живущему в нас всех.

Ричард Бах

Чайка Джонатан Ливингстон.

Настоящему Чайке Джонатану,

живущему в нас всех.

Часть первая.

Было утро, новое солнце рассыпалось золотом по взъерошенной поверхности

спокойного моря. На расстоянии мили от берега, рыболовецкое судно нарушало

спокойствие моря, и призыв Завтракающей Стаи заполнял воздух, пока скопившись,

тысячи чаек начинали прибегать к своим уловкам и борьбе за пищу. Это было

началом еще одного суетливого дня.

Но в стороне, сам по себе, один, вдали от лодки и берега, тренировался

Чайка Джонотан Ливингстон. На высоте сотни футов в небе, он опустил свои

перепончатые лапы, поднял клюв и сильно напрягся, удерживая крылья в трудном,

болезненном прогибе. Этот прогиб означал, что он будет лететь медленно, и

сейчас он замедлился настолько, что ветер был лишь легким шепотом на его лице,

что океан под ним замер. Он сузил свои глаза в жесткой концентрации, затаил

дыхание, усилил на один... всего... еще... на дюйм... в... прогиб...

Потом его крылья задрожали, он замер и упал.

Чайки, как вам известно, никогда не замирают, никогда не останавливаются.

Остановиться в воздухе для них позор и бесчестие.

Но Чайка Джонатан Ливингстон, бессовестный, опять вытянувший свои крылья

в этом дрожащем, трудном прогибе - замедляясь, замедляясь, и замирая еще раз,

не был обычной птицей.

Большинство чаек не утруждают себя изучением большего, чем простейшие

приемы полета, - как добраться от берега до пищи и обратно. Для большинства

чаек сам полет не имеет смысла, - только еда. Для этой чайки, однако, не имела

смысла еда, - только полет. Больше, чем что-либо, чайка Джонатан Ливингстон

любил летать.

Как он обнаружил, такой образ мышления не является способом, могущим

сделать кого-либо популярным среди других птиц. Даже его родители были

встревожены тем, что Джонатан проводил целые дни один, осуществляя сотни

низких скольжений, экспериментируя.

Он не знал почему, к примеру, но, летая над поверхностью воды на высотах

меньших, чем размах его крыльев, - он мог оставаться в воздухе дольше, с

меньшими усилиями. Его скольжения заканчивались не обычным всплеском лап о

поверхность моря, а длинным, ровным кильватером от соприкосновения с водой его

плотно прижатых лап, вытянутых вдоль тела. Когда он начал использовать

скольжение при посадке на берег, его родители были действительно испуганы,

проходя вдоль следа на песке.

"Зачем, Джо, ну зачем?", - спрашивала его мать. "Неужели тяжело быть

таким же, как все остальные в стае, Джо? Почему бы тебе не оставить низкие

полеты пеликанам и альбатросам? Почему ты не ешь? Сынок, ведь от тебя остались

только кости и перья!"

"Мам, мне все равно, что от меня остались только кости и перья. Я просто

хочу знать, что я могу делать в воздухе, а чего нет, вот и все. Я просто хочу

знать".

"Посуди сам, Джонатан", - доброжелательно сказал его отец. На носу зима.

Рыболовецких судов будет мало, и поверхностная рыба уйдет в глубину. Если ты

должен чему-то учиться, то изучай еду, и как ее добыть. То, что ты занимаешься

полетами - это хорошо, но видишь ли, ты ведь не можешь съесть скольжение. Не

забывай, что единственная причина, по которой ты летаешь - это еда".

Джонатан кивнул, повинуясь. В течение нескольких следующих дней он

пытался вести себя как другие чайки; он действительно пытался, крича и сража-

ясь со стаей вокруг пирсов и рыболовецких судов, ныряя за ошметками рыбы и

хлеба. Но у него это не получалось.

Это все настолько бессмысленно, думал он, нарочно бросая преследовавшей

его старой, голодной чайке, с трудом добытый анчоус. Я мог бы проводить все

это время, обучаясь летать. Ведь так много того, чему можно научиться!

Прошло совсем немного времени, когда Чайка Джонатан был опять в стороне

от всех, один, в открытом море, голодный, счастливый, учащийся.

Его целью была скорость, за неделю тренировок он узнал о скорости больше,

чем самая быстрая чайка на земле.

С тысячи футов, что есть силы, махая своими крыльями, он кинулся в

стремительное, крутое пике на встречу волнам; тогда он понял, почему чайки не

делают стремительных пикирований. За каких-то шесть секунд он разогнался до

семидесяти миль в час, скорость, на которой крыло становится неуправляемым

при выравнивании, после скоростного спуска.

Время от времени это случалось. Собранный, каким он был всегда, на преде-

ле своих возможностей, он потерял контроль на высокой скорости.

Набрать тысячу футов. Сначала, со всей силы рвануть вперед, потом

переворот, взмах крыльями, в вертикальное пике. Затем, каждый раз, его левое

крыло замирало на выходе, его резко разворачивало влево, попытка восстановить

положение - закрепить правое крыло, и огненный бросок в дикий беспорядочный

правый штопор.

Он не мог быть достаточно собранным на выходе. Десять раз он пытался, и

все десять раз, проходя семьдесят миль в час, он превращался в сбившуюся массу

неконтролируемых перьев, обрушивающихся в воду.

Должно быть, решение заключается в том, наконец подумал он, промокший до

костей, чтобы просто держать крылья стабильными на больших скоростях -

взмахивать до пятидесяти, а потом держать крылья стабильно.

Он попробовал еще раз с двух тысяч футов; вход в пике, клюв строго вниз,

крылья полностью раскрыты и зафиксированы с момента прохождения пятидесяти

миль в час. Это требовало невероятных усилий, но это работало. За десять

секунд он промелькнул через девяносто миль в час. Джонатан установил мировой

рекорд для чаек!

Но миг победы был не долгим. В то мгновение, когда он начал выход из

пике, в момент изменения угла крыльев, он провалился в ту же ужасную, некон-

тролируемую бездну, и на скорости девяносто миль в час его ударило, как дина-

митом. Чайка Джонатан вломился в кирпично-твердое море.

Когда он пришел в себя, уже давно было темно, и он плыл в лунном свете на

поверхности океана. Его крылья были разодранными свинцовыми полосками, но груз

поражения за спиной был еще тяжелее. Казалось, он даже желал, чтобы груз стал

настолько тяжел, чтобы утащить его медленно вглубь и, наконец, покончить со

всем этим.

По мере погружения, странный внутренний голос звучал в его сознании. Это

невозможно. Я всего лишь чайка. Я изначально ограничен природой. Если бы я был

создан, узнать так много о полетах, - у меня были бы электронные схемы, вместо

мозгов. Если бы я был создан для полетов на высоких скоростях, - у меня были

бы короткие соколиные крылья, и я бы охотился на мышей вместо рыбы. Мой отец

был прав. Я должен забыть эту глупость. Я должен лететь домой, к Стае и быть

довольным тем, какой я есть, всего лишь жалкая ограниченная чайка.

