Вступление 14 страница. Профессиональные путаны были так же опасны, как и их сутенёры

Профессиональные путаны были так же опасны, как и их сутенёры. Потсдамерштрассе – отстойник самых страшных берлинских шлюх – была только в двухстах метрах от детской панели на Курфюрстенштрассе. Иногда шлюхи устраивали настоящую облаву на наркоманок. Если ловили кого, то просто исцарапывали лицо до мясного фарша.

Я вылезла на метро Курфюрстенштрассе. Мне было очень не по себе, но я помнила о советах, которые давали Стелла и Бабси: никаких молодых людей в спортивных машинах или американских санях – это сутенёры! Брать нужно только старичков с животом, галстуком – лучше в шляпе. Замечательно, если, например, видишь в машине детское сиденье. Вот он – отважный глава семьи, хочет разнообразия ради отвлечься на секунду от мамочки, и сейчас наверняка обсирается больше, чем сами девушки!

Я прошла ещё сто метров к перекрёстку с Гентинерштрассе, поближе к «Саунду».

Делала вид, будто просто прогуливаюсь, и никакие клиенты меня не интересуют, шла, прижимаясь к фасадам домов. Вот один фраерок появился. Но нет – смешной какой‑то… Может, потому что у него борода. Нет – не то! Я показала ему фигу и двинула дальше.

Девушек не было. Всё‑таки рано – и двенадцати нет. Из рассказов Стеллы и Бабси я знала, что фраеров очень злит, если они там ползают уже вечно, а девушек всё нет.

Иногда на Курфюрстенштрассе было больше фраеров, чем девушек. Вот ещё двое тормознули. Я сделала вид, что не заметила их.

Заглянув в витрину мебельного магазина, я вспомнила о доме, что снился мне ночью. И я сказала себе: Кристина, девочка, соберись! Тебе сейчас надо быстренько сделать эти смехотворные двадцать марок. Давай, надо собраться, возьми себя в руки.

В таком деле нужно просто думать о том, что через пять минут всё будет позади…

Остановился белый «коммодор». Никаких детских сидений сзади, но кадр выглядел вроде ничего. Я влезла, не раздумывая. Договорились за тридцать пять…

Поехали к Асканишен‑плац. Там находятся старые вокзальные строения, принадлежащие «Железным дорогам ГДР». Всё прошло очень быстро. Клиент был очень мил со мной, и у меня снова настроение улучшилось. Я даже забыла, что это фраер. Сказал, что хочет ещё раз со мной увидеться. Но не сейчас. Потому что через три дня с женой и детьми уезжает в отпуск в Норвегию.

Я попросила подкинуть меня на Ханденбергерштрассе к Техническому университету. У Технического университета по утрам была точка…

Это был прекрасный тёплый день восемнадцатого мая. Я помню эту дату так точно, потому что через два дня у меня был день рождения: мне исполнялось пятнадцать. Я прогуливалась по точке, болтала с ребятами. Долго ласкала какую‑то собаку. Я была совершенно счастлива. Как было здорово знать, что спешить тебе некуда, и ты можешь вмазаться тогда, когда захочешь. Я ведь физически не сидела уже…

Какой‑то тип, проходя мимо, спросил, не нужен ли мне героин. Я сказала да, нужен. Мы дошли с ним до Эрнст‑Рёйтер‑Плац, и там я купила у него четверть за сорок марок. Зашла в женский туалет на площади – там они достаточно чистые. Стала готовить – но только половину, потому что сразу после выхода я не могла вдуть всю четверть. Вмазалась очень торжественно… Знала, что сегодня я в последний раз на точке…

Только через два часа я очнулась… Сидя на очке. Игла торчит. Мои вещи валялись, разбросанные по полу крошечного клозета, но я снова была вроде ничего – могла ходить. Подумала, что, пожалуй, правильно выбрала последний момент, чтобы расстаться с героином. Впрочем, отпадно фланировать по Кудамм на негнущихся ногах я уже явно не могла – об этом пришлось забыть. Хорошее настроение как рукой сняло. Съела в столовой порцию картофельного пюре с пореем за два пятьдесят, но, конечно, сразу же выблевала всё это. Собравшись с силами, доковыляла до вокзала, чтобы попрощаться с Детлефом, но снова облом – его там не оказалось. Надо было домой, там ведь мой кот, и я ему нужна…

