Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

10 страница. — Вы что, черти, сдурели?

1 страница | 2 страница | 3 страница | 4 страница | 5 страница | 6 страница | 7 страница | 8 страница | 12 страница | 13 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

— Вы что, черти, сдурели?

— Бросай работу! — понеслось по цехам.

Воротные, замкнув дубовые двери, попрятались. Толпа у выхода с завода все прибывала.

— А ну, господи благослови! — Башилов высоко взмахнул молотком. Звякнув, запор упал на землю. Людской поток хлынул на улицу.

— К барскому дому! Всем!

По пути к идущим присоединялись все новые и новые группы мастеровых. Толпа росла. Шли молча. Так тяжелая свинцовая туча тихо надвигается в жаркий летний день, чтоб разразиться потом огнями молний и оглушающими раскатами грома.

Стоявший дозором мастеровой Верхнего завода, завидев идущих, бросился к своим:

— Идут!

Ожидавшие сигнала люди побросали работу. Выйдя за ворота, они слились в одно шествие, заполняя огромную площадь перед домом заводчика.

Еще накануне, узнав через соглядатаев о готовящемся выступлении работных, Баташев услал вершного в Муром за подмогой, приказав ему скакать во весь опор, и теперь нервно расхаживал по кабинету. Привыкнув к молчаливой покорности людей, он не ожидал такого.

«Сучье племя! — зло думал он, глядя, как площадь все более заполняется народом. — Ужо узнаете, как работу бросать!»

Высланный к толпе Мотря безуспешно старался уговорить собравшихся разойтись.

— Барина хотим видеть! Пускай выйдет!

В первых рядах стоявших перед домом людей виднелось похудевшее лицо Рощина. Здесь же был и Павел Ястребов. Нестройный вначале шум голосов все усиливался. Задние напирали на передних. Деревянные решетки, ограждавшие клумбы с цветами перед домом, с треском сломались. Видя, что еще несколько минут, и люди могут ворваться внутрь здания, Баташев решил выйти на балкон. Увидев его, толпа стихла.

— Бунтовать, скоты, вздумали? — Голос заводчика, как кнутом, резнул толпу.

— Землю давай!

— С голоду дохнуть?!

— По справедливости надо!

Баташев поднял руку. Крики замолкли.

— Я своей государыни верный слуга и ее приказа отменять не волен. Добром прошу: разойдитесь по домам. Подумайте: в какое время бунтуете? Наши пушки на войне нужны…

— На войне, — прервал Баташева Рощин, — наши братья головы кладут, а мы здесь погибать должны?

Андрей Родионович снова поднял руку. И в наступившей тишине ясно послышался идущий со стороны Нижнего завода треск барабанов. Не понимая, что это такое, люди поворачивали головы к приближающимся звукам. Баташев криво усмехнулся.

— Сейчас будет вам и хлеб, и земля! — Повернувшись, он ушел.

— Солдаты!

Толпа дрогнула и подалась назад.

— Спокойно! — раздался голос Рощина. — Поворачивай лицом к конторе. Не пустим.

— Не пуска-ай! — понеслось по рядам.

— Стой крепче! Назад оборотят!

— Пускай вертаются, отколь пришли!

Под зловеще-мерный треск барабанов, ощетинясь штыками, солдаты медленно приближались к толпе мастеровых.

— Идут? — спросил молодой, тщедушного вида парень, приподнимаясь на носки, чтобы разглядеть, что делается впереди.

— Уйти бы от греха, — словно отвечая, сказал стоявший рядом с ним мужик.

— Что, кум, в кусты?

— Хуже не было бы.

Стиснутый со всех сторон Рощин, услыхав этот разговор, собрав силы, рванулся вперед, пытаясь пробиться в ту сторону, откуда приближались солдаты, но людская стена была столь плотной, что ему не удалось сделать и шагу. Теперь, когда люди повернулись лицом к грозившей им опасности, само собой получилось так, что впереди очутились шедшие сзади, менее решительные, и очень важно было, чтобы в критическую минуту с ними находился кто-либо, кто сумел бы поддержать их. Василий еще раз попытался пробиться вперед, но его снова оттеснили на прежнее место.

