25 страница. С самого утра мои руки привязывали к оглоблям тележки, в которой я должен был возить

С самого утра мои руки привязывали к оглоблям тележки, в которой я должен был возить камни, а после выкладывать из них ограду для скота. Я рыл арыки, чистил стайки, копал ямы для овощей, мел двор…. Я делал все. Все абсолютно! И если у меня выходило что-нибудь не так, меня избивали палками. Надо мной измывались по любому пустяку, даже женщины. А детишки… маленькие совсем детишки, пяти-шести летнего возраста, которых у хозяина была целая ватага, и которые совсем не были злыми, забавлялись тем, что кидали в меня камнями и плевали и всячески старались, как могли, сделать мне больно, глумясь и издеваясь надо мной. Им это нравилось. Они получали от этого удовольствие – и я терпел. Они смотрели на меня безвинными глазами и смеялись чистым и звонким смехом - и я прощал им все. Потому что неведали они, что творят. Ведь дети – это отражение того, что есть их родители, отражение того мира и тех условий в которых они живут. И они делали лишь то, что делали другие.

Так проходили дни, месяцы, годы…. А я все жил, делая глубокие реверансы перед своей судьбой. Я жил и терпеливо старался не замечать дикообразной, грубой и жестокой действительности. Я жил в укор самому себе, жил забытой, начертанной простым карандашом и нераскрашенной фигуркой на холсте времени с жаждой нового воплощения.

Но все для меня было «словно», «если бы», «как будто бы». Каким-то посторонним, не вступающим в меня призраком, сотворенным своим же воображением из теней и сумерек моей кирпичной каморки. Это был мой другой мир, куда меня запирали каждый вечер и где я, устраиваясь на кирпичном холодном полу, предавался своим ожившим мечтам. Или же, воскресающим из могилы прошлого воспоминаниям моей доармейской жизни, созерцая которые я уже не испытывал ни горечи, ни обиды. Во мне вновь зарумянились надежды, заалели угли погасших чувств. Ко мне вернулось все то, что казалось, навсегда умерло во мне и стало прахом. И все это происходило в то время, когда каждый день я испытывал невыразимые муки от непрекращающихся побоев, унижений, угнетения, оскорблений…. Но я больше не хотел смерти – ведь я мог мечтать! Выдумывать! Воображать!.. Я чувствовал себя живым человеком, хоть и разнящегося с тем, чем я был когда-то. Я хотел жить! Жить как все! Как я хотел жить когда-то! Чтобы у меня был свой уголок, любимая девушка, дети, постоянная работа, хорошая пища, чистая постель…. Я хотел женской теплоты, нежности, любви, заботы…. Ах, если б только знали те, кто был за дверью моей каморки, как сильно я хотел жить! Что ведь я – человек! Живой человек! Я – не животное!.. Но для них я по-прежнему был скотом. Тварью. Неодушевленным хозяйственным инвентарем…. А я мечтал. Страстно мечтал! Каждый день! Каждую ночь! Мое неутомимое воображение умелой кистью творца рисовало мне упоительные восторженные картины, которые травили и дразнили мое сердце их несбыточностью, неосуществимостью, потому что утром меня снова ждала работа и издевательства безжалостных горцев, которых я всех мог бы запросто передавить, если бы только я не был обессилен и изможден настолько этой жизнью. Но мои мечты росли и наливались животворящими, бальзамирующими раны соками. И может только благодаря этому я отказался от мысли покончить с собой и намерен был бежать во чтобы то ни стало.

И вот, спустя два года моего пребывания в шкуре раба, мне удалось осуществить свое намерение и убежать, обезоружив охранявшего меня кавказца и забрав его одежду.

После этого я еще долго где-то плутал, что-то делал, как-то жил…. И вот все это время я был обуреваем жгучей жаждой начать строить свою жизнь и навсегда покончить с бродяжничеством. Я искал своего шанса. Своей удачи. И для этого вновь вернулся в Россию, чтобы предъявить свои права на существование.

