|
Читайте также: |
такого предложения. Как ни ругала она двор, и приживалкой себя величала, и
чесальщицей пяток, и горничной, это была жизнь, к которой она привыкла и в
которой уже нахо-дила смысл. В дворцовой жизни был захватывающий сюжет и
эле-мент игры, сродни шахматной, каждый шаг надо было просчитывать. От
верного хода--радость, от неправильного... бо-ольшие неприят-ности, но ведь
интересно!
Месту при дворе, которое занимала Анастасия, дочь славного Ягужинского
и внучка не менее славного Головкина, завидовали мно-гие. Приблизив к себе
дочь опальной Бестужевой*, государыня
_______________
* Здесь необходимо дать пояснение, чтобы бедный читатель не рыскал по
страницам в поисках объяснения -- почему мать Анастасии Ягужинской зовется
Анной Бестужевой (в девичестве Головкиной) и каким боком последняя
приходится родст-венницей канцлеру.
Анна Бестужева была первым браком за Павлом Ягужинским, а вторым за
Михаилом Бестужевым, братом канцлера Алексея Петровича Бестужева..
_______________
как бы подчеркивала свою незлобивость и великодушие. Пять лет на-зад
она собственной рукой подписала указ о кнуте и урезании язычка двум
высокопоставленным дамам -- Наталье Лопухиной и Анне Бе-стужевой. Но дети за
родителей не ответчики: Елизавета не только любила выглядеть справедливой,
но и бывала таковой.
Первый год жизни во дворце был для Анастасии сущим адом. На-следник,
щенок семнадцатилетний, вообразил себе, что влюблен* в красавицу --
статс-даму. Правду сказать, любовью, флиртом с запи-сочками, вздохами был
насыщен сам воздух дворца, не влюблялись только ущербные, и Петр Федорович,
накачивая себя вином, поддер-живал себя в постоянной готовности, но по
странному капризу или душевной неполноценности, когда и понять-то не можешь,
что есть красота, он благоволил к особам самой неприметной внешности, а
иногда и вызывающе некрасивым: Катенька Карр была дурнушкой, дочка
Бирона--горбата, Елизавета Воронцова просто уродлива. Так что Анастасия в
этом ряду была странным исключением, и оставил Петр свои притязания не
только из-за строптивости и несговорчиво-сти "предмета", но и из-за
внутреннего, скорее неосознанного убежде-ния, что красавица Ягужинская,
богиня северной столицы,-- ему не пара и рядом с ней он будет просто смешон.
_______________
* В те времена все при дворе знали, что любовь наследника сводится
только к поцелуям да подмигиваниям, потискает фрейлину где-нибудь под
лестницей и ходит гоголем, как дон Хуан.
____________
Потом наследник болел, венчался, завел свой двор. Его нежность к
Анастасии стала далеким воспоминанием, но и по сей день на ба-лах и куртагах
он любил фамильярно - дружески показать ей язык или вызывающе подмигнуть,
мол, я-то, красавица, всегда готов, только дай знать.
Елизавета не одобряла откровенных ухаживаний наследника за своей
статс-дамой, тем не менее пеняла Анастасии, что та неласкова с Петрушей.
"Экая гордячка надменная,-- говорила она Шмидше,-- кровь Романовых для нее
жидка!" Шмидша не упускала случая, что-бы передать эти попреки Анастасии с
единой целью: озадачить, по-злить, а может быть, вызвать слезы.
Сама Елизавета легко находила оправдание нелогичности своего поведения.
Все видят, что Петруша дурак, обаяния никакого, но по-казывать этого -- не
сметь! Так объясняла она себе неприязнь к Ана-стасии.
Была еще причина, по которой Елизавета имела все основания быть строгой
со своей статс-дамой -- ее неприличный, самовольный брак. Когда после
прощения государыни Анастасия вернулась из Парижа в Россию, государыня
немедленно занялась поиском жениха для опальной девицы. Скоро он был найден
-- богатейший и славный князь Гагарин, правда, он вдовец и чуть ли не втрое
старше невесты, но это не беда. "Прощать так прощать,-- говорила себе
Елизавета,-- пусть все видят мое добросердечие, а то, что она с мужем за
Урал поедет, где князь губернаторствует, так это тоже славно -- не будет
маячить пред глазами и напоминать о неприятном".