Котик всё ещё лежал там, где я его и оставила. На моей подушке. Я почистила шприц и снова вкатила ему ромашку с сахаром. Честно говоря, я как‑то иначе представляла себе свой последний наркоманский день. Я начала подумывать о том, чтобы ещё денёк погулять и только потом пойти в «Нарконон».

Пришла мама и спросила, где я была днём. Я ответила: «Где, где – на Кудамм!» Она сказала: «Ты же собиралась зайти в Нарконон, там всё разузнать!» Тут у меня сорвало башню, и я закричала: «Чёрт, оставь меня в покое, наконец! У меня…, у меня не было времени! Понятно?!» Она неожиданно окрысилась и заорала в ответ: «Да ты сегодня же вечером пойдешь в Нарконон! Складывай манатки! Там и переночуешь сегодня!» Я сделала себе пюре с котлетой, взяла тарелку и пошла в туалет. Закрылась там и ела, сидя на толчке. Нормально, да? – последний вечер у мамы! Я злилась, потому что мама просекла, что я опять наширялась, и потому что сама себя уболтала вмазаться. Я сама уже хотела в «Нарконон»…

* * *

Я закинула какие‑то шмотки в свою плетёную сумку и спрятала шприц, ложку и остатки порошка в трусы. На такси мы домчались до Целлендорфа, где находился «Нарконон». Типы из «Нарконона» не задавали мне вопросов. Туда действительно принимали всех и каждого. У них были даже специальные тягачи, которые бегали по точкам и приставали к наркам, уговаривая их лечиться в «Наркононе».

Вопросы они стали задавать маме… Они хотели видеть деньги, прежде чем возьмут меня. Полторы тысячи марок предоплаты за первый месяц. У моей мамы, конечно, столько не оказалось, и она пообещала забросить им деньги на следующий день. Она собиралась взять кредит. Она сказала, что банк, конечно, без проблем даст ей такой маленький кредит. Она просила и умоляла, чтобы мне разрешили остаться.

Типы, наконец, согласились.

Я спросила, можно ли зайти в туалет. Можно. В «Наркононе» не обыскивали, как в других клиниках, и не заворачивали с порога, если находили наркоманские принадлежности. Я пошла в сортир и быстренько вмазалась остатками порошка. Они, конечно, видели, что я вышла оттуда вся сама не своя, но ничего не сказали. Отдала им свой шприц, и один из них пропел: «Очень мило, что ты отдаёшь нам это совершенно добровольно!» Мне пришлось проследовать в ломочную комнату, потому что они, естественно, видели, в каком я состоянии. Там было ещё двое в комнате. Один из них на следующее утро отвалил…

Это был неплохой бизнес для «Нарконона». Многие ведь платили за месяц вперед, а потом сразу клеили ласты.

Мне выдали гору книг с учением церкви сайентологов. Да, классное чтиво: бульварный роман прямо! Мне показалось, что это очень крутая секта. У них там были такие истории, в которые можно было верить, а можно было и не верить. Я искала что‑нибудь, во что можно верить…

Через два дня меня выпустили из ломочной, потому что с двух доз меня почти не долбило, и я попала в комнату к Кристе. Это была совершенно оторванная женщина.

Лечить её уже не собирались, она только смеялась над терапией и над терапевтами.

Смешно: она только вошла в комнату и сразу же осмотрела плинтуса в поисках кислоты. Предполагала, что, может быть, кто‑то спрятал там колесо. Обычная поискуха. Потом втащила меня на чердак и сказала: «Подруга, тут можно развернуть два матраса и закатить отличную оргию с винчиком и дурью!» Я тащилась от неё, потому что, с одной стороны, действительно находила её совершенно оторванной. Но с другой стороны, она всё время болтала о ширеве и говорила, что эти козлы‑терапевты – полное говно. Ерунда какая – я же всё‑таки была здесь, чтобы стать чистой!

