Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Кристиане Ф 16 страница

Кристиане Ф 5 страница | Кристиане Ф 6 страница | Кристиане Ф 7 страница | Кристиане Ф 8 страница | Кристиане Ф 9 страница | Кристиане Ф 10 страница | Кристиане Ф 11 страница | Кристиане Ф 12 страница | Кристиане Ф 13 страница | Кристиане Ф 14 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Как‑то около полудня я очнулась и пришла в ярость. Я была убеждена, что какая‑то сука, левый дилер продал ей левый героин, – может быть, героин со стрихнином.

Героин со стрихнином всё чаще попадался на точках. Я рванула в полицию… Без стука ворвалась в кабинет Шипке. Я сдала всех! Я рассказала всё, что знала о дилерах, и о сутенёрах в героиновом бизнесе, и о «Саунде», но фрау Шипке почему‑то упорно делала вид, что ей это не интересно. На прощание она снова сказала: «Ну‑ну, тогда до следующего раза, Кристина!» Я подумала, понятно – полицаям насрать, если кто‑то продает левый героин! Они радуются только если замажут какого‑нибудь иглового в дело. Ну уж нет! – и я поклялась найти убийц Бабси!

К кадру, у которого Бабси ночевала, у меня не было вопросов. Он был в порядке.

Достаточно хорошо его знала. Фраер с кучей денег, очень смешной. Любил окружать себя молодыми девочками. Меня он возил по городу на своём спортивном автомобиле, приглашал в рестораны и давал денег. Спать он хотел только с теми девушками, которые и сами бы хотели этого с ним. Ну, меня он мог бы ждать вечно и не дождаться! Парень был бизнесменом, но сам всё никак не мог понять, что отсосы это тоже просто бизнес!

Я тотчас же отправилась на Курфюрстенштрассе, чтобы заработать побольше денег. На эти деньги я хотела купить по чеку у всех левых дилеров в городе, и таким образом узнать, кто же убил Бабси. Я поболталась по точкам, купила там и сям порошка, сбилась уже с ног, и, наконец, совершенно обширялась. Никто не знал, у кого Бабси купила последнюю дозу. Никому это было не интересно…

Смешно, я вообразила себе, что вышла на благородную охоту за убийцами Бабси.

На самом деле я просто хотела иметь возможность спокойно мазаться без угрызений совести! Объяснение и оправдание было найдено. Найти убийц! Я говорила себе: «Ты должна найти этих свиней, даже если сама сдохнешь!» И поэтому даже не боялась ставиться…

 

* * *

 

Давно уже я не давала себе труда разыгрывать что‑то перед папой. Всё равно он подозревал меня. Я думаю, он ждал только вещественных доказательств, и скоро он их получил.

Как‑то утром, когда у меня не оказалось ни грамма, а уйти я не могла, потому что отец был дома, я тайком позвонила Хайнцу и договорилась встретиться с ним в Гропиусштадте. Отец застукал меня с Хайнцем прямо перед «Дятлом». Хайнц в последнюю секунду растворился, слава богу, но отец в конце долгих поисков всё‑таки нашёл героин.

Я призналась ему во всём! Я рассказала ему о Хайнце. У меня просто не было сил лгать. Отец приказал мне договориться с Хайнцем на Хазенхайде, – чтобы тот снова привёз героин. Затем позвонил в полицию, и потребовал, чтобы Хайнца взяли при встрече. В полиции ему сказали, что на Хазенхайде можно устроить только настоящую облаву, а это не делается так, в полчаса. По‑моему, у них вообще не было никакого желания хватать «соблазнителя детей» – как выразился мой отец, – и без того работы много. Ну, а я‑то была, конечно, довольна, что не придётся играть мерзкую роль наводчицы!

Я всегда думала, что отец прибьёт меня до полусмерти, когда узнает, как я злоупотребляла его доверием.

Но отец реагировал совершенно по‑другому. Он просто растерялся. Растерялся и отчаялся. Почти как мама. Он принялся настойчиво умолять и уговаривать меня, и ему вдруг стало понятно, что с героином нельзя вот так просто закончить, даже если действительно хочешь. Просто вначале у него были иллюзии, что с ним – удастся!