И вдруг Елизавета с негодованием узнает, что оная девица уже супруга --
обвенчалась тайно с каким-то безродным, нищим гвардей-цем. Это не только
глупо и неприлично -- это неповиновение! Шмидша нашептала странные
подробности этого брака. Оказывается, он был состряпан не без участия
канцлера Бестужева. Может, здесь какая-то тайна? Елизавета порасспрашивала
Бестужева, но если канцлер решил быть косноязычным, его с этого не спихнешь.
Мекая и разводя руками, он сообщил, что-де любовь была, а он-де не
про-тивился, потому как юная его родственница не могла рассчитывать на
приличную партию.
Ладно, дело сделано, и будет об этом. Анастасии ведено было жить при
государыне, но мужу строжайше запретили появляться в дворцовых покоях жены.
Приказать-то приказали, а проследить за выполнением почти невозможно. Уж на
что Шмидша проворна, но и тут не могла уследить за посещениями Белова.
Мало-помалу, шажок за шажком добивалась Анастасия признания своего супруга.
Сейчас Саше позволено приезжать к жене, но тайно, не мозоля глаза
госу-даревой челяди, чтоб не донесла лишний раз и не вызвала неудоволь-ствия
государыни. Никак нельзя было назвать Анастасию любимой статс-дамой...
А потом вдруг все изменилось. Елизавета не воспылала к Анаста-сии
нежностью, та по-прежнему не умела угодить, рассказать цве-тисто сплетню, но
была одна область, бесконечно важная для госу-дарыни, в которой Анастасия
оказалась истинно родной душой. Этой областью были наряды и все, что касаемо
для того, чтобы выглядеть красавицей.
Стоило Анастасии бросить мимоходом: "Жемчуг сюда не идет, сюда
надобны... изумруды, пожалуй",-- как немедленно приносили изумрудную брошь
бантом или в виде букета, и Анастасия сама на-калывала ее на высокую грудь
государыни.
Ни к чему Елизавета не относилась так серьезно, как к собствен-ной
внешности. Может быть, это сказано не совсем точно, потому что серьезно она
относилась к вопросам веры, к милосердию, к лейб-компанейцам, посадившим ее
на престол, а также к политике, кото-рая должна была ее на этом престоле
удержать, очень серьезным было для нее понятие "мой народ", но вся эта
серьезность была вы-звана как бы вселенской необходимостью, а любовь к
платьям, укра-шениям, туалетному столу и хорошему парикмахеру -- это было
ис-тинно ее, необходимое самой натуре. Может быть, здесь сказался
вы-нужденный отказ от этих радостей, когда она при Анне Иоанновне вела более
чем скромный образ жизни, поэтому и принялась наверстывать упущенное с
головокружительной быстротой.
Елизавета, как никто при дворе, была знакома с парижскими мо-дами, и
Кантемир, поэт и посол во Франции, до последнего своего часа перемежал
страницы политических отчетов подробным описани-ем модных корсетов, юбок и
туфель. Ни один купец, привозивший ткань и прочий интересный для женщин
товар, не имел права торго-вать им прежде чем предъявит его первой
покупательнице -- императрице. Елизавета любила светлые ткани, затканные
серебрянымии золотыми цветами. Надо сказать, они шли ей несказанно. Но
вернемся к Анастасии. Как только Елизавета узнала, что в ней есть вкус и
тонкость, и умение достичь в одежде того образца,который только избранным
виден, она в корне изменила к ней свое отношение. Отныне Анастасия всегда
присутствовала при одевании императрицы, за что получала подарки и знаки
внимания. Тяжелая это должность -- "находиться неотлучно".
Вот и сегодня, кто знает, всю ли ночь проспит императрица, или
вздумается ей часа в три ночи назначить ужинать. Но пока об этом не будем
думать, пока будем чай пить.
Анастасия накинула поверх ночной рубашки теплый платок, но-ги всунула в
туфли на меху: сквозняками продувало дворец от севера до юга. Она не стала
звать Лизу, сама вскипятила воду на спиртовке.
