И.И. Евлампиев. Культурная антропология 4 страница

В свете таких перспектив представляется разумным обращение к повседневным практикам жизни, в которых разнородное уживается вопреки теоретическим, моральным, политическим и т. п. дилеммам и оппозициям. Порядок истории и человеческих действий не определяется однозначно рациональными структурами, а реализуется в форме уклада повседневности, характеризующейся собственными масштабами и ритмами. Общество стремится утвердить как “порядок природы”, так и “порядок сердца”, и это достигается преобразованием естественной реальности и конституированием искусственной. Устанавливая, что является плохим и хорошим, разумным и неразумным, определяя, когда и как смеяться и плакать, любить и ненавидеть, работать и развлекаться, социум порабощает не только разум, но и душу и тело индивида. В результате нарастают отчуждение, апатия, страх, и именно так изживают себя репрессивные общественные системы. Этот процесс не сводится ни к просвещению, ни к демократизации, а протекает сквозь душу и сердце людей. Речь идет не о каких-то субстанциях или “природе” человека, а об изменчивых исторических образованиях, складывающихся в результате взаимного переплетения и напряжения природных, общественных, коммуникативных структур, образующих мир человеческого бытия. Поэтому непременно должен учитываться подход к повседневности как массовому творчеству форм жизни, как социогенетическому процессу цивилизации, включающему порядок господства и подчинения, воспитания и образования, труда и отдыха. В частности, труды Н. Элиаса, историков школы “Анналов”, описывающие изменения фундаментальных структур восприятия, оценки, понимания, а также самодисциплины, сдержанности, дальновидности, предусмотрительности и поведения, речи, манерах, общении, не только раскрывают почву культуры, но и выявляют своеобразные “трансцендентальные” предпосылки жизнедеятельности, на которые философия не обращала должного внимания.

В традиционном обществе человек укоренен в природный ландшафт (среды обитания, в котором маркированы зоны сакрального и обыденного, опасного и безопасного, своего и чужого. Семья, род, деревня, страна - все это по-отечески знакомо, близко и достоверно. Опасное же и необычное вынесены за пределы обжитого, “своего” пространства. Такая разметка пространства выступает своеобразной основой при разработке других масштабов и мер в познании и морали. Модели “логоса”, “этноса” и “космоса” строятся по образцам “ойкоса”.

Несмотря на наличие жестких оппозиций, уже в первобытном мышлении существовали механизмы их опосредования, позволяющие выразить необычное через обычное, невидимое через видимое, внешнее через внутреннее.

Достаточно четко прослеживается взаимосвязь маркировки социального пространства с когнитивными и ценностными структурами в средневековом обществе. Власть локализуется в замке, и ее демонстрирует его владелец. Архитектура замка и образ жизни его хозяев подчинены задаче демонстрации власти. Здесь почти нет приватной жизни, все происходит на виду, все события и явления имеют символическое значение. Жизнь является игрой, но ставками в ней выступают человеческие головы. Праздник и казнь, любовь и смерть, слово и жест - все подчинено строгому ритуалу, который исполняется с высочайшей серьезностью, исключает иронию или сомнение. Вместе с тем, как и в любой другой культуре, здесь допускаются такие “карнавальные”, по выражению М. М. Бахтина, практики, которые имеют гетерогенный характер, дают возможность переворачиванию, смешиванию, переплавлению жесткой иерархии “низкого” и “высокого”, “своего” и “чужого”. В структуре повседневности именно эти практики при наличии определенных условий из компенсаторных превращаются в новационные, радикально меняющие формы жизни.

