Фридриху и Вильгельму Греберам, 1 сентября 1838 Г.

Что ты мне дашь за фунт чепухи? У меня большой запас ее. О, великий боже!

Преданный вашему высокоблагородию

твой Ф. Энгельс

Впервые опубликовано Печатается по рукописи

с небольшим сокращением в книге:,_, „

F. Engels. «Schriften der Frühzeit». Перевод с немецкого

Berlin, 1920 и полностью в Marx-Engels Gesamtausgabe. Erste Abteilung, Bd. 2, 1930

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

[Бремен!, 11 сентября [1838 г.]

Дорогая Мария!

«В надежде, что я опять получу от тебя письмо в 4 страницы, остаюсь и пр.» Да, глупышка, ты получишь 4 страницы, но они написаны по принципу — какою мерою меришь, такою и тебе будут мерить *, да и то этого слишком много для тебя. Ведь я на такой маленькой странице пишу столько же, сколько ты на большой, и просил бы тебя в будущем не тратить так безоб­разно бумагу. Когда так размашисто пишет толстяк — это совсем другое дело. Понятно вам, мамзельхен? — Если вы в этом году не поедете в Ксантен, то вам придется сказать себе:

Утешься от всех бед с Иовом, Монаха гуще смажь сиропом.

Тут ничего не поделаешь, как говорят у нас в Бремене. Вы можете вообразить себе, что вы там уже были, разве ты не пом­нишь, что делал Герман **, когда он получал стакан вина? Он пил его очень медленно, стараясь продлить удовольствие. По­этому вы тоже должны сказать себе: если бы мы были сейчас в Ксантене, то мы не могли бы уже радоваться тому, что мы туда поедем, а теперь у нас впереди еще целый год, полный надежд, и мы можем радоваться сколько угодно. Ведь это мудро, так ска­зал бы Сократ, а с ним и Уленшпигель. Запомни это себе на бу-

* Библия. Новый завет. Евангелие от Матфея, глава 7, стих 2 (перефрази­ровано). Ред.

•• — Герман Энгельс. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.

дущее. Как видишь, я тоже могу читать тебе наставления, не хуже, чем ты мне. А когда ты мне опять будешь писать, то не начинай каждого абзаца с «представь себе». Откуда у тебя эта благородная привычка? Как ты можешь говорить: «я не знаю, что еще писать», если ты мне еще не сообщила, какие годовые отметки получили ты и Анна *, кто в этом году написал вступление к вашей программе. Толстяк тоже наверное от­мочил какую-нибудь шутку за те восемь недель, как меня нет, разве ты не могла мне написать об этом? И сколько еще про­изошло всякого такого, о чем я совершенно не знаю! Скажи, пожалуйста, разве это оправдание: «я не знаю, о чем мне пи­сать»? Я тоже не знаю, о чем мне писать. Когда я начинаю одну строчку, то еще не знаю, о чем я буду говорить в следующей, но мне все-таки что-нибудь да приходит в голову, и, я надеюсь, тебе будет небесполезно и нелишне прочесть то, что я пишу. А ты, если заполнишь две страницы далеко расставленпыми строчками, воображаешь уже, что совершила чуть ли не под­виг Геркулеса. Что же ты думаешь обо мне? После того как я закончу это письмо к тебе, мне нужно написать еще три других, а завтра или послезавтра отнести их на почту. И у меня вовсе не так уж много времени, потому что сегодня во второй поло­вине дня судно «Ианчита» отправляется в Гавану и мне прихо­дится переписывать чужие письма вместо того, чтобы самому писать свои; сегодня днем я ожидаю письмо от Штрюккера, и он тоже, должно быть, захочет получить ответ. К тому же я не могу писать одному то же самое, что я написал другому. Те­перь ты видишь, что было бы справедливо, если бы ты написала мне шесть страниц и что тебе нельзя было бы обижаться, даже если бы я.написал тебе только ¹/₆ страницы? Впрочем, одна эта головомойка уже достигла длины целого твоего письма, и, чтобы доказать тебе, что и я могу писать о чем-нибудь другом, я возьму на себя смелость рассказать тебе, что, если я достану кисть до того, как отправлю письмо, я пришлю тебе несколько рисунков бременских крестьянских мод.

Но сейчас ты права, я не знаю, о чем еще написать, и я все же попытаюсь что-нибудь придумать; четыре страницы честно будут заполнены. Очень неприятно здесь то, что город­ские ворота вечером, с наступлением темноты, запираются и тот, кто хочет войти или выйти, должен платить пошлину. Сейчас это дело начинается уже с семи часов, тогда надо пла­тить два rpofa, и чем позже, тем пошлина выше; после девяти уже надо платить 3 грота, в 10 часов — 6 гротов, в 11 часов —

• — Анна Энгельс Рев,

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.