Голос умолк и Джонатан согласился. Место чайки ночью - на берегу, и с

этого момента, поклялся он, он будет обычной чайкой. Это сделает всех счастли-

вее.

Он лениво выбрался из темной воды и полетел к берегу, благодарный тому,

что он узнал о сохраняющих энергию низких полетах.

Все, думал он. Я покончил с тем, чем я был, я покончил со всем, чему

научился. Я просто чайка, такая же, как все остальные, и я буду летать так же,

как все. И он взлетел, переполненный болью, на сотню футов и замахал посильнее

крыльями, направляясь к берегу.

Приняв решение быть всего лишь одним из Стаи, он почувствовал себя лучше.

Больше не будет уз, заставлявших его учиться, больше не будет брошенных вызо-

вов и не будет поражений. Ему было приятно просто перестать думать, и лететь

сквозь темноту к нависшим над берегом огням.

Темнота! Взорвался тревогой внутренний голос. Чайки никогда не летают в

темноте!

Джонатану не было страшно слушать. Это мило, думал он. Луна и звезды

мерцали на воде, отбрасывая маленькие маячковые следы сквозь ночь, и все такое

мирное и спокойное

Опустись! Чайки никогда не летают в темноте! Если бы ты был создан для

полетов в темноте, У тебя были бы глаза совы! У тебя были бы электронные

схемы, вместо мозгов! У тебя бы были короткие ястребиные крылья!

Тут, посреди ночи, на высоте сотни футов, Чайку Джонатана Ливингстонаа

озарило. Его боль, его решения исчезли.

Короткие крылья. Ястребиные, короткие крылья!

Вот ответ! Каким же я был дураком! Все, что мне нужно - это маленькое

короткое крыло, все, что мне нужно - это почти полностью сложить свои крылья,

и лететь только на одних кончиках! Короткие крылья!

Он поднялся на две тысячи футов над темным морем, и без всяких размышле-

ний о поражении и смерти, плотно прижав передние части своих крыльев к кор-

пусу, оставив выставленными на ветер только узкие, отклоненные в стороны

кончики своих крыльев, ринулся в вертикальное пике.

В его голове чудовищно ревел ветер. Семьдесят миль в час, девяносто, сто

двадцать и еще быстрее. Напор ветра сейчас, при ста сорока милях в час даже

приблизительно не был сравним с тем, прежним на семидесяти. Изящным поворотом

кончиков крыльев он легко вышел из пике и просвистел над волнами как серое

ядро в свете луны.

Он закрыл глаза до узеньких щелок, чтобы противостоять ветру и восторга-

лся. Сто сорок миль в час! И под контролем! Если я спикирую с пяти тысяч футов

вместо двух, интересно как быстро...

Все его клятвы, данные минуту назад, были забыты, развеялись в этом

великом, быстром ветре. Однако он не чувствовал себя виноватым за нарушение

обещаний, данных самому себе. Такие обещания годятся только для чаек принима-

ющих посредственность. Тот, кто прикоснулся к совершенству в своем учении, не

нуждается в такого рода обещаниях.

На восходе солнца Чайка Джонатан опять тренировался. С пяти тысяч футов

рыболовные суда казались маленькими пятнышками на плоской, голубой воде.

Завтракающая Стая была мутным облачком кружащихся пылинок.

Он был оживлен, едва дрожа от восхищения, гордясь тем, что его страх под

контролем. Затем, без лишних церемоний, он крепко сжал предкрылья, выставил

короткие, угловатые перья на концах, и понесся прямо на море. Во время

прохождения уровня четырех тысячи футов, он достиг предельной скорости, ветер

превратился в сплошную стену звука, сквозь которую он не мог двигаться быстрее.

Сейчас он летел вертикально вниз, на скорости двести четырнадцать миль в час.

Он сглотнул, зная, что если его крылья раскроются на такой скорости, - его

разорвет на миллионы маленьких кусочков. Но скорость была силой, скорость была

удовольствием, скорость была истинной красотой.

На тысяче футов он начал выходить из пике, кончики его крыльев дрожали и

гудели под жутким напором ветра. Наклоняясь и вырастая со скоростью метеора,

прямо на его пути приближалась лодка с окружающей ее стаей чаек.

Остановиться он не мог; он даже не имел представления, как можно повер-

нуть на такой скорости.

Столкновение означало бы мгновенную смерть.

Он закрыл глаза.

Именно этим утром, едва взошло солнце, Чайка Джонатан Ливингстон огненной

стрелой ворвался в центр Завтракающей Стаи, отсчитав двести двенадцать миль в

час, с закрытыми глазами и невероятным визгом перьев, рассекающих ветер. В

этот раз Чайка Удачи ему улыбнулась, никто не погиб.

Когда он направил свой клюв в небо, он все еще несся со скоростью сто

шестьдесят миль в час. Когда, наконец, он замедлился до двадцати и расправил

крылья, - лодка была всего лишь крошкой на поверхности моря, в четырех тысячах

футов под ним.

Единственной его мыслью был триумф. Предельная скорость! Чайка на двух-

стах четырнадцати милях в час! Это был Прорыв, величайший, уникальный момент

в истории Стаи. В этот миг для Чайки Джонатана открылась новая эпоха.

Отлетев обратно к своему уединенному месту тренировок, сложив крылья в пике

с восьми тысяч футов, он уже понял, как поворачивать.

Он понял, что на большой скорости всего одно легкое движение пера, всего

на долю дюйма, дает плавный, стремительный разворот. Однако, перед тем как это

понять, он узнал, что движением нескольких перьев можно закрутить себя словно

пулю... Джонатан стал первой чайкой на земле, исполнившей фигуры высшего

пилотажа.

В этот день, он совсем не потратил времени на болтовню с другими чайками,

он летал до самого заката. Он открыл для себя мертвую петлю, бочку, двойной

переворот через крыло, обратное вращение, обратный иммельман, вираж.

Когда, наконец, Чайка Джонатан присоединился к стае, была уже глубокая

ночь. Он ужасно устал, и у него кружилась голова. Тем не менее, перед

приземлением он восторженно прокрутил петлю с двойным переворотом. Когда они

услышат об этом, думал он о своем Прорыве, они сойдут с ума от восторга.

Насколько больше стало смысла в жизни! Вместо однообразных снований взад и

вперед к рыболовным суднам, теперь есть смысл жить! Мы можем вытащить себя из

неведения, мы можем ощутить себя созданиями совершенства, разума и мастерства.

Мы можем быть свободными! Мы можем научиться летать!

Грядущие года струились и сияли перспективой.

Когда он приземлился, чайки скучились на Совещательное Собрание и,

видимо, они собрались уже давно. На самом деле они его ждали.

"Чайка Джонатан Ливингстон! Стань в Центр!" Слова Старшей Чайки прозвуча-

ли возвышенной церемонией. Стоять в Центре, означало только величайший позор

или величайшую честь. Стоять в Центре почести, было обычаем, когда чайки

отмечали заслуги своих выдающихся лидеров. Конечно же, подумал он, стая за

завтраком, сегодня утром; они видели Прорыв! Но я не хочу никаких почестей.

