Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Второй период 5 страница

Рассказ продолжает Уинсент Гилмор из Ченсери-Лейн, поверенный семьи Фэрли 5 страница | Рассказ продолжает Уинсент Гилмор из Ченсери-Лейн, поверенный семьи Фэрли 6 страница | Рассказ продолжает Уинсент Гилмор из Ченсери-Лейн, поверенный семьи Фэрли 7 страница | Рассказ продолжает Уинсент Гилмор из Ченсери-Лейн, поверенный семьи Фэрли 8 страница | Рассказ продолжает Уинсент Гилмор из Ченсери-Лейн, поверенный семьи Фэрли 9 страница | Рассказ продолжает Уинсент Гилмор из Ченсери-Лейн, поверенный семьи Фэрли 10 страница | Рассказ продолжает Мэриан Голкомб | ВТОРОЙ ПЕРИОД 1 страница | ВТОРОЙ ПЕРИОД 2 страница | ВТОРОЙ ПЕРИОД 3 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Захлопнув сумку, он обратился ко мне с вопросом, где мадам Фоско. Я сказала ему. Он сейчас же вышел из дома, чтобы присоединиться к своей супруге. Когда он говорил со мной, он выглядел таким необычно сдержанным и подавленным, что я невольно обернулась и посмотрела ему вслед: он был или нездоров, или не в духе.

Почему я тут же подошла к почтовой сумке, вынула из нее мое письмо и со смутным подозрением осмотрела его, почему я решила, что конверт следует запечатать печатью для большей сохранности, я объяснить не сумею. Как известно, женщины часто действуют под влиянием импульса, который они сами не могут объяснить. Вот это самое, очевидно, произошло и со мной.

Как бы там ни было, поднявшись к себе и приготовившись ставить печать, я поздравила себя с тем, что повиновалась этому импульсу: конверт совсем расклеился; только я дотронулась до него, как он раскрылся. Может быть, я забыла его заклеить? Может быть, клей был плохой?

А может быть… нет! Я гоню от себя мысль, которая пришла мне в голову. Мне противно думать об этом, мне не хочется видеть того, что и так ясно, как божий день.

Я с трепетом жду завтрашнего дня. Все зависит от моего самообладания и благоразумия. О двух предосторожностях я, во всяком случае, не позабуду: надо быть как можно приветливее с графом и быть особенно начеку, когда посыльный мистера Кирла приедет сюда с ответом.

 

V

 

Когда в обеденный час мы снова собрались вместе, граф Фоско был в своем обычном превосходном настроении. Он всячески старался развлечь и позабавить нас, как бы желая изгладить из нашей памяти все, что произошло днем в библиотеке. Яркие описания его дорожных приключений; забавные анекдоты о знаменитостях, с которыми он встречался на континенте; оригинальные размышления об обычаях и нравах народностей Европы на основе различных примеров, почерпнутых из его собственных наблюдений; комичные признания в своих молодых безумствах и невинных проказах, когда он был законодателем мод в одном захолустном итальянском городишке и писал нелепые романы наподобие французских бульварных романов для второсортной газеты, — все это лилось нескончаемым искрометным потоком с его уст, возбуждая наш интерес и любопытство. Он говорил обо всем очень откровенно, но в то же время так деликатно и тонко, что Лора и я слушали его с неослабевающим вниманием и, как это ни непоследовательно, почти с таким же восхищением, как сама мадам Фоско. Женщины могут устоять перед любовью мужчины, перед его славой, перед его красивой внешностью, перед его богатством, но они не в силах устоять перед его красноречием, если только оно обращено к ним.

После обеда, когда прекрасное впечатление, которое он произвел на нас, не успело еще остыть, граф скромно удалился почитать в библиотеку.

Лора предложила пройтись по саду, чтобы закончить наш вечер прогулкой. Необходимо было из вежливости предложить мадам Фоско пойти с нами, но, по-видимому, заранее получив приказ, она отказалась от нашего приглашения.

— Граф, наверно, захочет покурить, — заметила она в объяснение, — никто не может угодить ему, кроме меня. Он любит, когда я сама делаю ему пахитоски.

