Глава пятая 2 страница

— Я вот думаю, где бы нам пристроиться, — сказала Анна.

После трудного утреннего перехода хотелось растянуться в тени, выпить ледяной воды; они уныло толкали свои велосипеды вдоль дороги, кишащей вдовами и сиротами; ни единого дуновения ветерка; грузовики, спускавшиеся назад, в долину, поднимали клубы белой пыли.

— Где отыскать тень? Где? — твердила Анна.

— Вон те столы внизу стоят в тени, — сказал Дюбрей.

Он указал на длинные столы, накрытые рядом с деревянным строением, однако все места там, казалось, были заняты; женщины разносили тазы с пюре, которое накладывали половниками.

— Здесь банкет или ресторан? — спросила Анна.

— Пошли поглядим; я охотно съел бы что-нибудь кроме крутых яиц, — сказал Дюбрей.

Это был ресторан, и люди слегка раздвинулись на скамьях, чтобы освободить места; Анри сел напротив Дюбрея, рядом с женщиной в тяжелых траурных покровах, с красными ячменями на веках. Белая жижа шлепнулась в его тарелку, и какой-то мужчина концом вилки бросил поверх кусок мяса с кровью; корзинки с хлебом, бутылки вина передавались из рук в руки; люди ели молча, и их чопорное обжорство напоминало Анри крестьянские похороны, на которых ему доводилось присутствовать в детстве; только здесь их были сотни — вдов, сирот, опечаленных родственников, которые смешивали под солнцем свою скорбь и запах своего пота. Сидевший рядом с Анри старик протянул ему бутылку красного вина:

— Налейте ей, пусть выпьет, — сказал он, указывая на женщину в ячменях, — это вдова повешенного из Сен-Дени.

Какая-то женщина спросила через стол:

— Это ее мужа повесили за ноги?

— Нет, не ее; ее тот, у которого не было обоих глаз.

Анри налил вдове стакан вина, он не решался взглянуть на нее и внезапно почувствовал, что тоже обливается потом в своей легкой рубашке; он повернулся к старику:

— Вассье сожгли парашютисты?

— Да, их притащилось четыре сотни, сами понимаете, им не составило труда. В Вассье было больше всего погибших, вот почему они имеют право на большое кладбище.

— Большое кладбище для всего Веркора, — с гордостью сказала сидевшая напротив него женщина. — Вы ведь дядя долговязого Рене? — добавила она. — Того, что нашли в пещере вместе с сыном Феврие?

— Да, я его дядя, — ответил старик.

Языки у сидящих за столом развязались, и, распивая красное вино, они ворошили страшные воспоминания; в Сен-Роше немцы заперли мужчин и женщин в церкви, а затем подожгли ее, разрешив женщинам выйти; две из них остались.

— Скоро вернусь, — сказала Анна, внезапно поднявшись. — Я...

Сделав несколько шагов, она рухнула во весь рост у стены строения. Дюбрей бросился к ней, Анри последовал за ним. Побледнев, Анна закрыла глаза, на лбу ее выступил пот.

— Тошнит, — прошептала она, прикрыв рот носовым платком. Через минуту она снова открыла глаза. — Пройдет, это все красное вино.

— Вино, солнце, усталость, — сказал Дюбрей; он помогал ей придумывать отговорки, хотя прекрасно знал, что она вынослива, как першерон.

— Вам надо прилечь в тени и отдохнуть, — сказал Анри. — Поищем спокойный уголок. Вы сможете проехать пять минут?

— Да-да, уже все в порядке, извините.

Падать в обморок, плакать, жаловаться на тошноту — у женщин есть такая возможность, но это ведь ничего не дает. Перед лицом мертвых все беззащитны. Они сели на велосипеды; воздух обжигал, словно деревня пылала во второй раз; под каждым стогом, под каждым кустом лежали люди; мужчины сбросили свои церемонные пиджаки, женщины засучили рукава, расстегнули блузки; слышались песни, смех, игривые возгласы. Чем они могли заниматься другим, если не пить, не смеяться, не заигрывать? Раз уж они остались в живых, значит, следовало жить.

