Глава девятая Цена ошибки

Пойманными «оборотнями» занималось Управление собственной безопасности ГУВД. Любопытными оказались и признательные показания старшего лейтенанта милиции Петра Антоновича Загоруйко, который достиг этого звания лишь к сорока годам, – отличный, получалось, служака. И смех, и грех. Он делал большие глаза и божился, что ни сном ни духом, а тетя Варя и Катерина в один голос утверждали, что участковый нередко навещал художника Хлебникова и каждый раз уходил от него довольный. Больше того, пробовал учить женщин жить. Мол, надо знать некоторые человеческие слабости и уметь ими пользоваться. Ну, вот как… Он не договаривал, но откровенно намекал, что, если б, к примеру, Катерина навестила бы его на опорном пункте, поближе к вечеру, он бы охотно поделился с ней своими секретами хорошей жизни. Но он был некрасивым, с длинным, почти лошадиным лицом и унылыми глазами, и молодая женщина, не слишком‑то и тяготившаяся своей безмужней судьбой, не испытывала к нему никакого влечения.

– Другое дело!.. – мечтательно поднимала она глаза к потолку, а когда следователь настаивал, чтобы она продолжала и ничего не скрывала от следствия, лишь вздыхала и отмахивалась: – Да ну вас, ей‑богу, подумаете еще!

А вечерами, оставаясь одна, она с нежностью вспоминала сильные руки гомельского коммерсанта Филлистрата, или по‑простому, Филечку родненького, который уехал так неожиданно и быстро, что даже толком и проститься не удалось. И вся надежда у нее оставалась на оставленный у Сигизмунда большой чемодан, за которым родственник его должен был бы вернуться. В каких сладких мечтах теперь проходили ее одинокие вечера!..

Тетя Варя была женщина, как известно, строгих правил, ни в каких делах художника и участкового милиционера не участвовала, но догадывалась, естественно, – а кто бы не задался вопросом: почему в определенные дни в мастерскую мужики с бабами ходят? – и потому случившийся скандал с дракой, приездом сыщиков и милиции не показался ей чем‑то неожиданным. Так она и говорила.

Хлебников же, поначалу державшийся стойко, не желавший сотрудничать со следствием, скоро сообразил, что материала на него уже достаточно, чтобы приискать соответствующие статьи Уголовного кодекса, и начал понемногу «выдаивать» из себя компромат – на других, разумеется. И в том числе на участкового. Неполное соответствие занимаемой должности – это обвинение могло быть еще мягким. И Загоруйко тоже начал колоться – главным образом, в том, что шел на поводу у солидного, образованного человека, чей салон посещают даже депутаты Государственной думы, а потому и подозрений у него не могло возникнуть. Нет, ни в каких оргиях или там других неприличных делах он не участвовал. Но поздравления с праздниками, да, случалось, принимал. На День Победы, День милиции, на Новый год там, Октябрьскую революцию, на Пасху… Еще на майские! Это уж никак не откажешься, святое дело… Он перечислял те даты, которые помнил, и оказывалось, что он фактически получал от Хлебникова ежемесячную зарплату. А за какие коврижки, следствию оставалось догадываться, потому что ни налоговые, ни прочие службы никогда не беспокоили Степана Яковлевича своими вопросами. Да и в РЭУ у него всегда был полный порядок, никаких проблем…

Словом, как говорил в свое время первый и последний президент Советского Союза, процесс пошел.

Правда, пробовал было заступиться за своих начальник межрайонного отдела вневедомственной охраны, но пока до него докатилась весть о задержании его «орлов», пока он примчался с целым выводком своих подчиненных – видно, штурмом, что ли, собирались брать милицейский микроавтобус «мерседес», в котором увозили задержанных, так до конца и не пришедших в себя после той передряги, в которую попали, дело было в основном сделано. Подполковника милиции Костяникина пригласил к себе в машину «важняк» из Московской городской прокуратуры, дежуривший в этот день на Петровке, 38, Вадим Пономаренко. Его попросил об этом Александр Борисович, хорошо знавший старшего советника юстиции. И посоветовал – чисто по‑товарищески – не церемониться. Они того не стоят. Тем более что сотрудники «Глории», задержавшие преступников, провели с ними предварительное расследование – просто так, от нечего делать, пока ждали команду из МУРа и ССБ. И получили признательные показания от обоих ментов, подтверждающие ранее сделанные магнитофонные записи их телефонных разговоров с намеченной жертвой похищения. Трудно было что‑либо отрицать, когда факты налицо.

Пономаренко, сам битый, стреляный волчара, с иронией посмотрел на Турецкого и высказал «нечаянную догадку», что, мол, наверняка показания получены под давлением. На что честный взгляд Александра Борисовича не позволил сомневаться в том, что сотрудники известного в столице охранно‑розыскного агентства никогда не нарушали буквы закона.

– Да ты что, Вадим! Разве нас со Славкой Грязновым мало знаешь? Да как тебе такое могло и в голову‑то прийти? Они ж у меня голуби! Сам посмотри на них, куда им против тех жеребцов?! А почему так легко признались?.. А черт их знает, может быть, вовремя осознали свою неправоту…

Турецкий улыбался, вспоминая рассказ Агеева и Щербака о задержании. Перед своими‑то скрывать было нечего. Они даже обиделись немного, что путем и подраться не вышло, застоялись уже, словно кони в стойле.

И пока ожидали приезд оперативно‑следственной бригады с Петровки, решили немного поразвлечься. Из той же лужи, в которой приходили в себя охранники банка, они щедро умыли их, пригрозили, что в случае сопротивления применят их же электрошокер, и добились таким образом взаимопонимания. Нет, они ни в чем не собирались признаваться. Никого не воровали, никакого похищения. Хотели поговорить. Гриша считал, что девица как‑то связана с его ограблением и избиением. По‑хорошему хотели поговорить, просто вызвать из дома на улицу – и все. И сразу бы отпустили, только уточнили бы обстоятельства.

Филе надоело слушать эту мутоту, и он предложил Николаю свой способ развязать им языки. Потом кое‑что сказал на ухо, и оба они рассмеялись.

– Так я звоню? – обрадовался Филя. – Или ты?

– Не, сам звони, вы – полковники, вам легче понять друг друга.

И Филя набрал номер.

– Алло? Полковника Овсянникова, пожалуйста… Полковник Агеев, соедини, Ниночка, ага… Сережа, привет! Прости, что каждый раз по делу звоню… да заеду, обещаю, вот, может, прямо завтра, если просьбу исполнишь… Да никакого труда. Ну, слушай… Мы тут по одному делу парочку «оборотней» взяли. Наши, к сожалению. Из отдела вневедомственной, ага. В Дорогомилове. Ну, и надо этих пидоров хорошенько колонуть. Не, не, старина, только к тебе, не в «Матроску» же их! А у нас «Петры» переполнены. Только к тебе. Ага, указание я тебе обеспечу. А ты можешь, Сережа, их на ночку в свои «прессухи» кинуть? Ну, до утра, ага. А больше и не надо. И завтра же с ними следователь начнет работать, прямо у тебя… Ну, по‑дружески, лады. Мне нужно, чтоб они быстренько осознали свою неправоту, ага! А я завтра к тебе с соответствующим презентом от службы, если не возражаешь, лады? Договорились. Горячий привет Лильке. Моя каждый раз передает, а я… ну, ты только ей не говори! Пока.