Я не хочу быть лидером. Я только хочу поделиться тем, чему научился, раскрыть

горизонты грядущего для нас всех. Он шагнул вперед.

"Чайка Джонатан Ливингстон", - сказал Старшая Чайка, - "Стань в Центр

Позора, перед глазами твоих товарищей чаек!"

Это было похоже на оглушающий удар. Его колени ослабели, перья обвисли, в

ушах стоял ужасный рев. Стоять в Центре позора? Невозможно! А Прорыв! Они не

понимают! Они ошибаются, они ошибаются!

"... за дерзкую безответственность", - продолжал торжественный голос, -

"нарушение традиций и достоинства Семьи Чаек "

Стоять в центре Позора означало, что он будет изгнан из общества чаек,

обречен на одинокую жизнь на Далеких Утесах.

"Когда-нибудь Чайка Джонатан Ливингстон, ты поймешь, что

безответственность не благодарна. Жизнь неведома и неизведуема, за исключением

того, что мы существуем в этом мире, чтобы питаться, оставаться живыми столь-

ко, сколько это возможно".

Чайка никогда не возражает Совету Стаи, но возвысился голос Джонатана.

"Безответственность? Братья мои", - вскрикнул он. "Кто более ответ-

ственен, чем чайка, которая ищет и следует Истине, - высшей цели жизни? Тысячи

лет мы дрались за рыбьи головы, но сейчас у нас есть смысл жить - учиться,

открывать, быть свободными! Дайте мне шанс, позвольте показать Вам, чему я

научился.

Стая с таким же успехом могла бы быть каменной глыбой.

"Братство разрушено", - скандировали все чайки одновременно, в едином

согласии закрыли уши, и повернулись к нему свои спины.

Чайка Джонатан проводил остатки своих дней один, но он улетел гораздо

дальше Дальних Утесов. Не одиночество было его основной печалью, а то, что

другие чайки не захотели поверить в величие полета, ожидавшее их; они отказа-

лись открыть свои глаза и увидеть это. Каждый день он познавал все больше.

Стремительное, скоростное пике, как он понял, может помочь ему отыскать

редкую, вкусную рыбу, ходящую в океане косяками на глубине десяти футов. Он

больше не нуждался в рыболовецких судах и черством хлебе для того, чтобы

выжить. Он научился спать в воздухе, определяя ночью курс по прибрежному

ветру, пролетая сотни миль от заката до рассвета. С тем же внутренним кон-

тролем, он летел сквозь густые морские туманы и взмывал над ними в ослепи-

тельно чистое небо... в то самое время, когда любая другая чайка осталась бы

на земле, не зная ничего, кроме тумана и дождя. Он научился ловить высотные

ветры, несущие его в глубину материка, чтобы пообедать там изящными насеко-

мыми.

То, что он когда-то надеялся дать Стае, сейчас было только у него одного;

он научился летать, и ничуть не жалел, что ему пришлось заплатить за это такой

ценой. Чайка Джонатан понял, что истинные причины короткой жизни чаек - это

скука, страх и гнев, и без них в своем сознании он, в самом деле, жил долгой,

прекрасной жизнью.

Однажды, они появились вечером, и застали одинокого Джонатана мирно

скользящим в его ненаглядном небе. Эти две чайки, появившиеся рядом с его

крыльями, были безупречны, как звездное сияние; в ночном воздухе они светились

нежным, дружественным светом. Но самым замечательным было мастерство, с кото-

рым они летели, - кончики их крыльев, неизменно точно, скользили в дюйме от

его собственных. Не промолвив ни слова, Джонатан подверг их своему испытанию,

которое не проходила еще ни одна чайка. Он изогнул свои крылья, замедлился,

едва ли не до скорости всего на милю в час быстрее состояния остановки. Две

лучистые птицы замедлились вместе с ним, плавно, сохраняя дистанцию. Они знали

о медленных полетах.

Он сложил свои крылья, накренился, и бросился в пике на сто девяносто

миль в час. Они бросились вместе с ним, сохраняя неразрывную структуру.

В конце концов, он развернул эту скорость точно вверх, в длинном медлен-

ном вертикальном вращении. Они крутились вместе с ним, улыбаясь.

Он восстановил горизонтальный полет и, немного помолчав, заговорил.

"Очень хорошо", сказал он, "кто Вы?"

"Мы из твоей Стаи, Джонатан. Мы твои братья". Слова звучали твердо и

спокойно. "Мы пришли, чтобы забрать тебя выше, забрать тебя домой".

"Дом, у меня его нет. Стая, у меня ее нет. Я Изгнан. И сейчас мы летим

на вершине Великого Горного Ветра, за несколько сотен футов, я не могу поднять

это старое тело еще выше".

"Но ведь ты можешь Джонатан. Ибо ты научился. Одна школа закончена и

пришло время начинаться другой".

Это как будто сияло в нем всю жизнь, настолько ослепительным был этот

момент для Джонатана. Они были правы. Он мог лететь выше, и пришло время

лететь домой.

Он бросил последний взгляд на небо, на эту великолепную, серебристую

землю, где он столь многому научился.

"Я готов", - наконец сказал он.

И Чайка Джонатан Ливингстон поднялся, чтобы исчезнуть с двумя звездными

чайками в совершенном, темном небе.

Часть вторая.

Итак, это рай, думал он, и ему пришлось усмехнуться над самим собой.

Наверно не очень почтительно анализировать рай, в тот самый момент, когда в

него влетаешь.

Сейчас, когда он, пришедший с Земли, летел над облаками в плотном строю с

двумя лучезарными чайками, он заметил, что его собственное тело становилось

таким же лучезарным. На самом деле, это был все тот же молодой Чайка Джонатан,

живший в его золотых глазах всегда, изменилась только форма.

Ощущалось обычное тело чайки, однако оно могло летать гораздо лучше, чем

его прежнее. Почему, прилагая половину усилий, думал он, я могу достичь двой-

ной скорости, в два раза большей эффективности, чем в мои лучшие годы на

Земле! Сейчас его перья светились бриллиантовым светом, а его крылья были

гладкие и совершенные, как отполированные серебряные плоскости. Он начал

восхищенно изучать, и испытывать эти новые крылья.

На двухстах пятидесяти милях в час он почувствовал, что приближается к

максимуму своей горизонтальной скорости. На двухстах семидесяти трех он думал,

что он летит так быстро, как только может, и никогда еще он не был так

разочарован. Был предел возможностям его нового тела, и хотя это было гораздо

быстрее, чем его старый рекорд горизонтального полета, - все равно оставался

предел, перелом которого будет очень тяжело осуществить. В раю, думал он, не

должно быть пределов.

Облака расступились, его сопровождающие прокричали "счастливых посадок

Джонатан", и исчезли в разреженном воздухе.

Он летел над морем, к выступающему побережью. Несколько чаек отрабатывали

набор высоты на утесах. Еще дальше на север, на самом горизонте, летали еще

несколько других. Новые взгляды, новые понятия, новые вопросы. Почему так мало

чаек? Рай должен быть заполнен чайками! И почему это вдруг я так сильно устал?

Полагалось, что чайки в раю никогда не устают и не спят.