На следующий день он снова запер меня в квартире. Дженни взял с собой. Я её так больше никогда и не увидела. Меня начинало кумарить, и уже в полдень я думала, что не выдержу. Тут позвонил Хайнц. Как кстати! Я слёзно умоляла его принести мне порошка. Так как в квартиру он попасть не мог, я хотела спустить верёвку с одиннадцатого этажа. Я уломала его в конце концов всё‑таки! Но он потребовал вознаграждение… Чтобы я написала ему любовное письмо и спустила бы его вместе со своими трусами по веревке! Он никогда не давал героин просто так. Он тоже был бизнесменом…

Я собрала все верёвки, которые были в квартире. Шпагат, бечёвка, верёвка, бельевая верёвка, пояс от халата и так далее – всё. Мне пришлось навязать чёртову кучу узлов, постоянно проверяя, хватит ли этой длины… Нацарапала это письмо.

Любовное! В ломке!

Хайнц просигналил условным звонком. Я взяла из шкафа трусы, которые сама украсила вышивкой, вместе с письмом положила в коробку из‑под фена и воздушной почтой отправила из окна детской. Получилось… Хайнц положил в коробку чек.

Люди, между тем, уже собрались под окнами и теперь наблюдали за нашими странными играми. Но Хайнцу это вроде как не мешало, ну а мне уж тем более! Я хотела только получить, наконец, свой героин. Вдруг с девятого этажа высунулся какой‑то мальчишка и схватился за верёвку. Я запаниковала. Выматерив его на всю улицу, быстро‑быстро втащила веревку. Героин был на месте…

Я успокоилась и уже хотела готовить, вдруг зазвонил телефон. Хайнц. Произошло недоразумение… Он хотел ношеные трусы… Не знаю: я уже получила героин, и мне было всё равно, что он там хочет. Но чтобы он не мешал мне дальше, я вытащила из корзины с грязным бельём старые трусики и бросила ему вниз. Они приземлились где‑то в кустах. Хайнц отбежал сначала в сторону, но потом всё‑таки подполз к кустам, чтобы достать эти трусы.

Да, этот Хайнц был совершенно сумасшедшим и конченным типом… Как я узнала позже, уже три месяца над ним висел ордер на арест. У полицаев просто не было времени. И его адвокат всё время говорил ему, как серьёзно обстоит дело. Но если речь заходила о девочках, тут Хайнц совершенно терял рассудок…

 

* * *

 

Я выступала свидетельницей на его процессе. Сказала всю правду… А, как‑то мне не было дела до Хайнца и до других фраеров! Но всё же было нелегко давать показания против него. Мне было жаль его. Он был всё‑таки не намного хуже других клиентов, которые платили деньгами, но точно знали, на что эти деньги уходят.

Хайнц… – бедная свинья, одержимый болезненной страстью, он вис на молоденьких девочках. Я думаю, ему надо было к психиатру, а не в тюрьму.

Героина от Хайнца хватило на пару дней. Из откола так ничего и не вышло. В первый же день, когда отец оставил дверь открытой, я свалила. Бомжевала целую неделю, прежде чем он нашёл меня и вернул домой. Я думала, ну вот теперь‑то он убьёт тебя! Но он только сел на стул и задумался.

Я сказала ему, что одна не справлюсь. Это невозможно перенести, если ты целый день один. Бабси мертва. Детлеф в тюрьме. Стелла в тюрьме. Я рассказала ему о Стелле… О том, что она в свои четырнадцать лет умирает за решёткой. Слышала от одной девушки, сокамерницы Стеллы, – она недавно освободилась, – что Стелла постоянно хотела убить себя. Всё бредила о какой‑то террористке, что сидела в той же тюрьме. Ну, оказывается Стелла пару раз разговаривала с Моникой из РАФ и капитально запала на эту женщину. Многим наркоманам нравились террористы.