На второй день позвонила мама и сказала, что мой кот умер. Это был мой пятнадцатый день рождения. Она поздравила меня только после того, как сказала про кота. Ей тоже было нелегко. Весь день я просидела на кровати на корточках и проплакала.

Когда эти типы заметили, что я только хнычу там, они сказали, что мне нужна сессия, срочно. Меня заперли в комнате с одним кадром – бывшим наркоманом – и он принялся отдавать мне совершенно бессмысленные приказы. Мне нужно было только говорить «да» и выполнять.

Тип говорил: «Ты видишь стену. Подойди к стене. Коснись стены. Развернись». Я разворачивалась, и всё начиналось заново. Я часами бегала по этой комнате от одной стены к другой. Когда мне это окончательно надоело, я закричала: «Чел, что это за бред! Да ты, наверное, совсем спятил! Всё, – с меня хватит, оставь меня в покое!» Но он со своей улыбочкой, которая никогда не сходила с его глупого лица, заставил меня продолжать дальше. Когда идея со стенами себя явно исчерпала, мне надо было касаться других вещей. Этот кошмар продолжался несколько часов, и скоро я уже вообще не могла тронуться с места. В изнеможении упала на пол и только подвывала во весь голос.

А он всё улыбался, и когда я успокоилась, пришлось продолжить с начала. Ух, как меня бесила уже одна эта улыбочка! Я впала в полнейшую прострацию и касалась стен ещё прежде, чем он приказывал. Я надеялась только, что когда‑то же это должно было закончиться!

Ровно через пять часов он сказал: «Окей – достаточно на сегодня». Я сказала, что да – пожалуй, я себя просто отлично чувствую! Теперь мы пошли в другую комнату, где стояло такое самодельное устройство с маятником между двумя металлическими банками. Мне нужно было прикоснуться к нему, и тип спросил: «Ты себя хорошо чувствуешь?» Я ответила: «Я чувствую себя хорошо. Я думаю, что теперь буду сознательнее».

Тип уставился на маятник и сказал потом медленно: «Он не шевельнулся! Ты не солгала. Терапия прошла успешно!»

Нет, смешная вещь был этот детектор лжи! Это был прямо культовый предмет этой секты… Но я, по крайней мере, была счастлива, что маятник не шелохнулся.

Наверное, это доказывало, что я себя действительно хорошо чувствовала! Я же была готова поверить во всё что угодно, лишь бы избавиться от героина!

Вообще, они делали там удивительные вещи. Когда Кристу в тот же день стало лихорадить, и у неё поднялась температура, ей велели сидеть, прикасаться к бутылке и говорить, холодная она или горячая. Она, совершенно больная, делала это. Через час температура упала… Ну, а я так приторчала от всего этого, что на следующее утро прибежала в бюро и попросила себе ещё одну сессию! Целую неделю я была полностью поглощена сектой и думала, что терапия действительно меня продвигает.

У них целый день был расписан по минутам. Сессии, уборка, работа на кухне, – без перерывов до десяти вечера. Задумываться просто не было времени.

Единственное, что меня раздражало, так это еда. Вообще‑то, я не придирчива, но те помои, которые нам давали, я проглатывала с большим трудом. Я думала, что за эти деньги, что мы им платим, они могли бы предложить чего‑нибудь получше.

Других‑то расходов у них не было! Сессии вели исключительно бывшие нарки, которые только два месяца как сами были чисты. Им говорилось, что это часть их собственной терапии, и они вроде бы получали за это какие‑то копейки. Сами же наркононовские боссы питались очень неплохо. Я как‑то видела, как они сидели за столом, и мне это не понравилось, – они уплетали за обе щеки вкуснейшие вещи, деликатесы прямо. В воскресенье объявили выходной, и у меня появилось время пораскинуть мозгами. Я подумала сначала о Детлефе, и мне взгрустнулось. Потом попыталась не спеша прикинуть, а что же мне делать после терапии. Я спрашивала себя, помогают ли мне вообще эти сессии? У меня было полно вопросов и ни одного ответа. Мне хотелось поговорить с кем‑нибудь об этом, но было просто не с кем.