На одной из загородных свалок мне посчастливилось найти себе одежду, не совсем по размеру, но сносную и по сезону, так как помню, была осень. После чего с претензией на свое место в жизни, я стал искать себе работу, поставив перед собой твердую цель, построить заново все, что было неряшливо разрушено судьбой и навсегда, вычеркнуть из своей жизни эти семилетние строки моих мытарств и скитаний. И вот, я появился в этом городе, снискавший к себе мои надежды…. И судьба не воспротивилась. И жизнь не заупрямилась. И удача снизошла до меня, пообещав плоть и кровь моим грезам и я, не задумываясь, взял то, что было мне протянуто.

ГЛАВА

Николай еще продолжал свою эпопею под жалостливые, неостановимо сочащиеся из глаз Екатерины слезы, которая украдкой смахивала их со своих ресниц. Ей казалось невероятным, чтобы все эти ужасы можно было пережить, вытерпеть, вынести…. Чтобы пройти по самому дну чистилища человеческой жестокости и не проклясть мир. Мир, который впервые представал ей недобрым, бесчеловечным, кровожадным…. Она смотрела на Николая и ее, сдавленное чувствами сердце рвалось к нему. Она была полна этими чувствами, которые от переизбытка вместе с горечью сострадания проливались из ее печальных глаз. Это были чувства, которые еще никогда с такой силой не терзали ее сердца. И она с трудом сдерживала свой порыв броситься сейчас же к нему на шею и расплакаться у него на груди и слезами она поведала бы ему о том, что трепетало и металось у нее на сердце. Она смогла бы сказать ему о многом, чего не выразить словами.

Она с грустью вздыхала про себя. Если б только она могла утешить. Если б только в ее силах было стать для него тем, что томилось в его неосуществившихся мечтах. Стать каждым его желанием, каждой надеждой, сном, грезами…. Ах, с каким бы тогда самоотвержением, с какой беззаветной радостью она отдала бы ему все, что у нее есть, всю нетронутую любовь свою, всю нерастраченную нежность, всю теплоту, ласку…. Все вообще! Все без остатка!

Только бы она могла удержать его….

Такие примерно мысли неистовым водоворотом кружились в Катином сознании, потопляя на дно всю окружающую ее реальность, которую так тягостно было ощущать сейчас рядом с этим мужественным, одиноким человеком, вскружившим ей голову и завладевшим ее чувствами. И с которым она так жаждала встречи. А теперь вот он! Перед ней! И такой, каким она не могла себе даже вообразить. Он был сейчас совсем другой, не как тогда на стадионе. И этот другой пленял ее еще больше, еще глубже проникал ей в сердце, еще сильнее овладевал ее чувствами и еще настойчивее вселялся в ее мысли, становясь ее неотвязным желанием. Неужели же она так просто его отпустит?

Она понимала, что если не сделает отчаянной попытки удержать его сейчас, то она уже никогда больше его не увидит. Это встреча будет последней…. Но она этого не допустит. Нет. Он нужен ей. Она приложит все усилия, чтобы он остался, тогда она поможет ему избавиться от трудностей и… быть может, у него найдется для нее хоть чуточку чувств, хоть чуточку той страстной нежности, которая грела блаженной истомой ее сердце. Может статься, что и он мог бы ее полюбить, так как любила его сейчас она. А Катя не сомневалась, что она – любит его! Потому что разве можно было назвать по-другому все то, что творилось у нее внутри? Но нет. Конечно, нет. Ни в коем случае она не будет навязываться ему. Какой вздор. И если она не сможет пробудить в нем ответных чувств…, ну так что ж, значит не судьба. Хотя это нисколько не помешает ей продолжать любить его…. Ведь это такое счастье!!!