Были даже игловые, которые всё как‑то хотели внедриться в террористическую группу, прежде чем сдохнут. Потом, когда случилось это дело с похищением Шлейера, мне тоже понравились эти ребята. Я, собственно, была против насилия. Я бы никогда не смогла обидеть другого, и мне становилось плохо, когда я такое видела. Но потом подумала, что эти из РАФ понимают, наверное, что делают. Это говёное общество можно изменить только насилием!

Моего отца ситуация со Стеллой проняла до слёз. Он захотел непременно вытащить её из тюрьмы и удочерить! И я убедила его, что уж вдвоём‑то со Стеллой мы справимся с наркотой. Ну вот – у него появилась надежда… Такая идиотская надежда, надо сказать! Но что он мог знать? Мой отец всё время делал неправильные вещи. Но он делал всё, что мог. Как и мама.

Отец взял в оборот управление по делам молодёжи и вытащил Стеллу. Она была просто у края. И минуты не могла прожить без героина. Это было даже хуже, чем до тюрьмы. В общем, мы вмазались в первый же день – я дала ей. Да она всё равно начала бы колоться! Только вначале мы ещё говорили об отколе. Потом быстро обнаружили, что вдвоём очень удобно накалывать моего папу, и стали делить между собой все его задания. Отсасывали мы тоже посменно. Работали теперь на Курфюрстенштрассе.

Мне было всё равно, потому что я больше не боялась автопанели. Мы работали вчетвером. Я, Стелла и ещё две Тины. Одна из Тин была на год моложе меня, то есть, ей было как раз четырнадцать.

Мы работали парами. Пока одна уезжала с клиентом, вторая записывала номер его машины, причём так, чтобы он это видел и не вздумал левачить. И опять‑таки – защита от сутенёров! Полицаев мы не боялись. Их машины часто проезжали мимо, и полицаи радостно махали нам руками. Один из полицаев был даже моим постоянным клиентом. Забавный парень. Хотел любви. Сложно было объяснить, что я тут на работе.

Это же приходилось объяснять и другим клиентам. Зачем‑то большинство из них, как правило, хотели со мной разговаривать… Все одними и теми же идиотскими лозунгами, мол, такая красивая девочка и на панели?! Нет, спасибо, такие разговоры мне не нужны! Что меня больше всего раздражало, так это то, что, наговорившись вдоволь, они все как один хотели меня спасать. О, я получала настоящие предложения руки и сердца! При этом ведь они понимали, что им, уродам, просто ничего не остаётся, как использовать жалкое состояние наркоманов, – а иначе не видать им секса, как своих ушей! Абсолютно изолгавшимися были эти клиенты! Они бы лучше разобрались со своими проблемами, прежде чем других спасать!

Там были такие кадры, которые просто не осмеливались обратиться к профессиональной проститутке, которые вообще имели сложности с женщинами и поэтому ходили на детскую панель… Вот они рассказывали, что разочарованы своей женой и семьёй и жизнью, в которой ничего не меняется и ничего не происходит.

Иногда казалось, что они просто немного завидуют нам: ведь мы были так молоды…

Хотели знать, что сейчас модно у молодёжи, какая музыка, какая одежда, какие словечки…

Один тип, ему было уже пятьдесят, хотел непременно курить гашиш – ему казалось, что все молодые курят гашиш, и я за дополнительную плату объездила с ним пол‑Берлина, чтобы отыскать барыгу, торгующего дурью. С ума сойти, меня никогда это так не поражало, но на каждом углу продавали героин, и нигде гашиш!

Чтобы купить немного дури, мы потратили почти три часа. Фраер раскурился в машине косяком и был беспредельно счастлив. Нет, странные там были люди!

Одному, например, нужно было всё время стучать по какой‑то железяке в его ноге. Несчастный случай – упал с мотоцикла! У другого была бумага, где печатью подтверждалось, что он бесплодный. Поэтому он хотел без резины. Самый гнусный утверждал, что он из модельного агентства и, мол, делает пробы на съёмку. В машине вытаскивал пистолет и требовал бесплатного сервиса…

После этих всех мне нравились только студенты, которые по панели ходили пешком. Тоже, правда, совершенно заклиненные типы! Но с ними ещё можно было поболтать. Ну, об этом говёном обществе… С некоторыми я ходила на квартиры, с некоторыми – в машине или в пансионе. Там комната стоила клиенту от десяти марок.

