Обладать 22 страница

Я посетил местный янтарный промысел, находящийся в расцвете и дающий высокие образцы этой тонкой работы. Я послал тебе одну вещицу - с маленьким стихотворением, и конечно же, с неизменной любовью. Я знаю, что тебе нравятся искусные изделия человеческих рук, и тебя бы наверняка восхитили здешние занимательные ремёсла - из чего только не рождаются украшения! древние существа-аммониты, например, обретают новую жизнь, обращаясь в отшлифованные броши. Мне также показалось занимательным, как ископаемые останки преобразуются мастером в изящные вещи - вот гладко отшлифованная столешница из цельного куска окаменелости, - если приглядеться, то увидишь сплетенья невообразимо древних, Бог весть когда опочивших улиткоподобных существ, или перистые листья окаменелых доисторических цикадовых, - и все они настолько же отчётливо сохранились, как те цветки и листья папоротника, что населяют твой молитвенник, засушенные меж его страниц. Если есть на свете какой-то предмет, моя дорогая Эллен, который меня влечёт, я имею в виду, увлекает меня как писателя, то это нескончаемая работа времени над жизнью и формой вещей давным-давно умерших, но не исчезнувших. Я желал бы написать, создать нечто настолько совершенное по исполнению, что и долгое, долгое время спустя о нём думали бы, и смотрели б на него, как мы, смотрим на этих в камне запечатленных созданий. Хоть мне и сдаётся, что век людей на земле не столь будет долог, как век прежних её обитателей.

Янтарь тоже ведь был когда-то живым. "Некоторые учёные умы полагали, что янтарь может быть отвердевшею либо нефтью, либо минеральной смолой - но теперь большинством признаётся его древесное происхожденье - ибо находят его в виде сжатого, длинного и сравнительно узкого тела - по внешней поверхности такое янтарное тело имеет продольные бороздки, подобные волокнам древесины; поперечный разлом его раковист и блестит тем же блеском, что древесная смола, и к тому же обнаруживает множество заключённых друг в друга, всё меньших и меньших овалов - то есть годовые кольца". Привожу это описание из труда доктора Янга, но я видел и сам, в помещениях промысла, подобные необработанные продолговатые куски янтаря, и держал их в руках, и был тронут следами времени, как оно длило, расширяло свой медленный бег в этих кольцах. В некоторых случаях тело янтаря загрязнилось избытком кремнистого вещества - встретив подобную кремнистую жилку или изъян, янтарных дел мастер, вырезывающий розу, или змея, или дружеское пожатье двух рук, нередко бывает вынужден снять заготовку с работы. Я наблюдал за трудом здешних искусных резчиков - у каждого из них есть любимая область в сём искусстве - один резчик может передать на отделку брошь другому, если тот, скажем, знаменит той особой резьбой, которая более всего под стать вот этому камню - или ещё один мастер возьмёт вещь в золотую оправу, или приладит к янтарю другой матерьял, слоновую или простую кость, также тонкой резьбы.

Как ты легко можешь себе представить, благодаря всем этим новым впечатленьям и открытиям, моя поэзия пустила всевозможные ростки. Говоря о ростках, моя дорогая, я разумею известные строки Генри Воэна:

Сквозь платье плоти я светло ужален был

Стрелами вечности и к ней ростки пустил.

(Стрелы вечности, светлые, как искры, сыплющиеся из-под кремня... прорастание в человеке семян света - удивительный образ; не могла бы ты переправить сюда ко мне томик "Silex scintillans" <"Искры из-под кремня" (лат.) - название книги стихов Генри Воэна.>, ибо с тех пор, как я начал работать над здешними каменными породами, я много думал о поэзии Воэна и о ключевой каменной метафоре его книги? Когда ты получишь эту гагатовую брошь, то, пожалуйста, погладь её сильно несколько раз, и ты увидишь, как она своим электричеством станет притягивать волосы и кусочки бумаги - в ней живёт некая потаённая волшебная сила; неспроста янтарь издавна использовался в чародействе и белой магии, и даже в древней медицине. Как видишь, перо моё самовольно перепрыгивает с предмета на предмет, оттого что мой ум переполнен - сейчас, например, в нём брезжит новое стихотворение о том, как во время раскопок древнего артезианского колодца вдруг находят, одетый кремнезёмом, древесный побег, с помощью которого впервые отыскали здесь воду - о таких случаях я вычитал у Лайеля в его "Основах геологии".)

Отпиши мне подробно о твоём житье - здоровье, заботах по хозяйству, о книгах, которые ты читаешь...

Твой любящий муж

Рандольф.