Ее холодные голубые глаза даже потеплели при этом. Она, кажется, и вправду гордится, что ей дозволено священнодействовать, поставляя своему повелителю отдохновительное курево!

Мы с Лорой отправились на прогулку вдвоем. Вечер был душный и мглистый. В воздухе было предчувствие грозы; цветы в саду поникли, почва потрескалась от жары, росы не было. В прогалинах меж деревьями запад пылал бледно-желтым заревом, солнце садилось, еле видное во мгле. Наверно, ночью будет дождь.

— В какую сторону мы направимся? — спросила я.

— К озеру, Мэриан, если хочешь, — ответила она.

— Ты, кажется, очень полюбила это угрюмое озеро, непонятно за что.

— Нет, не озеро, но весь ландшафт вокруг него. Здесь, в поместье, лишь песок, вереск и сосны напоминают мне Лиммеридж. Но если ты предпочитаешь не ходить на озеро, пойдем еще куда-нибудь.

— У меня нет любимых прогулок в Блекуотер-Парке, моя дорогая. Мне все равно. Все мне кажется здесь одинаковым. Пойдем к озеру, может быть, там, на открытом месте, будет прохладнее, чем здесь.

Мы в молчании прошли через сумрачный парк. Душный вечер удручал нас обеих, и, когда мы дошли до беседки, мы были рады посидеть там и отдохнуть.

Над озером низко навис белесый туман. Густая коричневая полоса деревьев на противоположном берегу казалась карликовым лесом, висящим в воздухе. Отлогий песчаный берег, спускавшийся вниз, таинственно терялся в тумане. Стояла гробовая тишина. Ни шороха листьев, ни птичьего вскрика в лесу, ни плеска, ни звука над невидимым озером. Даже лягушки не квакали сегодня вечером.

— Как пустынно и мрачно вокруг! — сказала Лора. — Зато здесь никто нас не увидит и не услышит.

Она говорила тихо и глядела задумчиво вдаль на песок и туман. Я видела, что Лора слишком поглощена своими мыслями, чтобы воспринимать мрачность окружающего, но оно подавляло меня, как тяжкое предчувствие.

— Я обещала рассказать тебе всю правду, Мэриан, о моей замужней жизни, вместо того чтобы предоставлять тебе строить о ней догадки, — начала она. — Я таилась от тебя первый и, поверь мне, последний раз в жизни. Ты знаешь, что я молчала ради тебя и, пожалуй, немного и ради себя самой. Женщине тяжело признаться, что человек, которому она отдала всю свою жизнь, совсем не ценит этот дар. Если бы ты была замужем, Мэриан, и особенно если бы ты была счастлива замужем, ты поняла бы меня еще лучше. Но у тебя нет мужа, и, как бы добра и преданна ты ни была, многое останется для тебя непонятным…

Что я могла ей ответить? Я могла только взять ее за руку и вложить в мой взгляд всю любовь, которую я к ней чувствовала.

— Как часто, — продолжала она, — я слышала, как ты смеялась над тем, что ты называла своей бедностью! Как часто ты насмешливо поздравляла меня с моим богатством! О, Мэриан, никогда больше не смейся над этим! Благословляй судьбу за то, что ты бедна, — благодаря этому ты хозяйка собственной жизни, это спасло тебя от горя, которое выпало мне на долю.

Какое грустное признание, какая жестокая правда! Достаточно было мне прожить всего несколько дней в Блекуотер-Парке, чтобы понять — как понял бы это и любой человек, — почему ее муж женился на ней.

