Идентичность и мазохизм

Если Фрейд и следующее за ним поколение ввели понятия экономического равновесия мазохизма, то третьему поколению в поисках идентичности пришлось определять данную проблематику с учетом этого нового подхода.

Многие авторы занимались процессом конституирования Я или Самости — тем, что Ракамьер называет «personnation» (становлением личности), при этом Самость для него есть «данный опыт, чувство себя, интегративное как функция Я, благодаря которой человек способен воспринимать себя в качестве индивидуального единства, дифференцированного, уникального, реального и устойчивого». Таким образом идентичность смешивается с первым субъективным ощущением себя, а также с результатом приведения в действие функции Самости.

Эта функция Самости должна обеспечивать «равновесие между нарциссическими и либидинозными катексисами».

В начале своего развития ребенок сразу попадает в психосоматическую иерархию диады мать—дитя, позднее речь идет о семейной, а еще позже о социальной иерархии; при этом, однако, «несмотря на родительскую генетику и моторную спонтанность», нельзя игнорировать значение, «которое независимо от вскармливания имеет раннее влияние родителей». Это также связанно с ролью «антинарциссизма» по Паше, «присущей субъекту тенденцией в буквальном смысле слова отделяться от самого себя, отрешаться от собственного либидо ради того, что находится вовне», тенденцией, которую следует отличать от садистской тенденции, проявляемой субъектом в агрессивности по отношению к чему-то вторичному по сравнению с собой. То есть «указывает любви путь вовне не один лишь страх (Фрейд)... И не только наличие внешней питающей среды, и не только стремление к объекту как таковому служат основанием для развития любви».

В конечном счете мазохизм не состоит лишь из агрессивности, обогащенной нарциссическим либидо (агрессивности, обращенной вовнутрь) вследствие интернализации объектов, против которых была направлена первоначальная агрессия; к этому причастен и антинарциссизм. «Органическая» подчиненность матери смягчает установку ребенка, «который в присутствии взрослого или старшего ребенка очарован им...», ребенка, «который находится вне себя и полностью сосредоточивается на объекте»; это "первичное восхищение", есть начало процесса, который завершается первичной мегаломаниакальной идентификацией». Эта идентификация со всемогуществом матери была подробно описана еще Ференци.

Как мы видели, первичный мазохизм запечатляется в теле: что касается формирования идентичности и роли нарциссизма (а также антинарциссизма), равно как и либидинозного катексиса, надо напомнить о том, что еще Фрейд отметил, что мать проявляет больше любви к своему ребенку мужского пола (1914); из этого следует, что интенсивность материнского катексиса различна и зависит от пола ребенка, на что указывают Брауншвейг и Файн. Эти авторы также предполагают, что «отец в принципе оказывает меньшее давление на мать девочки, нежели на мать мальчика, тем самым она (мать) вскоре вновь становится его женой»; таким образом, «...мать девочки менее склонна к тому, чтобы оберегать и защищать свою дочь». Отсюда мы приходим к «относительной хрупкости первичного нарциссизма... у девочек». Первичный аутоэротизм оставляет «амнестический след, постепенное развитие которого... может привести к появлению эрогенного мазохизма». Роль отца важна при построении объектных отношений девочки, поскольку «...хороший отец, отвечая на потребности своей дочери, очень рано начинает готовить ей нарциссическое убежище, которое покрывает изъяны материнского...».

Согласно Винникотту, «необходимо, чтобы мать могла вынести ненависть к своему ребенку, ничего не предпринимая против этого. Если из страха, как бы чего не натворить, она не решается ненавидеть причиняющего ей боль ребенка, то находит себе прибежище в мазохизме — здесь истоки ошибочной теории природного мазохизма женщины».

Касаясь первичной идентификации мальчика, которую мы описывали выше в связи с «первичным восхищением», Фрейд говорит о прямой и непосредственной идентификации с отцом, которая происходит до всякого объектного катексиса. Это позволило К. Штейну определить отца как «изначально данное».

Качество идентичности человека, несомненно, зависит от этих его идентификаций; раннее нарушение идентификации с родителями, прежде всего с родителем того же пола, способно исказить чувство идентичности, как это особенно наглядно проявляется при гомосексуализме.