— Устоят ли? Только бы устояли!

Меж тем расстояние между солдатами и мастеровыми все сокращалось. Не доходя шагов пятидесяти, колонна остановилась. Ведущий ее офицер вышел вперед.

— Расходись! Стрелять буду!

— Пугаи-ит!

— Мы своего требуем!

В это время на балконе дома снова появился Баташев. Увидя его, офицер поднял шашку над головой. Тот взмахнул платком и скрылся в своих покоях.

— Приказываю разойтись! — еще раз прокричал офицер.

— Стой, ребята, не пускай их, окаянных!


 

Офицер вернулся к солдатам и подал им какую-то команду. Передний ряд гренадер опустился на колени, и из длинных стволов ружей блеснул огонь.

Толпа дрогнула и подалась.

— Стреляют!

— Не бойсь, холостыми!

Раздался еще залп, на этот раз уже не холостыми: с десяток людей, сраженных пулями, со стоном повалились на землю. Охваченная ужасом, толпа забурлила, как огромный водоворот. Толкаясь и давя друг друга, люди метнулись назад.

— Братцы, убивают!

— Спасайся‑я!

Люди бежали, ничего не видя перед собой, думая только о том, как бы укрыться от пуль. Рощин попробовал было остановить бегущих, но людской поток подхватил и понес его с собой. Миновав заводской тын, работные, стараясь держаться поодиночке, бросились к лесу.

— Васька! Василий! Сюда скорей!

Оглянувшись на голос, Рощин увидел Ястребова и еще кого-то, укрывавшихся за плотиной.

— Пропало все!

— Айда за пруд, там спрячемся!

Карабкаясь по скату плотины, они двинулись в сторону от места страшной расправы. Добравшись до водосброса, поднялись наверх. Из-за будки плотинного выглянул Митька Коршунов.

— И вы сюда? Вот здорово!

— Давай, давай, не задерживайся! — торопил Ястребов.

Через несколько минут все трое были уже на другой стороне пруда. Добежав до кустов, Васька рухнул наземь: силы оставили его.

— Ты что, Василий?

Тот не отвечал. Подхватив его под руки, Ястребов с Митькой тронулись дальше.

— Ну, теперь, я думаю, не скоро найдут, — сказал, запыхавшись, Павел. — Можно и передохнуть! Ты побудь с ним, а я к берегу выйду, посмотрю: нет ли погони.

Положив Рощина на землю, Митька стал тормошить его, стараясь привести в чувство, но тот, несмотря на Митькины усилия, не приходил в себя.

— Не помер бы. Ну как? — спросил Митька возвращавшегося Ястребова.

— Тихо, никого будто нет. Не очнулся все?

— Нету.

— Давай его к бережку перенесем да водицей сбрызнем.

Набрав в пригоршню воды, Павел плеснул в лицо Ваське. Тот сначала тихо застонал, потом приоткрыл глаза. Вспомнив, что произошло, Рощин попытался вскочить на ноги.

— Лежи, лежи! — удержал его Ястребов. — Никого нет.

Издали поселок казался вымершим, только около господского дома виднелись люди. Просидев в лесу до вечера, Павел решил пробраться домой, посмотреть, все ли там в порядке, успокоить жену и мать. Напрасно Василий с Митькой уговаривали его подождать, Ястребов стоял на своем.

— В обход пруда пойду, кругом. В случае — скажу: в лесу был, не знаю ничего. Все благополучно будет — дам вам знать. Утром ждите!

Но ни утром, ни днем Ястребов не вернулся: видать, с ним что-то произошло. Парни начали чувствовать голод.

— Эх, теперь бы щец похлебать! — сказал Митька, лежа на животе и поглядывая в сторону поселка.

— А ты меньше думай об этом. Не помрем!

— Зачем умирать!

Но к концу дня Митька не выдержал.

— Пойду разведаю, как там дела!