— Я не буду огорчать тебя, рассказывая о том, как быстро начались мои горести и испытания, — я не хочу, чтобы ты знала, какими они были. Пусть все это останется только в моей памяти. Если я расскажу тебе, как он отнесся к моей первой и последней попытке объясниться с ним, ты поймешь, как он обращался со мной все это время, поймешь, как если бы я тебе все подробно рассказала. Однажды в Риме мы поехали к гробнице Цецилии Мэтелла. Небо было безоблачным и сияющим, древние руины были так прекрасны! Вспомнив, что в незапамятные времена эта гробница была воздвигнута мужем Цецилии Мэтелла в память горячо любимой им жены, мне от всего сердца захотелось завоевать любовь моего мужа. «Вы поставили бы такой памятник для меня, Персиваль? — спросила я его. — До того, как мы поженились, вы говорили, что так горячо любите меня, но с тех пор…» Я не могла продолжать. Он даже не посмотрел на меня, Мэриан! Я опустила вуаль, чтобы он не увидел моих слез. Я думала, что он не заметил их, но это было не так. Он сказал: «Поедем отсюда», — и засмеялся про себя, подсаживая меня в седло. Потом он сам вскочил на коня и снова засмеялся, когда мы отъехали. «Если я воздвигну вам памятник, это будет сделано на ваши собственные деньги, — сказал он. — Интересно, была ли эта Цецилия Мэтелла богата и на ее ли средства он был построен?» Я не ответила — я не могла говорить от слез. «Ах вы, белокурые женщины, всегда дуетесь! — сказал он. — Чего вы хотите? Комплиментов и нежностей? Что ж! Я в хорошем настроении сегодня. Считайте, что я уже наговорил вам кучу комплиментов и нежностей!» Когда мужчины говорят нам грубости, они не знают, как надолго мы это запоминаем и как нам от этого больно. Если бы я продолжала плакать, мне было бы легче, но его явное презрение высушило мои слезы и ожесточило мое сердце. С той поры, Мэриан, я перестала гнать от себя мысли об Уолтере Хартрайте. Я утешалась воспоминаниями о тех счастливых днях, когда мы с ним втайне горячо любили друг друга, и мне делалось легче на душе. В чем еще я могла искать утешения? Если бы мы с тобой были вместе, может быть, ты помогла бы мне. Я знаю, что это нехорошо, дорогая. Но скажи мне, разве я виновата?

Мне пришлось спрятать от нее лицо.

— Не спрашивай меня! — сказала я. — Разве я страдала, как ты? Разве я имею право осуждать тебя?

— Я стала думать о нем, — продолжала она, понижая голос и придвигаясь ко мне. — Я думала о нем, когда Персиваль оставлял меня по вечерам одну и проводил время со своими друзьями. Я мечтала, что, если бы бог благословил меня бедностью, я стала бы женой Уолтера. Я представляла себе, как я жду его домой с работы, как люблю его и все для него делаю и за это люблю его еще горячее. Я видела, будто наяву, как он приходит домой усталый, а я снимаю с него пальто и шляпу и готовлю для него, Мэриан, и ему нравится, что для него я научилась готовить и хозяйничать. О, как я надеюсь, что он не так одинок и несчастен, как я! Что он не думает обо мне все время, как это делаю я!

Когда она произносила эти печальные слова, в голосе ее зазвучала забытая нежность, и прошлая девическая красота овеяла ее лицо. Глаза ее с такой любовью смотрели на мрачный, пустынный, зловещий ландшафт, расстилавшийся перед нами, будто видели родные холмы Кумберленда за мглистой и грозной далью.

— Не говори больше об Уолтере! — сказала я, как только смогла говорить. — О Лора, не мучай сейчас нас обеих воспоминаниями о нем!

Она очнулась и поглядела на меня с нежностью:

— Чтобы не огорчать тебя, я готова никогда больше не произносить его имени.

— Подумай о себе, — просила я, — я говорю это ради тебя. Если бы твой муж услышал…

— Это не удивило бы его.

Она произнесла эти странные слова с усталым безразличием. Перемена, происшедшая в ней, потрясла меня не менее, чем сам ответ.

— Не удивило бы его! — повторила я. — Лора, что ты говоришь! Ты пугаешь меня!

— Это правда, — сказала она. — Об этом я и хотела сказать тебе сегодня, когда мы были в твоей комнате. Когда я обо всем рассказала ему в Лиммеридже, я скрыла от него только одно — и ты сама сказала мне, что это не грех. Я скрыла от него имя — и он узнал его.

Я слушала ее молча, не в силах говорить. Последняя надежда на ее счастье, которая еще теплилась во мне, погасла.