Они проехали пять километров, прежде чем отыскали у ствола полуиссохшего дерева чахлую тень; на земле, ощетинившейся жнивьем и камнями, Анна расстелила непромокаемый плащ и легла, свернувшись калачиком. Дюбрей вынул из сумки промокшие, казалось, от слез, пропахшие грязью бумаги. Анри сел рядом с ними, прислонясь головой к коре дерева; он не мог ни спать, ни работать. Внезапно ему показалось глупым стремление к самообразованию. Политические партии во Франции, экономика Дона, нефть Ирана, актуальные проблемы СССР — все это уже в прошлом; открывавшаяся новая эра не была предусмотрена в книгах; какое значение имела солидная политическая культура по сравнению с атомной энергией? СРЛ, «Эспуар», действие — какая мрачная шутка! Так называемые люди доброй воли могут преспокойно устраивать забастовки, а тем временем ученые и специалисты создают бомбы, антибомбы, супербомбы: это они держат в своих руках будущее. Веселое будущее! Анри закрыл глаза. Вассье; Хиросима. За год пройден немалый путь. Грядущая война многое обещает. А послевоенное время: оно будет еще более тщательно подготовлено, чем нынешнее. Если только оно наступит, это послевоенное время. Если только побежденный не решит позабавиться, взорвав земной шар. Такое вполне может статься. Положим, шар не разлетится на куски, он будет вертеться вокруг своей оси, безлюдный, оледенелый: картина тоже не из радостных. Мысль о смерти никогда не смущала Анри, но внезапно это воображаемое безмолвие ужаснуло его: людей больше не будет! Перед лицом этой глухонемой вечности имеет ли смысл нанизывать слова, устраивать митинги? Оставалось лишь молча ждать вселенского бедствия или своей малозначимой личной смерти. Ничто не имело смысла.

Он открыл глаза. От земли исходило тепло, небо сияло, Анна спала, а Дюбрей писал о том, почему следует писать. Две крестьянки в трауре, в побелевших от пыли туфлях торопливо направлялись к деревне с охапками красных роз в руках. Анри следил за ними глазами. Были ли то женщины из Сен-Роша, украшавшие цветами могилы своих мужей? Вполне вероятно. Должно быть, они стали достойными уважения вдовами. Или, может, на них показывали пальцем? А в глубине души как они с этим справлялись? Забыли уже слегка, совсем или вовсе нет? Год — это и мало, и много. Ведь были же забыты мертвые товарищи, забыто будущее, которое обещали августовские дни: к счастью; нездорово упрямо цепляться за прошлое; между тем не слишком гордишься собой, когда замечаешь, что более или менее отрекся от него. Вот потому-то они и придумали такой компромисс: отмечать день памяти; вчера — кровь, сегодня — красное вино, слегка подсоленное слезами; многих людей это успокаивает, другим же должно казаться отвратительным. Предположим, что одна из этих женщин всей душой любила мужа: что значат для нее эти фанфары и речи? Анри сосредоточенно смотрел на рыжие горы. Он видел ее, стоящую перед шкафом и прилаживающую траурное одеяние, звучат фанфары, и она кричит: «Я не могу, не хочу». Ей отвечают: «Так надо». Они дают ей в руки красные розы, умоляют ее во имя деревни, во имя Франции, во имя мертвых. А там, снаружи, начинается праздник. Она срывает свои покровы. А дальше? Видение затуманилось. «Будет, — сказал себе Анри, — я решил не писать больше». Однако он не шевелился, взгляд его словно застыл. Ему непременно надо было додумать, что станется с этой женщиной.

Анри вернулся в Париж раньше Поль. Он снял комнату напротив газеты, и так как «Эспуар» сбавила свой темп в это знойное лето, часами сидел за письменным столом. «До чего интересно писать пьесу!» — говорил он себе. Это тяжкое послеполуденное время, красное от вина, цветов, жары и крови, превратилось в пьесу, его первую пьесу. Да, руины никуда не делись, никуда не делись и причины, по которым не следовало писать, но они мало что значат, когда вас снова охватывает желание писать.