12 гротов. За проезд на лошади пошлина еще выше. Мне уже тоже несколько раз приходилось платить эту пошлину.

Сейчас консул * как раз беседует с г-ном Граве о тех письмах, которые должны быть написаны сегодня во второй половине дня. Я прислушиваюсь к этому разговору с самым напряжен­ным вниманием, как мошенник, который видит, как выходят присяжные, и ждет их слов «виновен» или «невиновен». Ведь если Граве начнет писать, то я буквально не успею оглянуться, как на моем столе уже будет лежать шесть, семь, восемь или больше писем в одну, две и даже три страницы. За то время, что я здесь, я уже переписал 40 страниц, 40 страниц в книгу огромного формата для снятия копий. Вот передо мной уже опять лежит письмо в Балтимору, и, представь себе, 4 страницы исписаны полностью. Сейчас половина двенадцатого, и я пойду на почту будто бы для того, чтобы получить письма для кон­сула, а в действительности для того, чтобы узнать, нет ли письма от Штрюккера.

Adieu **, дорогая Мария, я надеюсь получить четыре боль­шие страницы.

Твой брат Фридрих

_, Печатается по рукописи

Впервые опубликовано
в Marx-Engels Gesamtausgabe. Перевод с немецкого

Erste Abteilung, Bd. S, 1930 _TT

На русском языке публикуется впервые

ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ В БАРМЕН***

[Бремен1, 17—18 сентября [1838 г.]

17 сентября. Сначала черные чернила, затем начинаются красные ****.

Carissimi! In vostras epistolas haec vobis sit respondentia. Ego enim quum longiter latine non scripsi, vobis paucum scribero, sed in germanico-italianico-latino. Quae quum ita sint *****, то

* — Генрих Лёйпольд. Ред. ** — Прощай. Ред. *** На обороте письма надпись: господину Фридриху Греберу. Адр. Госпо­дину пастору Греберу. Бармен. Франко. Ред.

• *•• Письмо от 17 сентября написано черными чернилами, письмо от ^сентяб­ря написано красными чернилами, поперек текста предыдущего письма. Ред.

***** — Дражайшие! На ваши письма отвечаю нижеследующим. Так как я дав­но не писал по-латыни, то я напишу вам немного, но на немецко-итальянско-латин­ском. Поскольку это так. Ред.

Фридриху а вильГельму грёёёрам, И— 18 сейтяг.ря 1838 г. 343

вы не получите уже ни слова больше по-латыни, а все на чистом, прозрачном, ясном, совершенном немецком языке. Начну сей­час свой рассказ сразу с сообщения вам очень важной вещи: мой испанский романс провалился; этот парень, по-видимому, антиромантик, таким он и выглядит; но мое собственное стихо­творение — «Бедуины» *, прилагаемое к письму, было помещено в другом журнале; только этот молодец изменил у меня послед­нюю строфу, чем создал невообразимую путаницу. Дело в том, что он, кажется, не понял слов: «вас люди в фраках не поймут, им вашей песни строй далек», потому что они кажутся стран­ными. Главная мысль стихотворения заключается в противо­поставлении бедуинов, даже в теперешнем их состоянии, пуб­лике, которая совершенно чужда им. А потому этот контраст не следует выражать одним голым описанием, данным в обеих резко обособленных частях; лишь в заключении он ярко высту­пает благодаря противопоставлению и заключительному вы­воду последней строфы. Кроме того, в стихотворении еще выра­жены отдельные мысли: 1) легкая ирония по адресу Коцебу и его приверженцев с противопоставлением ему Шиллера как доброго принципа нашего театра; 2) скорбь о теперешнем состоянии бедуинов с противопоставлением прежнему их состоянию; эти обе побочные мысли идут параллельно в обеих главных противоположностях. Убери последнюю строфу, и все идет прахом; но если редактор, желая сгладить заключение, пишет: «И после этого — позор — за деньги пред толпой пля­сать! У вас недаром тусклый взор, и на устах лежит печать!», — то, во-первых, заключение бледно, ибо оно составлено из ис­пользованных уже раньше общих фраз, а во-вторых, оно уничто­жает мою главную мысль, ставя на ее место побочную: жалобу на состояние бедуинов и сопоставление его с прежним их со­стоянием. Итак, он навредил следующим образом: он совершенно уничтожил 1) главную мысль и 2) целостность всего стихотворе­ния. Впрочем, это ему обойдется еще в один грот (^х/₂ зильбер­гроша), ибо он получит от меня надлежащую отповедь. Впрочем, лучше бы я не сочинял этого стихотворения, ибо мне совсем не удалось выразить свою мысль в ясной, изящной форме; риториче­ские фразы... ** — не более, как риторические фразы, страна фи­ников и Билед Уль Джерид — это одно и то же, так что одна и та же мысль повторяется дважды в одних и тех же выражениях, а как неблагозвучны некоторые из фраз: «раскаты смеха» и «про­ворные уста!». Странное испытываешь чувство, когда видишь