Филя сунул мобильник в карман и сказал:

– Порядок, сейчас Яковлева попросим, и он даст указание. Ну, ты сам слышал… Вот так, голуби, не хотели по‑хорошему, будет вам нынче печаль великая. На ваши задницы. В Бутырках «гнилых ментов» обожают, вам уже сегодня продемонстрируют их любовь. Мало вам было вашего Гриши, да? Ну, он‑то козел, не хрен было в вентилятор член совать.

– А при чем здесь вентилятор? – словно бы возмутился Щербак. – Когда…

– А ты не знаешь, – перебил его Филя. – Я с врачом разговаривал. Тот хохочет: кто ему посоветовал, говорит, в вентилятор‑то совать? Острых ощущений захотелось? Извращенец какой‑то! – Филя хохотал, засмеялся и Щербак, держась за живот. – Ну и сказал, кто он такой, этот майор Зыкин. Бывший теперь… А давай пуганем? – предложил вдруг. – Сунем разок, а? – И Филя поднял электрошокер.

– Да брось ты в игрушки играть, – поморщился Щербак. – «Пресс‑хата» лучше. А то хороший товар попортим!

И оба снова расхохотались, как сытые жеребцы. Ох и повеселились!

– Ну, что, – поинтересовался, впрочем весьма неохотно, Щербак, – не хотите колоться? И хрен с вами. Сейчас вас заберут. – И он длинно сплюнул в лужу, в которой они по‑прежнему сидели спиной к спине.

И вот тут они не выдержали. И про Гришу рассказали, и про все остальное. Просили только Бутырку отменить, потому как поняли, что это такое. Да оно и секретом не было, многие знали, правда, мало кто верил. Ну, так людям свойственно заблуждаться, это всем давно известно, в Библии написано.

Им освободили по одной, правой, руке. Чтоб могли расписаться под собственными показаниями. А бригада все не ехала. А потом сразу все прилетели – и свои, и чужие. Но Филя со Щербаком ушли в тень. Их работа – свидетеля охранять. А эти – так, попутно, чтоб под ногами не мешались…

И следователь Пономаренко, записывая поочередно их показания, только диву давался, насколько у них получалось все ловко и складно. Главное, ни к одному слову не придерешься! Прав Александр Борисович, такие «ребятишки» с законом связываться не станут, зачем им его нарушать, когда имеются в резерве тысячи способов бескровно решить любую, даже самую сложную проблему!

Одним словом, и с этим вопросом покончили. Наташа теперь свободна, но вряд ли она почувствует сильно облегчение оттого, что за ней не будут больше ходить веселые сыщики. На всякий случай надо быть осторожной, в Москве живем, не в тайге, где порядку куда больше, а потом на крайний случай есть и телефоны, по которым можно звонить, чтобы немедленно получить помощь. Грустновато было расставаться, но все понимали, что, возможно, это не надолго.

А впереди ждала несколько затянувшаяся из‑за нехватки информации история Юлии и Боба Брентона.

Кстати, Максим тоже не терял времени и глубоко влез в компьютер этого британского типа. И вот что ему удалось обнаружить.

Конечно, все знают, но никто, наверное, или большинство пользователей не совсем представляет себе возможности поголовной компьютеризации. Особенно Европы. Ну, уж если в суперсекретнейшие файлы Пентагона сумел забраться простой русский хакер, то что говорить о каком‑то там Бобике?

Короче говоря, Макс вытащил из Брентона следующую информацию. Этот типчик имел, оказывается, обширную переписку, и не только с одной своей любимой Юлией Осиповой. Не менее любимые девушки от двадцати до двадцати пяти лет от роду имелись у него и в Белоруссии, точнее в Минске, и в Украине, в Житомире. Надо же, куда забрался. Повсюду теперь открыты сайты неконтролируемых знакомств. Жительница Белоруссии Анна Смуглевич получала от англичанина копии тех писем, что он отсылал Юлии в Москву. Любвеобильный англосакс не хотел терять время и разнообразить свои пронзительные пассажи, которыми он, движимый, естественно, впервые охватившей его любовью, старательно заполнял досье своих несравненных красавиц.

Аналогичный вариант имел место и с Оксаной Матвиенко в Житомире. Там двадцатилетняя девушка тоже млела от близкого предчувствия стремительных и страстных объятий, сотрясающих чувства и разум возлюбленных. Нет, красиво старался, ничего не скажешь, хотя и с просматривающимся налетом пошлости. Но разве может быть настоящая любовь пошлой? Это слова бывают не совсем подходящие к месту…

И эти две девушки, судя по их ответом, давно уже готовились к встрече и… удачному замужеству с весьма состоятельным молодым бизнесменом. То есть красивое дело было поставлено на поток. И этого вполне хватило бы для принятия мер, хотя Макс готов был и дальше шарить по сайтам знакомств, коих было немерено. Но решили остановиться пока на достигнутом. И ас‑хакер скачал нужные письма, точнее, почти идеальные копии одного текста, поступавшего в разные адреса. Фамилии девушек менялись, а также – что отдельно отметил Макс – некоторые внешние данные, в соответствии с выставленными в сайтах фотографиями будущих жертв пылкой любви. Иначе говоря, Брентон делал примерно ту же работу, что и Хлебников. Во всяком случае, конечный результат наверняка предусматривался один и тот же. А то, что Брентон и Хлебников не связаны между собой, это еще не факт. Степан Яковлевич знал же, конечно, с кем конкретно общается та же Юлия. Правда, Брентон мог и не знать, где и в каких вынужденных трудах, благодаря его активности, проводит время горячо любимая им девушка. Вот такие получались пироги. А известия от Питера Реддвея все не поступали…

Но если очень ждешь, то, говорят, сбывается.

Ответ из Германии выдал хотя отчасти уже и ожидаемую, но все равно сильно обеспокоившую сыщиков информацию.

Оказалось, что не было в Англии никакого двойника управляющего крупной английской фирмой Роберта Брентона. Как не было его и в других странах Европейского союза. Может, разве что где‑нибудь в Африке… Но «имело место быть» лицо, носившее в кармане паспорт, в котором было указано это имя. И это не одно и то же. Как говорят в Одессе, две большие разницы.

Все‑таки следовало отдать должное проницательности и напору Питера Реддвея, умеют они работать, черт возьми! Хотя сами же обвиняют себя в излишнем бюрократизме, медлительности и слишком большой привязанности к конкретике. Зачем рассуждать абстрактно: может быть или не может? Когда ответ должен быть ясен: да или нет. И никакой середины. Реддвей и сам к этому решению вопросов привык, и от своих коллег требовал, он был всегда человеком дела.