А Николай тем временем продолжал пересказывать события своей жизни, которые происходили уже в этом городе, начиная с того момента, как он искал себе работу по объявлению в газете и как стал убийцей…. Дойдя до того времени сегодняшнего дня, когда у него украли деньги и он попал под машину встретившись с ней, он сделал паузу, внимательно посмотрев на нее. После чего медленно, словно выдохнувшись от долгого рассказа, снова заговорил:

- Ну, вот я и догнал настоящее из далеких вехов прошлого. А мои мечты – они так и остались мечтами.

Николай грустно вздохнул, вытягивая перед собой больную ногу, которая по-прежнему неприятно ныла.

- Так вот неряшливо я оказался пропущен жизнью, оставившей меня не назначенным жить как все: влюбляться, заводить семью, растить детей…. Мне не досталось даже самого простого – пространства, которое могло бы быть только моим. Маленького…, совсем маленького островка жизни, куда бы я мог разместить свои желания, свои надежды, страсти, мечты…. Островка, с которого никто бы не посмел меня согнать, выжить, вытеснить…. И вот его у меня нет. Я на плаву стихий, бурным потоком несущей меня по рифам и скалам, поверх всех прелестей будничной жизни, всех радостей и красот за которые я, каждый раз отчаянно пытаюсь ухватиться, но они каждый раз обламываются как сухие сучья. И я по-прежнему оказываюсь мимо всего, проплывающего в дразнящей не досягаемой близости. Я где-то в стороне, в не приближающемся отстоянии, с тоскливым, но молчаливым взором глядящий в спину не замечающего меня благополучия, улыбающегося не для меня. Тихая, спокойная, безмятежная идиллия, заупокойным реквиемом сопровождает мое существование, отпевая мою не вписавшуюся в картину мира судьбу.

Но я перестал мучиться этой незаконнорожденностью и не признанностью, потому что однажды, где-то и когда-то, случайно подобрал то, от чего с гордой брезгливостью отвернулись другие – смирение! Смирение перед тем, что я оказался отлученным от нормальной человеческой жизни; что я не получился таким же как все, с надеждой в душе и мечтою в сердце; что я изгнанник, вынужденный жить прогонами, забегами и перебежками, укрываясь и пряча свое имя, оставшееся невыкупленным из прошлого и там похороненным заживо. И вот, я безроден, безымянен, безличен, бездомен… не взятый в расчет ни судьбой, ни жизнью, оставленный на прихоть капризного случая. Но между всем этим я перестал желать другого. Я доволен. Доволен своим одиночеством, своей не стесненностью обывательскими пределами, своей свободой быть там, где я захочу и делать, что заблагорассудится; возможностью стоять во весь рост и не соглашаться ни с кем; быть вне долгов, вне обязательств, вне норм правил. Я независим и не принадлежен. Я – неправомерный элемент общества, не допускаемый никакой моралью и ни какими законами. И я доволен всем этим. Всеми своими бедами, невзгодами и несчастьями. Потому что хотя бы это всецело принадлежит только мне. И если это недуг моей жизни – то вылечить его могу только я. Если это порок моей судьбы – то только я могу от него избавиться.

Катя с недоумением посмотрела на Николая, с застывшими в глазах слезами и дрогнувшим голосом произнесла:

- Коля, я…, я не понимаю тебя…

Николай и сам не понимал, зачем он все это рассказывает ей. Зачем не встанет и не уйдет в свое замкнутое, сторонящееся бытие. Там его место, среди тоски и печали. И оно – дорого ему! Теперь дорого, потому что там и Никитка. Николай даже устыдился того, что совсем недавно, он позволил себе недозволенные чувства к этой милой, чуткой женщине с невинными глазами и доверчивым, отзывчивым сердцем…. Но он уйдет. Сейчас встанет и уйдет. Потому что он не стоит той жалости и сострадания, которые читались в ее глазах. А она, не заслужила муки выслушивать его болтовню и сочувствовать ему.

