Глававторая ИСПЫТАНИЕ 1 страница

Я не заметил, как они появились на берегу. Наверно, оставили машину у шоссе, а сами прошли через паль­мовую рощу на берег. К полудню ветер с океана усилился, накатные волны стали еще больше, они с громом выплескивались на песок, жестяно шелестели листья пальм, и, конечно же, разве услышишь из-за такого шума урчание автомобиля.

...Первым их обнаружил Митька. Он вздрогнул, поднял одно ухо, второе у него никогда не поднималось, вскочил и отрывисто залаял. Так наш Митька лаял на женщин. Какое-то собачье удивление проскальзывало в его голосе. Дело в том, что попал на теплоход Митька ползунком, рос в мужском коллективе и, впол­не понятно, считал, что люди на земле состоят из одних мужчин. Мы и то за свой долгий рейс порой забывали, есть ли еще на планете существа иные, чем грубые, изморенные тропической жарой мужчины?

— О, какой хороший песик...— послышался за моей спиной женский голос.

Я повернул голову. Она стояла в нескольких шагах от меня и с любопытством глядела в мое лицо. Наверно, я произвел на нее неплохое впечатление, потому что глаза, до этого просто любопытные, стали добрыми.

— Вы один? Что вы тут делаете?

Не уверен, что я делаю точный перевод, когда-то я прилично знал немецкий, да многое позабыл: давно не приходилось общаться с немцами. Но я все понял и спросил ее:

— А что делаете тут вы?

Она скорчила забавную гримаску и чуть повела головой назад. Я поглядел за ее спину: низенький толстяк в полосатых шортах устанавливал там противосолнечный зонт. Наверняка у толстяка было отличное настроение. Он бодро топал по твердому песку корот­кими волосатыми ногами.

— Папа?— спросил я.

— Не шутите,— сказала она.

— Эле-ен!— позвал толстяк.— Милая, иди, я тебе почитаю.

— Я еще приду,— сказала Элен.— И мы отправим­ся ловить бабочек. Хорошо?

Я опять увидел ее длинные стройные ноги; тень качнулась и исчезла, как будто секунду назад тут и не было молодой женщины.

Митька успокоился, ткнулся мне в ладонь холод­ным мокрым носом и рухнул на песок. Солнце под­нималось выше и начинало припекать, а ветер дул все сильнее, волны выплескивались на берег через равные промежутки. Большая, с крыльями в ладонь бабочка пропорхала над берегом. Когда бабочка складывала крылья, они вспыхивали ярко-зеленым пламенем. Я шевельнулся, чтобы вскочить и погнаться за этой ба­бочкой, как вдруг мимо меня пробежала Элен. Тут только я как следует разглядел ее и увидел, как хороша эта длинноногая женщина. Разбрызгивая воду, смеясь и что-то звонко выкрикивая, Элен бежала к океану, и мне казалось, что водяной вал, стеклянно посверки­вающий и круто поднявшийся на отмель и,-вот-вот об­рушится на нее. Но это был обман зрения. До опасности было слишком далеко, а бабочка уже летела в мою сторону, и мне надо было йскочить и поймать бабочку, я-то поймал бы, но я не двигался с места.

— Сейчас умру,— задыхаясь, проговорила она и упала рядом.

Повернувшись на спину, она поглядела в синее небо, и в ее глазах отразились пролетающиф над берегом, чайки. Бабочка летела в сторону рощи _ и вскоре запорхала среди серых пальмовых стволов.

Улыбнувшись, женщина слегка повела головой в сторону рощи. Теперь ее -сощуренные глаза ожили: идем?

— Жаль, не умею ловить бабочек,— сказал я.

— Эле-ен!— тревожно проблеял толстяк. -₄

— Очень жаль.— Она кинула в меня обломком раковины и ушла.

Я соврал: в свое время переловил их уйму... Наверно, и сейчас в каком-нибудь музее хранится коллекция бабочек и мотыльков, собранная мной по указанию шефа отделения полевой тайной полиции зондерфюрера Рольфа.

'

— Вовка! Подъем. А ну-ка освежись! Холодная вода плеснулась Володе в лицо. Он

вскочил: в распахнутое окно, повиснув грудью на подоконнике, заглядывала почтальонша Люба. Она хо­хотала, в руке — пустая кружка.

