толпами ищут мимолетного покоя и уюта. Он эхом разносится по холмам и долинам, куда человек пы­тается убежать от того, что ему кажется зловещей и скорой дорогой в забвение. Этот зов никогда не затихал в человече­ском сердце. В звоне этого колокола слышится голос одино­чества, это эхо человеческого сердца, ибо, несмотря на все свое нежелание признать Творца, несмотря на свое заносчи­вое неверие, человек чувствует, что он заблудился, что он

одинок, и, чувствуя это, страстно желает, чтобы его нашли. Колокол еще звонит, и, наверное, яснее всего его звон разно­сится над городами.

Города бывают разные: искушенные в земной мудрости, исполненные смеха или погруженные в печаль; погрязшие в грехе; мертвые, как Петра; застигнутые врасплох, как Пом­пеи, или покаявшиеся, как Ниневия. Города XX века — гор­дые, безрассудные, напористые, жестокие, грубые и мужественные, как Нью-Йорк или Чикаго, переполненные и трепе­щущие, как Лондон, напряженные, чуткие, нервные, как се­годняшний Иерусалим, и испуганные, как Сан-Франциско. Выть может, глядя, как Бог относится к городам, мы сумеем лучше понять, каково Его отношение ко всей этой планете, погрязшей в мятеже? Города, как люди; они живут, дышат, умирают. Их одеянием может быть кирпич и известь, бетон и сталь, но за всем этим бьется сердце, к которому Бог прокла­дывает дорогу.

Вы никогда не задумывались о том, как много поставле­но нами на карту? Чувствуете, как тонка в наших городах нить, связывающая нас с жизнью? Нью-Йорк и соперничаю­щие с ним метрополии, как никакие другие города, открыты для разрушительной атаки врага; в них легко привести в не­годность все механические приспособления, и они к тому же целиком и полностью зависят от капризов природы. Доста­точно небольшого тумана — и город парализован, небольшой гололедицы — и движение в нем прекращается. А если гово­рить об урагане или извержении вулкана, то для них город становится самой легкой добычей. Да, нить жизни в юродах очень тонка, и на карту поставлено больше, чем мы думаем.

Давайте совершим путешествие в города прошлого. Как знать, вдруг это поможет нам понять отношение Бога к горо­дам сегодняшним и что Он собирается с ними сделать. Для начала возьмем Ниневию, самое, пожалуй, раннее из много­людных поселений. Она была столицей Ассирии, наиболее грозной империи, которую когда-либо знала история. Сего­дня Ниневия — это обширный неправильный треугольник курганов, раскинувшихся на левом берегу Тигра, неподалеку от города Мосула. Когда, вооружившись кинокамерами, мы стояли на главном холме и снимали Ниневию общим планом,

я понял, почему Господь назвал ее «городом великим». Ее древние стены, периметр которых двенадцать километров, охватывали почти семьсот тридцать гектаров земли.

Сегодня ученые могут добраться лишь до незначитель­ной части былого величия Ниневии. Когда, например, раско­пали дворец Сеннахерима, в нем нашли не менее семидесяти одного зала, множество комнат и переходов, почти все стены которых были облицованы алебастровыми плитами. И вот к престолу этой могущественной державы Бог послал Иону, поручив ему исполнить самую великую из всех запечатлен­ных миссий милосердия. Почти каждому, наверное, знакома медлительность, с которой Иона первое время не мог совла­дать. Но зато как он проповедовал после того, как совсем необычным, окольным путем наконец прибыл на место! И как его слушала вся Ниневия!

В своей вести Иона ясно и просто призывал к покаянию, говоря: «Еще сорок дней, — и Ниневия будет разрушена!» (Иона 3:4). Ниневия внимала и каялась. Вспоминая о ней, я понимаю, что если город услышит Божий голос, он спасется;

но когда думаю о Содоме, понимаю иное: если не услышит — погибнет.

Подобно мощному колоколу через все Писание звучит одно слово — «покайтесь». Оно — как гигантская декорация в той драме, которая разыгрывается веками. Это Божий зов, обращенный к человеческому сердцу.

Иона обошел только третью часть огромной столицы, однако его слово доходило до многих людей, убежденность в его правоте росла, и от царя до самого ничтожного раба весь город раскаялся. И Бог удержал Свою руку.

Какое дивное повествование! Когда сегодня люди вспо­минают о Ниневии, то думают не о том, каким мощным был этот город, не о его алебастровых плитах, а о том, как его жители покаялись. И это живое ободрение всякому, кто чи­тает о нем.