В соответствии с мыслями Фрейда зададим себе вопрос: учитывая феномен запечатления (в бихевиористском понимании), который отражается как на дуальном поведении, так и на «цензуре возлюбленного», не будет ли формирование ребенка определяться идентификационными процессами в различной степени? Кроме того, основным элементом, влияющим на установку родителей на разных уровнях, по-видимому, является склонность к пассивности или активности.

Балинт описывает процесс, который может завершиться «базальным расстройством»: «Чрезвычайно примитивное и своеобразное отношение к объекту... отношение между двумя людьми, в которых принимается в расчет только один партнер... а другой хотя и воспринимается, но играет роль лишь постольку, поскольку исполняет желания первого или же, напротив, намеренно отказывает ему в удовлетворении».

Фрустрация путем ограничения активности на уровне примитивной моторики более, чем любой другой вид фрустрации, способствует формированию идентичности, поскольку именно благодаря ей первичный мазохизм возникает очень рано. Происходит своего рода разрядка, не приводящая при этом к разрушению. Фрустрация оттягивает агрессию на себя, но, если объект представляется слишком ценным или желанным, проявления агрессии меняют свое направление, чтобы не навредить «партнеру». Мазохизм развивается как элемент агрессии в том случае, если в подходящий момент окружение не предоставляет даже минимальных возможностей удовлетворения, необходимого аутоэротизму.

Винникотт показывает, что следствием такой фрустрации является расщепление агрессивного влечения. Безвредная его часть направляется на объект фрустрации, тогда как другая нападает на «хорошие» объекты и вызывает чувство вины. Предыстория этого второго агрессивного элемента (случайного разрушителя, как называет его Винникотт) прослеживается в самом примитивном инстинкте, в моторике: «Аутентичная потребность маленького ребенка во фрустрации, без сомнения, объясняется реальными обстоятельствами, ведь, если бы существовало полное и беспрепятственное удовлетворение влечений, осталось бы неудовлетворенным то влечение, которое проистекает из собственной моторики».

Чем же является для Винникотта этот «случайный разрушитель»? Он полагает, что «разрушение только тогда подпадает под ответственность Я, когда его интеграция и организация достаточно укрепились, чтобы стало возможным возникновение гнева и, как следствие, страха перед возмездием». Таким образом, можно сказать, что «первоначальное либидинозное влечение (Оно) является разрушительным, хотя разрушение и не является целью ребенка».

Каким же представляется изменение идентичности с точки зрения мазохизма?
Если придерживаться взглядов Винникотта, то фантазии, которые навязываются маленькому ребенку «осаждающими» его объектами, могут повлечь за собой отказ от самого себя и собственной спонтанности. Винникотт излагает свою позицию, рассматривая «тему агрессивного поведения и агрессивного влечения, которые невозможно исследовать по отдельности», на различных этапах развития. В том аспекте, который нас сейчас интересует, а именно в аспекте индивиду-ации и формирования идентичности, подчеркнем, что при интеграции возникает «способность чувствовать себя виновным». Это соответствует «депрессивной позиции», описанной Мелани Кляйн. На следующей стадии, стадии «тотальной личности», с возникновением межчеловеческих отношений и ситуации треугольника эдипова комплекса «чувство личной виновности в сочетании с агрессивностью» открывает возможность включиться в наш социум. При этом мазохизм обладает чрезвычайно ранними корнями, поскольку «многие вещи начинаются с первого же сосания груди», на стадии «доинтеграции».

Присущий каждому ребенку инстинктивный опыт охватывает определенный «процент моторики»; остаток же может быть использован иначе: «Здесь заключена причина весьма значительных индивидуальных различий в обращении с собственной агрессивностью. Здесь обнаруживается также источник определенного рода мазохизма». Винникотт описывает три схемы, согласно которым моторика может оказывать воздействие на процесс индивидуализации на ранних его этапах: «В одном случае благодаря моторике постоянно исследуется и заново открывается окружение»; новая индивидуальность развивается из своего собственного ядра. Во второй схеме окружающая среда давит на младенца; моторика воспринимается как средство, с помощью которого можно отреагировать на этот натиск.