-- Ты знаешь, вчера на балу человека убили. Что об этом гово-рят?
-- Ничего не говорят,-- удивленно вскинула брови Анастасия.-- Наверное,
от государыни это скрыли. А важный ли человек?
Саша вкратце пересказал всю историю, как они с Никитой обна-ружили
убитого, как пришла охрана, как поспешно унесли труп, взяв с Саши клятвенное
обещание не разглашать сей тайны. Анастасия слушала внимательно, но, как
показалось Саше, без интереса. Убий-ство незнакомого человека ее не
занимало.
-- А ты что хотела рассказать? -- перевел Саша разговор.-- Ка-кая у вас
история приключилась?
-- Опять неприятности с молодым двором, вот только не пойму, в чем
здесь дело...
Саша знал, что Анастасия не поддерживает никаких отношений ни с Петром,
ни с Екатериной. Служишь государыне -- и служи, а связь с молодым двором
приравнивалась к шпионажу.
-- Сегодня утром,-- продолжала Анастасия,-- вернее не утром, часа три
было, я причесывала государыню. Она как бы между прочим велела позвать к
себе великую княгиню. Та пришла... И тут началось! "Вы безобразно вели себя
в маскараде! Что за костюм? Назвались Дианой, так и одевайтесь Дианою. А что
это за прическа? Кто вам дал живые розы? Зачем вы их прикололи?"
-- По-моему, Екатерина прекрасно выглядела!
-- За это ее и ругали. И еще Екатерина имела дерзость сказать, что
потому украсилась розами, что у нее не было подобающих дра-гоценностей, мол,
к розовому мало что идет. Государыня здесь прямо взвилась. Оказывается, она
хотела подарить Екатерине драгоценный убор, но из-за болезни, у той была
корь, государыня не поторопила ювелира.
-- Вот как описывает Елизавету Петровну Болотов, наш уважаемый
писатель, историк и агроном: "Роста она нарочито высокого и стан имеет
пропорциональный, вид благородный и величественный, лицо имела круглое с
приятной и милостивой улыбкой, цвет лица белый и живой, прекрасные голубые
глаза, маленький рот, алые губы, пропорциональную шею, но несколько
толстоватые длани..."
К тридцати девяти годам Елизавета была уже полновата, грузновата, но на
Руси дородность не считалась недостатком.
-- А вдруг бы великая княгиня умерла? Зачем же зря тратить-ся? --
усмехнулся Саша.
-- Ну уж нет! Государыня не мелочна. Здесь другая причина. Екатерине бы
оправдываться, а она молчит, словно не слышит. Тут государыня и крикнула:
"Вы не любите мужа! Вы кокетка!" Тут вели-кая княгиня расплакалась, а нас
всех выслали вон. Они еще минут пятнадцать разговаривали, а потом государыня
вдруг уехала в Троице-Сергиеву пустынь. Меня с собой хотела взять, да щеки
мои пыла-ли, как от жара.
-- Эти ваши дворцовые дела,-- поморщился Саша.-- Отчитать так жестоко
женщину только за то, что она молода и лучше тебя выглядит! С души воротит,
право слово.
Анастасия мельком взглянула на мужа, поправила платок, потом
задумалась. Она пересказала предыдущую сцену тем особым тоном, каким было
принято сплетничать при дворе; с придыханием, умест-ной поспешностью,
неожиданной эффектной паузой. А потом вдруг забылась дворцовая напевка, и
она стала говорить простым домаш-ним голосом, исчезла "государыня", ее место
заняла просто жен-щина.
-- Никогда нельзя понять, за что Елизавета тебя ругает. При-вяжется к
мелочи, а причина совсем в другом. Я знаю, если она мне говорит с гневом:
"...У тебя руки холодные!" или "Что молчишь с утра?" -- это значит, она мать
мою вспомнила и ее заговор... Гневает-ся! Разве поймешь, за что она ругала
Екатерину? Может, провинился в чем молодой двор, а может, бессонница
замучила и живот болит.-- Она устало провела рукой по лицу, словно паутину
снимала.-- Ладно. Давай спать...