Поль без возражений согласилась с тем, что отныне Анри будет делить свои ночи между красной квартиркой и гостиницей, но когда он не пришел ночевать в первый раз, то увидел на другой день такие глубокие круги у нее под глазами, что вынужден был обещать себе не делать этого впредь; но все равно время от времени он укрывался в своей комнате, и тогда ему казалось, будто он отчасти освободился. «Нельзя требовать слишком многого», — говорил он себе; достаточно быть скромным, чтобы получать кучу маленьких удовольствий.

Между тем положение «Эспуар» оставалось шатким; Анри всерьез забеспокоился, когда однажды в четверг обнаружил, что касса пуста, но Люк посмеялся над ним; он обвинял Анри в том, что в денежных вопросах у него сохранился менталитет мелкого лавочника; возможно, то была правда; во всяком случае, порешили, что финансы — это сфера Люка, и Анри охотно предоставлял ему свободу действий. И Люк действительно нашел способ расплатиться в субботу с персоналом. «Аванс по рекламному контракту», — объяснил он.

Других тревожных сигналов не поступало. Тираж «Эспуар» не увеличивался, но они каким-то чудом держались. С другой стороны, СРЛ не стало большим массовым движением, но зато завоевывало позиции в провинции; утешало и то, что коммунисты больше не нападали: пробуждалась надежда на прочный союз. И в ноябре комитет единодушно решил поддержать Тореза против де Голля^{86}. «Это очень облегчает жизнь, когда живешь в согласии с друзьями, союзниками, с самим собой», — думал Анри, урывками ведя беседу с Самазеллем, который принес ему статью по поводу кризиса; урчали печатные машины, на улице стоял прекрасный осенний вечер, и где-то фальшиво и весело напевал Венсан; в итоге оказалось, что даже у Самазелля были свои хорошие стороны; его книге о маки, отрывки из которой печатались в «Вижиланс», предсказывали большой успех, и он с таким простодушием радовался будущему триумфу, что его сердечность казалась почти искренней.

— Я хочу задать вам нескромный вопрос, — сказал Самазелль. — Кто-то заметил, — широко улыбнулся он, — что нескромными бывают не вопросы, а только ответы; вы не обязаны отвечать мне. Меня интригует одна вещь, — продолжал он, — как «Эспуар» ухитряется выживать со столь ограниченным тиражом?

— У нас нет тайных капиталов, — весело отвечал Анри. — Мы даем больше рекламы, чем прежде, вот и все объяснения; короткие объявления среди прочего — это немалые средства.

— Думаю, я имею довольно точное представление о вашем рекламном бюджете, — сказал Самазелль. — Так вот, по моим подсчетам, вы определенно должны испытывать дефицит.

— У нас довольно значительные долги.

— Я знаю, как знаю и то, что с июля они не увеличились; это-то и кажется мне чудом.

— Должно быть, в ваших расчетах есть ошибка, — беспечно отвечал Анри.

— Приходится согласиться с этим, — сказал Самазелль.

Вид у него был не очень уверенный, и, оставшись один, Анри рассердился на самого себя; ему следовало назвать точные цифры. «Чудо», именно это слово пришло ему на ум, когда Люк извлек из пустой кассы деньги на выплату жалованья. «Аванс по рекламному контракту». Анри проявил легкомыслие, удовлетворившись подобным объяснением. Какой контракт? На какую сумму аванс? И правду ли сказал Люк? Анри снова почувствовал беспокойство. Самазелль не имел на руках всех данных, но он умел считать. Каким образом Люку удавалось все-таки выкручиваться? Кто знает, не делал ли он тайных займов от своего имени? Никогда бы он не пошел на нечестные махинации, и все-таки следует знать, откуда берутся деньги. Когда к двум часам утра письменные столы опустели, Анри вошел в редакционную комнату; Люк занимался расчетами; как бы поздно Анри ни уходил из газеты, Люк всегда оставался после него и считал.