— Выждать надо, пока солдаты уйдут.

— Я сторонкой. Не бойсь, не попадусь!

Часа через три Коршунов вернулся.

— Беда, Василий! Похватали всех!

— А Ястребов?

— Не бывал у него, боязно: солдаты да рунты кругом с ружьями. Хлебушком вот разжился, да и назад. Говорят, в воскресенье расправу чинить будут.

— В воскресенье? От кого слыхал?

— Лука сказывал.

— А он как?

— Его не тронули.

Подошел воскресный день. Рунты с утра ходили по домам, сгоняли народ на площадь глядеть, как будут казнить зачинщиков бунта.

На площади, рядом с «козой», стояла «ширманка» — переносный горн с лежавшими в нем щипцами. Один из рунтов ногой качал мех, над горном змеилось синеватое пламя огня. Народ молча толпился, глядя на приготовления к расправе.

Первым вывели Башилова. Могучего телосложения кузнец шел со связанными назад руками. Остановившись, он глянул на собравшихся, и люди потупили головы перед его взглядом.

Офицер, сидевший на балконе господского дома рядом с Баташевым, спросил, нагнувшись, что-то у заводчика. Тот утвердительно кивнул головой.

— Начинай! — крикнул офицер. Двое солдат развязали руки Башилову и потащили к «козе». Почуяв свободу, тот было рванулся, но на него насело еще несколько человек. Над распростертым на «козе» обнаженным телом взвилась плеть ката.

— Десять, двадцать, пятьдесят, — отсчитывали про себя удары в толпе. Башилов лежал молча. Сильное тело его вначале вздрагивало под ударами плети, затем смякло. После сотого удара на потерявшего сознание кузнеца вылили ушат холодной воды, поставили на ноги, снова крепко скрутив руки. Кат выхватил раскаленные щипцы, и из вырванных ноздрей Башилова струей хлынула кровь.

По толпе пробежала дрожь. Солдаты угрожающе вскинули ружья. Кузнец зашатался и рухнул на землю. Подхватив под руки, рунты поволокли его в сторону.

Одного мастерового за другим бросали солдаты на «козу», и кат проделывал над ними то же самое. В толпе народа слышались всхлипывания и тихие причитания баб.

Пятнадцатым вывели Ястребова. Похудевшее лицо его казалось спокойным. Отстранив рукой рунта, он сам лег на «козу». Стоявшая недвижимо толпа пришла в какое-то движение: раздвигая людей, кто-то пробирался вперед. Взяв новую плеть, кат отвел руку назад, приноравливаясь, как лучше ударить.

— Злодеи, за что мучаете?! — По голосу в крикнувшем эти слова без труда можно было признать Рощина.

Солдаты с рунтами бросились к толпе, но и без того плотно стоявшие люди еще ближе потеснились друг к другу. Старания рунтов оказались напрасными.

XX

С бунтом на Выксуни было покончено. Убедившись, что на ближних заводах и расположенных вокруг них селах все спокойно и жизнь продолжается своим чередом, Баташев направился в Унжу — решил там проверить, нет ли подозрительных людей. Но он беспокоился напрасно. Ни в одно из заокских селений посланцы Пугачева не доспели, не дошла сюда и молва о его действиях против помещиков и екатерининских чиновников в защиту крестьянского люда. Здесь народ безмолвствовал.

Андрей Родионович побывал на домнах, обошел молотовые фабрики — работные встречали его, как и прежде, раболепно. Настороженный глаз заводчика ни в ком не заметил духа строптивости, непокорности, и это настроило его на мирный лад. Особенно доволен остался он от посещения литейного двора. Приставленный в свое время по его приказу к Бруннеру мастеровой оказался смышленым парнем. Он быстро перенял у немца искусство лить из чугуна котлы, кастрюли, сковородки и теперь хорошо справлялся с делом.