— Это случилось в Риме, — продолжала она устало и равнодушно. — Мы были на вечере у друзей Персиваля, у четы Меркленд. Она славилась как прекрасная художница, и некоторые из гостей просили ее показать рисунки. Мы все любовались ими, но к моему отзыву она отнеслась с особенным вниманием. «Вы, конечно, сами рисуете?» — спросила она. «Когда-то я немного рисовала, — ответила я, — но больше не занимаюсь этим». — «Если вы когда-то рисовали, — сказала она, — в один прекрасный день вы снова вернетесь к этому занятию, поэтому разрешите порекомендовать вам учителя». Я промолчала — ты понимаешь почему, Мэриан, — и попыталась перевести разговор на другую тему. Но миссис Меркленд продолжала: «У меня были разные учителя, но лучшим из них, самым способным и внимательным был некто Хартрайт. Если вы снова начнете рисовать, попробуйте брать у него уроки. Он скромный, очень воспитанный молодой человек — я уверена, что он вам понравится». Подумай, Мэриан, она говорила со мной в присутствии большого общества, при посторонних людях, приглашенных на прием в честь новобрачных! Я сделала все, чтобы скрыть свое волнение, — ничего не ответила ей и стала пристально рассматривать рисунки. Когда наконец я осмелилась поднять глаза, мой муж смотрел на меня, взгляды наши встретились. Я поняла, что мое лицо выдало меня. «Насчет мистера Хартрайта мы решим, когда вернемся в Англию, миссис Меркленд, — сказал он. — Я согласен с вами, я уверен, что он понравится леди Глайд». Он так подчеркнул свои слова, что щеки мои вспыхнули, а сердце так забилось, что мне стало больно дышать. Ничего больше не было сказано. Мы уехали рано. По дороге в отель он молчал. Он помог мне выйти из коляски и проводил меня наверх, как обычно. Но как только мы вошли в гостиную, он запер дверь, толкнул меня в кресло и встал передо мной, держа меня за плечи. «С того самого утра в Лиммеридже, когда вы дерзко осмелились во всем мне признаться, — сказал он, — мне было интересно, кто этот человек. Сегодня я прочитал его имя на вашем лице. Это ваш учитель рисования Уолтер Хартрайт. Вы будете каяться в этом — и он тоже — до конца ваших дней. Теперь идите спать, пусть он приснится вам, если вам нравится, — с рубцами от моего хлыста!» И с тех пор как только он на меня рассердится, он с угрозами издевается над моим признанием, которое я ему сделала в твоем присутствии. Мне нечем противодействовать тому позорному толкованию, которое он придает моей исповеди. Я не могу ни заставить его поверить мне, ни заставить его замолчать. Ты удивилась, когда он сказал сегодня, что я вышла за него замуж по необходимости. В следующий раз, когда он, рассердившись на что-нибудь, повторит эти слова, ты уже не удивишься… О Мэриан, не надо! Ты делаешь мне больно!

Я сжимала ее в объятиях. Горькое, мучительное чувство раскаяния переполняло меня. Да, раскаяния! Бледное от отчаяния лицо Уолтера, когда мои жестокие слова пронзили его сердце там, в летнем домике в Лиммеридже, встало передо мной с немым, нестерпимым укором. Моя рука указала путь, который увел человека, любимого моей сестрой, от его родины, от его друзей. Между этими юными сердцами встала я, чтобы навеки разлучить их. Жизнь их была разбита и свидетельствовала о моем злодеянии. И я совершила это злодеяние для сэра Персиваля Глайда.

Для сэра Персиваля Глайда…

Ее голос смутно доносился до меня. Я понимала, что она меня утешает — меня, которая не заслужила ничего, кроме ее осуждающего молчания!

Я не знаю, сколько времени прошло, пока наконец я смогла подавить свое горе и смятение. Я пришла в себя от ее поцелуя и поняла, что гляжу прямо перед собой, на озеро.

— Уже поздно! — услышала я ее шепот. — В парке будет совсем темно. — Она потрясла меня за руку и повторила: — Мэриан! В парке будет темно!

— Еще минуту, — сказала я, — побудем здесь еще минуту, я хочу успокоиться.