Когда стало ясно, что инсинуации с именем Роберта Брентона имеют явно скрытый криминальный характер, Питер не стал раздумывать и прикидывать возможности ошибки, он просто отправил одновременно в Интерпол и в Европол фотографии подозреваемого в странной и явно нечистой игре человека, выдающего себя за… и так далее. И эти солидные международные организации, естественно, не могли оставить их без внимания. Отставной генерал Реддвей был им известен, и проходимец с фотографии тоже. Правда, фамилий у него было уже немало, но в Латышском национальном бюро Европола человека с фотографии опознали. Не без сложностей, правда, поскольку фотографию пришлось довольно долго идентифицировать, чтобы не произошло случайной ошибки. А суть же заключалась в том, что данная личность уже находится в розыске как минимум в двух странах Евросоюза – в Польше и в Латвии. И Англия для него – своеобразный курорт. Кстати, и фамилия довольно известная, и возраст владельца ее вполне подходящий для управляющего крупной фирмой, не вызывает сомнения, – сорок лет, самое время взлета. А что человек на самом деле совершенно лысый, любит носить парики, которые его здорово молодят, так это его личное дело. Нравится он так женщинам больше. Да, вероятно, и паспорт его был сделан на совесть, если не вызывал вопросов даже у полиции.

Словом, из таких вот крупиц сотрудникам международной полиции удалось скомпоновать портрет этого человека, который у себя на родине, еще в советские времена носил имя и фамилию Юрис Паперис. И был он действительно шестьдесят третьего года рождения, а вовсе не семьдесят девятого, как указывал в анкете, заполненной в сайте знакомств Интернета.

Скорее не смутил, а раздосадовал способ зарабатывания денег этим господином. Он ни разу еще не был пойман за руку, но активно подозревается в организации поставок «товара» для тайных, элитных публичных домов в странах Балтии. Поляки еще инкриминируют ему торговлю наркотиками, но опять же за недоказанностью обвинение ни разу предъявлено не было. Каков же из всего этого вывод?

К сожалению, не оптимистический. Ну, то, что он – сукин сын и негодяй, это практически бесспорно, достаточно его письма почитать. Однако негодяй он опытный, если носит в кармане подлинные документы, обратного доказать пока не смогли, а он свободно передвигается по всей Европе. И даже, как пишет, по несколько раз в году посещает Гавайи. И если его объявили уже в двух странах в розыск, то почему до сих пор не схватили? Или не заглядывали в Интернет, не знают, где он? Или Союз‑то он хоть и Союз, да у каждой страны полиция своя? И в результате подозреваемый в тягчайших, по сути, преступлениях человек бегает на свободе, поскольку подозревать – это одно, а доказать преступление – совсем другое. Вот она – истинная свобода! Увы… Наверное, все‑таки и у развитой демократии немало своих минусов…

О чем только ни говорили на совещании сотрудники «Глории», уже увидевшие, что их задача, с одной стороны, резко упрощается, а с другой – наоборот, усложняется, потому что резкие действия могут вызвать обратную реакцию у того, а в данном случае у той, кому они предназначены.

Пока дожидались информации, естественно, дела не прекращали, и Филя с Николаем по очереди осуществляли наблюдение за объектом. Но Юлия, когда произошел разгром салона, а самого хозяина арестовали за содержание притона, когда, допросив, отпустили всех участников, а ее не тронули, решила, что гроза, кажется, ее миновала. И если в последние дни она практически ни с кем из своих знакомых, кроме как на службе, где это проверить было трудно, не общалась, никуда после работы не ездила, то теперь, когда наступило затишье, она поспешила встретиться с Наташей.

Филя несколько дней наблюдал за девушкой издалека, все еще не доверяя воцарившемуся спокойствию, но ничего подозрительного и сам не находил. А тут, как прежде, мчась по Нижегородской, Юлия резко остановилась на Таганке. Кажется, это было ее любимое место. Она и простояла‑то недолго, когда Филя увидел подбегающую Наташку. А эта была – само очарование. Она, видимо, решила, что пора рискнуть, и приобрела для себя очень симпатичный наряд: на ней уже не привычные шортики с кружавчиками – все никак не мог забыть их Филя, – а красивая юбка, жилет, фактически удобный и явно недешевый костюм облегал ее весьма притягательную фигурку. Некто Сережка Николаев определенно задохнулся бы от восторга. Потому‑то у Фили появилось в душе странное ощущение какой‑то потери, пустоты. Но это понятно, молодость… где ты?..

«Закладки» работали исправно, и Филя мог слышать и записывать при необходимости голоса своих подопечных, стрекочущих наподобие сорок, которые тоже любят болтать все вместе, слушая только себя. Разговор шел о пустяках, о слишком пустячных вещах и проблемах, которые, как полагал Филя, были им и самим малоинтересны. Значит, шла какая‑то подготовка? Ну ведь так давно не виделись! Сколько там, прикинул Филипп, недели две, если не больше, неужели новостей так и не накопилось? Не верилось. И он оказался прав. Как только они доехали наконец до Кутузовского, стали искать удобное кафе, чтобы приземлиться.

В данной ситуации следовать за ними не было никакого смысла, оставалась надежда на то, что Наташа не нашла в своей сумке микрофончик. И дальнейшее подтвердило Филе, что грамотно поставленное дело не должно давать осечки.

Диалог был записан, а затем и прослушан на совещании в «Глории».

«– Ну, давай, подруга, рассказывай, что у тебя случилось такого, что ты перестала со мной здороваться? – это Юлия.

– Да ничего, все нормально… Ты помнишь, о чем у нас был последний разговор?

– Ну?

– Ты что мне предлагала? Помнишь? Лучшая подружка! Я сейчас готова Бога благодарить, что не поддалась на твои уговоры. И что было бы? Соображаешь?

– Да брось ты, не надо ля‑ля! Я вот смотрю на тебя и не узнаю. И если ты мне сейчас станешь рассказывать, что денежки на эти вот тряпки тебе упали с неба либо случайный спонсор подарил, прости, я не поверю. Я знаю, сколько это стоит! Так что не ври.

– Да, Юлька, я смотрю, ты здорово изменилась за это время… И времени‑то прошло с гулькин хрен, а ты будто совсем другая. Жесткая какая‑то, неприятная… Не знаю, что с тобой происходит… Дома, что ли, опять конфликты?»

– Заметили, – сказал Филя, – Наташа старается смягчать атмосферу, а Юлия наступает. Дальше будет то же самое, но с переменным успехом…

«– Дом у меня уже вот где! – сказано зло, почти с надрывом. – Достали. Одна отрада – письма Роба. Не было бы его, не знаю, что бы уже натворила, честное слово… Наташка, ты прости меня, не понимаю, что со мной происходит? Тут ты права. Но отчасти… И вся эта история со Степой меня просто напрочь выбила из колеи. Как ты говоришь, ужас какой‑то!

– Но ведь твой ужас кончился.

– Это ты так думаешь… Ничего не кончилось. И эти очухались, названивать начинают… Но, главное, я чего боюсь? Степка же при всем при том, что к нам… ну, ко мне… он относится… ну, относился, в общем, хорошо, может открыть рот. Эти его обязательно будут вытаскивать. Но определенно потребуют платы. А плата – сама представляешь. Я когда слышу их звонки, прямо волком выть готова!.. А иногда просто мечтаю свалить куда‑нибудь подальше, чтоб совсем исчезнуть, чтоб не нашли!

