Глава XVII ЦЕНА ССОРЫ

Отис Пилкингтон уехал из Атлантик Сити через два часа после совещания, состоявшегося, в свою очередь, после ге­неральной репетиции, с твердым намерением никогда и близко не подходить к «Розе Америки». Он был оскорблен в лучших чувствах. Мистер Гобл предоставил ему выбор — или пьесу перепишут, или спектакль отменят, и он даже склонял­ся к героическому курсу поведения. Но тогда нужно в откры­тую бросить вызов менеджеру и отнять пьесу, что невозмож­но по простой причине — к дню генеральной репетиции рас­ходы на постановку возросли до чудовищной суммы, 32 859 долларов 68 центов, и все из кармана Пилкингтона. Цифры, представленные ему в виде аккуратно написанных колонок, растянувшихся на два больших листка бумаги, ошеломили Отиса. Он и представить себе не мог, что музыкальные коме­дии так дорого обходятся. Одни костюмы встали в 20 663 дол­лара и 50 центов. Почему-то эти приплетенные 50 центов расстроили беднягу чуть ли не больше всех остальных цифр в списке. Черное подозрение, что Гобл, занимавшийся испол­нительской стороной постановки, вступил в тайный сговор с костюмером и получил от того, скрытно, долю прибыли, усу­губляло его мрачность. Да Бог ты мой, на 10 663 доллара и 50 центов можно одеть все женское население Нью-Йорка да еще и на Коннектикут бы осталось! Так раздумывал Пилкингтон, читая плохие новости в поезде. Только-только пе­рестал он хмуриться над завышенной стоимостью костюмов, как в следующей строчке его ударила по глазам цифра 498 долларов — «Одежда». А костюмы-то, что же, не одежда?! Почему он должен дважды платить за одно и то же? Пилкингтон еще негодовал по этому поводу, когда кое-что ниже в колонке цифр зацепило его глаз. То были слова:

«Одежда — 187 долларов 45 центов».

Прочитав это, Пилкингтон испустил придушенный вскрик, такой истошный и полный боли, что пожилая дама на соседнем месте, угощавшаяся молоком из стакана, выро­нила его, тот разбился, и ей пришлось возмещать железно­дорожной компании 35 центов убытка. И потому до самого конца путешествия она опасливо косилась на Пилкингтона, в трепете ожидая, что тот выкинет еще.

Происшествие это если не умиротворило Отиса, то хоть угомонило. Краснея, он снова внимательно прочитал циф­ры расходов. Почти каждая строчка, содержавшая очеред­ной пункт, приводила его в ярость и недоумение. «Туфли — 213. 50», ладно, это еще понятно, но что за неведомое «Акад. Рел.— 105. 50»? Что такое «Подгонка — 15 долларов»? И что, во имя всего святого, означает пункт — «Каркасы»? На эту неведомую роскошь он щедро отпустил 94 доллара 50 центов. «Реквизит» встречался в списке не менее 17 раз. Какое бы ему ни уготовано будущее, в каком бы доме для бедняков ему ни суждено провести свои преклонные годы, реквизи­том его обеспечили до конца дней.

Отис тускло поглядывал на пейзаж, мелькавший за окна­ми поезда. Пейзаж... ага, декорации! За декорации простав­лена оплата дважды («Фридман, Сэмюел —... декорации — 3711 долларов» и «Юнитт и Вике» — декорации — 2120 дол­ларов»). Отис испытывал все терзания проигравшегося в пух картежника. 32 859 долларов 68 центов! А вдобавок, при­шлось еще выложить и чек на 10 тысяч долларов дяде Крису, как свою долю инвестиций для раскручивания Джилл в ки­но. Нет, это просто кошмар! Никакой разум не выдержит!

Способность мыслить, однако, вернулась к Пилкингтону почти тут же, потому что, вспомнив заверения Трэвиса, буд­то ни одна музыкальная постановка, кроме разве что самых шикарных кордебалетов в 90 девушек, никак не может обой­тись дороже чем в 15 тысяч долларов, он задумался о Трэвисе, и думал о нем, даже когда поезд уже въехал на вокзал Пенсильвания.