— Письма тебе. Четыре!

— Дай сюда!

— Чего захотел. Ну-ка, утренний кросс. Прыгая на одной ноге, Володя суетливо впихнул

ногу в брючину: письма!.. С неделю назад он послал споим друзьям, и вот! Может, и от Нины?.. А, ч-черт,' запутался, чуть не упал... Затянул ремень и через окно выпрыгнул во двор. Люба уже катила на своем велосипеде_; размахивая письмами. Дед Иван колол дрова в сарае. Слышно было, как он, ухая, ударял колуном в поленья. Его старенький, стянутый кое-где проволо­кой велосипед стоял у крыльца. Володя схватил его, разбежался, кинулся в седло и что было силы завертел педали.

— Люба-а!

— А догони! Держа руль одной рукой, она помахивала в воздухе

белыми конвертами. Повернула к настигающему ее Володе свое раскрасневшееся веселое лицо с серыми, в "колючих ресницах глазами. И тут велосипед вильнул в колдобину. Люба ахнула и повалилась на дорогу. Володя соскочил с велосипеда и подбежал к ней. Закусив губу, она крепко держалась за коленку. Отняла ладони: из большой ссадины текла кровь.

— Так тебе и надо,— запыхавшись, сказал Воло­дя.— Отдай письма! Да и книгу верни.

— Письма, письма! — передразнила его Люба.— Видишь, девушка разбилась, а тебе хоть бы что. Ой, ка-ак больно...

Он встал возле Любы на колени. Она морщилась и тихонечко вздыхала.

Письма были от мамы, Терки, от Жеки и... и от Нины!

«Как ты там? — писала мама.— А у меня все по-прежнему. Работы много. Слониха совсем расклеи­лась, все у нее болит... Папка наш обещает скоро вер­нуться...» «Волк! Получил твою вестку из леса... Пе­ревели меня все ж в следующий класс. Говорю дирек­тору, кого теряете? Лучшего гранатометчика. Спасибо за приглашение, но приехать не могу — на «американ­ках» вкалываю. Я уже вагонеточник. Ух и ношусь! Колька Рыба привет тебе шлет и отпечаток своего пальца (большого, правой руки) к письму этому при­кладывает. И от Лены привет.' Жму! Лапу! Бди!! Герман». Володя посмеялся и открыл письмо Жеки: «...пытаюсь устроиться хоть юнгой, но никуда не бе­рут. Говорят: детский труд у нас запрещен. А где же романтика, куда она подевалась? С нетерпением жду возвращения Морского Скитальца. «Тайфун» уже на подходе к Сингапуру. Жека (Адмирал)». Так. Теперь Володя открыл письмо от Нины. Как мало написано! «Вова, привет. Спасибо за приглашение. Оно кстати: у нас недельная передышка, прикачу к тебе на не­сколько дней, Бип уже разрешил. Встречай 21 июня, приеду утренней электричкой. Нина».

Ура! Скорее домой!

Дед Иван сидел под окнами и глядел в лес. Шарик, небольшой пес, подбежал и ткнулся Володе в колени.

— Нина едет,— сказал Володя и помял Шарику мягкие горячие уши. И пес закрыл глаза и вроде бы как заулыбался.

— И хорошо, что едет,— задумчиво сказал дед Иван.

Многие годы, еще с царских времен, дед был лес-пиком. Вот тут, в этом доме, поставленном на громад­ные валуны, и жила Володина мама, и бегала в лес и на шеро, как бегает в лес и на озеро нынче он. У «лес­ного» деда в сараях или на чердаке постоянно обитали животные и птицы. Мама девчонкой возилась с ними, воспитывала, лечила, так и привязалась к зверью.

Теперь дед Иван работал сторожем во Дворце императора Павла и имел служебный револьвер системы «наган», а в свободное время сооружал на околицах ближних и дальних деревень качели. Его и звали-то по всей округе «качельником». Денег за них дед не брал, объясняясь так: «Качели — моя утеха...Для счастья человечьего я их строю. А за счастье деньги брать нельзя».

— Что ж, пускай приезжает,— сказал дед Иван и поднялся.

