Глава 31. Эпилог

Слова замирают на устах, когда я смотрю, как моя прекрасная жена почивает рядом, и я прерываюсь, чтобы погладить ее длинные волосы, чуть тронутые сединой. Бодрствуя, она бы посмеялась над этим. Северус Снейп никогда не терял красноречия. Но все правда. Эта жизнь, созданная нами, кажется еще причудливее, чем обстоятельства, что нас свели. Она побуждает меня записывать происходящее в дневник, она рекомендует это с тех пор, как вернулись кошмары, говоря, что таким образом сохранила рассудок невредимым в тот далекий военный год.

Не знаю, где бы мы очутились, не будь войны. Нет, я не имею в виду, что приветствовал ее. Мое личное счастье не стоило тех тягот, что и по сей день обременяют сердца и умы слишком многих. Двадцать пять лет прошло, а шрамы, нанесенные войной, еще видны. Я и сейчас теряюсь в догадках, почему она выбрала меня; что такое заключалось в моем сумасшествии, что заставило ее печься о выздоровлении? Не могу вообразить, чтобы кто-то сознательно пожелал вернуть на свет ублюдка, известного по ее школьным годам.

Кошмары теперь принимают иной облик, но я умалчиваю об этом. Ей незачем знать, что в снах Волдеморт склоняет слух к моим мольбам, дозволяет остаться в Круге и тем самым не отсылает меня в ее объятия. Зачем говорить, что видения, преследующие меня - это видения того, как все могло бы обернуться? Я никогда не расскажу, что причина моего пробуждения прошлой ночью – а я дрожал и кричал, - страшный сон, в котором я встретился с ней лицом к лицу на поле битвы и пресек ее жизнь собственной рукой. Зачем говорить, как близко такая возможность отстояла от действительности?

У меня сохранились лишь расплывчатые воспоминания о том безумии. Я помню, как наблюдал за ней глазами, больше мне не принадлежавшими, из тела, чьи движения и голос мне не подчинялись. Я помню, как существовал голосом в чужом мозгу, крича и не находя отклика. Я помню невыразимую радость, родившуюся, когда она в первый раз заснула в моей постели; ее руки обнимали меня. Эта радость-изумление позволила на миг прорваться сквозь заклятие, выбраться наружу и наорать на нее – на единственную душу, предложившую мне помощь. Она поняла. Удивительно, но она знала, что я попытался заявить о себе настоящем там, внутри.

Она не покинула меня, когда я заслуживал лишь этой участи – судьбы предателя. Она лицезрела мою темную сторону, ту, что я скрывал семь лет ее студенчества – трусливого, ничтожного человека, в которого я превратился в душе после двадцати лет шпионажа и паранойи. И когда жить этим человеком стало нестерпимо, даже после того, как она рисковала собственным рассудком, чтобы вернуть меня, она снова меня спасла. Я обязан этой женщине большим, чем ей когда-либо суждено узнать.

Война изменила и ее. Лишь годы спустя она произнесла имя Люциуса Малфоя, и еще дольше в ее глазах таилась неугасимая боль. Эти прекрасные печальные глаза состарились раньше времени. Едва вступив во взрослый мир, она приняла на себя заботы о многих жертвах войны. Я никогда не слышал ее жалоб о тех днях. Лишь она, и никто другой, была способна выполнять эту работу столь беззаветно.

Она была моей путеводной звездой все эти годы. Поэтому я склонился к ее совету и пишу в дневнике. Меня никогда не привлекала идея вести записи; слишком похоже на разговоры с собственным «я», а уж к этому я питаю стойкое отвращение. Гермиона же, напротив, только счастлива обсуждать с собой, грезя или бодрствуя, великое множество предметов. Со временем я полюбил эту ее привычку.

В маленьком коттедже на окраине Хогсмида живем только мы вдвоем. Мы вернулись в волшебный мир десять лет назад, до того прожив пятнадцать в ее родном. Всегда только вдвоем; мы никогда не собирались завести детей или заключить официальный брак. Она объясняет это тем, что связь, возникшая между нами в войну, надежнее любых законных бумаг. Она права. Хм, вот уже сколько раз я замечаю, что она будто читает мои мысли.

Полагаю, следует разобраться в причинах кошмаров, не отпускающих меня в последние недели. Прошло почти двадцать лет с тех пор, как кто-то из нас просыпался в панике, встретившись с образами войны, затмевающими все остальное. Можно предположить, что в свои преклонные годы (хотя Гермиона не жалеет усилий, повторяя, что я лишь приближаюсь к среднему возрасту по волшебным меркам) я стал восприимчивее к воспоминаниям. Хотя… а если только сейчас я по-настоящему осознал, что эти видения едва не воплотились тогда в реальность? Альбус упокоился три месяца тому; Гермиона убеждена, что его смерть послужила катализатором моих кошмаров.

И по сей день объявляются темные маги, смущающие наш разум и покой. Ни один из них не составил серьезной угрозы, подобной Волдеморту, но, конечно, пренебрегать опасностью нельзя. Я не хочу, чтобы Гермиона опять рисковала, хотя вряд ли мои чувства по этому поводу станут для нее весомым препятствием. Ведь лишь благодаря ее непреклонному нраву я выжил и нахожусь здесь. Полагаю, за такое следует быть признательным.

Она беспокойно ворочается, прекрасная в своем сне. Радость, которую я никогда не чаял ощутить, охватывает меня при мысли, что она будет здесь, в моей постели сегодня ночью, даже если кошмары возвратятся. Я не отдался добровольно на ее попечение тогда и благодарен, что решение принимали другие. Сейчас я улягусь рядом с ней – думаю, пока написано достаточно, чтобы она осталась довольна. Пожалуй, ошеломительных открытий здесь не узреть, да и следует ли их требовать от пробы пера? Но я не осмеливаюсь надеяться, что моя любимая Гермиона позволит мне слишком скоро увильнуть от этого занятия.

Дата добавления: 2015-08-20