С неделю после приезда удрученный финансист сидел за­творником в своей комнате, дымя сигарами, глазея на япон­ские гравюры и изо всех сил стараясь прогнать из мыслей «каркасы» и «реквизит». Потом почти материнское желание увидеть дитя своего ума ворохнулось сначала слабо, но по­степенно все сильнее, и, наконец, ему уже нельзя было про­тивиться. Приказав своему японскому слуге упаковать самое необходимое, Отис Пилкингтон доехал на такси до вокзала и отправился дневным поездом в Рочестер, где, насколько ему помнился маршрут гастролей, должны были сейчас иг­рать «Розу Америки».

По пути он заглянул в свой клуб, чтобы обналичить чек, и первый, на кого он там наткнулся, был Фредди Рук.

— Господи, Боже! — воскликнул Отис— А ты-то чего тут околачиваешься?

Фредди тупо оторвался от газеты. Резкий конец профес­сиональной карьеры, можно бы сказать — дела жизни, оста­вили его ни с чем; и таким пустым казался ему мир в эту ми­нуту, такими серо-тусклыми — все его так называемые со­блазны, что, убивая время, он даже принялся за чтение «На­ционального Географического Журнала».

— Привет! — откликнулся он.— А что такое? С тем же ус­пехом могу находиться и здесь. А? Что?

— Почему ты не на сцене?

— Меня выкинули! Перекроили мою роль в болвана шот­ландца! Сам понимаешь, не могу же я его играть.

Пилкингтон мученически застонал. Больше остальных персонажей в своей музыкальной фантазии он гордился лордом Финчли. Лорд был его любимцем. И вот его задуши­ли, убили, вымарали! Для чего? Чтобы освободить место для неведомого шотландца.

— Он теперь называется «Маквастл из рода Маквастлов»,— пасмурно поведал Фредди.

Маквастл из рода Маквастлов! Узнав эту сокрушительную новость, Пилкингтон чуть не отказался от поездки в Рочестер.

— Он выходит в первом акте в юбочке!

— В юбочке! На вечеринке у миссис Стайвесант ван Дайк!

— Нет больше никакой миссис Стайвесант,— добил его Фредди.— Ее переделали в жену короля маринадов.

— Короля маринадов!

— Да. Сказали, роль должна быть комедийной.

Если б страдания не вынудили Пилкингтона ухватиться для поддержки за спинку стула, он, несомненно, заломил бы руки.

— Да это же и есть комедийная роль! — возопил он.— Полная тонкой, изощренной сатиры на общество. В Ньюпорте все были от нее в восторге! Нет, это уж чересчур! Я за­явлю самый решительный протест! Буду настаивать. Пусть эти роли сохранят так, как их написал я! Мне нужно немед­ленно ехать, не то я опоздаю на поезд.— Он приостановился у дверей.— А как прошел спектакль в Балтиморе?

— Паршиво! — буркнул Фредди и вернулся к «Нацио­нальному Географическому».

Потрясенный Пилкингтон поспешил к такси. Его прекрас­нейшую пьесу начисто загубили! И вдобавок, даже для своего мерзейшего коммерческого варианта успеха не добились. По­думать только! В Балтиморе спектакль прошел паршиво. А это дальнейшие расходы, новые колонки цифр с «каркасами» и «реквизитом»! Неверным шагом он вбежал на вокзал.

— Эй! — окликнул его таксист. Пилкингтон обернулся.

— С вас, мистер, 65 центов, уж, пожалуйста! Позабыли, что я не ваш личный шофер, да?

Пилкингтон отдал ему доллар. Деньги, без конца только деньги! Жизнь — нескончаемый круговорот платежей, пла­тежей, платежей!

День, выбранный Пилкингтоном для посещения провин­ции, был вторник. Премьера «Розы» состоялась в Рочестере накануне вечером после недельного прогона в Атлантик Си­ти первоначального варианта и недели в Балтиморе, так ска­зать, второй инкарнации. Спектакли успеха не имели ни там, ни там; малочисленная публика в Рочестере тоже при­няла шоу холодно, что окончательно ввергло труппу в уны­ние. Критики в Рочестере, как и в Балтиморе, дали благоже­лательные отклики. Но один из театральных девизов: «Ре­цензия в провинции — не рецензия».