На вокзале Володя появился за час до прихода электрички. Сильно пекло солнце, от разогретых шпал исходил острый смолистый.запах. С аэродрома доно­сился рев двигателей, и время от времени Володя видел, как взлетают или идут на посадку стремитель­ные, верткие истребители.

Электричка пришла точно по расписанию. С сильно 'бьющимся сердцем, размахивая букетом, Володя побе­жал вдоль вагонов. Выходили все. Володя метнулся в одну сторону, потом в другую, он на бегу подпрыги-кал, чтобы не пропустить Нину.

— Я тут, Володя! — услышал он и, приподняв­шись, увидел, как Нина, лавируя между людьми, сум­ками и корзинками, бежит ему навстречу. Она схва­тила букет, прижалась к нему лицом, зажмурила глаза и с жадностью втянула в себя воздух. Не зная, что сказать, Володя, улыбаясь, глядел на нее и видел, что за эти несколько недель, что они не виделись, Ни­на тоже вытянулась, лицо у нее было совсем смуглым, наверно, загорела на озере в Петровском парке, и что-то в ее лице появилось более.взрослое/

— Бери сумку,— сказала Нина.— Куда мы?

— Сейчас поедем...

— О, у тебя свой транспорт?

Нина устроилась на раме велосипеда. Вскоре.они въехали в тихий старинный парк. Нина шумно вдыха­ла душистый, свежий воздух. Мимо полевого аэродрома проехали. На его обширном зеленом поле стояли самолеты. Слышался туши гул моторов. Проехали деревню Химки. Еще с полкилометра они ехали по пыльной, в коровьих лепехах дороге, а потом начал­ся «тягун» и лес. Вскоре показался забор и бревен­чатый, под крышей из древесной дранки, дом «лесно­го» деда. Из распахнутой 'калитки с заливистым лаем выкатился Шарик, Володя соскочил с велосипеда. Дед из окна выглянул, кивнул.

— Ну что ты шлепаешь? Я же прошу: ти-ше...

Нина стояла позади него, зажимая рот ладонью. Ей отчего-то было все время смешно. Увидела, что Володя, перёд тем как войти в тростники, надел ста­рые, с дырками, по бокам, чтобы выливалась вода, дедовы калоши и привязал их к ногам, и опять рас­хохоталась. Володя объяснил: тростники ломаются, а из дна торчат короткие, твердые, как железо, об­ломки, что тут с голыми ногами и бегемот не пройдет, она опять рассмеялась. Потом ей было смешно, когда Володя складывал в противогазную сумку разные продукты, ей казалось, что берет их слишком много; потом она хохотала, когда Володя с лицом Соколиного Глаза опробовал свой лук. И вообще она хохо­тала всю дорогу до озера. " ^

Володя осторожно раздвигал руками тростники — следом шла Нина. Подгребая лапами, плыл Шарик. Володя дернул за веревку. Шарик закрыл глаза, пе­рестал шевелить лапами и закачался в воде, как тол­стая сарделька. Нина фыркнула. Где-то тут, рядом, уже должен быть тот плесик. В прошлый раз он по­дошел к уткам метров на восемь. Обломок тростни­кового стебля больно дерзнул по ноге, Володя заку­сил губу и сделал еще шаг. Только бы ветер вдруг не стих! Ветер прокатывался по тростникам, они ко­лебались, терлись друг о друга, шуршали, и в этом сонном шуме озерных джунглей исчезали все иные звуки.

Поправив лук, Володя пошел тише и вдруг замер: штук пятнадцать крупных, кряковых селезней спокой­но спали на сверкающей солнечными бликами воде. Володя затаил дыхание, осторожно уложил стрелу на древко, вставил тетиву в пазы, наклонился вперед и стал ловить глазом цель. Один из селезней вдруг встрепенулся, закрутил головой.

Туго завибрировала тетив*...»

— Есть! Попа-ал! — закричала Нина.

— Ухнешься! — крикнул Володя.— Нинкв, СТОЙ! Нина вдруг вскрикнула и провалилась с ГОЛОВОЙ

в глубокую скрытую водой яму. Володя бросился К ней. Вынырнув, она отплыла чуть, нащупала НОГОЙ дно и встала. Теперь уже Володя расхохотался. На \ голове у нее висели тонкие зеленые пряди тины, а Волосы были усыпаны зеленой чешуей ряски. '

Шарик поплыл к берегу. Вскоре послышался его лай. И Володя понял, что земля уже близка. Над колышущимися метелками тростников показались лохматые вершины елей, стало мельче, и они вскоре вышли на сушу.