— Послушай, если у тебя есть минутка, давай вместе посмотрим реестры, — предложил Анри. — Мне как-никак хотелось бы разобраться в наших финансах.

— У меня разгар работы, — ответил Люк.

— Я могу подождать. Я подожду, — сказал Анри, садясь на край стола.

Люк был в одной рубашке, он носил подтяжки, которые Анри внимательно разглядывал какое-то время: желтые подтяжки. Люк поднял голову.

— Зачем тебе вникать в денежные истории? — спросил он. — Доверься мне.

— Зачем тебе просить моего доверия, когда так просто показать мне книги? — ответил Анри.

— Ты ничего не поймешь в них. Бухгалтерия — это отдельный мир.

— В другие разы ты объяснял мне, и я все понимал; тут нет ничего мудреного,

— Мы потеряем уйму времени.

— Время не будет потерянным. Меня смущает то, что я не знаю, каким образом ты выкручиваешься. Давай показывай мне бухгалтерские книги. Почему ты не хочешь?

Люк пошевелил под столом ногами; его больные ноги лежали на большой кожаной подушке.

— В книгах не все отмечено, — с раздражением сказал он.

— Как раз это меня и интересует, — с живостью отозвался Анри, — то, что не отмечено. — Он улыбнулся: — Что ты от меня скрываешь? Ты сделал заем?

— Ты запретил мне это, — проворчал Люк.

— Так в чем же дело? Ты кого-то шантажируешь? — сказал Анри лишь наполовину шутливым тоном.

— И ты полагаешь, что я подвигну «Эспуар» на путь шантажа, это я-то! — Люк покачал головой. — Ты явно не выспался.

— Послушай, — сказал Анри, — меня не интересуют загадки. Я не хочу, чтобы «Эспуар» жила за счет махинаций. Храни свои секреты, а я позвоню завтра утром Трарье.

— Это шантаж, — заметил Люк.

— Нет, всего лишь осмотрительность. Происхождение денег Трарье мне известно, а вот откуда взялись деньги, которые свалились в кассу в прошлую субботу, я не знаю.

Люк заколебался.

— Это был... некий добровольный взнос.

Анри с опаской взглянул на Люка; некрасивая жена, трое детей, брюшко, подтяжки, подагра, широкое сонное лицо, с виду — сама безмятежность; но в сорок первом все обнаружили, что ветер безумия мог при случае всколыхнуть эту груду мяса: именно благодаря этому и появилась «Эспуар»; неужели ветер сумасбродства повеял вновь?

— Ты выманил у кого-то деньги?

— Я был бы на это не способен, — со вздохом отвечал Люк. — Нет, речь идет о даре, просто-напросто о даре.

— Подобные суммы просто так никто не дает. Чей дар?

— Я обещал хранить секрет, — сказал Люк.

— Уж не Ламбер ли случаем?

— Ламбер! Ему плевать на газету; он и носа сюда никогда не показывает, разве что приходит повидать тебя; Ламбер!

— Тогда кто же? А ну выкладывай, — в нетерпении сказал Анри, — или я звоню.

— Ты не скажешь, что я тебе рассказал? — хриплым голосом спросил Люк. — Обещаешь мне это?

— Клянусь твоей собственной головой.

— Так вот, это Венсан.

Анри с изумлением посмотрел на Люка, сосредоточенно глядевшего на свои ноги.

— Ты что, спятил? Разве ты не понимаешь, как Венсан добывает деньги? Тебе сколько лет?

— Сорок, — с мрачным видом ответил Люк. — И я знаю, что Венсан отобрал золото у дантистов-коллаборационистов: не вижу в этом ничего плохого. Если ты боишься, что тебя сочтут сообщником, успокойся, я принял меры предосторожности.

— А Венсан? Полагаю, он тоже весьма осмотрителен! Он сломает себе шею в этих гнусных играх, неужели ты не понимаешь? У тебя разжижение мозгов или как? Тебе будет чем гордиться, когда этот чокнутый попадется.