– А Роберт какого черта молчит? Ах, ну да…

– Видишь, ничего и объяснять не надо. Я боюсь больше смерти, что если он узнает… а этот гад вполне может взять меня за горло, и тогда придется возвращаться… Нет, лучше повеситься, честное слово, не представляешь, как я устала. От страха, от ожидания еще какой‑нибудь подлости…

– Может, тебе уехать?

– Куда, Натка? О чем говоришь? В тайгу, что ль? Где твой летает? Дура ты…

– Вот видишь, хотела тебе рассказать, а ты так реагируешь. Не буду. И кстати, чтоб ты знала, я по телефону как‑то разговаривала с Хабаровском и, наверное, скоро туда поеду, полечу. Мне обещали.

– Кто? Сережка, что ль? Он все сюда никак не долетит, летчик хренов…

– Слушай, если ты будешь о нем так говорить, я уйду, оставайся одна, черт с тобой, в конце концов. Влипла в говно, а теперь скулишь! По‑друж‑ка моя! – передразнила Наташа. – Шибко ласковая!..

– Ну, ладно тебе, извини. Просто злит…

– Что у меня хорошо, а у тебя плохо, это? А кто виноват?.. Кстати, я тебе не рассказывала, как на меня твой засранец напал? Ночью, когда мы приехали, помнишь? Возле моего двора ты меня высадила?

– А ты разве говорила?

– Уже и сама не помню, – Наташа рассмеялась, – тут столько всего, что я уже путаю, что было, а что приснилось…

– А что приснилось? Тебе еще и веселые сны снятся?

– А приснилось мне, Юлька, что в трудную минуту около меня оказались очень хорошие люди.

– Ладно врать… хорошие! Где они? Не выдумывай…

– Между прочим, они и возле тебя были, но ты же только тех замечаешь, у кого купюры из жопного кармана торчат.

– Это ты что имеешь в виду? – со злостью спросила Юлия.

– То самое. Когда ты с собой девчонку потащила.

– Ну и что? Она сама напрашивалась, плешь проела… А я что, за ее нравственностью следить должна? Я не нанималась в няньки. И потом, девка здоровая, шестнадцать лет.

– Врешь ты все. Или себя успокаиваешь, нет ей шестнадцати, еще когда будет. А ты…

– Слушай‑ка, подружка, а откуда тебе это все известно? Ты что, в щелку подглядывала? Или Гриша рассказал? А может, показал? В лицах, да?

– Ну и сволочь же ты… Ты быстро забыла, как тебя в последнюю минуту буквально из говна выдернули и на волю отпустили. Парилась бы сейчас со всеми проститутками вашими в обезьяннике милицейском, а вас бы там ментяры поганые раком драли!

– Заткнись!

– Девушки, – это учтивый голос официанта, наверное, – я прошу вас вести себя спокойнее, вы у нас в гостях не одни. Извините, пожалуйста, мое невольное вмешательство.

– И вы нас извините, – это Наташа. – Устали после работы, все на нервах.

– Я понимаю…

– Ладно, давай не кричать, а то в самом деле уже обращают внимание… – а это Юля. – Но ты мне все‑таки скажи, откуда тебе это известно?

– Правду? Честно?

– Ну, соври, если тебе так легче.

– Нет, я с некоторых пор поняла, что говорить правду проще. И спокойней. А дело вот в чем…

– Ну, не томи… Давай еще по кофе?

– Давай… Не надо, не надо, у меня деньги есть. Могу и я тебя угостить? Почему все ты?

– Вот это и подозрительно, подруга.

– Слушай, я не понимаю, я что, не человек? Я работать не умею?

– Да брось ты мне про свою работу! Тоже мне клондайк! Вон даже у Сережки стеснялась попросить! Чтоб к нему же и прилететь. Миллионерша…

– Угу. Я поняла. Ты злишься, а я виновата, да? Так вот, к твоему сведению, больница – это люди прежде всего. Вот лежит в моей палате один дядечка. Хороший, славный, но даже на горшок сам залезть не может. Или другой там… Не важно. Я ему делаю доброе дело. Ночью подхожу лишний раз на дежурстве. Таблетку дам, еще чего, а он мне сотню в кармашек сует. «Ты, говорит, молодая, красивая, купи себе булавочку» – понимаешь? Да, не положено. Но что я, руку его отталкивать стану? Крик поднимать на все отделение? Да ему самому приятно, что‑нибудь хорошее сделать… Нет, конечно, тебе проще, ты под кого угодно ляжешь, лишь бы тот денежкой перед носом посучил. А я не делала этого и не буду.

– Да ты так говоришь, будто тебя кто‑то уговаривает. Я другое думаю, ты сама бы и легла, и брала, только трусишь. Вот и вся твоя правда. Кстати, этот костюмчик твой на подачки не купишь, я знаю, сколько он стоит. А таких денег у тебя отродясь не было. Так что не морочь мне голову. А, в конце концов, наплевать, где бы ты их ни взяла и как бы ни заработала. Ты так и не ответила, откуда ты про салон знаешь, если сама там не была? И про девчонку?

– Люди рассказали.

– Кто?

– Отвяжись, все равно не скажу… Хотя почему нет? Этого про твоего Гришку, которому ты, как я поняла, меня обещала, недаром же он так за нами и перся от самого салона… Так вот, он хотел меня… понятно? – совсем тихо сказала Наташа. – А я заорала как резаная. И какие‑то мужики примчались. И пока они там дрались, я сбежала. А эта сволочь с разбитой харей решила, что это я его в ловушку заманила. А когда уже у вас его от… ага? И он вообще в больницу попал, из‑за той девчонки, между прочим, которую ты привела, я увидела, что меня начали преследовать каких‑то два лба. Точные копии твоего Гришки. И тогда я нашла возможность попросить одного человека мне помочь… Вот и все. Эти Гришкины приятели уже в тюрьме. Они меня похитить собирались.

– Нужна ты им сильно, ха!

– Ну, тебя‑то никто не собирается похищать, верно? Ты сама побежишь, только свистнут.

– До чего ж ты стервой стала, Натка. Я к тебе с душой, а ты…

– Хороша душа… В общем, я теперь все сказала. И с Сережей мы, наверное, скоро поженимся.

– Валяйте, плодите нищих!

– Ага… Будьте добры, молодой человек, рассчитайте нас.

– Ты чего? Куда?

– Не хочу тебя больше видеть. Противно. Я думала, ты заблудилась. Поймешь. А ты продолжаешь блудить. И никогда не кончишь, потому что уже иначе не можешь. Не надо, убери свои деньги, уж пару сотен я наскребу, зато не буду зависеть от твоих капризов. Пока.

– Брось, Натка, ну, посиди еще! Неужели не видишь, тошно мне!

– Выпей соды.

– Да ладно тебе… Ну, посиди, не буду тебя злить. Это на меня что‑то нашло… Ну и как твой? У него там жилье‑то хоть есть какое?

– А как же! Большая двухкомнатная квартира. В самом центре города. А в Управлении говорят, что он самый лучший у них летчик‑наблюдатель.