Быстро разожгли костер. Володя отправил Нину к ручью, впадающему в озеро, чистить селезня, г

Зашуршали кусты. В плотно облепившем теле платье на полянку вышла Нина с общипанным и вьпотрошенным селезнем. Она встала у костра на колени, кинула селезня и начала выжимать косу, как мокрое полотенце. Володя насадил тушку на заострен­ную с двух сторон палку, посыпал снаружи солью и уложил над огнем на двух рогульках.

— Ух, и полопаем сейчас...— сказал он.

— Б-ррр... за-амерзла...— отозвалась Нина.

— Скинь платье да просушись.

Откуда-то с неба разнесся дробный стук. Очень высоко, в бездонной синеве, медленно плыл серебряный крестик, а за ним, привязанный невидимым тро­сом, полз надутый воздухом конус. Вдруг сбоку вы­нырнул юркий самолетик, понесся на конус, и до земли опять донеслось дробное татаканье. «Та-та-та-а».-т-тревожно плыло из синевы неба.

— «Ишак» по колбасе лупит,— сказал Володя.

— Ишак?

— Ну это истребитель марки «И-16». А конус — мишень. Папа у меня на таком летал. Он называл его «курносым».

Володя попробовал тушку острием ножа, и нож легко вошел в мясо. Через полчаса все было съедено.

...Солнце клонилось к вершинам деревьев. Но оно еще долго будет светить косыми вечерними лучами: стояли самые длинные дни года. Провожаемые уста­лыми вечерними песнями зябликов, Володя и Нина шли по извилистой тропинке.

— Посмотрим, Какой завтра будет день,— сказал I

Володя, когда деревья расступились и они увидели;* дом деда.— А знаешь, как?

— Не знаю. I

— Да по коровам. Сейчас мимо дома стадо в деревню пойдет. Если первой красная, значит, будет хороший день, а черная — плохой. Иди сюда. Вот и стадо.

На дороге показались коровы, и ветер донес теп­лый запах парного молока. С тихим, утомленным мы­чанием, шлепая на дорогу лепехи, спешили домой. Впереди шла красная корова.

— Значит — хороший? — спросила Нина.

.— Даже отличный! — сказал Володя.

— Куда тебя понесло, куда-а? — послышался крик пастуха.— Ишь, шельма, не терпится.

Володя и Нина обернулись.

Обогнав всех, впереди стада шла черная корова.

На столе в кухне записка: «Питайтесь. Я — во дворце». В миске лежала нарезанная большими кус­ками картошка, в глубокой тарелке — рыба, в крын­ке — молоко. Они торопливо, жадно ели.

— Вова, а где же «лесная» бабушка? — спроси­ла Нина.— Раз есть «лесной» дед...

— Она пропала,— сказал Володя.— Леса тут та­кие... ух! Еще лет шесть тому назад ушла за грибами и не вернулась. Дед Иван еще и сейчас ждет. Сядет вечером на крыльцо и глядит, глядит в лес... Поела? Аида кататься на велике... Держись!

Послышались звуки гармошки, крики, визги, хохот, и они выехали на окраину деревни, к большим каче­лям. Парни и девчонки сидели на лавках, кто ва­лялся прямо на траве, а на широкой доске качелей стояли двое — парень и девушка. Качели взлетали все выше и выше, девушка притворно-испуганно вскри­кивала, а парень хохотал.

— Дед Иван сладил качели,— сказал Володя.— Покатаемся?

— Спрашиваешь! — воскликнула Нина. Незаметно летело время. Стемнело. «Ва-ась-ка-а»,

«Тань-ка-а»,— послышались из деревни голоса, за­зывавшие ребят и девчонок домой, и толпа у качелей стала быстро редеть. «Наверно,-уже дед беспокоится»,— расстроенно подумал" Володя и тронул Нину т плечо: пора. Поехали. Смех, крики и скрип качелей стихли. Машина мягко катилась по дороге, пронзи­тельно распевали свои ночные песни цикады; дергачи перекликались скрипучими механическими голосами, а впереди велосипеда, будто указывая путь, легел, разбрасывая длинные острые крылья, козодой. Володя псе нажимал и нажимал на педали, ему хотелось до­гнать козодоя, а тот все летел и летел над самой дорогой, птица будто дразнила: а ну, догони, а ну, догони!..