* См. настоящий том, стр. 1—2. Ред.

••В тексте незаконченное слово: Str., вероятно, имеется в виду Штрюккер (Strü-cker) —-. товарищ Энгельса. Ред.

344 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 17—18 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.

напечатанными свои стихи; они тебе стали чужими, и ты их воспринимаешь гораздо более остро, чем когда они только что написаны.

Я здорово смеялся, когда увидел вдруг свое произведение опубликованным, но у меня вскоре пропала охота смеяться; когда я заметил сделанные изменения, то пришел в ярость и варварски забушевал. — Satis autem de hac re locuti sumus! *

Я нашел сегодня утром у одного букиниста весьма своеоб­разную книгу: извлечения из «Деяний святых», но, к сожале­нию, только за первую половину года, с портретами, жизнеопи­саниями святых и молитвами, но все очень коротко. Она стоила мне 12 гротов (6 зильбергрошей), и столько же я заплатил за «Диогена Синодского, или Hu)xq<xiyjç [iatvô{ievo<: **» Виланда.

G каждым днем я все более отчаиваюсь в своей поэзии и ее творческой силе, особенно с тех пор, как прочел у Гёте обе статьи «Молодым поэтам»²²³, в которых я обрисован так верно, как это только возможно; из них мне стало ясно, что мое риф­моплетство не имеет никакой цены для искусства; но тем не менее я буду и впредь продолжать заниматься рифмачеством, ибо это — «приятное дополнение», как выражается Гёте, а иное стихотворение тисну в какой-нибудь журнал, потому что так делают другие молодцы, которые такие же, если не большие, чем я, ослы, и потому также, что этим я не подниму и не понижу уровня немецкой литературы. Но когда я читаю хорошее стихотворение, то в душе мне становится всегда очень досадно: почему ты н^сумел так написать! Satis autem de hac re locuti sumus!

Мои cari amici ***, ваше отсутствие очень чувствуется. Я часто вспоминаю о том, как я приходил к вам в вашу комнату; Фриц, устроившись уютно за печкой, сидел там с короткой трубкой во рту, а Вильм в своем длинном шлафроке шумно шагал по комнате и курил только четырехпфенниговые сигары и острил так, что комната дрожала, а затем появлялся могучий Фельдман, подобно Cxv8oç Msvetaxoç ****, _и затем приходил Вурм, в длинном сюртуке, с палкой в руке, и мы бражничали так, что небу было жарко; а теперь надо ограничиваться письмами — это ужасно! Что вы мне из Берлина также аккуратно пишете, это constat ***** и naturaliter ******, письма туда требуют только одного лишнего дня по сравнению с письмами в Бармен. Мой

• — Однако довольно об этом! Ред. •• — Неистового Сократа. Рев. **• — дорогие друзья. Ред. • ••• — рыжему Менелаю. Ред. •**•* — установлено. Ред. • ••••• __ естественно. Рев.

ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЁРАМ, 17 —18 СЕНТЯБРИ 1838 Г. 345