Одним из принципов заведения было то, что пациентам не позволялось дружить между собой. Говорить о проблемах было нельзя – наркононовцы сразу прописывали неслабую сессию за такие разговоры. Мне стало ясно, что за всё время, проведенное в этих стенах, я не разу ни с кем нормально не говорила.

В понедельник я пошла в бюро и погнала волну. Я не давала себя перебить. Начала с еды. Потом я сказала, что у меня украли почти все трусы. В прачечную нельзя попасть, потому что девушка, у которой был ключ, постоянно болтается где‑то на сцене. Да, там вообще было несколько ребят, которые выходили, чтобы надыбать себе геры, а потом приходили, когда хотели. И я сказала, что такие вещи меня деморализуют. И потом эти беспрерывные сессии и эта работа! Я была совершенно переутомлена, у меня не было времени и выспаться‑то нормально. Я сказала: «Окей, ваша терапия действительно отвальная – вы прямо супер. Но моих проблем это не решает! Потому что всё время это только муштра и строевая подготовка. А мне нужен кто‑то, с кем я могла бы поговорить о проблемах. Мне, наконец, нужно время, чтобы разобраться в этих проблемах!» Они выслушали всё это со своими улыбочками. Ничего на это не сказали, и когда я закончила, приговорили меня к дополнительной сессии, которая шла весь день до десяти вечера. Я просто перестала соображать, только думала – ну, наверное, они знают, что делают. Моя мама в одно из своих посещений сказала, что деньги, которые она заплатила, ей возместит собес. Тогда я подумала, что, раз уж государство платит за такие методы, то они наверняка должны быть в порядке.

У остальных было ещё больше проблем в «Наркононе», чем у меня. Вот у Габи, например. Она втюрилась в одного типа и хотела непременно с ним трахнуться.

Сдуру она призналась в этом своём желании боссам и, естественно, получила загрузочную сессию. Но всё‑таки она пару раз с ним трахалась, это как‑то выяснилось, и их выставили перед всеми. Габи свалила из заведения в тот же вечер.

Этот её парень, бывший нарк, – он пару лет не кололся и работал там помощником, – удрал немного позже. Снова сел на иглу…

Впрочем секс не особенно волновал заправил из «Нарконона». Больше их тревожила дружба. Но многие ребята находились там уже по году, а как можно столько времени прожить без дружбы?

Немногие свободные часы, что у нас были, я проводила с теми, кто помоложе.

Самой молодой в «Наркононе» была я, но в нашей компании, которая у нас медленно начинала складываться, ещё никому не было и семнадцати. Это пришла в клинику первая волна тех, кто начал ставиться ещё детьми. Уже через год или два, они были так же измотаны и убиты, как и я, потому что для этого возраста героин – что ядерная бомба. У них, как и у меня, не было шанса попасть в другую клинику. Большинству из нас эти сессии через некоторое время уже ничего абсолютно не давали. Когда двое были вместе, то вся сессия превращалась в полнейший абсурд. Да как это можно было выдержать, если тебе приходилось часами, уставившись в стену, орать «гол!», как на футболе, или не мигая смотреть в глаза друг другу? Нам даже не надо было подходить к детектору лжи, потому что мы сразу заявляли, что сессия ничего нам не дала. Кроме издевательского хихиканья бедные руководители ничего не слышали от нас, и поделать с нами ничего не могли.

В нашей компании была одна тема: героин. С некоторыми мы говорили о побеге.