Для нас выставляли дополнительную кушетку – на застеленную двуспальную кровать ложиться не позволялось. Пансионы были печальны…

Мы общались со Стеллой шифрованными записочками на рекламных тумбах и плакатах. Таким образом, при пересменке мы знали, что делала другая, и что там ещё придумал папа в целях контроля.

Если мне становилось совсем уж невмоготу работать, то я заходила иногда в лавочку, которая так и называлась: «Помощь подростку». Они гнездились прямо рядом с «Саундом», буквально на детской панели, – поближе к потенциальным клиентам. Там, в лавочке, я могла почитать брошюры о маленьких проститутках и наркоманках из Америки, которые были счастливо обращены к богу посредством «Помощи подростку». Я сидела там, разговаривала, пила чай, ела хлеб со смальцем, и, как только они начинали говорить о любимом боженьке – сматывала удочки! По существу, и они тоже использовали наркоманов, вербуя в секту тех, кто уже совершенно отчаялся.

Рядом с норой этой секты на Курфюрстенштрассе располагалась лавка коммунистической группы. Я читала их афиши. Ну – эти, короче, хотели изменить весь мир! Это мне нравилось. Но в моей ситуации никак не помогало…

Я пялилась в витрины огромных мебельных магазинов на Курфюрстенштрассе.

Собственная квартира, живём с Детлефом – как же, как же! Нет, от этого становилось только хуже…

Я достигла, пожалуй, самых высот в своей наркоманской карьере. Если на панели случалось затишье, я занималась криминалом. Маленькие дела, потому что я действительно не была создана для преступлений – нервишки подводили, – и когда другие нарки брали меня на взлом, я старалась под каким‑нибудь предлогом увильнуть. Самым крупным моим делом было разбить автомобильное стекло и вытащить приёмник. Да и то – после целой бутылки вермута! Нет, обычно я помогала сбывать ворованное. Возила горячий товар и для обычных бандюг. Прятала краденное в камерах хранения на Цоо и потом отдавала. Получала за это двадцать марок, а между тем, это было куда опаснее самого воровства… Ну да я не соображала уже ничего!

А что дома? Дома я врала отцу и ссорилась со Стеллой. Мы договорились со Стеллой, что делим работу и порошок. Об этом и шли споры, как правило: каждый думал, что его надувают… Нет – хуже жизни, чем моя, и представить было невозможно!

Мой отец уже давно всё знал. Но был совершенно беспомощен. Я тоже. Правда, я‑то, по крайней мере, с самого начала знала, что родители помочь мне не смогут.

В школе меня давно уже никто не видел. Я просто не переносила школу. Просто находиться там было выше моих сил. Я не переносила этого сидения. Я вообще ничего не переносила. Я не могла уже видеть фраеров, я не могла ходить на точки, я не могла видеть отца – ничего не могла!

Всё было плохо. Настроение – конец света. Я знала, больше ничего не будет. И теперь это только вопрос времени. Но я всё как‑то тянула и малодушничала всадить себе золотой. Мне всё ещё хотелось найти выход…

Поэтому я подумала, что могу лечь в дурку. В психиатрическую больницу Бонхоффер. На «Ранчо Бонни»… Это было последнее, что мог сделать наркоман.

«Ранчо Бонни» – ужас для любого нарка. Так и говорилось: лучше четыре года тюрьмы, чем четыре недели ранчо. Некоторых нарков туда упекали насильно, и они рассказывали совершенно дикие вещи.

Но я наивно думала, что, раз я передаю себя добровольно в их руки, то со мной там обойдутся повнимательнее. Потом, всё‑таки должны же были эти люди по делам молодёжи, или кто там ещё, обратить внимание, что есть молодая девочка, которой совершенно необходима помощь! И что её родители совершенно не способны! В общем, решение засесть на «ранчо» было как попытка самоубийства, когда человек втайне надеется воскреснуть, и чтобы все сказали: ах бедняжка, мы никогда о тебе не заботились, теперь мы не будем так ужасно вести себя с тобой!