«Надо же, разоткровенничался. Уйти и дело с концом» - размышлял Николай. Но увидев устремленные на себя глаза Кати, он снова заговорил:

- Извини, Катюш, что заставил тебя выслушивать эту глупую фанаберию, печальным образом, являющуюся кратким, черновым описанием моей жизни. Этим я хотел показать тебе, что совсем не нуждаюсь ни в чьей помощи. И что со своими трудностями я привык справляться сам, не взваливая их на чужие плечи. Наверное, это единственный мой долг, мое обязательство через которое я никогда не переступлю. К тому же теперь ты убедилась в том, что я совсем не так безвинен, как ты по чистоте сердца своего и неведению, думала обо мне. Моя совесть скомкана и давно выброшена мною, как докучливый довесок к моим тяготам. Ты говоришь, что в моих глазах не может быть жестокости – так ее нет и в сердце моем. Потому что она диктуется мне извне теми обстоятельствами и условиями, которые задаются мне судьбой. Так я стал преступником – хоть и поступаю только в силу необходимости, безысходности и неизбежности, а они всегда преступны и жестоки.

И вот поэтому то, да и по многим другим причинам, я не воспользуюсь твоей добротой и великодушием, потому что это значит совершить еще одно преступление, которое я никогда не смогу себе простить. А я слишком за многое должен извиниться перед тем, чего так или иначе коснулось мое беглое, невпопад существование, чтобы еще взваливать на себя эту не окупаемую никакими благодарностями, предлагаемую тобой помощь. А между тем, спасибо тебе Катя. Спасибо и за кофе и за то, что стерпела мою болтовню. И если ты думаешь, что я дурно воспитан говоря все время только о себе – то ты права. Извини. Мне хотелось выговориться. Ну…, мне пора. Взглядывая на часы, вымолвил Николай, подводя черту под своим, не в меру затянувшимся визитом.

Катя встрепенулась. Вытерев слезы, она воскликнула:

- Пора? Но ведь прошло еще совсем так мало времени…. Останься, прошу тебя… - уговаривал она Николая, - Я приготовлю тебе что-нибудь поесть. И я вовсе не думаю, что ты плохо воспитан. Мне было очень интересно слушать твой рассказ…, так что не выдумывай.

- Нет, Катюш, я должен идти. У меня остались еще кое-какие дела, - отказался он, думая, что Никитка, вероятно, заждался его. А он еще ничего ему даже не купил. Но Екатерине он ничего не сказал про Никитку, ни про то, где он сейчас живет, посчитав это лишним. А между тем, так ему не хотелось расставаться с этой милой, очаровательной женщиной, взволновавшей его сердце. Так не хотелось уходить отсюда – и уходить навсегда. Потому что… он больше не должен будет с ней встречаться. Он должен будет забыть ее. Забыть и эту встречу, как приснившийся ему сон. А Катя – сон! Он видит ее только потому, что все это не взаправду. Все это только привиделось ему…

Но нужно идти. Ведь его ждет Никитка…

Тем временем Катя продолжала убеждать Николая, с детской наивностью в голосе.

- Коля…, ну…. Давай мы съездим с тобой вместе, а когда ты закончишь свои дела, мы снова вернемся сюда…. Ладно?

- Кать, золотце…, мы же ведь договорились с тобой не касаться больше этой темы. Эта случайная встреча была случайностью и должна оставаться таковой. А еще лучше было бы, если бы ты никогда больше о ней не вспоминала.

- Во-первых, это мое дело, помнить об этом или забыть. А потом, мне все же не понятно, почему ты отказываешься от моей помощи. Ведь у меня есть деньги, есть возможности….

- Кать, перестань. Мы уже говорили обо всем этом, и я не хочу повторяться. К тому же ведь ты совсем меня не знаешь, кроме того, что я сам тебе только что рассказал. Хотя и это должно было разубедить тебя в твоем намерении помогать тому, кто торговал смертью.