Где он это слышал? Память его жизни на Земле испарялась. Конечно, Земля

была местом, где он многому научился, но детали расплывались, - что-то насчет

борьбы за пищу и изгнание.

Десяток чаек на прибрежной полосе поднялись, встречая его, не говоря ни

слова. Он просто чувствовал, что ему рады, и что это был его дом. Для него это

был великий день - день, чей восход он уже не помнил.

Он пошел на посадку, взмахнул крыльями, чтобы на мгновение остановиться в

воздухе, затем плавно опустившись на песок. Остальные чайки тоже приземлились,

но никто из них не хлопал крыльями так сильно. Они покачивались на ветру с

распростертыми крыльями, потом каким-то образом меняли их изгиб, пока полнос-

тью не останавливались, и в тоже мгновение их лапы касались земли. Это был

прекрасный контроль, но сейчас Джонатан просто сильно устал, чтобы попробо-

вать. Стоя на том пляже, не вымолвив ни слова; он спал.

В последующие дни Джонатан увидел, что в этом месте было так же много,

чему можно научиться о полете, как и в жизни позади него. Но, все-таки, раз-

ница была. Здесь были чайки, которые думали так же, как он. Для каждой из них

самой важной вещью в жизни было достичь и познать совершенство в том, что они

любили делать больше всего, и этим был полет. Они были восхитительными пти-

цами, буквально все, и они проводили час за часом, каждый день, изучая полет,

осваивая высший пилотаж.

Джонатан надолго забыл тот мир, из которого пришел, то место, где Стая

жила с плотно закрытыми глазами на радость полета, используя свои крылья не

более чем для поиска и борьбы за пищу. Но время от времени, просто на мгнове-

ние, он вспоминал.

Он вспомнил это однажды утром, когда вместе со своим инструктором они

отдыхали на пляже, после серии бочек со сложенными крыльями.

"Где все остальные Саливан?", - спросил он молчаливо, уже достаточно

привыкший к легкой телепатии, которую эти чайки использовали вместо криков и

галдежа. "Почему не все из нас здесь? Почему там, откуда я пришел были... "

"...тысячи и тысячи чаек. Я знаю". Саливан кивнул. "Единственный ответ,

который я вижу Джонатан, - это то, что ты всего один достойный, из миллиона

птиц. Большинство из нас продвигались сюда так медленно. Мы переходили из

одного мира в другой, который был почти таким же, как и предыдущий, напрочь

забывая откуда мы пришли, не заботясь о том, откуда мы берем свое начало,

живя одним днем. Представляешь ли ты через сколько жизней, мы должно быть

прошли, перед тем, как впервые понять, что жизнь - это гораздо больше, чем

пища, драки или власть в стае? Тысячи жизней Джо, десятки тысяч! И потом еще

сотню жизней, пока мы начали понимать, что есть такая вещь, как совершенство,

и еще сотню, чтобы понять, что смысл нашего существования заключается в поиске

этого совершенства и достижении его. Это же правило, конечно, движет нами

сейчас: мы выбираем наш следующий мир согласно тому, чему научились в этом.

Не научись ничему, и следующий мир будет таким же, как и этот, все те же

ограничения и та же свинцовая тяжесть преодоления".

Он расправил свои крылья и повернулся лицом к ветру. "Но ты Джон", -

сказал он - "научился столь многому за один раз, что тебе не пришлось прохо-

дить через тысячи жизней, чтобы достичь этой".

Через мгновение, они опять были в воздухе, тренировались. Двойной перево-

рот через крыло в строю, - был очень тяжелым заданием; Джонатану приходилось

думать вверх ногами после обратной половины, преобразуя форму крыльев на

обратную, и изменяя ее в полной гармонии с его инструктором.

"Давай попробуем еще раз". Снова и снова говорил Саливан: "Давай попро-

буем еще раз". Потом, в конце концов, "хорошо". И они начали отрабатывать

внешнюю петлю.

Однажды вечером, не занятые ночными полетами чайки, собрались вместе на

песке, размышляя. Джонатан, набравшись мужества, подошел к Старшей Чайке,

который, как говорили, вскоре собирается перешагнуть за пределы этого мира.

"Чианг...", сказал он, немного нервничая.

Старая Чайка посмотрел на него с добротой. "Да сын мой?" Вместо того,

чтобы ослаблять, возраст наоборот его усиливал; он мог перелетать любую чайку

в Стае, и достиг такого мастерства, к которому остальные только приближались.

"Чианг, ведь этот мир совсем не рай?" Старшая Чайка улыбнулся в лунном

свете. "Ты опять познаешь, Чайка Джонатан", - сказал он.

"Тогда, что будет после этого? Куда мы идем? Разве нет такого места, как

рай?"

"Нет Джонатан, такого места нет. Рай - это не место и не время. Рай - это

быть совершенным". Он помолчал некоторое время. "Ты самая быстрая чайка, не

так ли?"

"Я... Мне нравится скорость", сказал Джонатан осекшись, но гордясь, что

Старшая Чайка его заметил.

"Ты прикоснешься к раю, Джонатан, в тот момент, когда ты прикоснешься к

совершенной скорости. И это не полет на скорости тысячи миль в час или мил-

лиона или полет со скоростью света. Потому, что любое число - это предел, а

совершенство не имеет пределов. Совершенная скорость, сын мой, - это быть

там". Без предупреждения Чианг исчез, и в тоже мгновение появился на краю

воды, в пятидесяти футах от них. Затем он исчез снова, и в ту же долю секунды

уже стоял у плеча Джонатана". "Это довольно весело", - сказал он.

Джонатан был поражен. Он забыл о своем вопросе про рай. "Как ты это

делаешь? Как это ощущается? Как далеко ты можешь уйти?"

"Ты можешь уйти в любое место и в любое время, куда ты только захочешь",-

сказал Старшая Чайка. "Я был везде и всегда, где я только могу себя

представить". Он посмотрел на море. "Странно. Чайки, пренебрегающие

совершенством ради передвижения, попадают в никуда, медленно. Те же, кто

отверг передвижение ради совершенства, попадают куда угодно, мгновенно.

Запомни Джонатан, рай это не место или время, потому, что место и время так

бессмысленны. Рай - это...

"Ты можешь научить меня так летать?", - Чайка Джонатан дрожал перед

покорением очередного неизведанного.

"Конечно, если ты хочешь учиться".

"Я хочу, когда мы можем начать?"

"Если ты хочешь, мы можем начать прямо сейчас".

"Я хочу научиться так летать", - сказал Джонатан и странный огонек засиял

в его глазах. "Скажи, что мне надо делать".

Чианг говорил медленно, и всегда очень заботливо наблюдал за младшей

чайкой. "Чтобы летать со скоростью мысли, в любое место, которое только

существует", - говорил он, - "ты должен начинать с осознания того, что ты уже

прибыл ".

Весь фокус, согласно Чиангу, заключался в том, чтобы Джонатан перестал

видеть себя, заключенным внутри тела, ограниченного размахом крыльев в сорок

два дюйма и характеристиками, которые можно описать на схеме. Фокус был в

том, чтобы знать, что его истинная сущность, столь же совершенная, как неопре-

деленное число, существует одновременно везде, в пространстве и времени.