Можно было возвращаться домой. Но перед отъездом Андрей решил порыскать по полям, поохотиться на волков. Собачьи своры по его приказу содержались при каждой заводской конторе, исправно получали свое жалованье и егери. Отдав нужные распоряжения и хорошо поужинав, Баташев лег спать. Почуявшие охоту собаки повизгивали и некоторое время не давали ему уснуть. Потом они успокоились, и он забылся чутким, но крепким сном.

Утром старший егерь доложил, что к охоте все готово, загонщики уже находятся на местах. Баташев выпил натощак стакан водки, закусив малосольным огурцом, снял со стены приготовленное с вечера ружье и вышел на крыльцо. Егери ожидали его.

Был ранний час. Волчица, облюбовавшая укромное место в кустах, среди кочкарника высохшей болотины, еще с вечера почуяла что-то неладное. Все лето здесь ее никто не тревожил. Здесь она ощенилась. Сюда приносила добычу своему выводку, учила большелобых пока неуклюжих волчат впиваться зубами в горло еще не успевшего остыть барана, рвать его густую, местами свалявшуюся шерсть, добираясь до вкусного нежного мяса. Теперь вдруг откуда-то появились люди. Близко к логову они не подходили, но ветер доносил их голоса и запахи. Положив голову на сытых, мирно спавших детенышей, волчица беспокойно ворочалась, временами глухо ворчала. Инстинкт подсказывал ей, что нужно уходить, но она не смогла покинуть волчат: материнское чувство сильнее.

Издали послышался лай собак. Мускулистое тело волчицы напряглось. Она приподнялась, потом снова легла, не зная, что делать: оставаться, чтобы здесь защищать детей, или бежать, увести людей и собак в сторону от логова.

Тем временем люди готовились к нападению на нее. Егери расставили цепью согнанных со всей округи крестьян, роздали им трещотки и дудки.

Подъехав, Баташев посоветовался со старшим егерем, где ему лучше встать, и в сопровождении двоих доезжачих направился к указанному месту. Сняв с плеча ружье и передав его доезжачему, он попробовал, легко ли вынимается из ножен кинжал, и махнул платком. В тот же миг поле огласилось множеством голосов, оглушительным треском трещоток, свистеньем дудок. Загонщики полукругом двинулись к логову.

Волчица, приподнявшись на передние лапы, все еще раздумывала. Она несколько раз порывалась бежать, но проснувшиеся и тихо скулившие волчата удерживали ее. Наконец она не выдержала и, лизнув шершавым языком лежавшего рядом волчонка, метнулась прочь от наступавших на нее людей.

— Ату, ату! — закричал вдруг доезжачий, указывая на бежавшего по полю зверя. Баташев увидел его, тронул стременами лошадь и погнал ее наперерез волчице. Доезжачие еле поспевали за ним.

Лошадь под Баташевым была крепкой, выносливой, ей не раз приходилось бешено скакать по полям за волком, лисой или зайцем, однако, сколько ни понукал ее сейчас наездник и как ни старалась она, расстояние между охотником и зверем не сокращалось. Охваченный азартом Андрей Родионович гнал лошадь вперед, не обращая внимания на то, что топчет чьи-то посевы. Им владело одно желание: во что бы то ни стало догнать убегавшего от него зверя, сострунить или, в крайности, убить его.

Так проскакал он верст пятнадцать. Бежавшие впереди собаки начали настигать волчицу: она, видимо, стала уставать. Баташев уже различал серую, с темноватой полосой по хребту спину хищницы. Казалось, еще немного, и он нагонит ее. Но вдруг из-за перелеска навстречу охотнику выскочила чья-то лошадь. Сидевший верхом на ней человек не был искусным наездником: он как-то странно подпрыгивал в седле и все норовил свалиться набок. Размахивая рукой, он что-то кричал, но что — разобрать было невозможно. Позади него трусил на низкорослой кляче другой — по всей видимости, дворовый.

Появление незнакомца решило исход охоты. Когда Андрей Родионович спохватился, что упустил из виду зверя, волчицы уже и след простыл. Досадуя на помеху, Баташев осадил коня.