– Ты смотри, ха! А казался так себе… И ты там жить собираешься?

– Так приглашают. Обещают в их медицинский запросто перевести… А твой что?

– Знаешь, такие письма пишет, что не успеваю прокладки менять…

(Дружный смех.)

– А приехать?

– Фирму никак не может оставить. Но поклялся, что если не в этом, то в будущем месяце обязательно прилетит. Ох, чую, оторвемся! Чудо‑парень, просто дрожу, когда его фотку разглядываю. Не веришь? А зря… А вот что с моими делать, просто не знаю. Если скажу: все, баста, выхожу замуж и улетаю к мужу, – их обоих кондрашка хватит. А не говорить – еще хуже. Ну, может, когда приедет, попрошу его поговорить с ними. Дед прямо ненормальный какой‑то в последнее время. У меня даже ощущение появилось, что он ко мне мента какого‑нибудь приставил следить. Противно – жуть. Уже и не разговариваем, живем в разных комнатах, как в разных квартирах… домах!

– Юлька, а может, ты все выдумала? Воображение воспалилось. Знаешь, иногда бывает, в стрессовых ситуациях человек просто теряется, хотя обычно он нормальный и здоровый. К доктору сходи, витамины попей.

– Ой, господи, и ты еще!.. Так что за люди‑то? Откуда они?

– Да что ты зациклилась? Я ж говорю, у нас дядечка лежит. Он из этих, из бывших, понимаешь? Как‑то вечером, перед сном уже он меня спросил о чем‑то, я ответила. Ну и разговорились. А когда я пожаловалась, что поневоле попалась так, что не знаю, у кого защиту искать, он засмеялся и говорит: «Будет тебе защита». Взял свой сотовый и говорит: «Иди, погуляй, а потом зайди». Ну я и ушла. А он сам позвал и сказал, что к нему в гостевое время один парень придет, вот ему и надо все рассказать. Ну, пришел. Не парень, а дядечка, но славный такой, веселый. Он и слушал меня с улыбкой. А потом сказал, что пару дней повозит меня с работы домой и поглядит, кто там нарывается. Я думала, шуткой обойдется, а вышло так, что этих двоих, кстати, я говорила, Гришкиных приятелей, этот человек со своим напарником прямо при мне положили мордами в лужу. Сидят уже, голубчики.

– А дядечка этот твой, он как?

– В смысле?

– Ну… ты к нему как?

– У тебя одно на уме. Вот он‑то мне и рассказал, как они один бордель брали штурмом. Ну, а когда подробности пошли, я поняла, что речь о вас. И перекрестилась, что вовремя ушла. Он, между прочим, и устроил мне разговор с Сережкой – по спутниковому телефону. У него там друг живет, генерал, тот все про Сережку сразу и выяснил. Вот так, подружка, с хорошими людьми поведешься, сама человеком станешь.

– Так это, значит, они тебе деньжат подбросили?

– Да‑а‑а… У тебя только одно на уме. Не понимаю, что этот Роб в тебе нашел? Мордочку? Задницу? Так у меня лучше. Ну, что? Скажи, если знаешь?

– Иди ты к черту! Надоела со своими нравоучениями, как старуха старая. Сама уже не можешь, значит, никому нельзя, так?

– Так тебе же все равно: можно, нельзя. Прокладку поменяешь – и вся разница. Пойду я.

– Да, иди. Я тоже допью и поеду домой. Пока, подруга.

– Пока…»

– Содержательный разговор, – хмыкнул Щербак.

– Между прочим, да, – не поддержал его Турецкий. – Хе! Умный народец пошел! Помните, кажется, у Штирлица было… Мюллер слушает допрос, который тот проводит с радисткой, и говорит что‑то вроде: «Ни одного прокола. Только пол ребенка перепутал». И башкой дернул. Ну, этот, Броневой.

Филя засмеялся и сказал:

– Я тоже все время слушал их разговор и боялся, что где‑то проколется. Чисто вышла, шпионка растет! Кому‑то на радость…

– Кому‑то да, – кивнул Турецкий, – но вот что нам теперь с этой Юлией делать? Ума не приложу. Как сказать? А говорить‑то надо. И нельзя, потому что она, в ее состоянии, способна действительно руки на себя наложить! Там, я смотрю, всю семью надо перестраивать, а как? Когда они не хотят уже понимать друг друга?

– Борисыч, – прогудел Володя Демидов, – а чего мы головы‑то ломаем? Он же, этот Осипов, сам говорил, дружок Константина Дмитрича. Ты б отложил гордость, хрен с ней, в конце концов, да сходил бы к нему? Может, они там, между собой, как два крупнейших юриста, общий язык найдут?

– Гордость ни при чем, Володя, – ответил Турецкий, – я другого боюсь. Ну, поговорю. Опишу все, как есть. А они, как два старых пердуна, полезут правду‑матку качать! И что тогда? Могут?

– Еще как могут, – вздохнул Голованов. – Я другой вариант предложил бы. Надо как‑то сделать, чтобы этот Роб, Боб, хрен в ступе, сюда прикатил. Заманить его. Вот вам и акт разоблачения. В таких ситуациях, Саш, руки на себя не накладывают, только злее становятся. И совсем уже взрослая девочка эта, я имею Юлию, как ее, Семеновну в виду, с характером. Плохим, другой разговор, но его не отнять.

– Сева, она не Семеновна, это дед ее Семен Викторович, а как звали отца, я не знаю, – сказал Турецкий.

– Сам же, я помню, назвал ее так.

– Ну, оговорился, не придирайся.

– Короче говоря, отсюда я и предлагаю исходить. Но с Меркуловым поговори, хуже не будет. А вдруг они сумеют все‑таки понять друг друга? С папашей, дедом, я уже путаю, кто из них кто…

– Я тоже думаю, – как бы завершая разговор, сказал Филя, – что, если мы вывалим на Юльку весь компромат на Брентона, она, во‑первых, ни одному нашему слову, ни одному доказательству – в этом ее состоянии – не поверит, а во‑вторых, что гораздо хуже, может натворить неповторимых глупостей, от которых сама же первая и пострадает. Но это в том случае, господа, если она нам безразлична. Именно она, а не дело, которое мы вынуждены теперь поневоле доследовать.

– Филя прав. О ней надо думать. А Брентон – это… так, шелупонь… – поставил точку Турецкий.

Он был уверен, что не ошибается…

– Ты меня конечно же считаешь предателем? – полуутвердительным тоном спросил Меркулов.

– Не преувеличивай, Костя, – чуть скривился в усмешке Турецкий.

– Спасибо, благодетель, утешил. – Ирония так и лезла из каждого слова.

– Пока утешение исходит от вас… Нет от тебя одного, от ведомства. И я, как видишь, не ропщу. Да и на кого? Сам виноват.

– Ну вот, опять начинается самоедство, это… самобичевание. Хватит, не надо.

– Костя, ты не понял меня, я не для благостных разговоров о моем будущем решился побеспокоить тебя. И отнимаю твое драгоценное государственное время не для собственных жалоб. У меня дело. И очень серьезное, как нам представляется.

– Что за дело? Почему не знаю? – сразу серьезным тоном спросил Меркулов.