- Я знаю только то, что хочу знать. И никто не сможет заставить меня думать иначе, чем я думаю. И потом, ты слишком много выстрадал, чтобы ставить тебе это в вину. Ведь ты же сам сказал, что это плоды безысходности и отчаяния, - не сдавалась Катя, - А безгрешен из людей был только один Господь наш Иисус Христос.

Николай улыбнулся и спросил:

- Почему ты хочешь мне помочь?

- Катя смутилась и слегка покраснела

- Ну, потому что…, потому что я богата! – нашлась она.

Николай снова улыбнулся. Екатерина взглянула на него.

- Что? Ты все еще мне не доверяешь?

- А разве я тебе уже не доверил все, что только можно было доверить? Я пересказал тебе всю свою жизнь. Но от помощи, повторяю, отказываюсь. Хотя бы еще потому, что я мужчина и всегда был против надвигающегося матриархата, ставшего просачиваться из глубин древности в нашу эпоху.

Катя встала с дивана.

- Знаешь…. Все! Думай что хочешь! Но ты никуда отсюда не уйдешь. Ты останешься и будешь находиться здесь до тех пор, пока я не буду уверена, что тебе не грозит никакая опасность, - заявила она, резко переменившись в лице.

- В самом деле? – смеясь, удивился Николай.

- Да.

- Нет, родная, ничего не выйдет. Тем не менее, если бы ты предложила мне подвезти меня, то я бы пожалуй согласился. Но, по-видимому, придется добираться пешком, - вставая с дивана, проговорил Николай, собираясь пройти к выходу. Но Екатерина перегородила ему дорогу. Встав перед ним с упертыми в бока руками и высоко поднятой головой, чтобы видеть его лицо, она твердо и безапелляционно проговорила:

- Я не отпущу тебя!

Николай усмехнулся и тихонько посторонил Катю.

- Ах, так да! Ах, так…. Хорошо. Тогда я иду с тобой, туда же, куда и ты, - воскликнула она, - Если хочешь знать, то в душе я страстная неоромантичка и всегда мечтала все бросить и уйти куда-нибудь от этой мирской однообразной жизни. Ты любишь свободу? И я ее люблю! Я иду с тобой!

Николай в недоумении остановился и обернулся к ней.

- Ну и чудная ты, Катюш. И чего только не взбредет тебе в голову.

- Думаешь, я лгу? Если ты сейчас же не согласишься, то увидишь, что я говорю правду. Или ты думаешь, что сможешь отделаться от меня? Тогда тебе придется подумать и о том, как это сделать, потому что это будет непросто. Ну, так что? Давай, говори уже, где ты живешь? В подвале? В лесу? Мы сейчас же идем туда. Вот только переоденусь и… кстати, а котелок там у вас есть? Может нам с собою картошечки прихватить? А? печенок напечем…, о, я так люблю печенки! Когда же я их в последний раз ела? Не помню. А чем ты от комаров защищаешься? Много ли у тебя там крыс? впрочем, ничего…, я быстро привыкну. А спать мы будем на чем-то вроде соломы, да? Вместе или раздельно?

Николай хохотал, держась рукой за живот, слушая эти чудаческие, ироничные тирады, произнесенные полусерьезным, полушутливым тоном.

- Чего ты смеешься? Я на полном серьезе, - тоже улыбаясь, проговорила она, - К черту эту красивую жизнь…

- Ну, ты даешь, - оправляясь от смеха, обратился к ней Николай, вытирая выступившие на глаза слезы, - Так значит, котелок говоришь…, картошечки напечем…, да? – он снова засмеялся, - Ты жестока, Катюш. Твои методы добиваться своего, совсем не гуманны. Так нельзя.

- Можно. Я так хочу.

- Ты не оставляешь мне выбора.

- Да. Я не отстану от тебя. Соглашайся или идем бродяжничать вдвоем. Мой папа помог бы тебе сделать новые документы, и тебе не пришлось бы больше прятаться. Ты смог бы жить, как жил раньше. Город для этого довольно большой. А захотел бы то переехал бы и в другой. Так как? Тебя устраивает такая перспектива? Ты избавишься от преследования органов, и будешь жить добропорядочным гражданином. Неужели же ты поступишься своей мечтой из-за упрямства и гордости?