Ну, хорошо, я приняла такое решение и пошла к маме. Мама приняла меня очень холодно, как будто давно уж списала меня со всех счетов. Я начала плакать, по‑настоящему плакать. Попыталась рассказать ей свою настоящую историю, не приукрашивая. Она выслушала и тоже заплакала. Мы обнялись, и она больше не выпускала меня. Моя сестра тоже была рада, что я вернулась. Мы спали вместе в моей старой кровати. Скоро у меня началась ломка.

Начался новый выход. Я уже не знаю, сколько их было всего. Я, вероятно, была чемпионом мира по выходам. По крайней мере, я не знала никого, кто бы так часто переламывался, как я. И так безрезультатно… Всё было как в первый раз. Мама взяла себе отгул и приносила всё, что я хотела: валиум, вино, пудинги, фрукты. На четвертый день мы поехали отвозить меня на «Ранчо Бонни». Я действительно хотела туда, потому что знала, что иначе вмажусь прямо на следующий день…

Мне сразу же пришлось раздеться и залезть в ванну. Как последней прокажённой.

В других ваннах уже купались какие‑то достаточно сумасшедшие бабушки. Меня запихали в третью ванну, и там я должна была драить себя под надзором медперсонала. Вещи мне так и не вернули. Вместо них я получила трусы от подмышек до колен – такие, что руки были постоянно заняты трусами, чтобы те не съехали. Ещё дали мне достаточно подержанную бабушкинскую ночнушку, и в таком вот виде я явилась в приёмный покой на пост ночного дежурного для осмотра. На ранчо я единственная была младше шестидесяти! Все бабки – совершенно рехнувшиеся! Все кроме одной. Пуппи звали её.

Пуппи весь день была занята работой на посту. Она действительно сделала себя необходимой, отнимая у сестер лишнюю работу. С Пуппи я и разговаривала. Она не производила впечатления сумасшедшей, просто думала немного медленно.

Пятнадцать лет назад родные сёстры залепили её на «Ранчо Бонни». Её, по‑видимому, никогда тут и не пытались лечить. Из приемного покоя она так и не вышла. Я думала: здесь что‑то не так, если человек пятнадцать лет остаётся в приёмном покое, только потому, что медленно думает!

 

* * *

 

В первый же день меня проинспектировала целая команда врачей. То есть большинство белых халатов были студентами, которые меня очень нахально освидетельствовали с головы до пяток. Босс халатов задал мне пару вопросов, и я сказала, что хочу несколько дней побыть в клинике и потом поехать в интернат в Западной Германии, писать там выпускные. Он кивал головой и говорил всё время «да‑да», как обычно говорят сумасшедшим.

Когда я легла вечером в кровать, все сомнения разом пришли мне в голову. Что я такого им наговорила? Почему они вели себя так странно, будто я сказала, что я – Наполеон? Я внезапно испугалась, что я, как и Пуппи, никогда больше не выйду отсюда, и на всю жизнь обречена вести сонное существование на ранчо в своей бабкиной ночной рубашке и огромных трусах, засыпая на ходу.

Так прошло два дня, и меня перевели в палаты, потому что никаких признаков ломки уже не было. Я получила обратно своё шмотьё, и мне даже позволили есть ножом и вилкой, а не детской ложечкой, как на приёме.

На станции было уже три наркушницы – все девочки, которых я знала по сцене.

Мы четверо сидели за одним столом, и бабушки сразу прозвали его террористским.

Одна из девочек, Лине, уже имела богатый тюремный опыт. Она сразу сказала, что «Ранчо Бонни» намного хуже любой тюрьмы. Потому что в тюрьме ты можешь в любой момент добыть чего надо, а тут на ранчо это очень и очень сложно.