Новое время характеризуется изменением “трансцендентальной геологии”, переоценкой прежних оппозиций и масштабов, появлением иной метрики социального пространства. Благодаря развитию торговли, расширению хозяйственных связей отношения между представителями различных сословий становятся все более взаимопереплетенными. Рынок создает новый масштаб сравнения различного, по аналогии с деньгами функционируют другие всеобщие эквиваленты в сферах познания и ценностей. На примерах истории живописи, морали, познания можно наблюдать фундаментальные сдвиги в структурах восприятия и оценки, свидетельствующие об изменении метрики и топики сознания. Прежде всего, следует отметить возникновение особых зон в социальном пространстве, в которых собирается публика. Она становится новым субъектом искусства, науки, морали, права и т. п. Этот процесс не сводится только к развитию интеллектуальных связей. Как раз поиск иных форм жизни и организация мест их реализации в структуре социального пространства и выступают в качестве предпосылки интеллектуального общения и институализации сообщества. Благодаря развитию театров, выставок, разного рода кофеен, салонов, клубов возникают специфические зоны формирования новой общественности, которая воспринимает, оценивает и обсуждает произведения искусства, научные трактаты, журнальные статьи, новости политической жизни. С формированием публики рука об руку идет процесс развития средств массовой коммуникации. Почтовые сообщения, переписка, газеты, журналы, романы - все это новые формы дискурса, на основе которого приватное и индивидуальное получают возможность самовыражения, включения в сферу публичного. Дискурс, возникающий в ходе общения, приобретает гетерогенный характер. Это уже не монологичный язык власти, основанный на разделении субъекта и объекта, говорящего и слушающего, приказывающего и исполняющего, а коммуникация частного и общего, приватного и публичного. Публика руководствуется общим здравым смыслом, естественными тактом и вкусом, рациональным правом и моральной справедливостью. Таким образом преодолеваются сословные и цеховые ограничения, определяющие оппозиции средневекового дискурса. Все это трансформирует язык науки, литературы, политики, права. В науке сближаются теория и практика, в литературе - низкое и высокое, в праве - сила и справедливость. Изменение “трансцендентальной геологии” социального пространства Нового времени вызывает изменение рациональности - радикальное преобразование установки на покорение природы, господство субъекта, формализацию и математизацию мира.

По мере развития буржуазных общественных отношений происходит переворачивание иерархии и маркировки социальных норм и ценностей. С переходом товарного хозяйства из домашней сферы в общественную ранее расцениваемые как низкие экономические понятия все шире используются публикой, обсуждаются на страницах газет и журналов. Вместе с этим происходит легитимация дискурса о воспитании, о семейных проблемах, вообще о душевных явлениях, и особенно о страстях и аффектах. Лучше всего это видно на примере буржуазного романа, задача которого, с одной стороны, перевод интимных переживаний из закрытой сферы в открытую, а с другой - моделирование внешности, манер поведения, душевных переживаний, влечений и желаний в соответствии с общественными потребностями.

В кофейнях и читальнях, салонах и клубах собирается публика, обсуждающая как личные, так и общественные проблемы, осуществляющая коммуникацию индивидуальных запросов и притязаний с общественными запросами и нормами, заинтересованная в изобретении, проверке и обосновании мнений. Фигура критика представляет общий здравый смысл публики, который, помимо ссылок на рассудок и разум, естественное право и общепризнанные ценности, должен принимать во внимание социальные, психологические особенности общественного субъекта. На смену средневековому “скриптору” приходит автор с выраженным чувством индивидуальности. Однако смена парадигм отнюдь не означает утраты порядка как такового. Он осуществляется на основе разума, который соотносится с объективными закономерностями.