- Документы говоришь? – задумчиво повторил Николай, - А кто твой папа?

- Ну…, он очень крупный делец…. А сейчас он баллотируется в мэры города. У него очень большие связи… и даже в милиции.

- Вот так да! – усмехнулся Николай, - Оказывается я в гостях у дочери будущего мэра города! Надо же! Хоть будет что вспомнить.

- Не утрируй, пожалуйста.

- Но я действительно поражен! Так значит, ты уверена, что он сможет сделать мне документы?

- Деньги могут все! А у папы их в избытке! Думаешь откуда это все: квартира, машина, миллион долларов в банке…

- Понятно. Ну что ж, раз уж у меня нет выбора, то мне ничего не остается, как только согласиться. Но тогда ты должна знать, что я – не один.

Катя бросила на Николая столь красноречивый и очевидный для него взгляд, что он снова чуть не рассмеялся и поспешил добавить:

- Со мной восьмилетний мальчик.

- Мальчик?

Она удивлено нахмурила брови, но тут же просияла и улыбнулась воскликнув:

- Ах, ну конечно, это ведь, наверное, тот самый мальчик, да? Я помню, который пропал без вести.

- Да, - подтвердил Николай, поощряя улыбкой ее сообразительность.

- Как здорово! Так он жив! Тогда мы сейчас же едем за ним. А после сразу же сюда. Теперь ваш дом здесь. А я, если вы не будете возражать, иногда буду наведываться к вам. Идет?

Засмеявшись над ее восторженностью, Николай вместе с ней направился к выходу, сильно прихрамывая.

ГЛАВА

Какой глупый и бессмысленный механизм - часы. Зачем они? Для чего? Ведь время больше не существует! Его нет! Оно остановилось! Умерло! А эти секунды, минуты, часы…, разве можно измерить ими, то бесконечное мгновение счастливого блаженства, в котором жил сейчас Николай?!

Но это ли реальность? Это ли не сон и не иллюзия? Казалось, он провалился в какое-то совсем другое измерение бытия, где нет ни вчера, ни завтра, а только вечное, не меняемое сейчас. Только непреходящее настоящее, которое было все же непонятно: то ли сном, то ли сказочной реальностью.

Но, то вставало, то заходило солнце, и в комнату врывался безликий мрак. То шел дождь, то слышны были откуда-то издалека рутинные звуки городских будней, либо же уставшее безмолвие стлалось ночными сумерками на уснувшие улочки…. Но все это было где-то там, за окном, таким чужим и нелепым, таким не настоящим и совсем не его. Для Николая светило теперь другое солнце. Другое небо высилось у него над головой. Другой воздух наполнял его легкие, и другой мир представал его взору. Мир, который дарила ему Катя! Это был фантастический, безгоризонтный мегамир для троих. Мир, в котором оживала его молодость, высвобождаясь из неумолимых оков своего возраста! И он снова был тем доармейским мальчишкой безумно влюбленным в жизнь. Те же чувства радости и упоения, не задушенные разочарованием, метались в его сердце. Те же чувства трепетного восторга и счастья грели ему грудь…. И он был счастлив! Счастлив как много лет назад! И мог ли он думать, что все так будет…. Он любит Екатерину! Любит, но боится еще сознаться себе в этом…. А между тем он знал, что те же чувства к нему испытывает и Катя. Те же чувства томили невысказанностью ее сердце и оба понимали, что наступит неизбежно тот момент, когда они вырвутся наружу. И так сладостно для них было это ожидание. Так отраден был этот приближающийся миг признаний, которые уже так откровенно читались на их лицах…