адрес вы знаете; впрочем, это неважно, ибо я установил такое хорошее знакомство с нашим почтальоном, что он приносит мне всегда письма в контору. Однако honoris causa * вы мо­жете на всякий случай написать: Санкт-Мартини Кирххоф № 2. Источник этой дружбы с почтальоном тот, что у нас сход­ные имена: его зовут Энгельке. — Мне сегодня немного труд­но писать это письмо: позавчера я отправил письмо Вурму в Бильк, а сегодня — Штрюккеру, первое в 8 страниц, второе в 7. А теперь и вы должны получить свою порцию. — Если вы получите это письмо до отъезда в Кёльн, то исполните следую­щее поручение: по прибытии туда разыщите Штрейтцейггассе, зайдите в типографию Эверерта, №51, и купите мне народные книги; «Зигфрид», «Уленшпигель», «Елена» у меня есть; важ­нее всего для меня: «Октавиан», «Шильдбюргеры» (неполное лейпцигское издание), «Дети Хеймона», «Доктор Фауст» и другие вещи, снабженные гравюрами; если встретятся мис­тические, то купите их тоже, особенно «Прорицания Сивиллы». Во всяком случае, вы можете истратить до двух или трех тале­ров, затем пошлите мне книги скорой почтой, со счетом²²⁴; я вам пришлю вексель на моего старика **, который вам охот­но заплатит. Или так: вы можете прислать книги моему старику, которому я сообщу всю историю, а он мне их подарит, на рож­дество или когда ему вздумается. — Новым занятием у меня является изучение Якоба Бёме; это темная, но глубокая душа. Приходится страшно много возиться с ним, если хочешь понять что-нибудь; у него богатство поэтических мыслей, и он полон аллегорий; язык его совершенно своеобразный: все слова имеют у него другое значение, чем обыкновенно; вместо су­щества, сущности [Wesen, Wesenheit] он говорит мучение [Qual]; бога он называет безоснованием [Ungrund] и основанием [Grund], ибо он не имеет ни основания, ни начала своего существования, являясь сам основанием своей и всякой иной жизни. До сих нор мне удалось раздобыть лишь три сочинения его; на первых порах этого достаточно. — Но вот вам мое стихотворение о бедуинах:

Еще один звонок, и вот Взовьется занавеса шелк; Свой напрягая слух, народ — Весь ожидание — замолк.

Не будет Коцебу сейчас Раскаты смеха вызывать,

• — почета ради. Ред. *• — Фридриха Энгельса-старшего, отца Энгельса. Ред.

346 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЁБЕРАМ, il —18 СЕНТЯБРЕ

Не Шиллер будет в этот раз Златую лаву изливать.

Пустыни гордые сыны Вас забавлять пришли сюда; И гордость их, и воля — сны, Их не осталось и следа.

Они за деньги длинный ряд Родимых плясок пляшут вам Под песню-стон; но все молчат; Молчание к лицу рабам.

Где Коцебу вчера стяжал Рукоплесканья шутовством, Там бедуинам нынче зал Дарит рукоплесканий гром.

Давно ль проворны и легки Под солнцем шли они, в жару, Чрез марокканские пески И через фиников страну?

Или скитались по садам Страны прекрасной Уль Джерид, А кони про набеги вам Твердили цокотом копыт?

Иль отдыхали близ реки Под сенью свежего куста, И сказок пестрые венки Плели проворные уста?

Иль в шалашах ночной порой Вкушали мед беспечных снов, Пока вас не будил с зарей Проснувшихся верблюдов рев?

О гости, вам не место тут, Вернитесь на родной Восток! Вас люди в фраках не поймут, Им вашей песни строй далек.

ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 17 —18 СЕНТЯБРЯ 1838 г. 347

18 [сентября]

Cur me poematibus exanimas tuis? * — воскликнете вы. Но я вас ими — или, вернее, из-за них — помучаю сейчас еще больше. У Гуилельмуса еще целая тетрадь моих стихов. Эту тетрадь я попрошу вернуть мне, и вот каким образом: всю неис­писанную бумагу вы можете вырезать, а потом при каждом из своих писем прилагать по четвертушке; расходы на марки от этого не увеличатся. Если удастся, то можно добавить и еще клочок; если вы это умело вложите и хорошенько спрессуете до отправки письма, например, положив его на ночь между нес­колькими словарями, то эта публика ничего не заметит. Пере­шлите Бланку вложенный листок. У меня теперь обширней­шая переписка. Я пишу вам в Берлин, Вурму в Бонн, пишу в Бармен, Эльберфельд, — но без этого как мог бы я убить беско­нечное время, которое я должен проводить в конторе, не имея права читать? Позавчера я был у своего старика **, id est principalis ***; его жену называют старухой [«Altsche»] (по-италь­янски произносится точно так же слово alee, лось); его семья живет за городом, и я получил большое удовольствие. Старик — очень милый человек, он ругает своих детей всегда по-польски: ах вы, лайдаки, ах вы, кашубы! На обратном пути я старался разъяснить одному своему спутнику-филистеру красоту нижне­немецкого языка, но увидел, что это невозможно. Такие филис­теры несчастны, но в то же время сверхсчастливы в своей глу­пости, которую они принимают за высшую мудрость. Недавно вечером я был в театре; давали «Гамлета», но совершенно отвра­тительно. Уже лучше и не говорить об этом. — Очень хорошо, что вы едете в Берлин; в области искусства вы получите столько, сколько ни в одном университете, за исключением Мюнхена; зато по части поэзии природы будет скудно: песок, песок, песок! Здесь гораздо лучше- Дороги за городом большей частью очень живописны, разнообразные группы деревьев придают им боль­шую прелесть; а горы, горы — черт возьми, как они хороши! Далее, в Берлине не хватает поэзии студенческой жизни, осо­бенно развитой в Бонне, чему немало способствуют прогулки по поэтическим окрестностям. Но вы еще приедете в Бонн. Мой милый Вильгельм, я бы охотно ответил тебе на твое остро­умное письмо так же остроумно, но у меня теперь совсем нет остроумия, да и охоты, которой нельзя вызвать у себя, а без нее все носит вымученный характер. Я чувствую, однако, что