Вызывающий растерянность, кажущийся нигилистическим отказ от классических идей также связан с изменением пространства повседневности. Распадение общего порядка происходит прежде всего в процессе роста больших городов. В них нет уже общего центра, как нет и привилегированных мест власти и закона: эти города напоминают, скорее, лабиринт или человеческий муравейник. И точно так же происходит инфляция общепринятых норм, регулирующих процесс видения, понимания и оценки действительности. Житель большого города вынужден проделывать значительную работу по сборке целостного образа из различных деталей. Поэтому можно сказать, что художники авангарда не создают какую-то иную реальность, а изображают ту, которая стала иной. Крушение прежних границ осмысленного и неосмысленного, очевидного и неочевидного обостряет фантазию, а отсутствие общего - например, идеологического или зрительного горизонта - повышает значимость контекста. Вещи и события уже не оцениваются общим масштабом; однозначные способы видения и понимания уступают место разнообразию моды и вкуса. Жесткие моральные оценки, внедренные в научный, художественный и политический дискурсы, преодолеваются постмодернистским эстетизмом гетерогенности. Город разгружает мысль и перегружает зрение: становится меньше мест интеллектуального общения и больше витрин, рекламы, зрелищ. Как городская жизнь таит массу неожиданностей, вызывает столкновение разных стилей поведения и жизни, так и сознание индивида формируется на отношениях контраста, воспринимает экзотическое, необычное, взрывающее привычные представления. Поле видимого и понимаемого, прежде не вызывавшее сомнений в своей достоверности, превращается в гигантскую кулису, за которой может скрываться все что угодно. Релятивизм, гетерогенность, случайность, характеризующие стиль современного научного и художественного мышления, не являются сознательными продуктами интеллектуальной деятельности и тем более логическим следствием глубокой проработки фундаментальных идей классики. Они возникают на уровне повседневности и затрагиваю не только интеллект, но и телесно-чувственные структуры.

Новые структуры повседневности, привносящие сильный элемент игры и условности во все формы жизни, обладают не только достоинствами широты, плюрализма, признания разнородности, но и недостатками релятивизма, неупорядоченности, несоизмеримости и непонимания. Если ранее угроза деперсонализации исходила от репрессивного порядка, то теперь - исходит от бессубстанциальности бытия. Если прежде уверенность шла от почвы к идеям и ценностям, то пустота,, вызванная ростом гетерогенности пространства города, лишает человека онтологической укорененности. Распространение шизофрении, как прежде неврозов, является ярким тому свидетельством.

Сегодня многие теоретики говорят об утрате идентичности и предлагают различные рецепты ее обретения - от реанимации чувства “крови и почвы” до формирования новых идей и ценностей, объединяющих людей. Эти рецепты основываются на допущении о внешней по отношению к формам жизни природе трансценденции. Человек в отличие от животного не укоренен раз и навсегда в свою среду обитания, а производит само пространство жизни. Это изменение часто оказывается по своим последствиям более важным, чем интеллектуальные акты. Неклассическая философия характеризуется стремлением понять трансценденцию как допонятийный акт. Философия, диалог, разум, понимание возможны в здоровом недеформированном обществе, они возникают в условиях неискаженной коммуникации, отсутствия идеологических аберраций и душевно-телесных аномалий. В связи с этим необходима рефлексия, критическое исследование и контроль не только за идеями, но и за формами их бытования, изменением социального пространства, его метрики и топики.

Современные структуры повседневности опираются на новый порядок, который не отражается в какой-либо универсальной понятийной, ценностной или идеологической системе. Этот порядок уже не диктуется из единого центра, а осуществляется на местах. Нельзя не заметить изменений современных форм власти, которая не распоряжается и запрещает, а рекомендует и советует. Она стала незаметной и вместе с тем липкой, ибо вошла в структуры повседневности, определяет не столько то, что должен думать, сколько то, что должен желать, переживать и чувствовать современный человек. В этих условиях тактика просвещения, направленная на критику предрассудков и идеологом, заблуждений и мифов, оказалась крайне неэффективной. Не только эпистемологи, но и политики утратили контроль за властью. Ее полиморфная техника - радио, телевидение, пресса, реклама, мода, предписывающие образ мысли и представления, архитектуру жилья, стиль одежды, ритм труда и отдыха, способы наслаждения и т. п., - уже неподвластна государственным органам. В этой гетерогенности порядок реализуется такими установками и стандартами, которые не проходят стадию критической оценки на уровне свободной общественности. Поскольку гетерогенности жизни соответствует гетерогенность трансценденции, постольку привилегированный дискурс анализа и развития идей должен дополниться изучением разнообразного инструментария повседневных актов восприятия и оценки действительности. Реконструкция “трансцендентальной прагматики” означает описание конкретно-исторических форм “абсолютного”, конституирование его в качестве условия возможности, раскрывающего, “что” и “как” видит, понимает, чувствует и переживает современный человек. Гетерогенность повседневности проявляется не только по содержанию, но и по форме, и поэтому помимо анализа понятийных структур необходимо исследование того своеобразного порядка, который определяет формирование когнитивных и ценностных феноменов сознания.