Въехали в лес. Темно-то как уже. В чем дело, ведь белые ночи? Володя поглядел вверх — они и не заме­тили, как на небо наползли тяжелые черные тучи. Треногой и холодом повеяло от них. Лишь кое-где просвечивали серебряные полыньи неба.

Володя поехал тише. Куда торопиться? Он медленно крутил педали и думал о том, какой прекрасный, кикой длинный-длинный был этот день. Ну да, ведь, двадцать первое июня. Самые длинные дни. И впереди еще очень много таких дней... Потому что — тут Нина.'

Дорогу пересекали толстые, похожие на притаив­шихся змей, корми.

Вдруг раскатисто загромыхало, и на/мягкую пыль­ную дорогу упали редкие и тяжелые, будто из свинца, капли. В притихшем лесу испуганно вскрикнула птица, Володя затормозил. Нина спрыгнула на дорогу. (I шумом, ломая сухие ветви, прокатился по вершинам слей истер. Стало совершенно темно. И жутко.

-- Подождем под елью.— Володя поволок вело­сипед под лохматое, с толстенным шершавым ство­лом дерево.

Они шмыгнули под ель. Володя положил велосипед и прижался спиной к стволу. Рядом стояла Нина.. Лохматые лапы ели опускались чуть ли не до земли.

Ослепительно сверкнула молния, и Володя увидел возле своего лица белое, с широко открытыми глазами,/Нины. Глаза у нее были светлыми-светлыми, а губы на белом лице казались черными. Ух и громых­нуло! Нина тихонько вскрикнула и ухватилась за руку Володи. И плечо ее прижалось к его плечу. Сжав ее пальцы, Володя подумал: «Вот сейчас я и скажу,,что я ее очень-очень... Но почему «очень-очень»? Может быть, просто — «очень»? И не «люблю», а...» Вот как он ейсейчас скажет: «Я... нет, ты мне очень... нет, без «очень», а просто: ты мне нравишься». Вот и все.

Снова полыхнула молния, белый свет будто дер­нулся, и на земле судорожно сжались и распрямились черные тени деревьев.

— Я чего-то боюсь. Эта черная корова... Гроза.

— Ничего. Ливень кончится. А завтра первой пой­дет красная корова,— ответил Володя, но и его сердце вдруг сжалось от какого-то летучего страха... и отпус­тило. Он повернулся к ней. Взял за плечи.

— Ты чего? — спросила она.

Ливень хлынул. Володя притянул к себе Нину, она с некоторым сопротивлением поддалась. Вода туго била по кронам деревьев, остро запахло хвоей. Сквозь платье Володя, кажется, уловил торопливый стук ее сердца. Ну зачем он будет говорить ей, что она ему нравится? Просто он ее сейчас поцелует, и все... Вот сверкнет молния и... Молния сверкнула. Рванул гром, но Володя почему-то не осмелился... «Нет, не сейчас,— подумал он,— чуть погодя», а Нина глядела ему в глаза. И чего она так смотрит? Какой странный взгляд, вроде она чего-то ждет -и чего-то боится. Да-да, он поцелует ее после третьей... нет, после пятой молнии, а то сразу как-то неудобно.

Какой ливень! Шум дождя, шелест ветра.

Молния. Вторая... Третья.

Потом долго-долго не было четвертой. Ну что же это? Ага, вот и четвертая!.. А теперь... вот сейчас будет и его, вернее — их, пятая. И он поцелует Ни­ну. Ну же!

Ливень вдруг кончился. Стихло все. Синица тинькнула.

— Пусти,— сказала Нина и шевельнула плечами.

— Постой,— попросил ее Володя в смятении.— Сейчас будет еще одна молния... Наша молния!

— Ничего уже не будет,— засмеялась Нина и, оттолкнув его, вынырнула из-под ели.

-г- Вова, проснись!

Он открыл глаза. В окно врывался луч солнца. Дед сидел на краешке кровати, попыхивал трубкой. Был он мрачным, сказал:

— Война.