— Вы, мил-сдарь, па-чему без разрешения охотитесь в моих владениях? — запальчиво прокричал незнакомец, подъезжая к Баташеву. — Здесь я, я хозяин, меня надо спрашивать!

Поношенный, но тонкого сукна армяк, высокий картуз с лаковым козырьком, баки, пущенные по впалым щекам, — все выдавало в нем мелкопоместного дворянчика. Что-то показалось в нем Баташеву знакомым, но что — он не понял.

Еле сдерживая кипевшую в нем ярость, Андрей Родионович ответил:

— А что, тебя надо было спросить?

— Не тебя, а вас, мил-сдарь! Если вы невежа, то я дворянин, и никому не позволю себя унижать. Извольте не забываться. А за потраву вы мне ответите. Добром не заплатите — через суд взыщу.

Сомнений быть не могло: перед Баташевым крутился на своей каурой лошадке тот самый Хорьков, незнай как попавший тогда к ним на новоселье и с которым произошла у него ссора. Дворянин тоже, видимо, узнал заводчика, но не хотел первым показать это.

— А ты кто таков? Что за птица?

— Не птица, а помещик! Мои поля топчете.

— Помещик! Велик барин — свинья на болоте.

Хорьков побагровел.

— Вы… вы, сударь… ответите мне за это. Я… я…

— Ну, ладно, брось кипятиться-то.

В голове Андрея уже созрело решение: выместить неудачу с волком на этом захудалом дворянчике. Сменив тон, он сказал:

— Ты, что ж, сударь, не хочешь, видать, признавать меня? А ведь на новоселье у меня гостем был. Вспомни‑ка.

— Если не ошибаюсь, господин заводчик Баташев?

— Он самый. Да будет, говорю, сердиться-то! Ну, виноват, вгорячах потоптал малость твои овсы. Убытки за мной!

Баташев слез с лошади, подошел к Хорькову и, подавая ему руку, проговорил:

— Вина моя и расплата моя. Волчица завела в ваши владенья. А я и рад. Так то когда бы пришлось свидеться. А тут случай пал. Я перед тобой, сударь, вдвойне виноват: за грубое обхождение свое в прошлый раз и за потраву нынешнюю. Уж ты, пожалуйста, на меня не сердись. Человек я простой, к благородному обхождению не привычен. По-простому и кланяюсь: не обессудь хлеба-соли у меня откушать!

Хорьков растерялся. Увидев перед собой Баташева и услышав его первые дерзкие слова, он приготовился к отпору и внутренне весь как-то напружинился, а теперь даже не знал, что ответить приглашавшему его к себе заводчику.

— Благодарю, мил-сдарь, но я… у меня дела.

— Какие там дела у помещика! Все, что надо, мужички сделают.

— Так ведь за ними присмотр нужен!

— А бурмистр на что?

Хорьков не захотел признаться в том, что у него нет бурмистра и что всеми делами по имению управляет он сам, и промолчал.

— Ну так что ж, поехали? Хоть и неудачна охота, а чаркой вина запить ее надобно.

Ссылаясь на дела, помещик продолжал отнекиваться.

— И слушать не хочу, — уговаривал Баташев. — Обижусь, ей-богу. Поехали! У меня, к слову сказать, здесь, в Унже, бутылочка одна припрятана — прелесть!

Соблазненный хорошим обедом, помещик согласился.

Обед и в самом деле был хорош. Кушанья подавались одно другого вкуснее. Угостив Хорькова старым бургундским и дождавшись, когда тот начал хмелеть, Баташев стал усиленно напаивать сотрапезника. В свой стакан он наливал сельтерской, а гостя потчевал то какой-то особенной настойкой водки на березовых почках, то домашней, необычайной пряности наливкой, то просто анисовой. К вечеру помещик был пьян, как сапожник.

Приказав уложить его наверху, в мезонине, и хорошенько запереть за ним дверь, Баташев позвал к себе сопровождавшего его в поездках Карпуху Никифорова и уединился с ним в кабинете. Через несколько минут Карпуха вышел от барина. Кривая ухмылка блуждала на его широкой, масляной физиономии.