— Я ни о чем его не просил, — сказал Люк. — Если бы я отказался от его денег, он отдал бы их лечебнице для собак.

— А ты не понимаешь, что, принимая их, ты поощряешь его начать все снова? Сколько раз он выручал нас?

— Три раза.

— И ты рассчитывал, что это будет продолжаться? Ты такой же ненормальный, как он!

Анри встал и подошел к окну. В мае, узнав, что Венсан вовлек Надин в свою банду, он крепко отчитал его. А потом на месяц отправил в Африку. По возвращении Венсан утверждал, что начал новую жизнь: и вот, пожалуйста!

— Надо найти способ запугать его, — сказал Анри.

— Ты обещал мне хранить секрет, — возразил Люк. — Он заставил меня поклясться, что ты ничего не узнаешь, в особенности ты.

— Разумеется! — Анри вернулся к столу. — В любом случае, скажу я ему или нет, это дела не меняет.

— Через десять дней надо платить по векселю, — заметил Люк, — мы не сможем его оплатить.

— Я завтра же поговорю с Трарье, — сказал Анри.

— Если бы только можно было выиграть месяц или два: мы уже почти выкарабкались.

— Почти — это мало, — возразил Анри. — К чему упрямиться? Тираж не увеличивается, и есть риск, что Трарье со временем передумает. — Анри положил руку на плечо Люка. — В чем разница, если мы все равно будем свободны, как раньше?

— Все будет по-другому, — сказал Люк.

— Все будет точно так же, за исключением того, что мы избавимся от денежных неприятностей.

— Но это было самое интересное, — со вздохом заметил Люк.

Анри же, напротив, скорее почувствовал облегчение при мысли о том, что денежный вопрос будет решен окончательно; и два дня спустя он с легким сердцем входил в кабинет Трарье: кабинет, полный книг, свидетельствовавший о том, что хозяин скорее интеллектуал, нежели деловой человек; однако сам Трарье, худощавый, элегантный, наполовину лысый, в точности походил на богатого промышленника.

— Подумать только, во время оккупации мы все время работали поблизости друг от друга и ни разу не встретились! — сказал он, энергично пожимая руку Анри. — Вы очень хорошо знали Вердлена, не так ли?

— Конечно; а вы работали в его организации?

— Да. Это был замечательный человек, — сказал Трарье с едва заметным траурным оттенком в голосе; горделивая улыбка по-детски округлила его лицо. — Именно благодаря ему я встретил Самазелля. — Жестом он предложил Анри сесть и сел сам. — В то время значение имели человеческие ценности, а не деньги.

— Это уже в прошлом, — заметил Анри, чтобы что-то сказать.

— Впрочем, утешением служит возможность использовать деньги для защиты определенных ценностей, — сказал Трарье с поощрительным видом.

— Дюбрей обрисовал вам ситуацию? — спросил Анри.

— Да, в общих чертах.

Во взгляде Трарье ощущался настоятельный вопрос: он знал точные факты, но ему хотелось получить возможность изучить Анри, и приходилось вести свою игру. Анри начал говорить без особой убежденности. Он, со своей стороны, тоже наблюдал за Трарье; тот слушал его с несколько снисходительной любезностью; уверенный в своих преимуществах, довольный тем, что на словах отказался от них, он чувствовал свое превосходство и над теми, кто не владел ничем, и над теми, кто внутренне не соглашался позволить лишить себя собственности. Совсем не таким представлял его себе Анри по описаниям Дюбрея; в его лице не наблюдалось ни малейших следов слабости или беспокойства; и никакого благородства тоже; если он и принадлежал к левым, то не иначе как по причине оппортунизма.