А за окном тем временем, настала уже осень, вспыхнувшая многоцветьем увядающей природы: и грустно опадали листья прибитые дождем, и желтела и жухла трава, обнажая землю, и вместе с ними тускнело и меркло все то, что было пережито Николаем за эти месяцы, а может и за всю жизнь! Такова была цена этой необычайной встречи с Екатериной, и он, не задумываясь, согласился с ней. Все это с лихвой восполнялось ему теперь каждой страницей, каждой строчкой, каждой буковкой этой волшебно романтической сказки, в которой он жил для того только, чтобы любить! Все это воздавалось ему с избытком каждым словом, каждым взглядом, каждым жестом и каждой Катиной улыбкой, которая вся сияла и лучилась изнутри, каким-то радужным светом, обжигая своими лучами нежности и внимания сердце Николая.

Сколько же было светлого, беспечного счастья в этом крохотном, суверенитетном мирке Катиной квартиры, в которой уже целую неделю жил Николай с Никиткой. И не было печали. И не было тоски. Не было ни горечи вчерашних дней, ни заботы о будущем…. Но не то же ли самое он так часто видел в своих снах? Эти бурные каскады радости; эту фантасмагорию преображенной реальности, так похожую на райское блаженство; этот звездопад возгоревшихся чувств; этот хоровод вселенских светил над маленькой заповедной планетой любви. Ну, разве это может быть действительностью? Ведь только во снах, могут засуществовать миражи. Только во снах оживают иллюзии. Только во сне вместо сердца – солнце, а душа становится небом. Только во сне он может плыть, по этому безбрежному океану восторженных чувств. И только там, вблизи, он может разглядеть, как вспыхивают звезды и рождаются новые планеты для влюбленных!

Правда! Какое чудесное видение! Какое волшебное диво! И кружилась голова… или кружился мир? И парили птицами где-то в надземных сферах чувства – самообман? И с какой силой билось его сердце адреналином! И как тонко и проникновенно он ощущал каждый оттенок бытия – это любовь! А Катя – поэзия! Ода вечности! Вдохновенная живопись природы! Скульптура красоты, изваянная на века! И если бы он не умел всего этого сказать, то он бы изобразил ее бесконечной, звездной долиной, в которой целое богатство невообразимых прелестей!

Но он не спит. И он видит. И не сошел еще с ума от этой неправдоподобности всего происходящего! И пусть завидуют ему звезды, и ночь с тоской заглядывает в окна – что ему за дело? Пусть вся эта оркестровая полифония будничного города, наигрывает свои просвещенные гимны мелочному быту – он их не слышит! Пусть воспоминания стучаться к нему в эту светокрасочную жизнь – он не откроет им! Пусть судьба грозит ему пальцами – ах! Он не боится ее! Потому что никто не сможет отнять у него то, что вжилось в его сердце. Никто не украдет у него этого счастья, которым напитан каждый атом его тела! И если он и обернется в прошлое, то только для того чтобы сказать спасибо тому чудаку Илье с овощной базы. Ведь он дал ему эту нить, выведшую его из критского лабиринта мрака. Он просил вспомнить о нем, когда все трудности и невзгоды будут позади. И вот – час торжества настал! Спасибо, Илья! Твои деньги украли, но благодаря им – он нашел нечто большее, нечто величественнее, нечто более значительное, чем этот миллион рублей! Он нашел себя самого! Он нашел сердце, которое бьется в такт с его сердцем! Он нашел завещанную его молодостью душу, которая простирала ему свои объятия! Спасибо, Илья! Жертвующий бескорыстно, ныне и присно – да возрадуется!

Так мысленно благодарил Николай Илью, испытывая в душе непреодолимое желание, встретиться с ним еще раз…. Да только, чтобы он тогда ему сказал? Вот если бы у него были деньги – то он непременно бы нашел его, чтобы вернуть ему их, а так…

Шли дни, и нога уже почти зажила. Никитка был весел и как всегда дурачлив. Ему пришлась по душе его новая жизнь в огромной и роскошной квартире. К Екатерине же он привык довольно быстро и был от нее просто без ума. Каждый день он с нетерпением ожидал ее прихода, чтобы поиграть с ней в какую-нибудь игру на компьютере или просто повеселиться, бегая по комнатам – благо их было здесь целых пять! И Катя с удовольствием с ним возилась, словно и сама она была еще десятилетней девчонкой. А Николай тем временем, с умилением наблюдал за ними, от души забавляясь их дурачествам.