Наконец, в третьей схеме ситуация является экстремальной, состояние первичного нарциссизма не приводит к развитию подлинной индивидуальности: «Индивидуальность развивается скорее как разрастание скорлупы, нежели ядра, как продолжение вторгающегося внешнего мира... Индивид существует тогда лишь благодаря тому, что остается необнаруженным». Мы имеем дело с «ложной Самостью» — в этом состоит одно из основных положений теории Винникотта. Если первая схема не действует, то не может произойти первичного «слияния» части потенциала моторики с либидинозным потенциалом; вторичное же, более позднее «слияние» в результате эротизации агрессивных элементов является источником садистских наклонностей, которые могут превратиться в мазохизм: индивид только тогда ощущает себя действенным, когда является жестоким и разрушительным. У здорового индивида садизм подразумевает «удавшееся слияние»; это «слияние» отсутствует, когда механизм развивается напрямую из реактивной агрессивности.

Удивительным примером роли мазохизма в формировании идентичности через отказ субъекта от аутентичного ядра своей личности является случай, когда единственная для этого субъекта возможность существования в окружении, воспринимаемом им как «недостаточно хорошее», состоит в бегстве к ложной Самости. В этом навязанном извне образовании ложной Самости как единственного осознанного восприятия себя «влечения переживаются лишь как реакции» таким образом, что наряду с либидинозной жизнью, которая больше не воспринимается как реальная, возникает реактивная, чисто агрессивная жизнь, зависящая от постоянного присутствия противника. Этого противника приходится искать в принудительном порядке. Согласно Винникотту, в экстремальных случаях агрессивность уже «не имеет корней в личном влечении, которое проявляет свою мотивацию в спонтанности Я».

Винникотт разбирает особое значение ранней фрустрации и ту путаницу, «которая может произойти из применения термина "агрессивность", когда подразумевается "спонтанность". Если импульсивное движение наталкивается на сопротивление, оно распространяется вовне и становится агрессивным... Эта импульсивность и развивающаяся из нее агрессивность приводят к тому, что ребенок нуждается во внешнем объекте, который является не только объектом, приносящим удовлетворение».

Эта связь с объектом вместе с интегрированным представлением о собственном теле — основой идентичности (по Гринэйкр) — создают вместе с функциями мазохизма сексуальную идентичность. Один из основных элементов этой идентичности обеспечивается интеграцией бисексуальности; Фрейд (1905) всегда подчеркивал важность этого концепта, отмечая, что трудно представить себе эквиваленты для пары мужское—женское на различных смысловых уровнях — биологическом, психологическом или социологическом.

Дж. Макдугалл подчеркивает, что гомосексуалист потерпел неудачу в интеграции своей бисексуальности. Она исследует отношение к объекту в случае женской гомосексуальности и выдвигает гипотезу о «некоторой недостаточной душевной интимности и коммуникации между матерью и ребенком...». Нар-циссический катексис тела (ив совокупности Я) остается слабым. На ранних этапах индивидуализации ребенок, по-видимому, наталкивается на определенные трудности. Макдугалл утверждает, что «идентичность субъекта остается уязвимой», и предлагает рассматривать гомосексуальную связь как «попытку избежать симбиотической и опасной идентификации с матерью и сохранить интроецированный образ отца...». На уровне первичного мазохизма связь с матерью не может предоставить стабильной основы для интеграции агрессивных и либидинозных влечений ребенка. Для иллюстрации Макдугалл приводит соматические проявления у многих пациенток, у которых страх перестать владеть «не только тем, что относится к телесным отверстиям, но даже к самим границам тела, позволяет заподозрить, что за фантазиями об утрате таится боязнь утратить интроецированного отца, регрессировать в практически недифференцированное состояние, в котором лишь присутствие матери устанавливает различие между Самостью и внешним миром».

Отказ от образа себя, отрицание своей реальности, как, например, в транссексуализме, предполагают особую организацию структуры Я и связаны с архаическими механизмами проекции. Углубленное психоаналитическое исследование, прежде всего в области симбиотических, дообъектных отношений, привело к возникновению нового подхода в теории, специфическая ориентация которого проявляется, например, в новой интерпретации случая Шребера с переносом акцента с неосознанного гомосексуального влечения к отцу на архаическую и опасную связь с образом матери. Отец Шребера не справился с задачей вывести сына из изначальной фузионной привязанности к матери, он попросту отделил его от матери и слишком рано научил искусству отречения. «Запретная и страстно желанная нарциссическая идентификация с матерью, и без того внушающая сильнейший страх человеку, стала тем самым невыносимо опасной».