– Потому, Василий Иванович, что…

– Какой еще Василий Иванович? – Меркулов строго смотрел на Турецкого.

– Чапаев, разумеется, – без тени улыбки произнес Александр. – Это в его манере: Македонский? Почему не знаю?

– Господи, – выдохнул с некоторым облегчением Костя, – и что тебе с утра всякая дурь в голову лезет? Ты по делу, так давай! Не отвлекай… от дел… государственных.

– Профессора Осипова знаешь? Он говорил, что вы чуть ли не друзья детства.

– Это Семена, что ль? А кто его не знает? Конечно! А с ним что‑то случилось?

– Нет, не с ним. Он тебе ничего не рассказывал про свою семью?

– Н‑ну… виделись как‑то. По‑моему, нелады с внучкой, чего‑то ссорятся… Обычные дела – старые, малые. У них же трагедия в семье.

– Да, я знаю. А сейчас у вас какие отношения? Насколько близкие?

– Слушай, Саня, – почти возмутился Меркулов, – что ж ты темнишь, как на допросе? И при чем здесь Семен и его как ее – Юлия?

– Костя, я должен знать точно, до какой степени я могу быть с тобой откровенен, потому и спрашиваю.

– Но ведь у нас с тобой, кажется… – Меркулов ошарашенными глазами посмотрел на Турецкого. – Или я все эти годы ошибался в тебе?

– Вопрос, как говорят ученые, поставлен некорректно. Если по правде, то, скорее, я полагал. Но суть не в этом. Ты знаешь о том, что он попросил «Глорию», ну и меня лично, недели две, по‑моему, назад это было, выяснить, что происходит с его дочкой. Тьфу, извини, с внучкой, разумеется. Вполне взрослая девица, с самостоятельными взглядами на жизнь. Для кого‑то, к сожалению, естественную, а для кого‑то совершенно неприемлемую. Ну, время такое, ничего не поделаешь. Так в курсе?

Костя от прямого взгляда Александра не то чтобы смешался, но будто сделал вид, что задумался, вспоминая какие‑то подробности.

– Наверное, все‑таки был разговор. Но как жалоба. Все мы, старики, любим пожаловаться на то, что молодежь нас не хочет понимать. И что тут нового? А вы что‑то уже выяснили?

– Вот с этой целью я и пришел к тебе. Рассказать и посоветоваться. Потому что мы не хотим, как говорится, лишних инфарктов.

– Что, так плохо? – уже всерьез испугался Меркулов, и Турецкий понял: он в курсе.

– Как посмотреть…

– Рассказывай все, Саня, конечно! А если тебе надо, чтобы информация не просочилась к Семену, то можешь быть уверен…

– Точно могу?

– Креститься, что ли? – опешил Меркулов.

– Ты убежденный атеист, поэтому не надо. Но учти, если что, будет на твоей совести.

– Послушай, Саня, я тебя знаю сто лет, ты меня тоже, прекрати демагогию и рассказывай. Если ты действительно пришел за советом. А не просто поболтать, отнимая у меня время.

– Хорошо, слушай, но помни, я предупредил…

И Турецкий рассказал Меркулову о том, что они нарыли, взявшись выполнить просьбу известного юриста, и не по доброте душевной, а уступая его настойчивым просьбам и, разумеется, за определенную плату. Все, как положено. Есть договор, есть подписи. Но сейчас наступил такой момент, когда ситуация может выйти из‑под контроля. Просто сбором информации, как предполагалось изначально, обойтись уже невозможно. Проблема оказалась куда более сложной, чем предполагали даже сыщики. Кстати, Костя наверняка слышал об операции по задержанию организаторов подпольного публичного дома, открытого в мастерских художников. Проводили МУР и Мосгорпрокуратура. Но всю предварительную работу проделала, да будет известно, именно «Глория», причем исключительно в рамках поручения господина Осипова. Произведены также отдельные задержания фигурантов дела и в межрайонном отделе вневедомственной охраны. Словом, крепко пошерстили «рабочий коллектив», так сказать, и клиентов заведения, среди которых оказался и один из депутатов Госдумы.

– Не может быть!.. – Костя едва не схватился за голову. – А при чем здесь?..

– Для этого я и пришел.

– Саня, я не могу поверить…

– Придется, – жестко ответил Александр. – Но мы с Володей Яковлевым, планируя эту операцию, заранее договорились, что внучку Осипова, как и мою Нинку…

Меркулов, раскрыв рот, растерянно уставился на Турецкого.

– Ты с ума сошел?! Ты что, и Нинку задействовал?

– Не волнуйся, с полного согласия жены и дочери. А как иначе мы могли раскрутить ту шушеру? Должны же были клюнуть? Вот и клюнули. А дальше – дело техники, мы ж все под контролем держали. И Юлия, внучка, сама не предполагая, нам в этом вопросе помогла. Поэтому их двоих мы вывели из дела еще до появления ОМОНа. Соответственно и улики убрали.

– Господи, что ж это происходит?! – Вот тут Костя уже схватился за голову. – Но как Юлька, эта девочка, там оказалась, я ж ее помню, она?..

– Во‑первых, давно не девочка, а чрезвычайно интересная внешне барышня, у которой уже имелась своя клиентура… Погоди! – Александр остановил Костю, готового, кажется, закричать, чтобы остановить этот бред. – Мы знаем, что она там оказалась не по своей воле. Там целый, как я вижу, комплекс условий – художники, интересное общество, напитки, веселые и богатые клиенты, масса удовольствий, которые однажды превращаются в… ну, и так далее, объяснять не стану, сам взрослый дядя. И все бы для нее благополучно закончилось, если бы… И это уже – во‑вторых. Если бы, Костя, не остались на свободе старые связи, которые так просто заманчивую дичь не оставят. И если бы она сама, уже по другой причине, снова не вляпалась в неприятную историю, которая может иметь печальное продолжение. Тут уж не ее, правда, вина, а повальная болезнь, которая называется Интернетом. Люди со всего мира переписываются, знакомятся, влюбляются, изредка, то есть очень нечасто, как, скажем, подружка той же Юлии, могут действительно встретить свое счастье. Тут уж мы маленько помогли, проверили со Славкиной помощью, не проходимец ли парень этой Наташи. Оказалось, очень хороший человек, но, главное, рыжий. Грязнов в восторге от него. Значит, можно надеяться, что хоть этой девочке повезло. А вот Юлии вторично не повезло. И крупно. Ее кавалер, выдающий себя за англичанина, на самом деле латышский аферист и сутенер, поставляющий красивых девушек в европейские бордели. Пишет ей головокружительные послания, обещает приехать и взять ее замуж. Короче говоря, снес башку девушке. Всерьез, к сожалению, судя по ее реакции. Она, будучи сейчас в совершенно отчаянной ситуации, готова мчаться к нему хоть на край света, лишь бы убежать, скрыться, исчезнуть.

– А как же вам удалось все это раскопать? Ведь какие‑то две недели всего и прошло, как…

– Как что? – Турецкий увидел, что Костя нечаянно проговорился. Потрясение для него действительно было сильным. – Костя, я жду честного ответа.