Мне не хотелось, чтобы она видела выражение моих глаз — я смотрела прямо перед собой.

Было поздно. Темная полоса деревьев на небе растаяла в сгустившихся сумерках и казалась какой-то неясной дымкой. Туман, окутавший озеро, разросся и неслышно подкрадывался к нам. Стояла по-прежнему глубокая, беззвучная тишина, но она уже не пугала — в ней была таинственность и величавость.

— Мы далеко от дома, — шепнула она, — давай вернемся.

Она внезапно умолкла и, отвернувшись от меня, устремила глаза на вход в беседку.

— Мэриан! — дрожа от испуга, сказала она. — Ты ничего не видишь? Смотри!

— Куда?

— Вон там, внизу!

Я посмотрела туда, куда она указывала рукой, и тоже увидела: выделяясь смутным очертанием на фоне тумана, вдали двигалась какая-то фигура. Она остановилась далеко перед нами, подождала и медленно прошла в белом облаке, пока совсем не слилась с туманом и не исчезла.

Обе мы были взволнованы и измучены всем, что случилось за сегодняшний день. Прошло несколько минут, прежде чем Лора отважилась войти в парк, а я — отвести ее домой.

— Кто это был — мужчина или женщина? — спросила она тихо, когда наконец мы вошли в сырую, прохладную аллею.

— Не знаю.

— А как ты думаешь?

— По-моему, это была женщина.

— Мне показалось, что это мужчина в длинном плаще.

— Возможно, это был мужчина. В этом неясном освещении трудно было разглядеть.

— Постой, Мэриан! Мне страшно — я не вижу тропинки. А что, если эта фигура идет за нами?

— Не думаю, Лора. Право, бояться совершенно нечего. Деревня находится неподалеку от берега, все свободно могут гулять там и днем и ночью. Странно, что мы до сих пор никого не видели на озере.

Мы шли через парк. Было очень темно — так темно, что мы с трудом различали дорогу. Я взяла Лору за руку, и мы пошли еще быстрее.

Мы прошли уже половину пути, как вдруг она остановилась и удержала меня за руку. Она прислушалась.

— Ш-ш… — шепнула она. — Кто-то идет за нами.

— Это шуршат сухие листья, — сказала я, чтобы ее успокоить, — или ветка упала с дерева.

— Но сейчас лето, Мэриан, а ветра нет и в помине. Слушай!

И я услышала тоже — чьи-то легкие шаги приближались к нам.

— Пусть это будет кто угодно, — сказала я, — пойдем дальше. Через минуту мы будем уже совсем близко от дома, и, если что-нибудь случится, нас услышат.

Мы пошли вперед так быстро, что Лора совсем задохнулась, когда мы вышли из парка. Впереди мы уже видели освещенные окна дома.

Я остановилась, чтобы дать ей отдышаться. Только мы хотели было двинуться дальше, как она снова остановилась и сделала мне знак прислушаться. Чей-то глубокий вздох долетел до нас из-за темной, сумрачной гущи деревьев.

— Кто там? — окликнула я.

Никто не отозвался.

— Кто там? — повторила я.

 

Стояла тишина, и вдруг мы снова услышали чьи-то шаги — они удалялись от нас в темноту все дальше, дальше, пока совсем не затихли вдали.

Мы поспешили выйти на открытую лужайку, быстро пересекли ее и, не сказав больше ни слова друг другу, подошли к дому.

В холле при свете лампы Лора, вся бледная, подняла на меня испуганные глаза.

— Я чуть не умерла от страха! — сказала она. — Кто бы это мог быть?

— Мы попробуем разгадать это завтра, — отвечала я, — а пока никому не говори об этом.

— Почему?

— Потому что молчание безопаснее, и в этом доме лучше молчать.

Я сейчас же отослала Лору наверх, подождала с минуту, сняла шляпу, пригладила волосы и отправилась на разведку. Сначала я пошла в библиотеку под тем предлогом, что хочу взять какую-нибудь книгу.