— Что? Война? Какая война?..— Володя стал быстро одеваться.— С фашистами? Отец говорил, говорил!..— Он натянул рубаху.— Отправь меня в Ленинград. Как там мама?

— Ну чего всполохнулся? — остановил его дед.— Не паникуй. От границы до нас — сотни километров. Не отпущу тебя — махнешь в Питер, лето себе попортишь.

Перрон. Суета. Толкотня. Встревоженные лица.

— Как вернешься в Ленинград, сразу же прихо­ди.— Нина протянула в открытое окно вагона руку. Володя схватил ее.

Поезд тронулся. Володя побежал. Поезд пошел быстрее. Спешили, толкались люди. Мелькнул послед­ний вагон. Володя долго глядел ему вслед, потом по­вернулся и пошел по пыльному перрону. На аэродроме ревели двигатели! Володя прислушался, поглядел. Самолет там поднимался в воздух. И еще тройка,₄ис-требителей кружила над аэродромом. Был первый день войны, и это уже бы*ли не тренировочные полеты..,

Володя отложил газету и достал из стола письма' ОТ мамы и Нины, которые вчера принесла Люба.

Матери Володя ответ уже настрочил. О чем же написать Нине? О том, что дворец, где работает дед Иван, эвакуируется, что вокруг города тысячи жите­лей роют рвы, и он ходил рыл, все ладони в мозолях, и что.!. За окном послышался скрип колес. Володя отодвинул занавеску: мимо дома проехала телега, в которую были впряжены две лошади. Поклажа на те­леге закрыта брезентом. Люба, Федя и еще два чело­века, один высокий, в кепке, сопровождают ее. Куда это они? Что везут? Поглядывают так настороженно... Володя выскочил на крыльцо, солнце только что под­нялось, тишина, прохладна...

Володя посмотрел на дорогу, на глубокий след от телеги и, сбежав с крыльца, миновав небольшой ого­род, нырнул в кустарник. Он не знал, зачем так по­ступает, но, прячась за деревьями, затаиваясь, следил за телегой.

Прошло часа два, прежде чем лошади свернули с основной на чуть приметную, заросшую травой до­рогу. Володя видел, как тот, в кепке, остался у глав­ной дороги, осмотрелся, прошел по ней назад, и Во­лодя прижался животом к земле, потом вернулся, пошел вперед.

Что-то звякнуло. Володя пополз. Люба, Федя и те двое стояли перед ямой. Рядом валялись жерди, дернины,; груды сухих ветвей: Федя.спрыгнул в яму, а те двое ушли. Потом они появились. Несли длинный тя­желый ящик. Подали Феде, снова ушли и еще один ящик они принесли, а Люба — дв,е зеленые патронные коробки. В таких ленты пулеметные хранят. Они все носили и носили ящики, коробки. - Володе стало страшно. Он понял, что узнал нечто очень важное, тайное. И если его заметят, то ему бу­дет очень плохо. А на полянке слышались какие-то шорохи. Володя лежал еще. минут десять, прежде чем решился поднять голову. На том месте, где на полянке была яма, громоздилась груда хвороста. Володя вско­чил и побежал домой.

К деду он не пошел. Валялся на траве за домом, возле вырытой в мягкой коричневой земле щели. Жар­ко дыша, спал рядом Шарик.

Дед Иван приехал поздно вечером. Поставил ве­лосипед у крыльца, сел на ступени. По лесной дороге мимо дома ехали одна за другой грузовые машины. В кузовах, на соломе, сидели раненые, в других — громоздились ящики, тускло посверкивали уложенные рядами снаряды. Шли запыленные, утомленные бой­цы. То и дело звякало ведро у колодца.

— Наши отходят ближе к городу,— сказал дед Иван. Он гладил лежащего у его ног Шарика, поднял глаза на Володю.

— Слышь, Вовка, говорят, фашист приближает­ся... А железную дорогу бомбой разрушило. Обещают завтра починить. И отправлю тебя... Я? Мне надо быть тут, Вова.

Ночью не спалось. Володя крутился, считал до ты­сячи, крепко стискивал веки. И дед не спал, кашлял, курил, скрипел пружинами койки.

Стремительно промелькнула короткая летняя ночь.