Раздувание роли отца не может не оказать влияния на мазохизм и его место в патологическом развитии. Так, в «социальной реальности» возникают новые патологические формы, которые требуют нового осмысления с точки зрения раздувания роли отца и особого, описанного выше симбиотического переживания. Вспомним здесь о таких патологических формах, которые связаны с нарушениями идентичности при наркомании, непредвиденными самоубийствами в подростковом возрасте или некоторыми новыми формами делинквентного поведения (изображенными, к примеру, в фильме «Заводной апельсин»).

Следовательно, сегодня мы сталкиваемся с той социальной реальностью, в которой психология изменила образ нашей жизни и которая дает новый толчок развитию психоаналитической мысли. За исключением ранних механизмов развития, в понимание которых был внесен значительный вклад со времен Фрейда, «психоанализ мог сказать лишь немногое по поводу того, каким образом, исходя из социальной организации, осуществляется или нарушается синтез Я» (Erikson 1950). Эриксон, не ставя под сомнение роль «сексуальной этиологии в рамках психических нарушений», полагает, что изучение идентичности становится такой же важной проблемой, какой была сексуальность в эпоху Фрейда. Изменяющаяся социальная реальность вместе с «душевной реальностью», которая не ограничивается одной только «реальностью желаний», но включает также и «реальность тела как местонахождения потребностей» (Green 1971), модифицирует интроецированное значение матери для ребенка.

Так, например, изменяется значение образа фаллической женщины. Вскармливание практически уже не является вопросом жизни и смерти. Это изменяет отношение к телу матери. Интроецированное значение материнского тела, безусловно, необходимо для достижения идентичности. Оно проявляется на более поздней стадии сексуального развития, когда, например, происходит переход «от матери к возлюбленной» (Braunschweig, Fain 1971). Здесь, на мой взгляд, можно увидеть изменение идентификаций, а в некоторых случаях их искажение. Эта фаза развития осложняется еще и тем, что отец все чаще берет на себя функции материнской заботы. Сможет ли отрочество — второй шанс — помочь разрешению этого конфликта, когда групповой идеал нацелен на уравнивание ролей? Поэтому мы задаемся вопросом: будет ли мазохизм и в дальнейшем играть существенную роль в построении идентичности? Де Мюзан отмечает в связи с одним случаем мазохистской перверсии: «Когда не может произойти полноценного отделения Я от других, дальнейшее сдерживание деструктивности становится функциональной необходимостью [чтобы не разрушить любимый объект]... В силу своего стихийного и бурного характера каждый натиск влечения угрожает идентичности мазохиста и регрессивным образом мобилизует его деструктивные тенденции... в смысле новых усилий по ограничению Я... Поскольку деструктивная тенденция, раскалывающая изначальное единство, в котором субъект и объект почти или вовсе неразличимы, является не изолированным первичным влечением, а смешением либидо со стремлением к сепарации, которое служит отграничению каждого и тем самым вносит свой вклад в индивидуацию».

Итак, что связывает мазохизм с идентичностью? Если рассмотреть педагогический оптимизм «Политического» у Мендела (Mendel 1968) и решение, которое он предлагает в ситуации «кризиса авторитета» и к которому пришел также Ми-черлих (Mitscherlicn 1969), исследовавший «безотцовское общество», наша постановка вопроса несомненно затронет эдипов комплекс.

Устанавливая различие полов и поколений, человек возводит фундамент своей идентичности, то есть составной части эдипова комплекса. Акцептированная отныне идентичность, даже если она располагается в «поле иллюзии» (ложное Я по Винникотту) и представляет с собой заблуждение, разделяемое также и другими, все же институционализирует прочную структуру Я. Тем не менее мы присоединяемся к фрейдовскому пессимизму, полагая, что без первичного мазохизма и эдипова комплекса симулированная идентичность превратилась бы в смертоносный фетиш, предназначенный для того, чтобы утаить от Я его крах, а именно воспрепятствовать отношениям с другими. Эта ложная идентичность возникает из постоянных тщетных попыток (навязчивого повторения) избежать смешения с идеалом толпы, одиночества в перверсии или растворения в безымянных отражениях нарциссических зеркал.

Дата добавления: 2015-07-20