Утром Андрей Родионович снова, как тот ни пытался отбояриться, напоил не успевшего толком проспаться Хорькова. Как и накануне, он настойчиво угощал его то одним, то другим. Когда не в меру разгулявшийся помещик пожелал послушать песни, дворовые девки тут же появились на лужайке перед господским домом.

Не выпустил Баташев «пленника» и на третий день. Вначале тот пробовал протестовать, но затем поддался уговорам и снова сел за гостеприимный стол заводчика. Кончилось это, как и накануне: дюжие лакеи подхватили опьяневшего помещика под руки и поволокли наверх спать.

Проснулся Хорьков поздно. После трехдневного пьянства голова немилосердно трещала, во рту было противно. Кое-как одевшись, он стал спускаться вниз. И хотя проспался еще не совсем, поразился необычайной тишине, царившей в доме. Большая зала, где они пировали, пустовала. На обширном дворе, еще вчера кишевшем людьми, было так же пусто.

— Есть здесь кто-нибудь? — негромко крикнул Хорьков.

Из соседней комнаты вышел дворецкий.

— Чего угодно‑с?

— А господин Баташев… не выходил?

— Барин еще вчера уехал домой, на Выксунь.

— Как так?

— Не могу знать‑с.

Хорьков в недоумении пожал плечами, подошел к стоявшему в простенке большому зеркалу. На него глянуло помятое, небритое, словно чье-то чужое лицо.

— Подай мне чего-нибудь!

— Водки прикажете‑с?

— Давай водки. И закусить чего-нибудь!

Опохмелившись и придя немного в себя, Хорьков с трудом разыскал своего дворового и велел седлать.

То ли похмелье еще не перебродило в нем, то ли он жалел о потраченном впустую времени — гнал Хорьков лошадь без останову. Отдохнувшая за эти дни и поправившаяся на даровом овсе лошадь бежала резво. По сторонам дороги проносились занятые посевами поля, березовые рощицы, покрытые цветистым разнотравьем овраги. Скоро и дом. Стоит лишь миновать вон ту ложбину, подняться на пригорок, и глазам откроется разбросанная по крутому изволоку речки деревушка Ковресь, доставшаяся Хорькову от деда с материнской стороны. Невелико поместье, всего сорок дворов, а жить можно.

Хорьков стегнул плеткой коня, выскочил на пригорок и… обмер. Перед его глазами ничего не было. Там, где еще три дня назад стояли крестьянские хаты, его господский дом, сейчас расстилалось ровное, свежевспаханное поле.

— Чур меня, чур! — Хорьков испуганно перекрестился. Но наваждение не исчезало.

— Листратка! — обернулся Хорьков к сопровождавшему его дворовому, смутно надеясь, что тот успокоит его, скажет, что все стоит на своем месте, но Листрат лишь испуганно хлопал глазами, дрожал и ничего не мог выговорить.

— Но, черт! — Хорьков изо всей силы хлестнул лошадь. Та рванулась вперед. Вот и пашня. Помещик соскочил с коня и припал к земле. Она была пухлой, словно вспахали и забороновали ее только вчера. Страшная догадка озарила Хорькова. Так вот зачем так усердно угощал его заводчик, три дня не отпускал от себя! Но нет, он так этого не оставит, найдет управу на злодея!

— До Питера дойду, а своего добьюсь! За такие разбойные дела по головке не погладят!

Но что делать сейчас, где приклонить голову? Хорьков решил поехать к соседу: «свой брат, помещик!»

Через несколько дней, заняв под вексель небольшую сумму, он направился в сопровождении единственного оставшегося при нем дворового человека в Петербург подавать жалобу в Сенат, а если удастся — и самой императрице на самоуправство заводчика.

Соглядатаи в тот же день донесли об этом Баташеву. Одеваясь, чтобы идти в театр, он улыбнулся и ответил стоявшему перед ним Карпухе:

— Пусть молит бога, что сам жив остался. А что касается жалобы — не боюсь, не велика пава. Давай-ка лучше одеваться, пора в театр.