Граф сидел в самом огромном кресле в доме, мирно курил и читал. Он положил ноги на диван, снял с себя галстук, ворот его рубашки был расстегнут. На пуфике подле него, как послушная девочка, сидела мадам Фоско, скручивая его пахитоски. С первого же взгляда я поняла, что вечером ни муж, ни жена никуда не выходили из дому.

При моем появлении граф Фоско со смущенной любезностью встал и начал повязывать галстук.

— Прошу вас, не тревожьтесь, — сказала я, — я пришла сюда только за книгой.

— Все мужчины моих размеров несчастны, ибо страдают от жары, — сказал граф, величественно обмахиваясь огромным зеленым веером, — мне хотелось бы поменяться местами с моей превосходной женой — она холодна в эту минуту, как рыба там, в водоеме.

Графиня разрешила себе растаять от удовольствия при этом своеобразном комплименте своего супруга.

— Мне никогда не бывает жарко, мисс Голкомб, — заметила она скромно, с видом женщины, признающейся в своих особых талантах.

— Вы с леди Глайд гуляли сегодня вечером? — спросил граф, пока я для отвода глаз брала с полки книгу.

— Да, мы пошли немного освежиться.

— Разрешите спросить, куда вы ходили?

— К озеру — до самой беседки.

— Э? До самой беседки?

При других обстоятельствах, возможно, я сочла бы его любопытство назойливым, но сейчас оно было лишним доказательством того, что ни он, ни его жена не имели никакого отношения к таинственному явлению на озере.

— Никаких новых приключений, надеюсь? — продолжал он. — Никаких больше находок вроде раненой собаки?

Он устремил на меня свои бездонные серые глаза — их холодный стальной блеск всегда принуждает меня смотреть на него и, когда я смотрю, всегда меня смущает. В такие минуты во мне растет неотвратимое убеждение, что он читает мои мысли. Я ощутила это и сейчас.

— Нет, — сказала я коротко, — ни приключений, ни находок.

Я попыталась отвести от него глаза и уйти. Как это ни странно, мне, пожалуй, не удалось бы осуществить мою попытку, если бы мадам Фоско не помогла мне, заставив его посмотреть в свою сторону.

— Граф, мисс Голкомб стоит! — сказала она.

Он отвернулся, чтобы подать мне стул, а я ухватилась за этот предлог, чтобы поблагодарить его, извиниться и выскользнуть вон.

Час спустя, когда горничная Лоры пришла в спальню помочь молодой леди раздеться, я пожаловалась на ночную духоту, чтобы разузнать, где провели слуги вечер.

— Вы, конечно, измучились внизу от жары? — спросила я.

— Нет, мисс, — сказала девушка, — мы ее не почувствовали.

— Вы все, наверно, ходили в парк?

— Кое-кто из нас собрался пойти, мисс, но кухарка сказала, что посидит во дворе — там прохладно, и мы все решили вынести туда стулья и просидели там весь вечер.

Оставалось разузнать, где была вечером домоправительница.

— Миссис Майклсон легла уже спать? — осведомилась я.

— Вряд ли, мисс, — отвечала, улыбаясь, девушка. — Она, пожалуй, встает сейчас, а не ложится спать.

— Почему? Что вы хотите сказать? Разве миссис Майклсон спала днем?

— Нет, мисс, не совсем так. Она весь вечер проспала у себя в комнате на кушетке.

То, что я своими глазами видела в библиотеке, и то, что слышала сейчас от горничной, вело к неизбежному заключению. Ни мадам Фоско, ни ее муж, ни кто-либо из прислуги не ходил на озеро. Фигура, которую мы там видели, была фигурой какого-то постороннего человека. Шаги, которые мы слышали в лесу, не принадлежали никому из домашних.

Кто же это был?

Строить догадки бесполезно. Я даже не знаю, была ли фигура женской или мужской. По-моему, это была женщина.

 

VI

 

18 июня

Угрызения совести, замучившие меня вечером после рассказа Лоры, вернулись в безмолвии ночи и не дали мне заснуть.