В общем и целом, у нас на ранчо было достаточно весело – ведь нас тут было аж четверо, – но сомнения меня всё не оставляли, со временем превратившись в настоящую панику. Я так и не получила от врачей осмысленного ответа – когда же я пойду на терапию. Они только говорили: «Ну, посмотрим, посмотрим…» У них там была масса изречений, которыми они обычно заколачивали дуриков.

Договор моей мамы с молодёжной управой был в том, что четыре дня я буду на «ранчо», пока не выйду, а потом я должна была получить место в клинике. Но я ведь и так откололась и пришла туда уже почти совсем чистой! О клинике почему‑то уже никто не вспоминал…

Наоборот, мощный удар обрушился на меня спустя пару дней. Мне принесли бумагу, подписав которую, я «добровольно» оставалась бы на «ранчо» так месяца на три. Я, конечно, отказалась и сказала, что ухожу сейчас же – пришла добровольно и могу уйти, когда мне захочется! Пришёл главный и сказал, что, если я сейчас же не подпишу на три месяца, то буду принудительно оставлена на шесть!

Я чувствовала себя просто обманутой. Ужас! Ясно, теперь я целиком и полностью завишу от этих идиотских врачей… Хотела бы я знать, что за диагноз они мне приготовили… Они легко могли повесить мне тяжелый невроз или шизофрению или ещё бог знает что! У меня, как у пациентки сумасшедшего дома, не было ни малейших прав. Ну всё – будешь второй Пуппи, поздравь же себя!

Самым ужасным было то, что я и сама теперь не знала, насколько спятила. Ну, невроз то у меня был точно! Потому что, насколько я знала из разговоров в консультациях, наркомания это и есть невроз – поступки, вызванные навязчивой идеей. Ну что ж, для невроза этого я сделала всё! Это множество выходов, а потом сразу же опять всё заново, – хотя я ведь знала, что убиваю себя… Сколько говна я уже сделала в своей маленькой жизни, как я обращалась с мамой, с другими людьми… Нет, нормальным это не назовёшь! Определенно – крыша у меня давно уже ехала! И теперь я думала только о том, как бы скрыть от врачей и сестёр, что я действительно ненормальная.

А эти сёстры обращались со мной, как с полной и официальной идиоткой.

Приходилось напрягаться, чтобы не ответить им грубо. Когда приходили врачи и задавали вопросы, я, стараясь перехитрить их, давала совершенно дикие ответы, которых в жизни от меня никто бы не услышал. И когда они уходили, я думала, что опять сказала что‑то не то. Точно – теперь они меня держат за совсем поехавшую!

В качестве терапии мне предложили вязание. Вязание! Нет, вряд ли мне это поможет!

Все окна на «ранчо» были забраны решётками. Но не настоящими, как в тюрьме, – потому что всё‑таки это была не тюрьма, – а такими вычурными решёточками. Можно было просунуть голову сквозь прутья и смотреть из окна. Я стояла там часами, решётка у горла, и пялилась на улицу. Была осень, листья становились желтыми и красными, солнце стояло низко и по вечерам заглядывало прямо в камеру. Я привязывала металлическую кружку к верёвке, свешивала её из окна, и она билась о стену дома. Или пыталась подтянуть ветку дерева, чтобы сорвать листик. Вечерами я думала: «Ну, если ты и не была ещё сумасшедшей, то тут гарантировано станешь!» Гулять с бабушками по кругу в садике мне не позволялось. У любого террориста есть право на прогулку… У меня не было! Что делать – существует опасность побега!

Они, правы – существует… В шкафу я нашла старый футбольный мяч. Им я била по стеклянной двери в надежде, что та сломается. Они отняли мяч. Тогда я стала с разбегу бить головой по стёклам, но стёкла были как из танкового стекла. Я чувствовала себя, как хищный зверёк в тесной клетке. Часами бродила вдоль стен. Я не вынесу этого! Мне просто надо бежать. И я побежала! По коридору до двери и обратно. Упала на пол и забилась в истерике.