Вавилон помнят по-другому. Это был тоже великий го­род, даже по современным меркам. Его висячие сады до сих пор причислены к одному из семи чудес света. Он раскинулся в глубине плодородной долины, и некий историк даже боял­ся, что ему просто не поверят, если он расскажет обо всем,

что видел. С человеческой точки зрения, не было ничего, что могло бы прервать существование этого города. Однако еще до того, как Вавилон достиг вершины своего могущества, про­рок Исаия предрек его падение. «И Вавилон, — говорит он, — краса царства, гордость Халдеев, будет ниспровержен Богом, как Содом и Гоморра. Не заселится никогда, и в роды родов не будет жителей в нем. Не раскинет Аравитянин шатра сво­его, и пастухи со стадами не будут отдыхать там» (Ис. 18:19, 20). Однако и Вавилон должен был получить свое предупреж­дение, а следовательно, и возможность предотвратить собст­венную гибель. Если для того, чтобы предостеречь Ниневию, Бог использовал скромного проповедника, то Вавилону над­лежало получить свидетельство и пример пророка-сановника, бесстрашно стоявшего на самой вершине власти. Вы хорошо помните эту историю. Юный Даниил, иудейский пленник, из рабов был вознесен до звания царского советника. Бог приго­товил его для этой миссии, ибо захотел тронуть сердце Вави­лона и, если возможно, завоевать его. И вот первый сановник города заговорил — и город дрогнул от Божьего гласа, дрог­нул, но не пошел навстречу, и тогда появилась надпись на стене. Бог начертал на имени Вавилона: «Ты взвешен на ве­сах и найден очень легким» (Дан. 5:27).

Если Ниневию вспоминают в связи с тем, что она оправ­дала призыв к покаянию, то Вавилон навеки остается скорб­ным примером столь долго отвергаемой любви.

Мне кажется, что одним из самых интересных городов прошлого была Петра, древняя столица едомлян. Высеченная в крепких скалах, она была ограждена отвесными утесами из красного песчаника, которые на протяжении многих веков ее богатой истории делали ее совершенно неприступной для лю­бого вторжения. В горах были высечены дворцы, склепы, храмы и лестницы, ведущие к высоким алтарям, на которых со всей отвратительной безнравственностью совершалось по­клонению солнцу. Однако и у Петры была возможность пока­яться. На севере находилось небольшое царство, все состоя­ние которого составляло лишь малую долю мощи и богатства Петры, но именно в его пределах решил избрать Себе жили­ще Бог всех народов. Да, в своем свидетельстве Израиль был несовершенен и нетверд, но все равно Петра могла его

услы­шать, если бы захотела. Этого не произошло, и сегодня она — лишь мертвая карикатура на забытое прошлое.

Однако ведь был и Иерусалим — во всей своей историче­ской значимости, город любимый и достойный любви. Мне кажется, никакому другому городу на земле не довелось услы­шать столь настойчивого и нежного призыва, исходившего из уст Самого Спасителя. Я все силюсь мысленно представить тот день, когда Иисус, прервав Свой торжественный въезд в Иерусалим, взошел на Елеонскую гору, чтобы оттуда взгля­нуть на город. Заходящее солнце играло на чистом белом мра­море храмовых стен и вспыхивало на позолоченных колон­нах. И неожиданно, подобно грустной ноте в большом торже­ствующем хоре, Иисус заплакал. Наверное, в один миг в Его памяти возникли купец и плотник, домохозяйка и священ­ник — все те, кто слушал Его, кто был глубоко взволнован Его служением, чьи немощи Он исцелил и кому в конце кон­цов предстояло отвергнуть Его. Таким был Иерусалим. И именно такое зрелище заставило Сына Божьего горько зары­дать. Ведь Он пришел спасти этот город — как же мог Он оставить его?

Скоро Ему придется навсегда покинуть храм. Он медлен­но окинет взглядом его мраморные стены и воскликнет: «Иеру­салим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями поби­вающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Мф. 23:37). Это были муки прощания, таинствен­ное расставание вечной любви, расставание с городом, кото­рый так и не покаялся!

Мне кажется, я в какой-то мере могу понять, что наш Господь переживал в тот день, — я сам не раз переживал минуты бессилия, когда, обращаясь к человеку, называвше­му себя христианином, призывал его всецело предаться Спа­сителю, отдать всего себя Ему, призывал и видел, как это полуобращенное сердце затворялось, словно стальная дверь, и становилось равнодушным.