– Жду, жду… – Меркулов помрачнел. Ну да, попался, конечно, и теперь не скроешь. – Ладно, – мрачно посмотрел он на Саню, – чего, правда, темнить? Мы ж с тобой не один пуд съели… этой самой… В общем, – вздохнул он, – это я ему и посоветовал обратиться именно к тебе. Когда вы с Ириной пиво поехали пить в Сокольники. Ну а что мне было делать, когда он вот тут, на твоем месте, сидел и слезы лил?!

– Ну, ё… елки‑палки! – в сердцах воскликнул Александр. – Делать вам обоим не х… хрена… Добились? А что теперь? Этот твой узнает, сразу готовь венки. Ирина была у них дома, посмотрела, что за люди, как и чем живут. Для них такое известие может оказаться хуже смерти, я всерьез так думаю. И у девушки характерец не дай, боже… Ну, стало быть, теперь ты давай, когда узнал все, помогай другу своего детства, советчик… ядрена палка… Чего делать‑то?

– А ты‑то сам чего предлагаешь? – растерянно спросил Меркулов.

– Я? Не знаю. Этот Брентон, который вовсе и не Брентон, а какой‑то Паперис, еще при советской власти в Латвии парился по старой сто сорок седьмой – за мошенничество. Можно его отловить, когда он прилетит. Можно даже спровоцировать его прилет. Охотников до его головы хватает: и в Латвии, и в Польше объявлен в розыск.

– Я все понимаю, Саня, кроме одного: как вам удалось за столь короткое время столько раскопать? У вас не может быть ошибки?

– А что ж ты уверяешь, что хорошо знаешь меня? – иронически хмыкнул Турецкий. – Питер помог, на Европол вышел, его коллеги для нас в Англии пошурудили, вот и узнали. Макс наш влез, куда надо…

– Вы, вижу, действительно всерьез взялись…

– А ты как ему предложил?

– Нет, я не думал, что настолько серьезно. Можешь мне какие‑нибудь материалы показать, не оттого, что я вам не верю, совсем нет, ну, свое мнение…

– Отчего же? Приеду, тебе подвезут. Но я уже сказал, а ты, Костя, обещал. И если что‑то просочится, я тебе клянусь, снимаю всякую ответственность.

– Саня, только не пугай меня…

Днем Филя закинул пакет на проходную Генеральной прокуратуры на Большой Дмитровке. Турецкий вместе с ним отобрал лишь самые необходимые и бесспорные материалы. Две записи разговоров между Юлией и Наташей, материалы по Брентону, присланные Реддвеем, пара посланий Брентона к Юлии и ее ответы ему – наиболее характерные. И несколько фотографий. Все, естественно, копии. И на втором пакете, который положил внутрь большого, желтого, написал: «Совершенно секретно» и «Только для служебного пользования». Должен понять Константин Дмитриевич свою ответственность.

Вот отослал, а на сердце стало как‑то неспокойно, будто сделал какую‑то, еще неясную, ошибку. Опять эта чертова интуиция? Да когда ж все оно кончится?..

Позвонил домой, Ирине, рассказал о беседе с Меркуловым и о своем пакете.

– Так ты чего от меня хочешь? – спросила Ирина. – Если ты уже сделал свой выбор, ты теперь ожидаешь моей поддержки или возражения? Мы же обсудили вчера…

Обсудили… Но к единому выводу так и не пришли. Ирина уже предлагала в этом деле свою помощь. Правда, реакция у девушки могла быть непредсказуемой. Сочтет вообще ее появление в их доме, тем более приход Нины, предательством со стороны родителей… ну конечно же не родителей, а деда с бабкой. Подставой. Тем же предательством. А если поймет, что всем уже известно о том, чем она занималась в салоне, это для нее может показаться концом света. Все, до последнего человека, против нее. Родители, лучшая подруга, даже любимый человек – мерзавцы и предатели! Как с таким жить? Да еще и характер ярко выраженный, холерический. Опасно…

– Ну, обсудили, – неуверенно повторил за женой Александр Борисович, – но мы же выполняем поручение не Юлии, а ее дедушки, перед ним и отчитываться. А в чем? В том, что подняли шум на весь мир? Что зарубежные спецслужбы задействовали? Что две операции при поддержке ОМОНа провели успешно? Понимаешь, Ирка, тут несопоставимые задача и результаты. Ибо, повторюсь, в результате мы так ничего и не достигли, кроме как, сама знаешь, много шуму наделали. Плюнуть на все и поступить по закону? А чем кончится, можешь предположить? Я – не могу.

– Тогда жди, что Костя скажет… Знаешь, Шурик, при всем моем давнем к нему уважении я никак не могу отделаться от ощущения, что Костя… Что люди с годами меняются, это аксиома. В какую сторону – в худшую или лучшую – большой вопрос, если правильно найти критерий отсчета…

– Ох, Ирка, – засмеялся Турецкий, – ты ж у меня и у‑умная! Одно наслаждение с тобой разговаривать!

– Почаще б это делал, – буркнула жена.

– Буду! – с готовностью согласился Турецкий. – Но дело уже сделано. И что дальше? Может, ты Косте позвонишь и выскажешь еще и свою точку зрения? Что‑то меня в последнее время как‑то не тянет вести с ним долгие разговоры. Не исключаю, что за все прожитые вместе годы мы просто осточертели порядком друг другу, и он испытывает даже некоторое неудобство, когда я появляюсь в поле его зрения…

– Не знаю, ты, Шурик, не ошибаешься?

– А кстати, ты знаешь, что это он подослал Осипова к нам в Сокольники, когда мы с тобой там пиво пили. Уединились, мать его!

– Не ругайся, Шурик, я не люблю.

– Прости… Так вот, сегодня он мне сам сознался. Проговорился случайно, а я засек и выдавил из него признание. Не понимаю, зачем ему это надо было?

– Смешной человек ты у меня! А кто у него еще есть‑то? Можешь перечислить хотя бы по пальцам? Назвать три‑четыре фамилии?

– Конечно, могу! – воскликнул Турецкий. – Мои ребята! Сашка Курбатов, Володька Елагин, опять же Володька Поремский, наконец… ну, не важно, назову еще две‑три фамилии. Вот!

– Но ты же сам только что сказал: мои ребята. Неужели, не понял? Был еще Слава, на которого всегда можно было положиться. Был Денис! Но это уже другая история…

– Да… Как просто ты мне все растолковала…

– То‑то… Наверное, тебе есть, о чем подумать… В общем, если хочешь знать мое искреннее мнение, не служебное, так сказать, когда в наличии имеется система соподчинения, соответствующей ответственности и прочее, а мое личное, сугубо женское, я думаю, что ты все‑таки зря положился на Костю. Интуиция что‑то подсказывает, а что я никак не пойму. Возможно, нужно было еще раз все подробно проанализировать и решить окончательно: для чего была проведена такая работа? Чтобы помочь или обличить? И пока получается последнее, что не есть хорошо. Впрочем, теперь тебе ничего не остается, кроме того, как ждать еще и Костиного мнения. И вообще, брось‑ка ты все дела и приезжай домой, я тебя вкусненьким накормлю, а то ты так и не позавтракал толком. А ты мне… нам еще нужен, и здоровый, чтобы защищать и давать правильные советы. И еще – я уже соскучилась…

Телефонный звонок раздался около десяти, когда Турецкие уже поужинали и лениво отходили ко сну. Нинка еще что‑то стучала на компьютере, Александр Борисович краем глаза посматривал на экран телевизора и неохотно ожидал передачи «25‑й час», Ирина заканчивала уборку на кухне. Аппарат был рядом с ней. Но продолжал звонить, и его истеричные сигналы раздражали.