Через две недели план побега был готов. С двумя парнями мы замаскировались под большую уборочную команду, и прикрывшись вёдрами, щётками, и ящиками, не замеченными прошли сквозь все двери. Мы трое были совсем счастливы и чуть не обделались в предвосхищении вмазки! У метро мы расстались, и я тронула к Цоо, чтобы увидеться с Детлефом.

Детлефа не было, – была Стелла. Она чуть не умерла от восторга – так была рада меня видеть! Она сказала, что Детлефа что‑то в последнее время вообще не видно.

Она думает, что он хлопнулся. Ещё Стелла сказала, что на вокзале совсем плохо стало с фраерами. Мы поехали на Курфюрстенштрассе, но и там полный кризис.

Доплелись от метро «Курфюрстенштрассе» до Лютцов‑плац, прежде чем кто‑то остановился. Кто, интересно? А, мы знали уже и этого типа и эту машину! Он часто таскался следом за нами. Даже когда мы заходили в туалет, чтобы вмазаться. Раньше нам казалось, что это полицай в штатском, но нет – он был просто одним из тех клиентов, которые специализировались на молодых наркоманочках.

Он хотел только меня, но Стелла тоже влезла в машину.

Я сказала: «Тридцать пять по‑французски – только по‑французски!» Он молвил: «Я дам тебе сотню!» Я была совершенно ошеломлена… Такого со мной никогда не случалось! Клиенты в огромных мерседесах жались из‑за пятерки. А этот в своём заржавленном фольксвагене вдруг даёт сотню! Он сказал мне, что он офицер БНД. Все понятно – больной! Но как раз такие кретины и были лучшими клиентами, потому что им всё хотелось как‑то зарисоваться, а зарисоваться у нас можно только деньгами…

Короче, он действительно дал мне сто марок. Стелла купила порошка, и мы вмазались прямо в машине. Решили ехать в пансион «Муравей». Стелла осталась ждать в холле, а я не торопилась с этим разведчиком, потому что после двух недель без героина, меня такая атама прихватила, что я не знаю… Да и заплатил он от души!

Меня так волочило, что я всё никак не могла встать с кушетки в этом гнусном пансионе.

Мы поболтали ещё немного с этим кадром. Нет, – вот потешный же заливала! Под конец он сказал, что у него дома есть ещё полграмма. И он отдаст его нам, если мы будем через три часа на Курфюрстендамм. Я сняла с него ещё тридцать марок.

Сказала, что нам со Стеллой надо хоть поесть нормально. Я же знаю, что у него кучи денег, а старый фольксваген только маскировка – шпионаж и все дела, понятное дело!

Отвертеться после таких слов он уже не мог, и отсыпал мне денег.

Мы со Стеллой опять двинули к Цоо. Я всё ещё надеялась встретить Детлефа. На улице ко мне намертво привязалась какая‑то лохматая собачка: я, должно быть, напомнила ей хозяйку. Мне она ужасно понравилась. Выглядела точь‑в‑точь как лайка, только поменьше. Позади собаки плёлся какой‑то опущенный и спросил, не хочу ли я купить животное. Ну, я конечно хотела! Он просил за неё семьдесят марок, но мы сторговались на сорока, и я просто тащилась от покупки! Снова у меня была собака! Стелла сказала, что надо назвать её Леди Джейн. Я назвала её Дженни.

Мы зашли в ресторанчик, заказали себе котлеты с гарниром, и Дженни досталась половина. Этот разведчик из шпионажа оказался пунктуален: подошёл, и действительно не один, а с полграммом. Вот это день! Полграмма стоили сто марок!

Опять поехали на вокзал. Детлеф всё не объявлялся, но зато мы встретили Бабси, и я очень обрадовалась. Я любила её, несмотря на все ссоры, больше, чем Стеллу. Мы втроём пошли на террасы. Бабси выглядела очень плохо. Ноги – спички. Она весила тогда тридцать один килограмм. Только её лицо было красиво, как и прежде.