По ночам мы с Лине ножиком выцарапывали замазку в раме одного запертого, но не зарешёченного окна. Стекло не поддавалось ни на миллиметр. На следующую ночь мы поставили одну кровать на другую и попытались выломать решётку. Бабушек в комнате мы так запугали, что они не смели и пикнуть – некоторые действительно держали нас за террористок. Ну, да и это не удалось – решётка не поддалась, а на грохот сбежалась охрана.

Надежды легально выбраться из дурки у меня не было. Тело, между тем, восстанавливалось без наркотиков. У меня появились толстенное брюхо. Лицо было жёлтое и при этом такое раздутое, как будто я уже оттрубила лет пятнадцать на «ранчо». Я с трудом засыпала. Почти каждую ночь что‑то происходило на станции. И мне всё время казалось, что я упускаю случай бежать. Нет, совсем безнадёжно! Но каждое утро я принаряжалась, будто сейчас отправлюсь на точку. Я упорно причёсывалась и красилась.

Пришёл кто‑то из чиновников. Сказал: «Ну, посмотрим, посмотрим…» От него я, по крайней мере, узнала, в какой тюрьме Детлеф, и какая у него статья. Тотчас села за стол и накатала ему огромное письмо. Отправила его, и сразу начала второе. Я хотела выговориться, но писать всё, как есть, я не могла. Потому что письма, конечно, читали. Читали, вероятно, ещё здесь на «ранчо», и уж точно в тюрьме. Приходилось лгать и в письмах. Писала, что счастлива, что мне вообще не требуются наркотики, и так далее…

От Детлефа я тоже получила целую стопку писем, и почему‑то все в один раз. Он писал, что плохо поступил с этим фраером и чеками. Что он сделал это, только чтобы отколоться в Париже. Он хотел меня удивить… Вдвоём мы бы никогда не сделали этого… Детлеф писал, что скоро выйдет и ляжет в клинику. Я писала, что тоже скоро лягу в клинику. И мы оба писали, что после этого мы вдвоём переедем на новую квартиру. Мы снова и снова выдумывали себе этот рай в письмах… При этом я была уверена, что вообще никогда не выйду с «ранчо»…

У меня, правда, был ещё один настоящий шанс. У меня снова появился грибок, и я каждый день говорила врачу, что мне надо в больницу на операцию, а то, мол, схожу с ума от боли. И действительно: одним утром меня под строгим конвоем вывезли в больницу. После обследования я стала настаивать на лечении. Я уже знала, как вырваться из больницы. Обеспечила себе пропуск в больничный парк. Конечно, наркоманам его так просто не давали, но там был фокус. Я подошла к одной очень милой и косой сестре, сказала ей, что хочу покатать в парке старую бедную бабушку, которая уже не может ходить. Она ничего плохого не заподозрила, и сказала, что это очень мило с моей стороны.

Я срочно надыбала себе какую‑то бабушку, которая нашла меня очень симпатичным ребёнком. Я выкатила её в парк и сказала: «Бабушка, один момент подождите, я сейчас вернусь». Через две секунды я была уже за забором.

Я долетела до метро и поехала к Цоо. Свобода! – я чувствовала её! Старая точка у столовки Технического университета… Я побродила там немного и подсела к трём молодым. Сказала, что только что с «ранчо». Это их впечатлило.

Мне страшно хотелось, а один из этих парней торговал. Сказал, что если я буду посредничать для него, он даст мне чего‑нибудь. Я сказала, давай. Он дал, и я вмазалась ко всем чертям прямо в туалете столовки…

Я вколола едва ли с полчетверти… Порошок был не супер. Всё равно – неплохо.

Меня потащило, но я была полностью в сознании. Должна же и я была попробовать, чем мы торгуем‑то! Этот дилер был ещё совсем молодой, и я немного знала его по гашишной точке на Хазенхайде… Ходил ещё в школу. Лет так где‑то шестнадцать. Я сразу поняла, что опыта у него не много. Иначе он подождал бы результатов, а уж потом платил…

Вдруг я почувствовала, что пятачок перед столовой просто кишит душманами, а мой дилер и ухом не ведёт. Пришлось подойти к нему и шепнуть «полиция», прежде чем он догадался собрать манатки. Я медленно шла в направлении Цоо, он – сзади.