Еще только начало светать, трех ночи не было, когда Анастасия вдруг
проснулась, как от толчка, села, прислушалась. По подоконни-ку редко, как
весенняя капель, стучал дождь, ему вторили далекие, слышимые не более, чем
мушиное жужжание, звуки. Но, видно, она правильно их угадала, вскочила и
крикнула Лизу.
-- Что? -- спросил Саша, просыпаясь.
-- Прощаться, милый, пора.-- Шепот ее был взволнованным. Она уже успела
облачиться в платье на фижмах, а Лиза торопливо укла-дывала ей волосы.
Саша ненавидел эти секунды. Ласковое, родное существо вдруг исчезало, а
его место занимала официальная, испуганная, нервиче-ская дама. Говорить с
ней в этот момент о каких-либо серьезных вещах было совершенно невозможно,
потому что все существо ее бы-ло настроено на восприятие далеких, только ей
понятных звуков. По коридору протопали вдруг тяжелые шаги, видно, гвардейцы
бросили играть в фараона и поспешили куда-то по царскому зову.
-- Когда увидимся? -- спросил Саша.
-- Я записку пришлю.-- Она вслепую поцеловала Сашу.-- Вый-дешь после
меня минут через десять. И только, милый, чтоб тебя ни-кто не увидел,
позаботься об этом.
-- Это как же я позабочусь?
Но она уже не слышала мужа. Осторожно, чтобы не было слышно щелчка, она
отомкнула дверь, кинула Саше ключ -- "Лизе от-дашь!" -- и боком, чтобы не
задеть широкими фижмами дверной ко-сяк, выскользнула в коридор.
Минут через десять явилась Лиза и, взяв Сашу, как ребенка, за руку,
безлюдными, неведомыми коридорами вывела его из дворца. Он постоял на
набережной, поплевал в воду, посчитал волны, а потом пошел в дом к
Нарышкиным, где во всякое время дня и ночи -- тан-цы, веселье, музыка, дым
коромыслом, а в небольшой гостиной, укра-шенной русскими гобеленами, до
самого утра длится большая игра.
</b><ul><b><a name="12"></a></b><h2><b>-11-</b></h2></ul>
<b> Главная вина юной Екатерины перед Елизаветой и троном состо-яла в том,
что за четыре года жизни в России она не сделала глав-ного, для чего ее
выписали из Цербста,-- не произвела на свет наследника-
Государыне уже казалось, что она совершила непоправимое -- ошиблась в
выборе. Ей мечталось, что Петр Федорович, при всех из-держках характера и
воспитания, приехав в Россию, вспомнив по-койную мать и великого деда,
вернется к изначальному, к истинным корням своим -- русским. Вместо этого
великий князь стал еще более голштинцем, чем был. Он собрал вокруг себя всех
подвизающихся в Петербурге немцев и вкупе с теми, кто приехал с ним из
Голштинии, образовал в центре России словно малое немецкое государство.
Екатерина тоже жила в этом, противном духу государыни, мирке, но жила
сама по себе. При этом она была почтительна, весела, доб-рожелательна,
упорно, хоть и коверкая слова, говорила по-русски, но какие мысли клубились
под этим высоким, чистым, упрямым лбом, Елизавета не могла понять, сколько
ни старалась.
В глухие ночные часы, когда Елизавета не могла уснуть и часа-ми глядела
в черные, казавшиеся враждебными окна, чесальщицы пяток -- а их был целый
штат, и дамы самые именитые -- нашепты-вали ей подробности семейной жизни
великих князя и княгини. О Петре Федоровиче не говорили дурных слов,
государыня сама их знала, но Екатерина... "Хитрая... ваше величество, улыбка
ее -- мас-ка, к Петру Федоровичу непочтительна, насмешлива, обидчива, чуть
что -- в слезы... Пылкой быть не хочет, матушка государыня... супру-жескими
обязанностями пренебрегает и страсти мужа разжечь не может!" Это ли не
противная государству политика?
Елизавета советовалась с Лестоком, но беспечный, а скорее хит-рый
лейб-медик, который благоволил к великой княгине, а перед Пет-ром заискивал,
не захотел говорить языком медицины.