Я сказала, что «Нарконон» – крутая лавочка. Стелла не хотела ничего об этом слышать. Она сказала, что родилась наркоманкой и умереть хочет наркоманкой, но Бабси необычайно воодушевилась мыслью вместе со мной окончательно сойти с героина. Сказала, что её родители и бабушка вроде как уже давно добиваются места для неё. Бабси снова было негде ночевать, и она действительно хотела выйти. Ей было очень плохо.

Мы наболтались вдоволь с девчонками. Потом зашли с Дженни в какой‑то дико дорогой магазин на вокзале, – он был ещё открыт, – и я купила два мешка собачьего корма для Дженни и пудингов для себя. Позвонила в «Нарконон», спросила, можно ли мне вернуться. Они сказали: да, можно. Я сказала, что приду с подругой. С Дженни.

Я не особенно раздумывала, но мне с самого начало было ясно, что вернусь в «Нарконон»… А куда ещё мне было идти? Моя мама бы сдурела, если бы я вот так появилась перед дверью: «Ха‑ха, привет, мамуля!» Кроме того, сестра в очередной раз съехала от отца: жила теперь в моей комнате и спала на моей кровати. Ночевать у фраера не хотелось… Я как‑то не хотела зависеть от фраера, который пустит на ночь.

Кроме того, если бы я осталась у него ночевать, это почти автоматически означало бы плотную еблю. Да нет же, я и в самом деле всё ещё хотела отколоться! И я надеялась, что у меня всё получиться в «Наркононе», – другого выбора у меня не было.

В доме, – а мы называли «Нарконон» домом, – были неприветливы, но скандал развивать не стали. Проглотили они и Дженни. У них уже было двадцать кошек, – ну будет ещё и собака!

Я набрала старых одеял и свила для Дженни уютное гнёздышко рядом с кроватью.

На следующее утро оказалось, что собака загадила всю комнату. Дженни ещё не научили не пачкать дома. Она ещё была дурочкой. Ну так и я тоже была дурочкой! Я любила Дженни. Убрать за ней не было для меня проблемой.

За собаку я получила доп. сессию и прошла ее чисто механически: меня раздражало только, что я не могу быть с собакой. О ней в это время заботились другие, и это меня злило, потому что Дженни должна быть моей собакой, только моей! А так каждый играл с ней повсюду, и она играла со всеми – такая шлюшка маленькая! Все её кормили, и она еле ногами шевелила. Но только я говорила с ней, когда мы были одни. По крайней мере, теперь у меня было с кем поговорить. И у неё было.

Я сваливала из «Нарконона» ещё дважды. В последний раз четыре дня прошаталась бог знает где. Бомжевала. Потом ночевала у Стеллы, – её мама как раз лечилась от алкоголизма в нервной клинике. Всё говно началось по новой. Фраер, доза, – доза, фраер. Потом узнала, что Детлеф уехал с Берндом в Париж… Эта новость меня просто добила.

То, что парень, с которым мы были почти как женаты, уехал в Париж, ни слова мне не сказав, – это было уже что‑то! Мы всегда мечтали съездить в Париж. Снять там комнату на Монмартре или ещё где‑нибудь, да и отколоться там было бы проще, потому что мы никогда не слышали о сцене в Париже. Мы думали, что в Париже не было сцены. Только толпы оторванных художников, которые пили кофе, ну иногда вино…

Теперь Детлеф был в Париже. У меня больше не было друзей. Я была совершенно одна на этом свете: со Стеллой и Бабси мы только срались… У меня была только Дженни.

Я позвонила в «Нарконон», и мне ответили, что мама уже забрала мои вещи. Так… – значит, и мама тоже отказалась от меня! Это привело меня в ярость! Ну да и пошли они все! Сама справлюсь!