Изучение своеобразия “трансцендентальной геологии” теоретического, эстетического, ценностного, религиозного миров должно быть дополнено анализом “трансцендентальной физиологии” - сущностных телесных структур субъектов познания, морали, веры. Условием становления субъекта выступает абсолютный контроль над телесными процессами, управление страстями души. Но не только это. Познающий субъект - это особая точка идеализированного пространства, в раму которого заключен объективный мир. Таким образом, трансценденция познающего субъекта состоит не столько в том, что он располагает, как это обнаружил Кант, специфической понятийной сеткой, сколько в том, что он “проживает” в однородном пространстве и времени в качестве абсолютной точки отсчета. Аналогичным образом характеризуется и трансценденция классических субъектов веры, морали, искусства, права и т. п. Они проживают как бы в разном измерении, ибо миры знания и веры, искусства и морали несоизмеримы. Однако геометрия и перспектива этих миров остаются классическими: пространство наблюдения, оценки, веры, наслаждения однородны, в них нет тайных, недоступных контролю мест; субъект - это высшая критическая и контролирующая, “надзирающая” инстанция, занимающая привилегированную точку наблюдения за всеми и за самим собой.

Метрика современности определяется тем, что взгляд с неба в ней замещен взглядом с земли. Земля с ее ландшафтами, строениями, границами своего и чужого, внешнего и внутреннего, свободного и принудительного задает трансценденцию повседневного опыта жизни, который конституируется не только понятиями, но и границами, порогами, горизонтами и перспективами, образующими структуру поля жизни. Эти пороги, границы феноменальны и существуют не как естественный порядок ландшафта, а как структура ментальное: жизнь и смерть, болезнь и здоровье, сон и бодрствование, родина и изгнание - все это вполне объективно и переживается посредством неких интерсубъекгивных форм повседневной жизни. Эти границы не абсолютны. Святой, ученый, эстет, моралист - субъекты гомогенного пространства, не переступающие прочерченных в нем границ и пределов. В отличие от этих субъектов, которым запрещено пребывание в запретных зонах в качестве участников событий, субъекты жизненного мира не остаются наблюдателями, а живут и действуют, тем самым переходя границы, переступая пороги, прочерченные порядком разума.

Жизнь - это путешествие, связанное с коммуникацией внутреннего и внешнего, своего и чужого, прошлого и будущего. Такая коммуникация отличается от рационального познания, которое связано с внешней точкой зрения и обеспечивает тождество различного. Взаимодействие различного в повседневности определяется местом (и его топографией), в котором живет человек: если для познающего субъекта безразлично и относительно определение внутреннего и внешнего, то для участника жизненного мира оно задается ситуацией, которая определяет, какие и как будут прочерчиваться границы. Это обстоятельство и позволяет говорить о гетерогенных структурах повседневности, которые конституируют те или иные формы жизненного опыта, определяют вопросы и решения, сомнения и утверждения субъектов жизненного мира.