Дед Иван бродил по комнатам дома, прислуши­вался к грому орудий и вдруг решил, что нельзя боль­ше ждать ни минуты, что сейчас он проводит Володю до города, а оттуда тот доберется сам, на велосипе­де. К вечеру будет в Ленинграде.

— Вовка! Камера спущена. Где насос?

В лесу послышался лязг гусениц, и земля мелко задрожала. Володя протянул деду насос... Грохот на­растал. Кто? Свои? Чужие? Рев двигателя. Пыль. Скрежет. Красная звезда на башне танка. Из открытого люка выглянул танкист. Танк резко затормозил, танкист тяжело спрыгнул на дорогу, быстро пошел к колодцу.

— Воды,— попросил он. Схватил ведро, припал к нему, потом понес воду к танку, сказал, оборачива­ясь: — Фашист оборону прорвал. Мы отходим к по­роду. И... вы уходите!

— Вовка, качай! — позвал дед Иван.— Скорее же...

Вздымая клубы пыли, промчалась грузовая.маши­на, в ее кузове лежали и сидели раненые. И снова ОНИ услышали уже знакомый звук гремящих танковых траков и ощутили тяжкое колебание земли. Из-за. Поворота лесной дороги показался совсем не такой, как наш, а угловатый и приплюснутый, с набалдашником". „ На КОНЦе СТВОЛа орудия, танк. Окрашенный в коричнеяые и зеленые тона, он круто развернулся, и Володя вскрикнул — на башне танка был нарисован чер­ный, обведенный белой краской крест. Из раскрытого Люка виднелся высунувшийся по пояс танкист. Он был в кожаном шлеме и куртке с засученными рукавами. Танк остановился и, как бы принюхиваясь, по-вел из стороны в сторону хоботом орудия. Потом тан­кист махнул рукой, будто указывая направление: вперед! — и машина покатилась по дороге. А из леса, продираясь сквозь кустарники, ломая невысокие де­ревья, вылезли и покатились следом еще три танка.

— В щель... Нельзя пока ехать,— позвал дед.

— Дед, а где наган? — Володя спрыгнул вслед яа ним в щель.

— В доме. На полке, за кастрюлями... Тайничок там. Гляди!

На дороге показались трехколесные мотоциклы. Какие они! Володя никогда раньше не видел таких: с пулеметами на коляске. Вот они какие... Шлемы, надвинутые на самые брови. Большие пылезащитные очки. Они делали лица мотоциклистов пугающими, нечеловеческими.

Четыре мотоцикла прокатили мимо, пятая маши­на, резко затормозив, остановилась. Один из мотоцик­листов, настороженно оглядываясь, соскочил с зад­него сиденья и, держа автомат перед собой, прошел к дому. Из-под крыльца вдруг выкатился Шарик.

С громким лаем он кинулся на немца. Тот чуть отступ пил и поднял автомат. Ударила очередь. Шарик! взвизгнул и покатился по земле. -I

Уехали. Володя выскочил из щели, подбежал к| Шарику. Дед Иван вылез из укрытия, подошел, тронул Володю за плечи:

— Уходим, Вова.

— Шарик! — Володя присел возле собаки.— Убили, гады. Закопать надо... Что? Некуда нам идти сей­час, дед.

— И то верно. Куда нам сейчас податься? — сказал дед Иван и, сгорбившись, побрел к крыльцу.

Невдалеке слышалась стрельба. Ухали пушки,| трескуче били пулеметы, раскатывалась автоматная и винтовочная пальба. В сторону города летели самолеты. Там, видимо, шел большой бой. Над белыми! стенами дворца, зелеными купами парков и крышами* домов поднимались черные столбы дыма. Самолеты кружили над городом и то один, то другой будто ныряли вниз, а потом опять круто уходили вверх... Неужели фашисты возьмут город?

— Володя, гляди, еще едут,— окликнул его дед Иван.

На лесной дороге показался низкий и широкий, чем-то похожий на клопа, полный солдат автомобиль,,) а за ним —еще три грузовые, с брезентовыми тента-» м'и над кузовами, автомашины. Поздно было бежать"! к щели, прятаться. Володя засыпал яму, воткнул ло­пату в землю и пошел к деду.