— Тут я прерву вас, — неожиданно сказал Трарье. — Вы говорите, что понижение тиража было неизбежно. — Он посмотрел Анри в глаза, словно собираясь изречь опасную истину: — Я не верю в неизбежность, именно в этом кроется одна из тех причин, что мешают мне согласиться с марксистской диалектикой. Мой опыт отличается от вашего; это опыт делового человека, человека действия; он научил меня тому, что ход событий всегда можно изменить вмешательством подходящего фактора в подходящий момент.

— Вы хотите сказать, что этого понижения можно было бы избежать? — спросил Анри несколько натянутым тоном.

Трарье ответил не сразу.

— Во всяком случае, я уверен, что сегодня можно повысить тираж, — произнес он наконец. — И дело тут совсем не в деньгах, — с живостью добавил он. — Но, учитывая, что представляет собой «Эспуар», мне кажется важным, чтобы она вновь завоевала широкий круг читателей.

С интересом отметив мимоходом свойственные Самазеллю выражения, Анри сказал:

— Я желаю этого так же, как вы; нам мешало отсутствие денег; с капиталом я берусь подготовить репортажи и расследования, которые помогут нам привлечь широкую публику.

— Репортажи, расследования — да, разумеется, — безучастным тоном произнес Трарье, — но не это главное.

— А что же главное? — спросил Анри.

— Я буду говорить с вами откровенно, — сказал Трарье. — Вы человек очень известный и даже очень популярный. Но позвольте вам заметить, что ваш друг Люк — это никто, у него нет имени. А кроме того, я читал его статьи, они на редкость неумелы.

Анри сухо оборвал его:

— Люк превосходный журналист, и газета принадлежит ему наравне со мной; если вы собирались устранить его, даже не думайте об этом.

— А нельзя ли заставить его уйти самого — выкупив его долю по сходной цене и обеспечив ему хорошее положение?

— И речи быть не может! — заявил Анри. — Он никогда не согласится, да, впрочем, и я его об этом не попрошу. «Эспуар» — это Люк и я; вы либо финансируете нас, либо не финансируете, середины нет.

— Разумеется, для того, кто втянут в какое-то начинание, любой раздел кажется более сложным, чем для внешнего наблюдателя, — с усмешкой заметил Трарье.

— Я вас не понимаю.

— Никакой закон не ограничивает двумя членами состав руководящего совета газеты, — с улыбкой сказал Трарье. — Учитывая дружбу, которая вас связывает, я уверен, что вы не будете против присоединения к вам Самазелля.

Анри хранил молчание; вот, значит, почему Самазелля так интересовала судьба «Эспуар»! Наконец он холодно сказал:

— Не вижу в этом необходимости. Самазелль может писать у нас когда ему вздумается: этого, я думаю, ему достаточно...

— Не он, а я хочу этого сотрудничества, — надменно заявил Трарье. Голос его стал жестким: — Я полагаю, что рядом с вашим именем требуется другое, столь же популярное имя; Самазелль сейчас резко пошел в гору, завтра о нем заговорят все: Анри Перрон и Жан-Пьер Самазелль — в этом есть социальный смысл; к тому же вашей газете требуется новый динамизм; Самазелль — это сила самой природы. Вот что я вам предлагаю. Я ликвидирую ваши долги, выкуплю половину акций «Эспуар» на условиях, которые мы обсудим, а вы с Люком и Самазеллем поделите другую половину; решения будут приниматься большинством голосов.

— Я питаю глубокое уважение к Самазеллю, — сказал Анри, — но тоже буду говорить с вами откровенно: Самазелль слишком сильная личность, чтобы я все еще чувствовал себя хозяином там, где и он тоже хозяин; а я непременно хочу чувствовать себя в газете хозяином.

— Это чересчур личное соображение, — возразил Трарье.

— Возможно; но ведь, в конце-то концов, речь идет о газете, которая принадлежит лично мне.

— Это газета СРЛ.

— Одно не исключает другого.

— Вот это как раз под вопросом, — сказал Трарье. — Я финансирую газету СРЛ и намереваюсь обеспечить ей максимум возможностей. — Он подтвердил свои слова решительным взмахом руки. — «Эспуар» — это необычайное творение, поверьте, я по достоинству ценю ее; но мы оказались перед лицом новых трудностей, и речь идет о том, чтобы преуспеть на еще более высокой ступени: сил одного-единственного человека будет недостаточно.