В театре шла в тот день новая пьеса «Немецкая башмачница». В заглавной роли выступала новая певица Таня, — высмотренная младшим Баташевым в одном из подмосковных поместий.

Зрительный зал заполнялся гостями. Они приезжали теперь не только из окрестных сел, но и из Мурома, Арзамаса, Ардатова. Мужчины и женщины выглядели нарядно: бордового, синего бархата камзолы, шитые золотом кафтаны, белые атласные, до колен, панталоны, тонкие чулки. На женщинах сверкали драгоценности.

Баташев с удовлетворением оглядывал собравшуюся в зале публику. Его старания прославиться вознаграждались сторицею. Когда зрительный зал заполнился народом, он дал знак начинать. Занавес пополз вверх.

XXI

Наташа проводила Луку до калитки, вернулась домой, села к окну и задумалась. Воспоминания недавних дней нахлынули на нее. Томительно-длинно тянулись недели ее пребывания в барском доме. Один день похож на другой. Утром вместе с приставленной к ней домоводкой Марфой пили чай или кофий, потом отправлялись на прогулку в парк, а если удавалось улестить старуху, — в лес. Это были лучшие часы в ее тогдашней жизни. Можно подышать свежим воздухом, полюбоваться красивыми цветами на клумбах, поманить к берегу ручных лебедей, плавающих в специально устроенных для них прудах. Иногда Наташа заглядывала в оранжерею, построенную по приказу Баташева в дальнем углу парка. Под присмотром купленного у графа Шереметьева искусного садовника росли здесь диковинные заморские растения: персики, лимоны, апельсины. Однажды садовник дал ей украдкой апельсиновое яблоко, и она надолго запомнила аромат чудесного плода.

Со страхом ждала Наташа наступления ночи. Барин был ненавистен ей. Не раз умоляла она его оставить ее, взять себе другую. Как могла, противилась его ласкам, но это лишь сильнее распаляло его.

Другая бы давно надоела ему, а к ней он наведывался часто.

Так прошло лето. Наступила осень. Оторванная от внешнего мира, Наташа долго не знала ничего ни о бунте работных, ни о судьбе Василия. Баташев не делился с ней своими делами, запретив и Марфе рассказывать о чем-либо таком, что могло расстроить его пленницу.

Но однажды старуха допустила промашку. Прикорнув у подножия огромной, в два обхвата, сосны у пруда за парком, она задремала на солнцепеке, и дворовая девушка, приносившая корм лебедям, рассказала Наташе о всех новостях заводского поселка, о бунте, о том, что кузнеца Башилова и других сослали неизвестно куда, что Павла Ястребова сначала тоже было отправили на каторгу, но потом вернули, только работает он теперь уже не на Выксуни, а в Велетьме, и что о Василии с Митькой Коршуновым ничего не слыхать: куда делись — неизвестно. Рассказав обо всем этом, девушка испугалась — так сильно подействовали ее новости на Наташу — и стала Христом-богом просить не говорить никому об их разговоре. Неровен час, узнают — быть ей на «козе».

Глотая слезы, Наташа успокоила дворовую: никому ничего не скажет, а за известие — спасибо. Та схватила корзинку и убежала.

Марфа долго допытывалась, чем расстроена ее подопечная, в чем причина ее слез, но выведать ничего не смогла. На все расспросы Наташа отвечала: «Батюшку с матушкой вспомнила. Жалко мне их».

— Себя жалеть надо, — проворчала в ответ старуха и тут же зажала себе рот: не сболтнула ль, дура, лишнего?

С невеселыми мыслями вернулась молодая женщина в свою темницу. Раньше, когда не знала о всем, что произошло на Выксуни, надеялась, что Вася выручит ее отсюда, потом, когда увидела, что помощь не приходит все дольше и дольше, стала думать, что Василий разлюбил ее, забыл о ней, и как-то смирилась со своей горькой судьбой. А теперь… Что делать ей теперь? Бежать? Но куда? Искать мужа? А где его найти?