* — Почему ты терзаешь меня своими стихотворениями? Ред. *• — Генриха Лёйпольца. Ред. •*• — то есть принципала. Ред.

348 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБВРАМ, 17 — 18 СЕНТЯБРЯ 1838 г.

со мной неладно, точно у меня все мысли исчезают, точно у меня жизнь отнимают. Увяла листва на древе души, вымучены остроты мои, ядро их выпало из скорлупы. Бедные мои макамы, не сравниться им с твоими стихами, затмившими Рюккерта сво­ими красами. Мои же макамы подагрой страдают, они хромают, погибают, они упали уже в пропасть безвестности и не добиться им известности. О горе, в своей каморке я сижу и молотком по голове стучу, а оттуда только вода течет, громко шумит и ревет. Однако это не помогает и вдохновения мне не возвращает. Вчера вечером, когда я ложился спать, я ударился головой; раздался такой звук, будто ударили по бочке с водой и вода плещется о другой бок ее. Я не мог не рассмеяться, когда ис­тина предстала предо мной в таком непривлекательном виде. Да, вода, вода! В моей комнате вообще какая-то нечистая сила; вчера вечером я слышал, как в стене царапался древоточец, на улице, рядом, шумят утки, кошки, собаки, девки и люди. Впрочем, я требую от вас столь же длинного — даже более длинного — письма, et id post notas *, и чтобы было, как по нотам-

Самая превосходная книга церковных песнопений^М5 — это, бесспорно, здешняя. В ней все знаменитости немецкой поэзии: Гёте (песня «Ты, что с неба»), Шиллер («Три слова ве­ры») ²²⁶, Коцебу и многие другие. И швейцарские пастушьи песни, и всякого рода чепуха. Это невероятное варварство; кто этого сам не видел, тот не поверит; к тому же ужасное ис­кажение всех наших прекрасных песен — преступление, лежа­щее также на совести Кнаппа (в его «Сокровищнице песен»)²²⁷. — По поводу того, что мы отправляем партию окороков в Вест-Индию, мне вспомнилась следующая в высшей степени забав­ная история: однажды отправили партию окороков в Гавану; письмо со счетом на нее прибыло позже. И вот получатель, заметивший уже, что не хватает двенадцати окороков, читает в фактуре: «съедено крысами... 12 штук». А крысы — это моло­дые служащие из конторы, которые воспользовались этими око­роками; теперь история забыта. — Решившись заполнить ос­тавшееся еще место наброском и художественным изображением внешности (доктора Хе), я должен сказать вам, что вряд ли смогу много сообщить о своем путешествии, так как я это обе­щал прежде всего Штрюккеру и Вурму; я опасаюсь, что и им мне придется писать дважды, а трижды повторять всю эту бол­товню, с прибавлением изрядной дозы всякой чепухи, — это было бы уж слишком. Но если Вурм согласится послать вам

• — и это после замечаний. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9 — 10 ОКТЯБРЯ 1838 г. 349

тетрадь, которую вряд ли он получит до конца этого года, то все устроится. В противном случае я не могу помочь вам, по­ка вы сами не приедете в Бонн.

Ваш преданнейший

слуга

Модный гений Модный дурак

Привет П. Йонгхаусу; он может присоединить к вам свое письмо. Я бы ему тоже написал, но парень, наверное, уж сор­вался с места.

Фридрих Энгельс

Отвечайте скорее. Ваш берлинский адрес!!!!!!!

Впервые с большими сокращениями Печатается по рукописи

опубликовано в журнале «Die neue „ -

Rundschau». 9. Heft, Berlin, 1913 и пол- Перевод а немецкого

ностью в книге: F. Engels. «Schriften der Frühzeit». Berlin, 1920

---

Дата добавления: 2015-07-20