– Шуринька! – закричала жена из кухни. – Возьми, пожалуйста, трубку! У меня руки заняты!

Турецкий застонал, поднялся и взял трубку городского телефона.

– У аппарата, – сказал противным, сонным голосом, чтобы сразу все расставить по своим местам. – Кого вам?

– Саня, это я, – странным, словно убитым, голосом отозвался Меркулов. – Ты был абсолютно прав. Я совершил ошибку.

Турецкий мог бы искренне сказать сейчас, что у него в самом деле упало сердце. Ничего объяснять больше не следовало. Но Костя продолжил:

– Однако и моей вины, по большому счету, тут нет! Поверь мне. Под вечер, без приглашения явился Семен и чуть ли не истерику тут закатил, понимаешь! Мол, я ему насоветовал, а теперь что же получается? Девочка окончательно вся изнервничалась, отношений в семье теперь просто нет никаких, Танька в слезах, уже неделю никто ни с кем не разговаривает, и вообще, в доме похоронная атмосфера. С девочкой что‑то творится, а что, она не говорит, молча приезжает с работы, молча куда‑то уезжает, где находится, неизвестно, а сыщики тоже молчат, как в рот воды набрали! За что они хотят деньги получать? Где обещанные результаты? Чего они ждут?! И так далее, и тому подобное.

– Мне все понятно, – вздохнул Турецкий. – И ты, вместо того чтобы предложить ему обратиться ко мне, достал присланный тебе пакет. Так?

– Именно так все и было, – совсем тихо ответил Меркулов.

– Рассказываю дальше. Посмотрев то немногое, что я тебе показал, он пришел сперва в тихий ужас, а затем в неописуемую ярость, угадал?

– Почти… Ярость, к сожалению, описать можно, хотя я бы не взялся.

– Он умчался домой, не слушая больше тебя. Вероятно, имел крутой разговор, если то можно было назвать разговором, с Юлией, после чего… Да?

– Заканчивай уж… – безнадежным тоном сказал Костя.

– После чего она убежала из дому, громыхнув дверью, и крикнула напоследок, что у нее больше нет ни родителей, ни близких и она больше никогда на Кутузовский проспект, в дом номер тридцать тире тридцать два не вернется. Все.

– Да, увы. Номер дома назван только не был, а все остальное – слово в слово. Только еще ее машины во дворе нет. Он пять минут назад звонил, каялся, рыдал в трубку, говорил, что Татьяна лежит в обмороке, вызвал врача, и он не знает, что теперь делать. Умоляет помочь. А чем, в милицию звонить? Глупо и бесперспективно. Ждать завтрашнего дня? Сил нет, за жену боится. Просит помощи, клянет себя всяческими словами…

– И что ты хочешь услышать от меня? – сухо спросил Александр Борисович. Он увидел испуганные глаза Ирины, пришедшей с кухни с полотенцем в руках. На ее немой вопрос он лишь кивнул. – Вы с ним вдвоем уже сами сделали все, на что были способны. Так какая же теперь ожидается помощь от меня? Я, если помнишь, сегодня утром сказал тебе, что, если вы поступите по‑своему, не посоветовавшись со мной, мне придется умыть руки и прекратить всякое расследование. Что мне остается? Не знаю, я собрался лечь спать.

– Да, но мы же не можем…

– Кто – мы, Костя? Я очень даже могу. Мне надоела благотворительность, сопряженная с истериками заказчиков. Сам решил, пусть сам и заканчивает, утром может обратиться в милицию с заявлением. Но по закону три дня никто и палец о палец не ударит, ему – законнику – это лучше нас известно. А потом, мне совершенно неизвестно, о чем конкретно и в каких выражениях у них шла «беседа». Может быть, она погорячилась. Убежала к подруге, а завтра с утра появится у себя на работе, в агентстве. Пусть подождет, позвонит… Нет – другое дело. Но опять же розыском пропавших занимается милиция. Если она действительно уехала на машине, позвони Феде Фролову, ты его прекрасно знаешь. Пусть он даст команду своим ребятам отследить синюю «тойоту», номер, не помню, кажется «м 217 но». Да, так. Еще есть вопросы?

– Саня, что с тобой?! – буквально сорвался Меркулов. – Я не понимаю, что с тобой происходит?! Я тебе рассказываю о том…

– Я слышал, не надо повторяться, Константин Дмитриевич. Я отказываюсь от любезного предложения господина Осипова и не требую оплаты произведенных расходов. Надеюсь, такой ответ вас и вашего друга устроит?

– Что‑о?! – уже завопил Меркулов.

– Да, и последнее, идите оба к черту.

Турецкий со злостью швырнул трубку на телефонный аппарат. Увидел глаза Ирины. Сжал кулаки и процедил:

– Они оба, старые пердуны, у меня уже вот где сидят! – Он резко ткнул себя пальцем в шею и сильно закашлялся.

Ирина бросилась к нему, обхватила руками, помогла опуститься на диван. Сказала торопливо:

– Успокойся, Шуринька, бог с ними, ты весь побелел, так же нельзя, водички принести? Ложись‑ка ты и больше не бери трубку, я сама поговорю, если будут звонить, все, родной мой, успокойся, накапать валерьянки? Или валидольчик пососешь? Я принесу!

– Ничего не надо, успокойся сама… Как же ты была права… То‑то у меня сердце находилось не на месте…

– Ну, что теперь делать, Шуринька, придется начинать, видимо, все с начала. Мы ж с тобой не бросим эту дурищу?

Они обратили наконец внимание, что в дверях стояла Нина и внимательно разглядывала родителей. Заметив их взгляды, спросила:

– Я так мыслю, что‑то с Юлькой случилось, да? Раскрыли ее инкогнито? И она дала деру?

Ну никакого тебе почтения ни к делам своих родителей, ни вообще к особой значимости возникшей ситуации. Родители переглянулись и… улыбнулись. Вот она – та самая, защитная реакция молодого поколения от всяческих стрессов, угнетающих их родителей.

– Я бы на вашем месте среди коллег по работе ее пошарила. А с подругами, как я поняла, у нее напряженка.

– Следователь растет, – улыбнулась Ирина. – А что, послушаем совет серьезного человека?

– И правильно сделаете, родители, – независимо заявила Нинка. – Все, прошу утром не беспокоить, я сплю.

– Душно сегодня, – Ирина поморщилась. – Совсем уже дышать нечем. Ты как себя чувствуешь?

– Ничего, проходит… Пойдем‑ка и мы, все равно до утра уже ничего не изменишь…

Дата добавления: 2015-09-02