Сомнительно, однако, что главным героям и хору битком набитые залы добавили бы веселости. Две недели без пере­рыва все работали как ломовые лошади и были изнурены вконец. Новым главным героям пришлось выучить роли ровно за половину обычного срока, а хор, убив больше меся­ца на отработку одних па и вскриков, был вынужден забыть их и репетировать абсолютно новые. С самого утра, после первого представления в Атлантик Сити, они вырвались из театра буквально на полчасика, наскоро перекусить.

Апатично стоя за кулисами, пока рабочие устанавливали декорацию второго акта, Джилл заметила, что к ней от слу­жебного входа направляется Уолли.

— Мисс Маринер, я полагаю?— спросил он.— Надеюсь, вам уже сообщили, что вы в этом платье обворожительны? Весь Рочестер только про это и судачит. Поговаривают даже, что неплохо бы организовать экскурсионные поезда из Трои и Аттики[52].

Джилл улыбнулась. В эти дни долгих напряженных репе­тиций Уолли действовал на нее как тоник. Его совершенно не затронуло общее уныние. Сам он объяснял это тем счаст­ливым обстоятельством, что может посиживать и наблю­дать, как пыхтят другие, хотя на самом деле, знала Джилл, работает он не меньше остальных. Работает круглосуточно, меняя эпизоды, добавляя реплики, оттачивая рифмы и при этом забалтывая главных героев, чьи нервы пошатнулись от бесконечных репетиций, а также удерживая в границах рве­ние Гобла. Жизнерадостность его подпитывалась силой ду­ха, и Джилл ценила это. С начала штурма по переделке «Ро­зы» она очень сблизилась с Уолли.

— Что-то публика вялая сегодня,— заметила Джилл.— Мне даже кажется, что половина зала спит.

— В Рочестере они всегда так. Привыкли маскировать подлинные чувства. Скрывают их под личиной. Но по остек­ленелым глазам можно понять, что на самом деле внутри у них все так и клокочет. Но подошел я, собственно, чтобы, во-первых, отдать вам это письмо...

Взяв конверт, Джилл взглянула на почерк (от дяди Криса) и положила его поверх пожарного ведерка — почитает позже.

— Его мне отдал человек в кассе,— заметил Уолли,— ко­гда я заглянул выяснить, каков сегодня сбор. Сумма оказа­лась так мала, что он едва шептал.

— Боюсь, спектакль провалится.

— Ерунда! Мы прекрасно продвигаемся. Что подводит ме­ня ко второму пункту моей речи. Я встретил в фойе беднягу Пилкингтона, и он сказал в точности то же самое, что и вы. Только пространнее.

— Значит, мистер Пилкингтон здесь?

— По-видимому, примчался дневным поездом, чтобы взглянуть на шоу. И со следующим же поездом уезжает об­ратно в Нью-Йорк. Вот интересно! Всякий раз, как я встре­чаю его, он вечно стрелой мчится на первый поезд в Нью-Йорк. Бедняга! Вы когда-нибудь совершали убийство? Если нет, не стоит и пробовать. Мне это не понравилось. Погово­рив две минуты с Пилкинггоном, я проникся сочувствием к Макбету, ему тоже пришлось разговаривать с Банко. Пил­кингтон чуть ли не рыдал и так жалобно описал мне, как му­зыкальную фантазию увлекают в темный переулок, а там зверски убивают, что меня чуть слеза не прошибла. Я почув­ствовал себя истинным злодеем.

— Бедненький! Мне тоже его жаль.

— И опять вы сказали то же, что и он, только более кон­кретно. Я утешал его как мог. Уговаривал, что все к лучшему, а он сунул мне листок доходов и заявил, что спектакль прова­лился не только творчески, но и коммерчески. И я ничего не мог возразить, только попросил его взглянуть на горизонт, где вскоре засияет солнце успеха. Другими словами, я заверил его, что мюзикл вот-вот воспрянет и вскоре у него руки зане­меют от стрижки купонов. Сам он воспрять не желал ни в ка­кую, и опять обругал меня за то, что я загубил пьесу. А кончил тем, что стал канючить, чтобы я купил его долю по дешевке.