Я зажгла свечу и стала перечитывать мои старые дневники, чтобы проверить, в какой мере я виновата в роковом замужестве Лоры и как мне надлежало поступить, чтобы спасти ее от этого брака. Результат немного облегчил мою совесть. Я убедилась, что, как бы слепо и неразумно я тогда ни действовала, мною руководило только желание ее блага. Обычно слезы не приносят мне облегчения, но на этот раз было не так. Я выплакалась, и мне стало немного легче. Утром я встала с твердо принятым решением, со спокойными мыслями. Что бы ни сказал мне впредь сэр Персиваль, я никогда больше не рассержусь на него, никогда не позабуду, что остаюсь здесь, несмотря на обиды, угрозы и оскорбления, только для того, чтобы быть подле Лоры.

Утром нам не пришлось заниматься отгадыванием, чью фигуру мы видели на озере и чьи шаги слышали в парке, из-за маленькой неприятности, сильно огорчившей Лору. Она потеряла брошку, которую я подарила ей на память накануне ее свадьбы. Брошка была на ней вчера вечером, поэтому мы предполагали, что Лора потеряла ее либо в беседке, либо на обратном пути домой. Слуги искали брошь повсюду, но нигде не нашли. Лора отправилась искать ее сама. Найдет она ее или нет, но это великолепный предлог для отсутствия Лоры, если сэр Персиваль вернется раньше, чем приедет посыльный с письмом от компаньона мистера Гилмора.

Пробило час дня. Что лучше — ждать посыльного здесь или незаметно выскользнуть из дома и подождать его за воротами?

В доме я никому не доверяю, поэтому решила осуществить второй план. Граф, на мое счастье, находится в столовой. Когда десять минут назад я бежала наверх по лестнице, я слышала из-за двери, как он дрессирует своих канареек:

— Летите сюда, на мой мизинчик, мои пре-прелестные! Вылетайте из клетки! Ну, наверх! Раз, два, три — вверх! Три, два, раз — вниз! Раз два, три — чирик-чик-чик!

Канарейки восторженно пели хором, а граф свистел и чирикал в ответ, будто и сам был птицей! Через открытую дверь моей комнаты до меня доносятся их пронзительное пение и свист. Сейчас как раз время убежать, чтобы никто меня не заметил.

 

4 часа

С тех пор как часа три назад я сделала свою последнюю запись, в Блекуотер-Парке все потекло по новому руслу. Не знаю, к лучшему или худшему, и боюсь над этим задумываться.

Придется вернуться к тому, на чем я остановилась, иначе я совсем запутаюсь.

Решив ждать посыльного за воротами, я пошла вниз. На лестнице мне никто не повстречался. В холле я услышала, что граф все еще дрессирует своих канареек. Но, пересекая лужайку перед домом, я поравнялась с мадам Фоско, свершавшей свою любимую прогулку вокруг водоема. Сразу же замедлив шаги, чтобы она не заметила, как я тороплюсь, я из предосторожности спросила ее, не собирается ли она идти гулять. Улыбнувшись мне самым приветливым образом, она сказала, что предпочитает не удаляться от дома, любезно кивнула мне и пошла домой. Я оглянулась и, увидев, что она закрыла за собой дверь, быстро прошла через конюшенный двор и очутилась за калиткой.

Через четверть часа я была у ворот, за домиком привратника.

Аллея передо мной поворачивала сначала налево, потом шла все прямо, затем круто сворачивала направо, на большую дорогу. Между этими двумя поворотами, скрытыми и от домика привратника и от шоссе, ведущего на станцию, я стала прохаживаться взад и вперед в нетерпеливом ожидании. По обеим сторонам тянулась высокая изгородь. Минут двадцать я никого не видела и не слышала. Наконец раздался стук колес, и навстречу мне выехала карета со станции. Я сделала кучеру знак. Карета остановилась, и из окна высунулся пожилой человек почтенного вида.

— Простите меня, прошу вас, — сказала я, — но вы, наверно, едете в Блекуотер-Парк?

— Да, мэм.

— С письмом для кого-то?

— С письмом для мисс Голкомб, мэм.

— Я мисс Голкомб. Вы можете отдать мне письмо.

Посыльный приложился к шляпе, вышел из кареты и подал мне письмо.

Я сразу же распечатала его и прочитала. Я перепишу его в дневник, а затем из предосторожности уничтожу оригинал.