Поехала в «Нарконон», и меня снова приняли. Как одержимая, я прошла все эти сессии. Я делала, всё, что мне говорили. Я стала образцовой пациенткой, и детектор лжи соглашался со мной, когда я говорила, что сессия мне помогла. Я думала, что у меня всё получится. Прямо сейчас! Звонить маме я не стала. Пришлось одалживать вещи. Я носила мальчиковые трусы, и не делала из этого проблем. Просить мать вернуть вещи мне не хотелось…

Как‑то днем позвонил отец: «Привет, Кристина. Скажи‑ка, а где это ты приземлилась? Я только сейчас случайно узнал!» Я сказала: «Как мило, что ты вообще обо мне вспомнил!» Он: «Скажи‑ка, ты ещё хочешь оставаться в этой смешной лечебнице?» Я: «Конечно, в любом случае!» Отец долго дышал в трубку, потом спросил, не хочу ли я пообедать с ним и его другом. Я сказала: «Ясно, хочу, почему бы и нет!» Через полчаса я спустилась в бюро. Мой любимый отец, которого я не видела месяцы, уже стоял там. Поднялись наверх, и он прошёл в комнату, посмотреть на моё лежбище. Сказал: «Ага, значит, это так выглядит…» Он же всегда был фанатиком порядка! Наша же комната была на уровне, как и всё в этом доме. Запущено и грязно, повсюду разбросано шмотьё.

Мы уже собирались уйти, как тут один из боссов сказал отцу: «Секундочку, вы должны подписать обязательство вернуть Кристину».

Так…! Мой отец принялся бушевать. Он орал, что он здесь отец, и только он один будет решать, куда пойдёт его дочь… И вообще, – он меня сейчас забирает!

Тогда я закричала: «Я хочу тут остаться! Я не хочу умирать! Позволь мне тут остаться, папа!» На крик собрались все сотрудники «Нарконона» и стеной стали вокруг меня. Мой отец выбежал вон и крикнул: «Сейчас, сейчас – я приведу полицию!» Я знала, что он так и сделает. Побежала на чердак и через чердак – на крышу.

Решила пересидеть там. Сидела на корточках, прислонившись к трубе, и замерзала.

Скоро, действительно, подъехали два мусоровоза. Полицаи обыскали весь дом снизу доверху. Наркононовцы, пересравшись, были уже не рады тому, как оборачивается дело, и усерднее всех искали меня. Но на крышу никто так и не догадался заглянуть. Полицаи и отец в конце концов убрались восвояси.

На следующее утро я позвонила матери на работу и, расплакавшись, спросила: что, чёрт возьми, происходит?

Она совершенно ледяным тоном заявила, что всё, что там со мной происходит, ей совершенно не интересно.

Я сказала: «Я не хочу, чтобы папа забрал меня отсюда. У тебя же родительские права! Ты же не можешь вот так бросить меня на произвол судьбы! Я останусь здесь, я больше не буду сбегать! Я клянусь тебе! Пожалуйста, сделай, чтобы папа отвязался от меня. Я должна здесь остаться! Мамочка, серьёзно! Я ведь умру иначе, верь мне!» Моя мама была нетерпелива и сказала: «Нет, нет – я тут ни причём». И повесила трубку.

Я просто обалдела! Потом разозлилась… Сказала себе: «А пускай они поцелуют тебя в жопу! Всю твою жизнь никто о тебе не заботился. А теперь эти идиоты так и прыгают вокруг тебя – желание у них такое появилось! Они всё и всегда делали неправильно. Позволили тебе совершенно опуститься. Вот мама Кесси всегда заботилась, чтобы ее дочь не влипла! А твоим говнюкам родителям теперь внезапно кажется, что они знают, что там для тебя хорошо, что плохо. Козлы!» Я попросила сессию и чуть не убилась от усердия. Да, да: я хотела остаться в «Наркононе» и, быть может, вступить в их сайентологическую церковь. В любом случае, никто не сможет меня вытащить отсюда! Даже своим родителям я не позволю себя прикончить!

Через три дня снова пришёл мой отец, и мне пришлось спустится в бюро. Он сказал, что надо пойти с ним в собес по поводу денег, которые мама заплатила «Нарконону».