А теперь, если угодно, сравните эту картину с другой, с той, когда человек, переживая глубокое чувство вины, слу­шает Христа и обретает путь к прощению. Неудивительно, что все небеса радуются даже об одном покаявшемся

грешнике. Иерусалим показал мне, что нет ничего более обманчиво­го и рокового, чем малозаметное, но неумолимое очерствение души, рождающееся из уверенности в том, что с тобой все в порядке, поскольку формально ты исповедуешь христианст­во, при этом забывая, сколь поверхностной может быть твоя связь со Христом. Нет человека, пребывающего в большей опасности, чем тот нерешительный христианин, который слишком горд, чтобы покаяться. Слишком горд, чтобы пока­яться! Быть может, именно поэтому у Иерусалима столь неспо­койная и противоречивая история? Сегодня он представляет собой загадочное смешение народов; это самый непонятный город в мире — напряженный, нервный, готовый вот-вот взо­рваться, втянутый в водоворот различных происков и интриг.

А теперь на миг обратим свой взор к другому городу — безмолвным, спящим Помпеям — немому напоминанию о том, сколь опасным может быть промедление. Дойти до предела всегда означает дойти до конца, однако то, что случилось 24 ав­густа 79 года в час пополудни, было таким окончательным, каким может быть только последняя ночь на этой земле. Вся­кий раз, когда я прохожу по безмолвным улицам Помпеи, я понимаю, что последнюю ночь город провел, так и не приняв своего Бога. Все, что там видишь, — только развалины, слу­жащие вечным напоминанием о плодах безрассудного, вопию­щего мятежа. Быть может, Бог никак не предостерег Пом­пеи? Вряд ли. В одном мы можем быть уверены: Бог не забыл этот гордый и утонченный город и не позволил, чтобы он на­чал дышать смертоносным дымом Везувия, так и не услышав слова «покайтесь».

Наверное, в ту последнюю ночь Дух Божий настойчиво молил Помпеи о раскаянии, ибо всегда, когда кому-либо гро­зит вечная погибель, Он громко возвещает об этом. Но бли­зится час разъединения, есть предел, за который не заходит даже Божественная любовь. «Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками», — говорит Господь.

Однако сегодня, подобно мощному колоколу, над горо­дами звучит Божий призыв: «Покайтесь!» И этот колокол звонит изо всех сил, звонит, прежде чем умолкнуть навсегда. Что же? Возможно, Бог позволит пасть нашим городам? Пасть во всей их гордыне, безрассудстве и неистовстве? Быть

мо­жет, Хиросима — это всего лишь начало долгой цепи ката­строф, взрывающих атомный век? Сегодня никто из здраво­мыслящих людей не станет отрицать такой возможности, и Сам Бог говорит, что это действительно произойдет. Это со­вершится в наши дни. «И города языческие пали», — написа­но в книге Откровение (Откр. 16:19).

Пали и падут. Господь коснется их, и великолепные, наилучшим способом защищенные здания осыплются, как пепел с сигареты. Укрепленные как нельзя лучше, они сго­рят, словно смола, и никакое пожарное ведомство не сможет с этим совладать, когда Бог зажжет огонь суда. Вот что не дает мне покоя. Так мало времени — и так много поставлено на карту! «Покайтесь! Покайтесь! Покайтесь!» — все еще зво­нит колокол. Это Иона обращается к современной Ниневии, Даниил — к сегодняшнему Вавилону, это гул Везувия, дока­тывающийся до современных Помпеи. Это Христос, рыдаю­щий над современным Иерусалимом. Колокол еще звонит. Но это последний Божий зов!

Бог предъявляет счет городам, а ведь вы и я — все мы и есть эти города! О Детройт, с гулом механизмов и идолами из стали и хрома, Господь говорит тебе: «Покайся!» Нью-Йорк, со своими бетонными джунглями, с щупальцами прожекто­ров, устремленных ввысь, — покайся! Вашингтон, со своими изящными проспектами, беспристрастной системой правосу­дия, правительством, избранным для народа и состоящим из него, — покайся! Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Лондон, Париж, Токио, осветившие свои улицы и небо малиновым неоном, — покайтесь!

«И города языческие пали». Где вы будете, когда коло­кол перестанет звонить, когда сердце перестанет откликать­ся, разум — внимать, и когда Господь с небес скажет: «Не­праведный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро» (Откр. 22:11, 12)?

Где вы будете, когда отвергнутый Спаситель в глубоком разочаровании скажет: «О мятежная планета, как долго и терпеливо Я стучал в твои стеклянные башни и призывал впустить Меня; Я хотел спасти тебя от пожара, но ты не захо­тела»?

Дата добавления: 2015-09-04