— Но вы не купите?

— Ни за что! После фиаско в Лондоне я поклялся страш­ной клятвой, что больше никогда, ни за что в жизни не вло­жу ни цента в постановку. Я напуган. Но если Отису удастся заловить азартного человека с тысячей-другой свободных долларов, то человек этот наживет состояние. Наш мю­зикл — золотые прииски.

Джилл взглянула на него с удивлением. Говори это кто другой, она бы приписала такую самоуверенность авторско­му тщеславию. Но для Уолли это, конечно, не так. Он оце­нивал пьесу беспристрастно, и Джилл не могла понять, от­куда у него такая вера, когда публики — четверть зала.

— Почему вы так думаете? Пока что у нас совсем плохие сборы.

— И в Сиракузах до конца недели,— кивнул Уолли,— бу­дут плохие сборы. А почему? Ну, прежде всего, потому что спектакля еще нет. С какой же стати людям выкладывать де­нежки и смотреть генеральные репетиции неведомой пьесы? Половине героев пришлось выучить роли на ходу, они их только обкатывают. А девушки танцуют пока что очень не­уверенно, боятся сбиться с нужных па. Словом, шоу еще не слепилось. Пока что это так, обрывки. А вот посмотрите на него через две недели! Я-то знаю! Я не говорю, что музы­кальная комедия — такое уж высокое искусство, но и у нее есть свои тонкости. Вот поиграете подольше, узнаете все фортели. А пока что, поверьте мне на слово, когда актеры та­лантливы и есть два-три коронных номера, комедия обрече­на на успех. А у нас сейчас актеры прекрасные и все номе­ра — хиты. Уверяю вас, как я пытался убедить и Пилкингто­на, только он и слушать не хочет,— с этим мюзиклом пол­ный порядок! Но, думаю, Пилкингтон сейчас, в вагоне для курящих, старается всучить проводнику свою долю вместо чаевых.

Отис в буквальном смысле этого не делал, а в перенос­ном — как сказать. Мрачный и насупленный, подскакивая на неудобном сиденье, он ругал себя, зачем ему вообще по­надобилось мчаться в Рочестер? Увидел он именно то, чего и ждал: изуродованную карикатуру на свое творение. Играют ее в полупустом театре, да и тот равнодушно зевает. Одно хо­рошо, мстительно думал он, вспоминая заверения Роланда Трэвиса о стоимости музыкальных постановок,— новые му­зыкальные номера, без сомнения, красивее тех, прежних.

А «Роза Америки» после вялого приема на утреннике в среду в среду же вечером упаковала вещички и двинулась в Сиракузы, где тоже провалилась. Еще две недели она стран­ствовала из одного небольшого городка в другой, по всему штату Нью-Йорк: потерпела провал и в Коннектикуте, мо­таясь там взад-вперед, точно побитый штормом корабль. И вдруг проницательные зрители Хартфорда устроили ей та­кой прием, что главные герои, уже обкатавшие свои роли, уставились друг на друга в полном обалдении. А уставший хор, забыв про всякую усталость, бисировал свои номера, да с таким блеском, что даже Джонсон Миллер ворчливо при­знал, что это, собственно говоря, неплохо. Конечно, хор ни­как не дотягивает до хоров его прежних дней, но все-таки играют прилично, вполне даже ничего.

Настроение у труппы подскочило. Герои и героини цвели счастливыми улыбками и убеждали всех, что всегда верили в этот мюзикл. Леди и джентльмены из ансамблей обсуждали вероятность целого года в Нью-Йорке. А жители Хартфорда сражались за билеты и, если не удавалось достать мест, стоя­ли сзади.

Обо всем этом Отис Пилкингтон не ведал ни сном, ни ду­хом. Свою долю в шоу он продал две недели назад за десять ты­сяч долларов юристу, действовавшему от имени неизвестного клиента, и был рад-радешенек, что спас хоть какие-то крохи.

Дата добавления: 2015-08-27