А ведь она и в самом деле была еще совсем ребенком. Озорным, беззаботным ребенком. Хотя ведь ей уже (Николай узнал это из ее паспорта, который он украдкой, из любопытства, просмотрел, вытащив его из ее сумки) было 26 лет. И работала она главным редактором отдела «Косметические новинки» в модном женском журнале «Мнемосина». Но эта-то детскость, этот-то задорный пыл и веселый и беспечный нрав, как-то по-особому завораживали и очаровывали Николая. Ее игристый звонкий смех, гибкие пластические движения, грациозные жесты, ее манера приподнимать правую бровь, слегка хмурясь при этом, закусывать нижнюю губу или, наоборот выпячивать ее, когда она делала вид, что обиделась на что-то или чем-то недовольна; вздернутый носик, который она по смешному морщила, когда ей что-то не нравилось…. Все в ней было таким очаровательным и милым. И хотелось смотреть и смотреть на нее! Смотреть без конца и не утомился бы взор его! Смотреть и упиваться этим внеземным видением, любуясь ее стройной фигурой и страстными, полными чувств глазами, которыми она с такой нежностью взглядывала на Николая и сердце, казалось вот-вот выпрыгнет из груди и чувства вот-вот прорвутся и он скажет ей, как сильно он ее любит! Как ничего он не желает так, как чтобы она была рядом с ним!.. Но нет. Не сделает он этого. Ни за что не сделает. И он знал причину. Почему? Да потому что кто он такой?! Бомж, живущий за ее счет! Он живет в ее квартире, ест ее продукты, носит одежду, которую она накупила на другой же день, как они оказались здесь - ему и Никитке и ждет от нее помощи с документами. Теперь он чист, выбрит, подстрижен и причесан (подстригала его тоже сама Катя). И вот, все это благодаря ей. Все это ее благородство и ее чуткое, возвышенное сердце. А у него – ничего нет. Нет ни гроша за душой, кроме оставшегося во вчерашней жизни грязного, отсыревшего и закоптившегося подвала в заброшенной стройке; нечистой, изношенной одежды, которую Катя выбросила сразу же; спрятанный в ванной комнате пистолет и то заросшее лицо со спутанными волосами в стекольном отражении киоска, у которого у него украли деньги…. Нет, не может он позволить себе претендовать на ее любовь.

Мука неловкости глодала его сердце, как собака кость, каждый раз, когда она после работы приезжала сюда с полным пакетом покупок. Он, конечно, пытался запрещать ей тратиться на него и всячески отказывался, но разве с ней поспоришь? Зато как Никитка был счастлив от всех этих многочисленный игрушек, которых ему вдоволь напокупала Екатерина. Ведь у него никогда таких не было! И когда Николаем овладевала неотвязная мысль уйти отсюда – то его останавливала другая мысль: как он может лишить этих маленьких радостей детского благополучия Никитку, которых сам он не сможет пока ему дать? Как он может обречь его на голод и скитание, если здесь он сыт, одет, ему весело и он доволен? Уж лучше быть тогда невозмутимым циником и нагло замалчивая свою совесть, продолжать пользоваться благорасположенностью Кати. К тому же ведь она сама притащила их сюда.

Но конечно, это самоутешение не могло оправдать игравших в его сердце чувств, которые были для него при данном положении, просто недопустимы.

Что ж, уладится проблема с документами и тогда он точно уйдет. Еще не понятно куда - но уйдет. Довольно благодеяний и милостыней.

Дата добавления: 2015-08-02