Джонатан неистово концентрировался на этом, день за днем, от рассвета до

глубокой ночи. Но, не смотря на все его старания, он ни на толщину пера не

сдвинулся с начальной точки.

"Забудь о вере!", Снова и снова говорил Чианг. "Тебе не нужна вера,

чтобы летать, - тебе нужно понять полет. Это то же самое. Теперь попробуй

еще..."

И однажды, стоя на берегу, закрыв глаза, он концентрировался, полный

света знаний, которые поведал ему Чианг. "Это правда! Я совершенная, безгра-

ничная чайка!" Он ощутил огромный всплеск удовольствия.

"Хорошо!", - сказал Чианг, и в его голосе звучала победа.

Джонатан открыл глаза. Он стоял один со Старшей Чайкой, на совершенно

другом побережье - деревья, склоненные к кромке воды, два желтых солнца,

плывущих над головой.

"Наконец-то ты понял смысл", - сказал Чианг, - "но твой контроль требует

доработки "

Джонатан был ошеломлен. "Где мы?"

Абсолютно не впечатленный странной окружающей обстановкой, Старшая Чайка

отделался от вопроса. "Мы, очевидно, на какой-то планете с зеленым небом и

двойной звездой, вместо солнца".

Джонатан издал клич восторга, первый звук, который он вымолвил, покинув

Землю. "ЭТО РАБОТАЕТ!"

"Ну конечно это работает, Джо", - сказал Чианг. "Это всегда работает,

когда ты знаешь, что делаешь. А сейчас о твоем контроле..."

Когда они вернулись, было уже темно. Другие чайки смотрели на Джонатана с

благоговением в золотых глазах, ведь они видели, как он исчез с того места,

где он застрял так надолго.

Он принял их поздравления меньше, чем за минуту. "Я здесь новичок! Я

только начинаю! Это я должен учиться у Вас!"

"Интересно Джо", - сказал стоящий рядом Саливан. "У тебя меньше страха к

познанию, чем у любой из чаек, которых я видел за десять тысяч лет. Стая

умолкла, и Джонатан заерзал в смущении.

"Мы можем начать работать над временем, если ты хочешь", - сказал Чианг,

"пока ты не научишься летать в прошлое и будущее. А затем, ты будешь готов

приступить к самому трудному, самому мощному, самому забавному из всего. Ты

будешь готов начать восхожденье, и узнать значение доброты и любви".

Прошел месяц, или что-то ощущаемое, как месяц, и Джонатан учился с

невероятной скоростью. Он всегда быстро обучался на собственном опыте, а

сейчас, будучи особым учеником Самого Старшей Чайки, он схватывал новые идеи,

как обтекаемый, оперенный компьютер.

Но пришел день, когда Чианг исчез. Он спокойно говорил со всеми ими,

увещевая никогда не прекращать их обучение и тренировки и их старание больше

познать совершенный невидимый принцип всей жизни. Пока он говорил, его перья

становились все ярче и ярче, и, наконец, стали такими сияющими, что ни одна

чайка не смогла на них смотреть.

"Джонатан", - сказал он, и это были его последние слова, - "продолжай

работать над любовью".

Когда они опять смогли видеть, Чианга уже не было.

Пока дни уходили в прошлое, Джонатан замечал, что время от времени он

думает о Земле, с которой пришел. Если бы там он знал хотя бы десятую, хоть

сотую часть того, что он знал здесь, - насколько больше бы жизнь имела смысла!

Он стоял на песке и размышлял, была ли там, позади, чайка, пытающаяся разор-

вать свои пределы и увидеть смысл полета за границами передвижения ради крошки

хлеба с рыбацкого судна. Возможно, там даже был такой, которого изгнали за

раскрытие правды перед лицом Стаи. И чем больше Джонатан отрабатывал свои

уроки доброты, чем больше он работал над познанием природы любви, тем больше

ему хотелось вернуться обратно на Землю. Вопреки своему одинокому прошлому,

Чайка Джонатан был прирожденным инструктором, и его собственный способ демон-

страции любви, был отдачей того истинного, которому он научился, чайке,

который просит только дать ей шанс увидеть истину.

Саливан, уже адаптировавшийся к полетам со скоростью мысли, и помогавший

другим учиться, был полон сомнений.

"Джо, тебя уже Изгнали однажды. Почему ты думаешь, что какая-то из чаек в

твоем старом времени будет слушать тебя сейчас? Ты же знаешь пословицу, и она

справедлива: Чайка, летящая выше, видит дальше. Те чайки, откуда ты пришел,

стоят на земле, кричат и дерутся между собой. Они в тысяче миль от рая, а ты

говоришь, что хочешь показать им рай оттуда, где они стоят! Джо, они не могут

увидеть кончиков собственных крыльев! Оставайся здесь. Помогай другим чайкам

тут; тем, которые достаточно высоки, чтобы увидеть то, что ты им должен

сказать. Он помолчал минуту, а затем добавил: "Что бы было, возвратись Чианг

в свои старые миры? Где бы ты был сегодня?"

Последняя фраза была решающей, и Саливан был прав. Чайка, летящая выше,

видит дальше.

Джонатан остался и работал с вновь прибывающими чайками, которые были

очень смышленые, и быстро осваивали уроки. Но то старое чувство возвращалось,

и он не мог ничего с этим поделать. Он думал, что там, на Земле, должно быть

есть одна или две чайки, которые тоже смогут научиться. Насколько больше он бы

знал сейчас, если бы Чианг пришел к нему в тот день, когда его изгнали!

"Сали, я должен вернуться", - наконец сказал он, - "твои ученики доста-

точно хороши. Они смогут помочь тебе с вновь прибывшими".

Саливан вздохнул, но не спорил. "Я думаю, мне будет тебя не хватать,

Джонатан", - было все, что он сказал.

"Сали, какой стыд!", - ответил укоризненно Джонатан, - "не будь глупым!

Чему мы учимся каждый день? Если наша дружба зависит от таких вещей, как

пространство и время, то тогда, когда мы наконец преодолеем пространство и

время, - мы разрушим наше братство! Преодолей пространство, и все, что мы

покидаем - это Здесь. Преодолей время, и все, что мы оставляем - это Сейчас.

И где-то между этими Здесь и Сейчас, не думаешь ли ты, что мы должны увидеться

разок-другой?"

Чайка Саливан усмехнулся над собой. "Ты сумасшедшая птица", - сказал он

мягко. "Если кто-то может показать другому, ходящему по земле, как увидеть на

тысячи миль, - это будет Чайка Джонатан Ливингстон". Он посмотрел на песок.

"До свидания, Джо, мой друг".

"До свидания Сали. Мы еще встретимся". И с этими словами Джонатан

представил себе образ больших стай чаек на побережье, в другом времени, и он

знал, что он был не плотью и кровью, а совершенной идеей свободы и полета, не

ограниченной ничем вообще.

Чайка Флетчер Линд был еще довольно молод, но он уже знал, что ни с одной

чайкой Стая не обращалась так сурово, или с такой ужасной несправедливостью.