Я сказала: «Не, папочка – и не мечтай; я не пойду, я же тебя знаю! Если я пойду с тобой, это будет значить, что я вижу „Нарконон“ в последний раз! Нет, я не хочу умирать!» Тогда отец сунул боссам какой‑то документ. Там говорилось, что он в полном праве забрать меня. Ну, и что замечательно: уполномочила его на это мама! Шефы «Нарконона» сказали, что делать нечего: мне придётся идти с отцом. Против его воли они ничего не могли.

Босс сказал на прощание, что мне не следует забывать мои упражнения. Всегда противостоять! Противостоять, мать вашу… Это слово было как магическим заклинанием в этой секте. Нужно было всему противостоять. Я подумала: ну и идиоты же вы! Мне тут некому противостоять! Я сейчас ухожу – ухожу, чтобы умереть! Всем же было понятно – я не выдержу и, самое позднее через две недели, вмажусь. И это будет финиш! Да…, это был один из тех немногих моментов, когда я ясно сознавала своё положение. Отчаяние подсказывало мне, что «Нарконон» – единственное спасение, и я ревела, как корова, от ярости и безысходности.

Совершенно не могла собраться…

Мама Кристины:

После провала в «Наркононе» мой бывший супруг решил забрать Кристину к себе, чтобы её «наконец‑то образумить», как он выразился! Это ни в коем случае не казалось мне правильным. Не говоря уже о том, что он не смог бы следить за Кристиной двадцать четыре часа в сутки, я просто не хотела передоверить ему дочь из‑за наших с ним отношений. Тем более что младшая только что вернулась ко мне, сказав что отец слишком жестко обходился с ней.

Но я не знала, что делать, и надеялась, может быть ему и удастся своими методами справится с тем, с чем мне справиться не удалось. И скажу честно, подсознательно мне хотелось на время снять с себя ответственность. Со времени нашей первой попытки отколоться меня бросало то в жар, то в холод от новых надежд и нового отчаяния. И психически, и физически я была у края, и тогда предложила её отцу подключиться.

Уже спустя три недели после первого откола, который Кристина и Детлеф так мучительно перенесли, скорый рецидив был мне как выстрелом в затылок. Мне позвонили из полиции на работу и сказали, что задержали Кристину на вокзале… Я должна её забрать…

Я сидела за своим письменным столом и тряслась. Каждые две минуты я смотрела на часы, – скорей бы четыре! Я не отваживалась уйти до конца рабочего дня. Я никому не могла довериться. Обе сослуживицы втоптали бы меня в землю, узнай они, в чём дело! Тут я поняла, о чем говорил отец Детлефа. Да, я тоже очень стыдилась в начале…

В отделении сидела зарёванная Кристина. Полицейский показал мне свежие следы на её руке и сказал, что Кристина была задержана на вокзале в «недвусмысленной позиции».

Что это была за «недвусмысленная позиция», я не поняла сначала. Наверное, опять просто не хотела понять! Кристина была и так глубоко несчастна тем, что снова сорвалась. Мы взялись за дело с самого начала. Теперь уже без Детлефа. Она сидела дома и настроена была вроде очень решительно. Я собралась с духом, и посвятила в ситуацию её классного руководителя. Он ужаснулся рассказанному, но поблагодарил меня за откровенность. От других родителей он такого не слышал. Он признался, что в школе становится всё больше и больше героинщиков, и сказал, что охотно помог бы Кристине, – вот только не знает, как…

Всё время одно и то же! Если я кому‑то рассказывала о своей проблеме, то люди либо оказывались такими же беспомощными как и я, либо в ужасе отшатывались.

Мне пришлось ещё не раз с этим столкнуться.

Медленно я понимала, как легко молодые люди подсаживаются на иглу. Уже по пути в школу на Германн‑плац в Нойкёлльне их с нетерпением поджидали дилеры.

Я думала, мне послышалось, когда в моём присутствии во время прогулки по магазинам один их этих типов заговорил с Кристиной. Чаще это были иностранцы, но встречались и немцы. Кристина рассказала мне, откуда она знает этих людей: «Один продаёт другому, третий четвёртому, пятого знает каждый».

Дата добавления: 2015-09-05