Коллективная собственность

Причастность к коллективной собственности, заключающаяся не в пользовании материальными благами, а в чувстве собственности, есть не менее важная потребность. Речь идет скорее о состоянии ума, нежели о юридическом акте. Там, где действительно существует гражданская жизнь, каждый чувствует себя личным владельцем общественных памятников, парков, пышности церемоний, и эта роскошь, желанная почти каждому человеческому существу, таким образом присваивается даже беднейшим. Однако не только государство должно давать это удовлетворение, но и коллектив любого рода.

Большое современное предприятие представляет собой пустое расточительство в том, что касается потребности в собственности. Ни рабочие, ни директор, нанимаемый административным советом, ни сами члены совета, которые никогда его не видят, ни акционеры, которые не знают о его существовании, не могут найти в нем ни малейшего удовлетворения этой своей потребности.

Когда способы обмена и приобретения влекут за собой расточение материальной или моральной пищи, они должны быть преобразованы.

Нет никакой природной связи между собственностью и деньгами. Связь, установленная в наши дни, есть лишь факт системы, сосредоточившей в деньгах силу всех возможных факторов. Поскольку эта система вредна, нужно произвести обратное разложение элементов.

Истинный критерий собственности состоит настолько же в ее законности, насколько и в ее реальности. Или, точнее, законы, касающиеся собственности, тем лучше, чем больше они извлекают пользы из благ сего мира ради удовлетворения потребности в собственности, присущей каждому человеку.

Следовательно, существующие способы приобретения и владения должны быть преобразованы во имя принципа собственности. Всякий вид владения, не удовлетворяющий ни в ком потребности в частной или коллективной собственности, может резонно рассматриваться как недействительный.

Это не означает, что собственность нужно передать государству, это означает скорее, что нужно попытаться сделать ее подлинной собственностью.

ПРАВДА

Потребность в правде – более священна, чем какая-либо другая. И, тем не менее, о ней никогда не упоминают. Чтение начинает пугать, когда раз поймешь, сколько и какой чудовищности лживых извращений безо всякого стыда выставляется напоказ, даже в книгах самых известных авторов. Это как пить воду из отравленного источника.

Есть люди, которые работают по восемь часов в день и делают немалое усилие, чтобы почитать вечером в целях просвещения. Они не могут заниматься проверкой в больших библиотеках. Они верят книге на слово. И ни у кого нет права кормить их ложью. В каком смысле позволительно ссылаться на то, что намерения автора были благими? Они-то не работают физически восемь часов в день. Общество кормит их, чтобы они [говорили людям правду - В печатном издании эти слова отсутствуют, предложение явно дефектно, слова восстановлены по смыслу ].

Тем более стыдно терпеть существование газет, о которых всем известно, что ни один сотрудник не может там продержаться, если не согласится время от времени сознательно искажать правду.

Публика не доверяет газетам, но это недоверие не гарантирует ей безопасности. Зная, в общем, что газета содержит и правду, и ложь, публика делит сообщенные новости на эти два разряда, но делает это случайным образом, следуя своим предпочтениям. И таким образом она обречена на ошибку.

Всем известно, что смешивать журналистику с организованной ложью преступно. Но все думают, что это преступление ненаказуемо. Что же мешает наказывать деятельность, признанную преступной? Откуда взялась эта странная концепция ненаказуемых преступлений? Это одна из самых чудовищных деформаций правового сознания.

Не пора ли заявить, что всякое явное преступление наказуемо, что мы полны решимости наказывать все преступления, поскольку это в нашей власти?

Несколько простых мер общественной гигиены могут обезопасить население от посягательств на истину.

Первой мерой может быть создание, в целях такой защиты, специальных судов, состоящих из всеми почитаемых, специально избранных и образованных судей. Такие суды должны быть предназначены для того, чтобы карать общественным порицанием всякое заблуждение, которого можно было бы избежать, и иметь к тому же возможность наказывать тюремным заключением или исправительными работами в случае рецидивов, отягощенных явной злонамеренностью.

К примеру, любитель Древней Греции, прочтя в последней книге Маритена⁷: «величайшие умы античности никогда и не думали осуждать рабство», мог бы подать на Маритена в суд. Он представил бы суду единственный значительный текст о рабстве, дошедший до нас, – Аристотеля⁸. Он прочитал бы перед судом фразу: «Некоторые утверждают, что рабство совершенно противно природе и разуму». Ему дали бы заметить, что ничто не позволяет нам предположить, что эти некоторые не были в числе величайших мыслителей античности. Суд осудил бы Маритена за то, что тот напечатал ложное, содержащее (хотя и совершенно ненамеренно) ужасную клевету на целую цивилизацию утверждение, тогда как избежать ошибки было так просто. Все газеты – ежедневные, еженедельные и прочие, все журналы и радио обязаны были бы донести до сведения публики суждение суда и, в случае необходимости, ответ Маритена. В этом конкретном случае ему трудно было бы что-либо ответить.

В тот день, когда «Гренгуар» опубликовал in extenso доклад, приписанный одному испанскому анархисту, который должен был выступить на одном из парижских собраний, но на самом деле в последний момент не смог выехать из Испании, подобный суд был бы излишним. В этом случае злонамеренная недобросовестность была очевиднее, чем то, что дважды два четыре, и тюрьма или исправительные работы не были бы слишком суровой мерой.

При этой системе всякому, кто обнаружил в печатном тексте или радиопередаче ошибку, которой можно было бы избежать, можно было бы выступить обвинителем в таком суде.

Второй мерой может быть совершенное запрещение всякой пропаганды любого рода на радио и в ежедневной прессе. Этим двум средствам массовой информации позволительно служить лишь нетенденциозной информации.

Суды, о которых говорилось выше, должны были бы следить за нетенденциозностью информации.

В отношении средств информации, судить надлежит не только за ложные утверждения, но и за преднамеренные и тенденциозные умолчания.

Интеллектуальные круги, в которых происходит обмен идеями и которые хотят их обнародовать, не должны иметь права на печатные органы, которые выходят чаще одного-двух раз в месяц. Нет никакой необходимости в более частых публикациях, если речь идет о том, чтобы пробудить мысль, а не о том, чтобы попросту забивать головы.

Те же суды могут корректировать методы убеждения, и печатный орган может подвергнуться запрещению судом, если искажает истину слишком часто. Но редактор должен иметь право возобновить его под другим названием.

Во всем этом нет ни малейшего покушения на общественную свободу. Это послужит удовлетворению самой священной потребности человеческой души, потребности в защите от навязываемых мнений и заблужденья.

Мне возразят: кто же будет гарантом беспристрастности судей? Единственная гарантия, кроме полной независимости, состоит в том, чтобы они были выходцами из самых разных слоев общества, чтобы они от природы обладали широким, ясным и точным умом, чтобы в их образовании главное место занимала не юридическая наука, а духовное воспитание, предваряющее умственное. Нужно, чтобы воспитание приучило их любить истину. Нет никакой возможности удовлетворить потребность народа в истине, если для этого не найдется людей, которые любят истину.

Дата добавления: 2015-09-02