 

 

«Уважаемая леди, ваше письмо, полученное мною сегодня утром, сильно встревожило меня. Постараюсь ответить на него как можно короче и яснее.

Внимательно рассмотрев ваше заявление, я, зная положение дел леди Глайд по брачному контракту, пришел к выводу, о котором весьма сожалею: сэр Персиваль Глайд намеревается сделать заем из основного капитала леди Глайд (иными словами, заем из двадцати тысяч фунтов, ей принадлежащих), заставив ее стать участницей этой сделки, что является не чем иным, как вопиющим злоупотреблением ее доверием. В том случае, если леди Глайд захочет опротестовать этот заем, подпись ее будет свидетельствовать о том, что этот заем был сделан с ее ведома и согласия. Всякие другие предположения по поводу сделки, для которой требовалась бы подпись леди Глайд, исключаются.

Если леди Глайд подпишет вышеуказанный документ, ее поверенные будут обязаны выдать деньги сэру Персивалю Глайду из основного ее капитала в двадцать тысяч фунтов. Если сэр Персиваль Глайд не вернет обратно занятую сумму, капитал леди Глайд уменьшится в соответствии с одолженной ею суммой. В случае, если у леди Глайд будут дети, их наследство уменьшится на такую же сумму. Короче говоря, эта сделка, если только леди Глайд не уверена в противном, может считаться мошенничеством в отношении ее будущих детей.

Ввиду всего этого я рекомендую леди Глайд не подписывать документ на том основании, что сначала она хочет представить его на одобрение поверенному ее семьи, то есть мне, ввиду отсутствия моего компаньона, мистера Гилмора. Против этого не может быть никаких возражений, так как, если сделка вполне честная и не ущемляет самым серьезным образом интересов леди Глайд, я, конечно, дам свое согласие на ее подпись. Примите уверения, что в случае надобности я готов оказать вам всяческую помощь. Остаюсь вашим преданным слугой.

Уильям Кирл».

 

 

Я с благодарностью прочитала его разумное и любезное письмо. Оно подсказывало Лоре, как уклониться от подписи, и объясняло нам обеим назначение самого документа.

Пока я читала письмо, посыльный стоял подле меня, ожидая дальнейших моих указаний.

— Передайте, пожалуйста, что я все поняла и очень благодарна мистеру Кирлу, — сказала я. — Другого ответа не требуется.

Как раз в ту минуту, когда я произнесла эти слова, держа в руках распечатанное письмо, граф Фоско свернул с шоссе и вырос передо мной словно из-под земли.

Его внезапное появление здесь, где я никак не ожидала его увидеть, ошеломило меня. Посыльный попрощался со мной и сел в карету. Я ничего больше не сказала ему и в растерянности даже не ответила на его поклон. Я застыла на месте, убедившись, что хитрость моя обнаружена — и кем же? Самим графом Фоско!

— Вы возвращаетесь домой, мисс Голкомб? — спросил он, не выказывая со своей стороны ни малейшего удивления и даже не взглянув на отъезжающую карету.

Я собралась с силами и утвердительно кивнула в ответ.

— Я тоже иду домой, — сказал он. — Не откажите мне в удовольствии сопровождать вас. Возьмите меня под руку, прошу вас. Вы, кажется, очень удивились при виде меня?

Я взяла его под руку. Я снова с предельной ясностью поняла, что лучше пойти на любые жертвы, чем нажить себе врага в лице этого человека.

— Вы, кажется, удивились при виде меня? — повторил он спокойным, зловещим тоном.

— Мне думалось, вы в столовой с вашими канарейками, граф, — отвечала я, стараясь говорить как можно спокойнее и увереннее.

— Так оно и было. Но мои маленькие пернатые дети похожи на всех остальных детей, дорогая леди. Они бывают иногда непослушными, как, например, сегодня утром. Когда я водворял их обратно в клетку, вошла моя жена и сказала, что вы отправились гулять одна. Вы сами сказали ей об этом?


Дата добавления: 2015-08-02; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ВТОРОЙ ПЕРИОД 4 страница| ВТОРОЙ ПЕРИОД 6 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.032 сек.)