Навстречу мне попался нарк с вокзала, и я сказала ему: «Стой, старик: облава у столовки, но я могу тебе достать отличный порошок». Молодой подбежал к нам, вытащил весь свой товар из кармана и сказал, что можно пробовать. Я подумала, что кончу сейчас! В трёхстах метрах облава, а этот идиот светит героином…

Сразу подошли те двое, что следили за нами. Бежать смысла не было. Этот мудак ещё попытался скинуть товар, и теперь повсюду в воздухе кружились лиловые чеки.

Нет – вот дурак, всё же… Теперь он всё хотел замазать клиента, свалить всё на меня, и говорил, что он тут ни при чём. Да…

Нас прислонили к машине, руки на капот, обыскали насчёт оружия, хотя никому из нас не было ещё и шестнадцати. Какой‑то говнюк из полицаев повозил мне как следует по сиськам – сохраняла полное спокойствие. Я уже вмазалась, и ничто в мире не могло меня взволновать. Снова прикинулась хорошо воспитанным ребёнком.

Полицаи успокоились только после того, как увидели документы. Один из них сказал: «Девочка, тебе ж только пятнадцать исполнилось, что ты тут делаешь?» Я сказала: «Гуляю!» И прикурила сигарету. Он рассердился: «Эй, а ну брось! Курить вредно в твоём возрасте!» Сигарету пришлось затушить…

Нас привезли в участок и заперли в обезьяннике. Дилер сразу разревелся в сопли и только истошно кричал: «Выпустите меня, выпустите меня!» Я сняла куртку, положила её под голову, легла на полку и задремала. Такой прихват вряд ли мог меня испугать. Потому что о моём побеге из «Бонни» наверняка ещё не заявили.

Точно – через два часа меня выпустили. Я сразу пошла к столовке, но внезапно проснулась моя совесть с мозгами. Опять – вмазалась при первой же возможности, кошмар! Я разревелась. Идти было некуда… Я же не могла со своими булавочными зрачками заявиться домой и сказать маме: «А вот и я, салют! Приготовь‑ка ужин!» Я зашла в старую консультацию университета. Там были очень разумные ребята, они уломали меня всё же позвонить маме. Мама вроде успокоилась, когда услышала, что я звоню из университета. Ещё по пути домой у меня ни с того, ни с сего поднялась температура, и когда я легла в постель, было уже около сорока. Я начала бредить, и мама вызвала скорую. Приехавший доктор хотел сделать мне укол, но я сопротивлялась не на шутку. Каждый день я кололась по два‑три раза, но шприц в зад – этого я просто боялась…

Температура упала, и я лежала трупом. «Ранчо Бонни» отняло у меня последние остатки здоровья. Только через три дня я снова встала и сразу же поехала в консультацию. Иначе, чем через точку на столовой, туда было не пройти. Я пробежала её насквозь, старясь не глядеть ни влево, ни вправо.

Всю неделю я ходила в консультацию. Там я говорила. Впервые в своей жизни. До этого все, к кому я обращалась, только сами заговаривали мне зубы: моя мама, отец, типы из «Нарконона» – все! Тут я говорила сама и сама понимала, наконец, что со мной происходит. Я ходила к ним и тогда, когда моё лицо стало вдруг жёлтым, как лимон, и когда перед столовкой я встречала знакомых, они в ужасе отбегали от меня, крича: «Эй, а ну отвали со своей желтухой!» Я просто не могла поверить, что у меня снова желтуха! Чёрт возьми, это было просто несправедливо! Всякий раз, когда я была чистой, и у меня появлялась надежда, эта наркоманская болезнь одолевала меня. Когда боль в животе стала невыносимой, мы с мамой поехали в больницу Штеглиц. Я хотела в Штеглиц, потому что у них там классная столовая… Два часа сидела в приёмной и корчилась от боли.


Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Кристиане Ф 15 страница| Кристиане Ф 17 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.019 сек.)