— Повторяю вам, что я не один, — сказал Анри, — и чувствую себя в силах противостоять вместе с Люком этой новой ситуации.

Трарье покачал головой:

— Я льщу себя надеждой, что всегда умел довольно точно оценить возможности того или иного человека; предстоит одолеть сильное течение, и понадобится кто-то вроде Самазелля, чтобы помочь вам в этом.

— Я придерживаюсь иного мнения.

— А я именно такого, — неожиданно резким тоном заявил Трарье, — и никто не заставит меня изменить его.

— Вы хотите сказать, что, если я откажусь от вашей комбинации, вы не станете финансировать «Эспуар»? — спросил Анри.

— У вас нет никаких причин от нее отказываться, — возразил Трарье, выражение лица которого смягчилось.

— Вы обязались помочь мне без всяких условий, — сказал Анри, — на основании вашего обещания я сделал «Эспуар» органом СРЛ.

— Послушайте, я не навязываю вам никаких условий, само собой разумеется, что политическая линия газеты остается прежней; я только прошу вас принять необходимые меры для ее обновления, которого вы должны желать так же, как я.

Анри встал.

— Я собираюсь объясниться с Самазеллем!

— Самазелль наверняка не согласится прийти в газету против вашей воли, — сказал Трарье, — вот почему предпочтительней, чтобы этот разговор остался между нами; от кого будет исходить отказ — от вас или от него, не важно: я профинансирую газету лишь в том случае, если он примет участие в ее управлении.

— Тем не менее я поставлю его в известность, — сказал Анри; он старался контролировать свой голос: — Поверив вашему слову, я поставил под угрозу «Эспуар», я довел ее чуть ли не до банкротства, и вы, пользуясь этим, идете на шантаж. Если человек способен на столь вероломный поступок, я в любом случае предпочитаю обойтись без его услуг.

— Вы не имеете права обвинять меня в шантаже! — сказал Трарье, поднимаясь в свою очередь. — Все дела, которыми я занимаюсь, я веду честно, в том числе и это. Я никогда не скрывал, что определенная реорганизация кажется мне неизбежной для правильного управления «Эспуар».

— Дюбрей говорил мне совсем другое, — заметил Анри.

— Я не отвечаю за то, что он вам сказал, — заявил Трарье, повысив голос, — я знаю то, что сам говорил ему; очень жаль, если произошло недоразумение, но я выразился ясно.

— Вы поставили его в известность относительно своей комбинации?

— Разумеется, мы даже довольно долго обсуждали это!

В голосе его звучала столь убедительная искренность, что Анри на мгновение умолк. Потом наконец произнес:

— Во всяком случае, он не понял, что это sine qua non {Непременное условие (лат.)}.

— Полагаю, он понял то, что хотел понять, — довольно резко возразил Трарье. — Послушайте, — примирительным тоном продолжал он, — почему мое предложение кажется вам совершенно неприемлемым? Вы рассердились, потому что сочли себя жертвой бесчестного манипулирования; вам достаточно будет побеседовать с Дюбреем, чтобы убедиться в моей доброй воле; и тогда вы наверняка поймете, какой шанс дает вам мое предложение. Потому что, будьте уверены, никто не рискнет взять на себя «Эспуар» с ее шестью миллионами долга: надо быть преданным делу СРЛ вроде меня, чтобы пойти на это. Иначе вам навяжут совсем не такие условия, как мои, — политические условия.

— Я не теряю надежды найти бескорыстную поддержку, — сказал Анри.

— Но вы нашли ее! — возразил Трарье. Он улыбнулся: — Я рассматриваю эту беседу всего лишь как первое знакомство. Что касается меня, то я готов к дальнейшим переговорам. Подумайте.

— Спасибо за совет! — молвил Анри.