-- Люди молодые, здоровые. Бог даст, матушка, и все будет хо-рошо! -- И
засмеялся белозубо. До пятидесяти лет сохранить такую улыбку! При этом
рассказал историйку или сказку про одну молодую пару: тоже думали --
бесплодие, а оказалось, что молодая просто лю-била поспать. И уж как
разбудили!..
Канцлер Бестужев понимал сущность дела лучше самой государы-ни, ему и
объяснять ничего не надо. Он давно считал, что молодой двор надо призвать к
порядку. Но не только отсутствие ребенка его волновало. Мало того, что
бражничают, бездельничают, флиртуют, давая повод иностранным послам для
зубоскальства, так еще плетут интриги! Маменька великой княгини -- герцогиня
Иоганна -- не дава-ла Бестужеву покоя. Выдворили ее из России, но она и
оттуда, со стороны, хочет навязать русскому двору прусскую политику. А
сущ-ность этой политики в том, чтобы свергнуть его, Бестужева.
Совет канцлера был таков: необходимо составить соответствую-щую бумагу,
в коей по пунктам указать молодому двору, как им жить надобно, а если пункты
соблюдаться не будут, принимать меры, то есть строго наказывать.
Такой совет не столько озадачил, сколько развеселил Елизавету. Ах,
Алексей Петрович, истинно бумажная душа! Да разве можно кого-либо заставить
жить по пунктам? Как бы ни были хороши эти пункты, если у человека совести
нет иль, скажем, он с этими пункта-ми не согласен, так неужели он не найдет
тысячи способов прене-бречь пронумерованной бумагой?
И напряги Елизавета свой тонкий ум, поразмысли об этом ве-черок, может
быть, и придумала бы что-нибудь дельное, но не могла эта подвижная, как
ртуть, женщина слишком долго думать о госу-дарственной пользе. Она велела
заколотить дверь, соединяющую ее покои с апартаментами молодого двора,
досками и, отгородясь таким способом от надоевшего Петра и его супруги,
занялась своими делами.
И летит по зимнему первопутку кибитка государыни с дымящейся трубой,
искры взвиваются в ночное небо. В кибитке установлена печка для обогрева,
лошадей меняют каждые десять верст. В Моск-ву! На тайное венчание с бывшим
певчим, красивейшим и нежней-шим Алексеем Григорьевичем Разумовским.
Историки спорят -- бы-ло, не было этого венчания в церкви подмосковного
сельца Перова, документы отсутствуют. А я точно знаю, и без всяких
документов:
было! Если могла Елизавета хоть тайно освятить свою любовь цер-ковным
браком, то не стала бы от него отказываться, как не отка-зывалась она
никогда от радостей жизни.
Сколько было в этой женщине жизненной силы! И не стоит гово-рить, что
она была направлена не туда, то есть не на государственные нужды. А может,
именно туда, куда надо. Елизавета была совестли-ва, религиозна, незлобива, в
ее сердце жила память о делах Петра Великого, она отменила смертную
казнь--более чем достаточно для женщины, и пусть государственными делами
занимаются министер-ские мужи, она отдает свое время охоте и маскарадам,
святочным играм на рождество, катаньям на масленицу, ночевкам в шатрах,
русским хороводам на лужайках и любви, ах, как слабо женское сердце!
_______________
* Весьма точно отозвался о нашей государыне французский посол д'Аллион
(не помню дословно, и потом--это только перевод): "У Елизаветы всего лишь
женский ум, но его у нее было много". Истинно так.
______________
Итак, великий князь был предоставлен самому себе и жил весело,
развлекаясь с Катенькой Карр, напиваясь с егерями, занимаясь экзерцициями с
лакеями и обижая жену, а Екатерина учила русский язык, читала Плутарха,
письма мадам де Севинье и, оберегая свою независимость, аккуратно
переписывалась с маменькой, что моталась по Европе, ища для себя выгод.
Бестужев негодовал, понимая, что не может найти управу на молодой двор,
однако жизнь скоро предоста-вила ему эту возможность.