Однако, если продолжить добросовестный феноменологический анализ повседневности, то и он, по-своему подводя к рефлексии предельных оснований повседневного, полагает иное (трансцендентное ли, трансцендентальное ли - в данном случае не имеет особого значения), в котором повседневность “превосходит себя” [Вальценфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социологос: Социология, антропология, метафизика. Вып. 1 / Под ред. В. В. Винокурова, А. А. Филиппова. М., 1991. С. 50]. Таким образом, возникают условия для критики повседневности, а следовательно, и правомерность метафизического вопрошания - как возможна повседневность? Феноменологический подход тем самым выводит к классической интерпретации повседневности и, собственно, редуцируется к ней. Однако такая интерпретация уводит в трансцендентализм, причем без всякой надежды вернуться в действительный мир нормальным человеком, а не гносеологическим субъектом.

Обратимся к слову “свой”, всплывающему в контексте понятия “повседневность”, и посмотрим, не скрывается ли в нем дополнительный смысл, кроме выражения той необходимой доли “видовой” изменчивости, которой достаточно, чтобы оставить за повседневностью статус рационального объекта, но закрыть двери перед ее философским синтезом.

Этот дополнительный смысл термина “свой” связан, на мой взгляд, не с изменчивостью вообще, а с тем ее “аспектом”, который доступен рационализации и, значит, рационален по своей природе. Иначе говоря, дополнительный смысл “своего” - это не что иное, как проблема субстанции повседневности в онкологическом, так сказать, ракурсе.

Дальнейшее размышлений в этом направлении может иметь по меньшей мере две ступени. Содержание первой из них получает возможное обоснование в русле идей И. Пригожина и И. Стенгерс.

Действительно, в слове “свой” можно усматривать модус, раскрывающий смысл понятия “повседневность”: “Человек должен изобретать... порядок, создавать свой мир” [Вальценфельс Б. Повседневность… С. 42]. “Свой” в контексте данного суждения - как будто конечная цель и результат (продукт) некоего акта - “изобретения”. Этот акт, в свою очередь, есть необходимый (может быть, единственный, уникальный) продукт некоей способности человека, которой тот должен обладать, или обладает, или, наконец, обременен. Данный гипотетический человек, появившийся в проблемном поле суждения о повседневности, не свободен от означенной способности, в чем-то и как-то зависит от нее или через нее - от чего-то еще.

[1] http://anthropology.ru/ru/texts/gergilov/elias.html

[2] http://library.by/portalus/modules/philosophy/referat_show_archives.php?subaction=showfull&id=1108304128&archive=0215&start_from=&ucat=1&

[3] Отчуждение человека в перспективе глобализации мира. Сб. статей. Выпуск I / Под ред. Маркова Б.В., Солонина Ю.Н., Парцвания В.В. Издательство «Петрополис», Санкт-Петербург, 2001. С. 193-204

[4] Отчуждение человека в перспективе глобализации мира. Сб. статей. Выпуск I / Под ред. Маркова Б.В., Солонина Ю.Н., Парцвания В.В. Издательство «Петрополис», Санкт-Петербург, 2001. С. 87-99

[5] http://lib.rin.ru/doc/i/51687p.html

[6] http://anthropology.ru/ru/texts/markov/culciv.html

[7] http://charodeystvo.blogspot.com/2011/05/blog-post_13.html

[8] http://anthropology.rchgi.spb.ru/menu.html (12 ноября 2011г.)

[9] http://anthropology.rchgi.spb.ru/menu.html (12 ноября 2011г.)

[10] http://anthropology.rchgi.spb.ru/menu.html (12 ноября 2011г.)

[11] http://anthropology.rchgi.spb.ru/menu.html (12 ноября 2011г.)

[12] Б. В. Марков. Философская антропология. Очерки истории и теории", СПб., 1997, Гл. 2, с. 251

[13] Б. В. Марков. Философская антропология. Очерки истории и теории", СПб., 1997, Гл. 2, с. 247

[14] Б. В. Марков. Философская антропология. Очерки истории и теории", СПб., 1997, Гл. 2, с. 247

Дата добавления: 2015-07-25