Он ответил с досадой, но сердился не на Трарье. Оптимизм Дюбрея! Его неисправимый оптимизм! Впрочем, нет, оптимизм тут ни при чем, Дюбрей не был так глуп: Анри вдруг открылась истина. «Дюбрей обманул меня!» Он рухнул на скамейку на проспекте Марсо: у него в голове, во всем теле началось такое, что он едва не лишился чувств. «Дюбрей умышленно солгал мне, потому что хотел заполучить "Эспуар", а я угодил в ловушку». Полночь, он стучит, улыбается, капиталы без всяких условий, пойдем прогуляемся, такая прекрасная ночь, а сам с улыбками раскидывал сети. Анри встал и торопливо зашагал прочь, если бы он шел не так быстро, то мог бы не удержаться на ногах.

«Что он сможет ответить? Ему нечего будет ответить». Анри пересек Париж, почти не заметив этого, и очутился у дома Дюбрея; на мгновение он остановился на лестничной площадке, чтобы умерить сердцебиение; он не был полностью уверен, что с его губ сорвется членораздельный звук.

— Могу я поговорить с месье Дюбреем? — спросил Анри; он удивился, услышав свой голос, нормальный голос.

— Его нет дома, — ответила Иветта, — никого нет.

— Когда он вернется?

— Понятия не имею.

— Я подожду, — сказал Анри.

Иветта проводила его в кабинет, быть может, Дюбрей вернется только вечером, а у Анри было много работы; но для него не существовало ничего — ни «Эспуар», ни СРЛ, ни Трарье, ни Люка, ничего, кроме Дюбрея; с той давней весны, когда он влюбился в Поль, Анри никогда так страстно не жаждал чьего-то присутствия. Он сел в кресло, в которое садился обычно; но сегодня мебель, книги насмехались над ним: все сообщники! На сервировочном столике Анна привозила ветчину, салаты, и они весело, по-дружески, ужинали: какой фарс! У Дюбрея были союзники, ученики, орудия, но ни одного друга. Как хорошо он умел слушать! Как доверительно говорил! И при первом же случае готов был наплевать на вас. Его пылкое радушие, и эта улыбка, этот взгляд, на которые вы попадались, они всего-навсего отражали тот горячий интерес, который он проявлял ко всему миру. «Он знал, как я дорожу газетой! И украл ее у меня!» Возможно, это он предложил заменить Люка Самазеллем; вам надо встретиться с Трарье, советовал он, так он обезопасил себя, а сам дал Трарье инструкции. «Заговор, ловушка. А раз попав в западню, как из нее выбраться? Выбирая между Самазеллем и банкротством, я должен предпочесть Самазелля: вот тут он здорово удивится». Анри искал резкие слова, чтобы бросить в лицо Дюбрею свое решение; однако не было в его гневе ничего стимулирующего; напротив, он чувствовал себя опустошенным, измученным и даже слегка напуганным и униженным, словно после долгих часов борьбы его только что вытащили из зыбучих песков. Хлопнула входная дверь, и он вцепился ногтями в подлокотники кресла: ему отчаянно хотелось заставить Дюбрея разделить тот ужас, который он ему внушал.

— Давно вы меня ждете? — спросил Дюбрей, протягивая ему руку. Анри машинально пожал ее: та же рука, то же лицо, что и вчера; даже все зная, ничего нельзя было разглядеть сквозь маску.

— Не очень давно, — прошептал он. — Мне надо было срочно поговорить с вами.

— Что случилось? — спросил Дюбрей тоном, великолепно изображающим участие.

— Я только что от Трарье. Выражение лица Дюбрея переменилось.

— Ах, вот в чем дело! Вы уже не выдерживаете? А Трарье чинит препятствия? — с тревогой в голосе спросил он.

— Теперь все ясно! Вы утверждали, будто он готов поддержать «Эспуар» без всяких условий, а он требует, чтобы я взял Самазелля. — Анри пристально смотрел на Дюбрея: — Похоже, вы были в курсе.

Дата добавления: 2015-09-01