В комнате с забитой досками дверью Петр Федорович разместил полки своих
марионеток. В двадцать два года уже не играют в куклы и оловянных
солдатиков, но великий князь, обвини его кто-нибудь в этом, сказал бы, что
он разыгрывает баталии, и хоть макетно, на сто-ле, но все равно тренирует ум
полководца, и никому не сознался бы, что эти игрушки напоминают ему
оставленный в Голштинии дом. Германия -- страна игрушек, рождественских
прекрасных кукол, за-водных экипажей, танцующих кавалеров и прочая...
Словом, он играл в солдатики, когда услыхал за забитой досками дверью
отчетливый смех и звон бокалов. Государыня веселилась. Вначале он просто
вслушивался в голоса за дверью. Наверное, им руководили не толь-ко
любопытство, но и досада: кому понравится, если от тебя отгора-живаются
досками. Потом он приник к замочной скважине.
Происходящее на половине государыни показалось ему столь ин-тересным,
что он придумал просверлить несколько дырочек в двери, чтобы устроить
подобие спектакля. В зрители он позвал великую княгиню и двух фрейлин.
Екатерина отказалась. Во-первых, потому что подглядывать нехорошо, а
во-вторых,--просто опасно. Вместо Екатерины подвернулся капрал кадетского
корпуса, который зачем-то болтался в покоях великого князя. Фрейлины встали
на стулья и, радостно хихикая, приблизили глаза к дырочкам, капрал
примостил-ся у замочной скважины.
За забитой дверью шел веселый ужин государыни с нежным дру-гом ее
Алексеем Разумовским, и все атрибуты этого ужина указыва-ли на домашний,
семейный его характер. Разумовский сидел против государыни в халате, они
смеялись, потом государыня села к нему на колени-Фрейлины не решились
досмотреть спектакль до конца, и у них, конечно же, хватило ума держать язык
за зубами, если бы не вели-кий князь... Тот, напротив, всем и каждому
сообщил, что делает ве-черами его тетушка. По дворцу поползли самые
пикантные сплетни. Здесь интересен был и сам факт семейного ужина, и его
пикантные подробности. Скоро сплетни и их источник стали известны
госуда-рыне.
Давно во дворце не видели ее в таком гневе. Дело расследовала Тайная
канцелярия. Любопытного капрала высекли розгами, а Петра Елизавета вызвала к
себе для ответственного разговора.
Петр Федорович только играл раскаяние, в глубине души его те-шила
мысль, что позлил он тетушку, и Елизавета это почувствовала.
-- Ты, Петруша, вспомни, как на Руси наказывают неблагодар-ных сыновей.
Да, да,-- покивала она головой, видя, что Петр испугался.-- Я о дяде твоем
говорю, Алексее Петровиче. Помнишь, как дедушка с ним поступил?
Петр вспомнил, и воспоминания заставили его посерьезнеть, од-нако
ненадолго,
После истории с дверью Елизавета и сказала канцлеру:
-- Ну, Алексей Петрович, сочиняй свои пункты.
И Бестужев сочинил. Документов было два: один для великого князя Петра,
другой для супруги его Екатерины Алексеевны. Главная мысль обоих документов:
достойных особ необходимо перевоспиты-вать, для чего императорским
высочествам назначались гофмейстер и гофмейстерина. Достойным особам
надлежало ознакомиться с до-кументом и поставить свою подпись.
Пунктов в инструкции Петру Федоровичу было много, и они были самые
разнообразные, например, забыть непристойные привычки, как-то: опорожнять
стакан на голову лакея, забыть употреблять не-приличные шутки и брань,
особливо с особами иностранными, забыть искажать себя гримасами и
кривляньями всех частей тела... Всего не перечислишь.
Пунктов, предъявленных Екатерине, было всего три, но по зна-чимости они
перевешивали воспитательную инструкцию, врученную великому князю. Екатерине
надлежало: во-первых, быть более усерд-ной в делах православия, во-вторых,
не вмешиваться в дела русской империи и голштинские, в-третьих, прекратить
фамильярничать с "особами мужеска пола" -- вельможами, камер-юнкерами и
пажами. Тон документа был оскорбительный.