"Мне все равно, что они говорят", - думал он свирепо, и его взор

затуманивался, пока он летел по направлению к Дальним Утесам. "В полете, есть

гораздо больше, чем просто порхать с места на место! А... ну... комары так

летают.

Всего одна маленькая бочка рядом со Старшей Чайкой, просто ради смеха, и

я Изгнанник! Они что, слепы? Неужели они не видят? Неужели они не могут поду-

мать о великолепии, которое наступит, когда мы действительно научимся летать?"

"Мне все равно, что они думают. Я им покажу, что такое полет! Я буду

абсолютно вне закона, если это то, чего они хотят. И я еще заставлю их

пожалеть "

Голос зазвучал в его голове, и хотя он был очень мягок, он напугал его

так, что тот запнулся в воздухе.

"Не будь строг с ними, Чайка Флетчер. Изгнав тебя, другие чайки только

навредили сами себе, и однажды они это поймут, однажды они увидят то, что

видишь ты. Прости их, и помоги им понять".

В дюйме от его правого крыла летела самая прекрасная во всем мире чайка,

скользя, не прилагая ни малейшего усилия, ни шевеля ни одним пером, почти на

предельной скорости Флетчера.

Момент хаоса охватил молодую чайку. "Что происходит? Я сошел с ума? Я

умер? Что это?"

Низкий и спокойный, тот голос продолжал звучать в его мыслях, требуя

ответа. "Чайка Флетчер, ты хочешь летать?"

"ДА, Я ХОЧУ ЛЕТАТЬ!"

Чайка Линд Флетчер, хочешь ли ты летать так сильно, что простишь Стаю, и

будешь учиться, и однажды вернешься к ним, и поможешь им познать?"

Не смотря на то, как горд и обижен был Чайка Флетчер, не могло быть ни-

какой лжи этому восхитительному, умелому существу.

"Я хочу", - сказал он мягко.

"Тогда Флетч", - сказало ему это светлое создание, и его голос был очень

добрым, - "давай начнем с горизонтального полета "

Часть третья

Джонатан медленно кружил над Далекими Утесами, наблюдая. Этот вспыльчи-

вый, молодой Флетчер был очень близок к идеальному ученику полетов. Он был

силен, легок и проворен в воздухе и, что самое главное, у него огромное

желание учиться летать.

Вот он приблизился; расплывшаяся серая форма, вырывающаяся из пике,

мелькнув на ста пятидесяти милях в час, возле своего инструктора. Внезапно он

ринулся в еще один заход, в шестнадцатикратную вертикальную бочку, громко

выкрикивая вращения.

"восемь... девять... десять... видишь-Джонатан-я-выбиваюсь-из-скорости

одиннадцать... я-хочу-так-же-резко-останавливаться-как... ты... двенадцать

но-чтоб-его-разорвало-япросто-не-могу-сделать... тринадцать... этипоследние-

три-оборота... без... четырна... ааай!"

Потеря Флетчером скорости на высоте, была причиной его негодования и

гнева при неудаче. Он опрокинулся назад, провалился, дико кинулся в обратное

вращение, и, наконец, восстановился, еле дыша в ста футах ниже уровня

инструктора.

"Ты теряешь со мной время Джонатан! Я слишком туп! Я слишком глуп! Я все

пытаюсь и пытаюсь, но я никогда не смогу!"

Чайка Джонатан посмотрел на него и кивнул. "Ты никогда не сможешь, пока

делаешь эту остановку так резко. Флетчер, ты потерял сорок миль на входе! Ты

должен быть гибким! Крепким, но гибким, помнишь?"

Он опустился на уровень молодой чайки. "Давай попробуем вместе, в строю.

И обрати внимание на эту остановку. Это гладкое, легкое вхождение".

По окончании трех месяцев у Джонатана появилось еще шесть учеников, все

Изгнанные, но, тем не менее, заинтересованные новой идеей полета во имя

наслаждения самим полетом.

Но, все-таки, для них было легче отрабатывать мастерство, чем понять

смысл, скрытый за ним.

"Каждый из нас, в своей сущности, - это идея Великой Чайки, безграничная

идея свободы", - говорил Джонатан по вечерам на пляже, - "а безупречный полет

это шаг вперед к выражению нашей истинной сущности. Мы должны отбросить все,

что нас ограничивает. Вот почему все эти скоростные и медленные упражнения,

высший пилотаж...

... и его ученики засыпали, изнеможденные дневными полетами. Им нравилось

тренироваться потому, что это было быстро и захватывающе, они утоляли жажду

знаний, возраставшую с каждым уроком. Но ни один из них, даже Флетчер Линд, не

могли поверить, что полет мысли может быть таким же реальным, как полет ветра

и перьев.

"Все Ваше тело, до кончиков крыльев", - иной раз говорил Джонатан, - "ни

что иное, как ваша мысль в форме, которую Вы можете видеть. Разорвите цепи,

сковывающие ваше мышление, и Вы разорвете цепи, сковывающие Ваше тело". Но не

имело значения, как он это говорил, это звучало, как милая выдумка, а им

хотелось больше поспать.

Прошел всего еще месяц, и Джонатан сказал, что пришло время вернуться к

стае.

"Мы не готовы!" - сказал Генри Кальвин. "Мы нежеланны! Мы Изгнаны! Мы не

можем заставить себя лететь туда, где мы нежеланны, не так ли?"

"Мы вольны идти туда, куда хотим, и быть теми, кто мы есть", - ответил

Джонатан, он поднялся с песка и направился на восток, к домашним землям Стаи.

Среди его учеников возникло краткое замешательство, потому, что Закон

Стаи гласит, - Изгнанный никогда не возвращается, и этот Закон не нарушался ни

разу за десять тысяч лет. Закон говорит оставайся; Джонатан говорит иди; и

сейчас он был в миле над водой. Если они прождут еще немного, он достигнет

враждебной Стаи один.

"Ладно, мы не должны подчиняться Закону, если мы не принадлежим Стае, не

так ли?", - сказал Флетчер, довольно смущенно. "Кроме того, если будет драка,

от нас там будет больше пользы".

Таким образом, в это утро, они все ввосьмером летели с запада, в строю,

двойной звездой, крыло к крылу. Они пролетели над Пляжем Совета Стаи на ста

тридцати пяти милях в час; Джонатан впереди, Флетчер плавно у его правого

крыла, Генри Кальвин, игриво борясь у левого. Затем, весь строй, как одна

птица, медленно прокатился вправо; горизонтальный... в... обратный... в...

горизонтальный, в завывающем вокруг них ветре.

Крики и возня повседневной жизни Стаи были срезаны, как будто строй был

гигантским ножом, а восемь тысяч глаз смотрели, не моргнув ни разу. Один за

одним, каждая из восьми птиц рванулись вверх, в полную петлю, и мертвенно-

медленно, четко приземлились на песок. Затем, как будто такие вещи происходят

каждый день, Чайка Джонатан начал критиковать этот полет.

"Для начала", - сказал он с кривой улыбкой, "Вы все слегка задержались,

присоединяясь ко мне "

Словно молния пролетела сквозь Стаю. Эти птицы Изгнаны! И они вернулись!