Выхода, казалось, не было.

Так в каком-то полузабытьи прошла еще неделя, другая, третья. Отсветило жаркое солнце, проплыли в чистом небе на своих серебристых крылышках паучки-путешественники, непременные спутники бабьего лета. Нежные ароматы росших в парке цветов уступили место прилетавшему издалека горькому запаху полыни и еще чего-то, что наполняло душу отчаянием и безысходностью. Наступала осень.

Долгими вечерами шумели за окном деревья, монотонно качая сбросившими листья ветвями. Тени их судорожно метались по окну, словно монахи клали поклоны на богомолье. Временами начинал моросить мелкий, будто просеянный сквозь частое сито, дождик.

Наташа молча сидела у окна, уронив на колени вязанье, которому обучила ее Марфа. Думы о Василии, о том, что ждет ее впереди, не оставляли молодую женщину. С тех пор, как узнала она о том, какой жестокой казнью казнил Андрей Родионович знакомых и близких ей людей, он стал ей еще более ненавистен. Со страхом и отвращением покорялась она его ласкам, думая лишь о том, чтоб поскорее он оставил ее, поскорее окончились бы ее мучения.

«Лучше утопиться, чем так жить!» — все чаще думала она;

Вошедшая со свечой Марфа застала молодую женщину в слезах. Оглядев ее, старуха недовольно и строго сказала:

— Что это за слезы, негодница? Чем ты недовольна? Или хочешь, чтоб меня из-за твоих глупостей куда-нибудь на рудник сослали? Изволь сейчас же перестать. И приведи себя в порядок. Неровен час, батюшка Андрей Родионович пожалует. Что тогда?

Поставив свечу на камин, домоводка вышла.

Придет! Опять придет! Снова будет мучить, терзать ее душу! Мысль о том, что снова придется терпеть ненавистные барские ласки, словно огнем обожгла Наташу. Вскочив с кресла, она бросилась к окну и стала открывать его. Набухшая от дождей рама не поддавалась. Под руки попался нож. Засунув его между створками, она начала осторожно, но сильно тянуть раму к себе, и та, наконец, отворилась. Холодный, влажный воздух хлынул в комнату. Схватив лежавший на столе платок, Наташа накинула его себе на плечи и выбралась наружу. Откуда-то послышались шаги. «Барин!» — мелькнуло в голове. Осторожно прикрыв окно, Наташа бросилась бежать к одной из боковых аллей парка. Вот и деревья. Они укроют ее от жадного барского глаза. Пока там, в доме, спохватятся, она будет уже далеко…

Удача словно придала ей силы. Она добежала, никем не замеченная, до конца аллеи, перелезла через парковую ограду и очутилась в лесу. Теперь сюда, мимо лебединых прудов, куда ходила она гулять с Марфой, сюда, в спасительную гущу деревьев!

Ветки елей и можжевельника хлестали ее по лицу, цеплялись за платье, но она ничего не замечала. Ею владело одно стремление: скорей к пруду, там ее спасение! Не помня себя, взбежала она на прибрежную кручу и на миг замерла. Внизу под обрывом чуть слышно плескалась вода. Набежавший из-за леса несильный порыв ветра сорвал платок с плеч женщины, и это вывело ее из забытья. «Прощай, Вася, прости меня за все, я не виновата перед тобой!» Решительно шагнула вперед, подняла руку, чтоб сотворить крестное знамение перед смертью, и остановилась: ребенок шевельнулся у нее под сердцем.

Сначала она не поняла, что это такое. Потом, когда ребенок шевельнулся еще и еще раз, догадка озарила ее. Пораженная случившимся, женщина с тихим стоном опустилась на землю. Она не помнила, сколько времени пролежала тут, на берегу пруда, силы словно оставили ее. Очнулась, когда услышала доносившиеся из леса шум, крики людей. Искали ее. Наталья медленно поднялась и пошла им навстречу.


Дата добавления: 2015-08-02; просмотров: 62 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
9 страница| 11 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.028 сек.)