Даже время не рассудило, кто прав в этих пунктах, пятидесяти-летний
канцлер или семнадцатилетняя девочка, которая и в те годы, как цветок в
бутоне, несла в себе все задатки будущей Екатерины Великой. Да, наверное,
она не прониклась до конца духовной красо-той православия, но зато
добровольно забыла старую, лютеранскую веру. Она не собиралась вмешиваться в
дела русской империи, но мать в письмах задавала ей вопросы, и она, зачастую
бездумно, от-вечала на них. Последний пункт наиболее деликатен. Окидывая
взглядом жизнь императрицы Екатерины, мы видим, что она умела поддерживать с
"особами мужеска пола" дружественные отношения, но посмертное горе
Екатерины, и не без основания, в том, что имя ее связывалось с откровенно
сексуальными, порочными, почти скаб-резными историями. Но пока супруге
великого князя семнадцать лет, и она еще девица.
Екатерина отказалась подписать эту бумагу. Алексей Петрович не
настаивал. Спокойно и скучно канцлер сказал, что этим она только вредит
себе, что государыня будет недовольна и что он имеет сооб-щить ей кое-что
устно: ей запрещается переписываться с родными, поскольку письма эти вредят
русской политике. И Екатерина подпи-сала документ.
Отныне она живет под присмотром, вернее, под надзором пле-мянницы
государыни -- гофмейстерины Марии Семеновны Чоглаковой,
двадцатичетырехлетней особы, имеющей мужа, детей, дамы доб-родетельной,
пресной и излишне любопытной.
Чтобы правила вежливости были соблюдены и переписка с род-ными не
прекращалась, секретный чиновник из Иностранной колле-гии, обладающий
хорошим слогом и почерком, пишет за великую княгиню письма в Цербст. Депеши
эти сам член коллегии Веселовский носит к великой княгине на подпись, а ей
остается только ку-сать губы от злости, плакать и жаловаться. Впрочем,
жаловаться бы-ло некому. Молодые вельможи, поставляющие ей книги, любители
потанцевать, поговорить и посмеяться, теперь обходили молодой двор стороной.
Наконец, Екатерине было запрещено писать напря-мую не только родным, а
вообще кому бы то ни было.
Бестужев, как ему казалось, пресек заразу в корне и перерубил все нити,
соединяющие Екатерину с Европой. У канцлера и без вели-кой княгини дел
достаточно, Фридрих II засылает шпионов в рус-скую армию и обе столицы
десятками. Где они оседают, в каких мес-тах, как получают доступ к важным
документам? "Черный каби-нет"--секретная канцелярия для вскрытия и
расшифровки иностран-ной корреспонденции -- работает днем и ночью.
Это было год назад, и за это время от Екатерины были удалены одни за
другими верные ей люди, та же участь постигла великого князя. Вслед за
прусским послом Мардефельдом, который был дру-гом и советником герцогини
Иоганны и самой Екатерины, Россию вынуждены были покинуть господин Бредаль,
обер-егермейстер вели-кого князя, его бывший воспитатель Брюммер,
Люлешинкер, камер-динер великого князя, мадемуазель Кардель, воспитательница
Ека-терины. Молодой двор терял ряды, вокруг них образовывалась пус-тота.
И вдруг неожиданность! Не секретной цифирью написанное и не по тайным
каналам посланное, а обычной почтой в Петербург при-шло письмо на имя
великой княгини. Вся почта российская находи-лась в ведении Бестужева, и
зоркий чиновник выловил нужное из груды прочих пакетов. Письмо легло к
Бестужеву на стол. Это было послание Иоганны дочери, и по тексту письма
видно было, что они давно и прочно общаются в обход депеш, сочиненных в
Иностранной коллегии.
Скоро выяснилось, что письмо было отправлено с почтой вице-канцлера
Воронцова, который в это время с супругой своей Анной Карловной
путешествовал по Европе. Воронцовы проехали Италию, Францию, и отовсюду
вице-канцлер слал своему двору отчеты о самом благоприятном приеме. Побывал
Воронцов и в Потсдаме у Фридри-ха II, получил от короля в подарок шпагу с
брильянтами и был бес-платно возим по всем германским областям. Конечно,
Воронцовы встречались с Иоганной, и она передала письмо дочери, но почему
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 42 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 6 страница | | | Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 8 страница |