И это... этого не может быть! Предположение Флетчера о драке растворилось в

смятении Стаи.

"Ну, конечно, да, они Изгнанные", - сказала одна молодая чайка, - но

посмотрите, где они научились так летать?"

Прошел почти час, чтобы слова Старшей Чайки пролетели по Стае: Не обра-

щайте на них внимания. Чайка, заговорившая с Изгнанным, - будет изгнана сама.

Чайка, смотрящая на Изгнанного, - нарушает Закон Стаи; с этого момента к

Джонатану повернулись спины серых перьев, но казалось он этого не замечал. Он

проводил свои занятия прямо над Пляжем Советов, и впервые начал подводить

своих учеников к пределам их возможностей.

"Чайка Мартин!", - кричал он в небо. "Ты говоришь, что знаешь медленные

полеты. Ты ничего не знаешь, пока не докажешь этого! ЛЕТИ!"

Таким образом, скромный, маленький Мартин Вильямс, боявшийся попасть под

гнев своего инструктора, удивил сам себя, и стал магом медленных полетов. В

самый легкий бриз, он мог изогнуть свои крылья так, чтобы поднять себя без

единого взмаха крыльев с песка в облака и обратно вниз.

Так же и Чарльз-Роланд взлетел в Великий Горный Ветер на двадцать четыре

тысячи футов, и спустился весь синий, от холодного разряженного воздуха,

изумленный и счастливый, полон решимости взобраться завтра еще выше.

Чайка Флетчер, любивший высший пилотаж сильнее, чем кто-либо, покорил

шестнадцатикратную бочку, и на следующий день завершил ее тройным переворотом

через крыло; его крылья сверкали белым солнечным светом на берегу, с которого

украдкой смотрела не одна пара глаз.

Каждый час Джонатан был там, рядом с каждым своим учеником, - показывая,

советуя, подталкивая, направляя. Он летал вместе с ними сквозь ночь и облака и

шторм, просто ради удовольствия, пока Стая жалко ежилась на берегу.

Когда полеты завершались, ученики расслаблялись на песке, и в это время

более пристально слушали Джонатана. У него были кое-какие сумасшедшие идеи,

которые они никак не могли понять, но иногда встречались и хорошие, - понятные

им.

Постепенно, в ночи, вокруг кольца учеников, образовывалось еще одно

кольцо любопытных чаек, слушавших в темноте часами напролет, не желавших

видеть или быть увиденными другими, исчезавших перед рассветом.

Прошел месяц после возвращения, когда первая чайка из Стаи пересекла

рубеж, и попросила научить его летать. Своей просьбой, Чайка Терренс Лоуэлл

стал приговоренной птицей, заклейменный Изгнанным; и восьмым учеником

Джонатана.

На следующую ночь из Стаи пришел Чайка Кирк Мейнард, вихляя по песку,

волоча свое левое крыло, чтобы упасть к лапам Джонатана. "Помогите мне", -

сказал он очень тихо, тоном умирающего. "Я хочу летать больше всего на

свете... "

"Тогда поднимись!" Сказал Джонатан. "Отрывайся от земли вместе со мной, и

мы начнем".

"Вы не понимаете, мое крыло. Я не могу пошевелить своим крылом".

"Чайка Мейнард, ты свободен быть собой, истинным собой, здесь и сейчас, и

ничто не может преградить тебе путь. Это Закон Великой Чайки, - единственный

Закон, который существует".

"Ты говоришь, что я могу летать?"

"Я говорю, что ты свободен".

Так же легко и быстро, как сказано, Чайка Кирк Мейнард без малейшего

усилия раскрыл свои крылья и поднялся в темный, ночной воздух. Стая была

разбужена его криком, какой он только мог издать, с высоты пятьсот футов:

"Я могу летать! Слышите! Я МОГУ ЛЕТАТЬ!"

К рассвету, вокруг кольца учеников было уже около тысячи птиц, любопытно

смотрящих на Мейнарда. Им было все равно, - видят их или нет, и они слушали,

пытаясь понять Джонатана.

Он говорил о самых простых вещах, что летать - это право чайки, что сво-

бода - это истинная суть его существования, и что бы ни стояло на пути этой

свободы, должно быть отвергнуто, будь то обряд, суеверие или ограничение в

любом виде.

"Отвергнуто", - долетел голос из массы, - "даже если это будет Закон

Стаи?"

"Единственно истинный Закон, - тот, который ведет к свободе", - сказал

Джонатан. "Другого не существует".

"Как ты себе представляешь нас, летающими так же как ты?", - донесся еще

один голос. "Ведь ты особенный, одаренный и божественный, по сравнению с

другими птицами".

"Посмотрите на Флетчера! Лоуэлла! Чарли-Роланда! Джуди Ли! Они тоже

особые, одаренные и божественные? Не больше, чем Вы сами, не больше, чем я.

Единственная, и только единственная разница в том, что они начали пони-

мать кто они на самом деле, и приступили к тренировкам.

Его ученики, кроме Флетчера, замялись. Они не понимали, что это было

именно то, чем они занимались.

С каждым днем толпа становилась все больше от приходивших спросить,

боготворить или насмехаться.

"В Стае говорят, что если ты сам не Сын Великой Чайки", сказал Флетчер

Джонатану однажды утром, после форсированных скоростных тренировок, - "тогда

ты на тысячу лет опережаешь свое время".

Джонатан вздохнул. Цена неправильного понимания, подумал он. Они называют

тебя дьяволом или они называют тебя Богом. "Как ты думаешь, Флетч? Опережаем

ли мы свое время?"

Долгое молчание. "Ну, такой способ полета всегда был доступен для обуче-

ния, тому, кто захотел бы его открыть; время здесь не причем. Мы впереди моды,

возможно, впереди стиля, которым летает большинство чаек".

"А это что-то", - сказал Джонатан разворачиваясь, чтобы немного посколь-

зить перевернутым. "Это и в половину не так плохо, как быть впереди нашего

времени".

Это случилось примерно через неделю. Флетчер демонстрировал элементы

скоростного полета классу новых учеников. Он только вышел из пике с семи

тысяч футов, длинной серой чертой прожигающей воздух в нескольких дюймах над

пляжем, когда молодая птица в своем первом полете скользнула прямо на его

пути,зовя свою маму. Чтобы миновать малыша, в десятую долю секунды, Флетчер

Линд резко свернул влево, на более чем двухстах милях в час, прямо в утес

сплошного гранита.

Для него скала была, словно гигантская, крепкая дверь в другой мир. Взрыв

шока и страха, и темнота, когда он ударился, а потом он плыл по странному

небу, забывая, вспоминая, забывая; испуганный, печальный и сожалеющий, ужасно

сожалеющий.

Он ощутил тот голос, как в первый день, когда он встретил Чайку Джонатана

Ливингстонаа.

"Дело в том, Флетчер, что мы пытаемся преодолеть наши ограничения по

порядку, терпеливо; полет через скалу у нас в программе немного позже".

"Джонатан!"

"Также известный, как Сын Великой Чайки" сказал его инструктор сухо.