Первый автомобиль въехал во двор. «Быстро все осмотреть!» — послышалась по-немецки команда; звеня оружием, солдаты повыпрыгивали из машины на землю. Один из них поднялся на крыльцо, толкнул Володю прикладом: посторонись!.. Ногой распахнул, дверь, вошел внутрь. Другие разошлись по двору, | они заглядывали в сарай-сеновал, в дровяной сарай, один, наклонившись, заглянул в собачью будку.

Все было каким-то странным, нереальным. Каза­лось, что стоит закрыть глаза, а потом открыть и ни­чего этого не будет. Володя стиснул веки, а потом открыл глаза, но это осталось. И этот, наверно, ко­мандир отряда, стоящий у машины, пальцем зовет его, Володю: сюда, ко мне. Володя идет. Из-под же­лезного козырька каски глядят спокойные, какие-то неподвижные, кажется, никогда не моргающие глаза.

Узкое лицо, узкая щель рта, "острый подбородок. Ре­мешок каски держится не за подбородок, а за ниж­нюю губу. Что он хочет?.. Блестящая бляха. «Гехайм-фсльдполицай» — написано на ней черными готи­ческими буквами. Тайная полевая полиция? Жандар­мерия... Палка-трость в руках, вся она изрезана какими-то надписями.

— Ко мне! — Конец палки упирается Володе в горло.— Имия?

— Володя.

— Сколько километр до этот городок? Ну?

— Пять...— хрипло выдавливает Володя, хотя до города километров десять. Палка давит в горло, мешает говорить.— Вон же он...

— Вода в колодец хороший? — Немец стучит пал­кой по ведру, по срубу колодца, потом по голенищу сапога. Палка — будто часть руки офицера. Вот снова упирается Володе в горло.— Ну?

— Хорошая вода,— говорит с крыльца дёд Иван.— Хорошая.

— Пей вода,— говорит немец Володе.

Боится — не отравлена ли? Володя идет к колод­цу. Пьет.

— Гут, Гуго! Шнель миттагессен. «Ординарец, видно»,— думает Володя, растирая

шею. Он разглядывает идущего к крыльцу солдата, его неповоротливую фигуру. Встретившись взглядом, Гуго подмигнул и ухмыльнулся, показав большие редкие зубы. Кивнул на крыльцо, мол, 'дверь открой,. Володя сделал вид, что не понял этого жеста: сам от­кроешь...

— Я и мой зольдат будем тут проживайт,— го-цорит офицер.^- От дома никуда не уходить. Ухо­дить — расстрел. Все, что приказывайт йа унд немецкий зольдат — выполняйт. Не выполняйт — расстрел. Йа? Пуф, какой жаркий лето. Йа, мейне имия— Альбсфт Рольф, ферштеен, йа?

— Йа, йа,— пробурчал дед Иван, хмуро погляды-ння на снующих по двору солдат.

За домом грохнул выстрел, суматошно кудахтали куры. Рольф занял самую большую комнату, во вто­рой разместился его ординарец Гуго и повар Отто, В Третью, самую маленькую, поселили деда Ивана и Володю.

По двору разносился стук молотков и топоров, повизгивание пилы: солдаты сооружали в сарае-сенова­ле лежаки, а один, насвистывая веселую песенку, оплевал маленькое окошко второго. сарая колючей проволокой. Зачем?

Володя сидел в комнате, глядел в окно. Сновали жандармы. Шоферы мыли грузовики. Какие они мощ­ные на вид, эти широкие, приземистые, тупорылые ма­шины. «Бюссинг»— написано на радиаторе каждого из них, фирма, наверно, такая. Часовой ходит вдоль стены дома, матово поблескивает автомат. Такие ав­томаты Володя видел в Ленинграде, после финской войны, на выставке трофейной техники. С отцом они были на выставке, и отец сказал: «Хорошие машинки — «Шмайсер». Нам бы такие...»

А за лесом то затухала, то разгоралась винтовоч­ная и пулеметная стрельба, глухо, стонуще ухали пушки, грохотали взрывы. Там продолжался бой.

Володя выглянул в окно: несколько крепких, ро­зоволицых жандармов волокли пулемет, ящики с патронами, один — охапку лопат. Зачем им ло­паты?..

«Шакалы»,— подумал Володя и расстроился.

Дата добавления: 2015-07-25