"Что ты здесь делаешь? Утес! Разве я, неужели я... не умер?"

"Ох, Флетч, перестань. Подумай. Если ты сейчас разговариваешь со мной,

значит, очевидно, ты не умер, не так ли? Все, что тебе удалось сделать, так

это довольно резко изменить уровень своего сознания. Сейчас за тобой выбор.

Ты можешь остаться здесь и учиться на этом уровне, - который, кстати, немного

выше, чем тот, который ты покинул, - или ты можешь вернуться и продолжать

работать со Стаей. Старшие Чайки надеялись на какое-нибудь несчастье, но они

даже испугались, когда ты сделал им такое одолжение".

Конечно, я хочу вернуться к Стае. Я только начал заниматься с новой

группой!"

"Очень хорошо Флетчер. Помнишь, что мы говорили о теле, являющемся ни

чем иным, как самой мыслью?"

Флетчер качнул головой, расправил свои крылья и открыл глаза на подножии

утеса, в центре полностью собравшейся Стаи. Когда он впервые пошевелился, в

толпе поднялся невероятный галдеж и шум.

"Он жив! Он, который был мертвым, - жив!"

"Дотронулся до него кончиком крыла! Вернул его к жизни! Это Сын Великой

Чайки!"

"Нет! Он это отрицает! Он дьявол! ДЬЯВОЛ! Пришел разрушить Стаю!"

В толпе было четыре тысячи чаек, перепуганных тем, что случилось, и

крики ДЬЯВОЛ! Пролетали по ней как ураганный ветер. Глянцевые глаза, острые

клювы, они приближались, чтобы уничтожить.

"Тебе будет лучше, если мы улетим Флетчер?", спросил Джонатан.

"Я бы не сильно возражал, если бы мы..."

В тот же миг они стояли вместе в полумиле оттуда, а сверкающие клювы

толпы уткнлись в пустое пространство.

"Почему так", - недоумевал Джонатан, - "что самая трудная вещь в мире -

это убедить птицу, что она свободна, и что она может доказать это сама себе,

если потратит немного времени в тренировках? Почему это должно быть так

трудно?"

От перемены места Флетчер все еще моргал глазами. "Что ты только что

сделал? Как мы сюда попали?"

"Ты же сказал, что хочешь быть за пределами толпы, не так ли?"

"Да, но как ты..."

"Как и все остальное Флетчер. Тренировка".

К утру, Стая забыла свое безумие, но Флетчер не забыл. "Джонатан, пом-

нишь, что ты давно говорил о любви к Стае, достаточной для того, чтобы вер-

нуться в нее и помочь им научиться?"

"Конечно".

"Я не понимаю, как тебе удается любить толпу птиц, которая только что

пыталась тебя убить".

"Ох, Флетч, ты этого не любишь! Ты конечно не любишь ненависть и зло. Ты

должен тренироваться, и увидеть настоящую чайку, добро в каждой из них, и

помочь им увидеть это в самих себе. Вот, что я имею в виду, говоря о любви.

Это забавно, когда приобретаешь умение.

"Например, я помню разъяренную молодую птицу, его имя Флетчер Линд.

Только что изгнанный, готовый сражаться со стаей насмерть, начинающий строить

собственный озлобленный ад на Дальних Утесах. И вот он здесь, сегодня, строя-

щий вместо этого свой собственный рай, и ведущий свою Стаю в этом направлении".

Флетчер повернулся к своему инструктору, и в его глазах промелькнул испуг.

"Я ведущий? Что ты имеешь в виду, я ведущий? Ты здесь инструктор. Ты не

можешь уйти!"

"Разве я не могу? Не думаешь ли ты, что, должно быть, есть другие стаи,

другие Флетчеры, которым нужен инструктор больше, чем этому, которые находятся

на своем пути к свету?"

"Я? Джо, я ведь просто обычная чайка, а ты..."

"... единственный Сын Великой Чайки, я полагаю?" - Джонатан вздохнул и

посмотрел на море. "Я тебе больше не нужен. Ты должен продолжать искать себя,

с каждым днем немного больше, этого действительно неограниченного Флетчера. Он

твой инструктор. Тебе нужно понять его и учиться ему".

Мгновением позже, тело Джонатана колыхалось в воздухе, мерцая, и начало

становиться прозрачным. "Не позволяй им распускать глупые слухи обо мне, или

делать из меня Бога. Хорошо Флетч? Я чайка. Я хочу летать, возможно..."

"ДЖОНАТАН!"

"Бедняга Флетч. Не верь тому, что говорят тебе твои глаза. Все, что они

показывают - это ограничения. Смотри своим пониманием, вспомни то, что ты уже

знаешь, и ты увидишь путь к полету".

Мерцание прекратилось. Джонатан исчез в пустом воздухе.

Через некоторое время Флетчер поднял себя в небо и встретил новую группу

учеников, жаждущих первого урока.

"Для начала", - сказал он с тяжестью, - "Вы должны понять, что чайка - это

безграничная идея свободы, образ Великой Чайки, и все Ваше тело до кончиков

крыльев, - не что иное, как сама Ваша мысль.

Молодые чайки смотрели на него вопросительно. Эй, парень, думали они, это

не звучит, как правило выполнения мертвой петли.

Флетчер вздохнул, и начал с начала. "Хм. Ах... замечательно", сказал он

и оглянул их критически. "Давайте начнем с горизонтального полета". И сказав

это, он понял сразу все, что его друг действительно, был не более божественен,

чем сам Флетчер.

Нет пределов, Джонатан? Думал он. Ну, тогда не далеко то время, когда я

появлюсь из разряженного воздуха на твоем пляже, и покажу тебе кое-что о

полете!

И хотя, он пытался достаточно строго смотреть на своих учеников, Флетчер

внезапно увидел всех их теми, кем они действительно были, просто на мгновение,

и ему больше, чем понравилось, - он полюбил то, что увидел. Нет пределов

Джонатан? Подумал он и улыбнулся. Начался его стремительный взлет к познанию.

Нью-Йорк Таймс, 3 июля, 1974

Дес Мойнес, Айова, 2 июля Джонатан Ливингстон, человек, вдохновивший

повесть-бестселлер "Чайка Джонатан Ливингстон", скончался в воскресенье, в

аэропорту Помпона Бич (Флорида), вскоре после его последней прогулки на

самолете.

Ричард Бах, бывший боевой пилот Воздушных Сил Айовы, сказал, что его

бестселлер о свободной чайке был вдохновлен г-н Ливингстономом.

Джонни Ливингстон, как он был известен, переехал много лет тому назад с

Айовы во Флориду. Он был одним из лучших пилотов страны в дни пилотов-

гастроллеров, в 1920-30-е годы.

С 1928 по 1933 годы, г-н Ливингстон завоевал 79 первых, 43 вторых и 15

третьих мест в 139 соревнованиях по стране, большинство из них в Кливленде. В

1928 году он завоевал первое место и 13910 долларов в континентальном перелете

по стране, из Нью-Йорка в Лос Анжелес.

Г-н Ливингстон оставил свою жену Вавелли, двоих братьев и четырех сестер.

Дата добавления: 2015-09-02