Мод и Роланд прогулялись по Уитбийской гавани и начали обход узких улочек, разбегавшихся от неё круто вверх, с переулками, то и дело нырявшими вниз. На месте оживления и благополучия, отмеченного Рандольфом Падубом, они встречали общие признаки безработицы и запустения. В гавани стояло всего лишь несколько судёнышек, да и те с задраенными люками - похоже, на вечном приколе; не слышалось ни стука корабельных моторов, ни хлопанья парусов на ветру. Был почему-то запах угольного дыма, но у наших путешественников он вызывал лишь мысли о неустроенности.

Зато витрины магазинов и лавочек имели вид старинный и романтический. Окошко торговца рыбой украшено было разинутыми акульими челюстями и чудовищно огромными рыбьими скелетами; кондитерщик выставлял на обозрение старинные жестяные коробки из-под сластей и беспорядочные груды разноцветных геометрических сахарных тел - кубиков, шариков, таблеток. Среди ювелирных лавочек было несколько специально занимающихся янтарём. Мод с Роландом остановились перед одной из них, под вывеской "Хоббс и Белл, поставщики украшений из янтаря". Двухэтажное зданьице было высоким и узким, витрина напоминала поставленный на ребро открытый ларец, в котором, свешиваясь гирляндами, помещались несметные бусы и ожерелья из чёрного, сверкающего янтаря, некоторые с медальонами, некоторые без, у одних бусины огранены прихотливо, у других обточены в простые лоснящиеся шарики. Внизу витрины, словно высыпанные из корабельного сундука, прибитого волнами после кораблекрушения: запылённые горсти брошей, браслетов, кольца в прорезях бархатистого картона, чайные ложки, ножи для бумаги, чернильницы, и небольшая коллекция неживых серых раковин. Вот он, север, подумал Роланд, этот черный как уголь янтарь, эта надёжность в поделках, порою в ущерб изяществу, этот блеск, потаённый под пылью...

- А что если, - сказала Мод, - мне купить что-нибудь для Леоноры? Она, помнится, любит оригинальные ювелирные изделия.

- Здесь есть брошь, - отозвался Роланд, - в виде рукопожатия, с незабудками на оправе, и на ней подписано "Дружба".

- Да, ей наверно б понравилось...

В дверях магазинчика-ларца появилась старушка очень малого роста. Она была смуглая и морщинистая, как печёное яблоко, но здоровая и опрятная. Просторное платье-фартук в лиловый и серый цветочек, поверх чёрного тонкого джемпера - чистое и отглаженное; туфли, чёрные, из толстой кожи, на шнурках, блестят; вот только в щиколотке чулки немножко спустились. Лицо маленькое, строгое, седые волосы собраны в пучок. Глаза - голубые глаза викингов; во рту - едва он открылся - чётко видны три зуба.

- Заходите, милочка. Там, внутри, ещё больше разных вещиц. И всё настоящий уитбийский чёрный янтарь. Подделок не держим. Лучше нашего товару не сыщешь.

Стеклянная витрина прилавка напоминала саркофаг, в ней были грудой навалены нитки янтаря, маленькие и большие броши, тяжелые браслеты...

- Всё, что пожелаете, я для вас достану и покажу.

- Вот что-то интересное...

"Что-то" оказалось овальным медальоном, где вырезанная в полный рост женская фигура, слегка античных очертаний, склонялась над урной, из которой струилась вода.

- Это, милочка, викторианский траурный медальон. Вырезал его, поди, сам Томас Эндрюс. Тот самый, Её Величества янтарных дел мастер. Хорошие были тогда денёчки для Уитби, как скончался принц-консорт. Люди в те поры любили вспоминать своих покойных. Не то что нынче. Нынче с глаз долой, из сердца вон...

Мод положила медальон и попросила посмотреть "брошь дружбы" с витрины. Роланд между тем изучал бархатную картонку с прихотливыми брошами и перстнями, изготовленными из косиц и плетений нитей, очевидно, шёлковых, одни заключали в себе янтарь, другие были усыпаны жемчугом.

- Смотрится симпатично. Янтарь, жемчуг, шёлк.

- Э-э, нет, сударь. Это не шёлк! Это человеческие волосы. Траурная брошь, с волосами внутри. Посмотрите, у всех этих брошей по ободку написано "In memoriam". <В память (лат.).> Они срезали локон с покойного или с покойницы на смертном одре. У волос, стало быть, жизнь продолжалась.

Роланд поглядел сквозь стекло на переплетённые прядки тонких волос.

- Старые мастера с выдумкой работали, - продолжала владелица магазина, усаживаясь на свой высокий стул за прилавком. - Чего только не изобретали из волос. Посмотрите - цепочка волосяного плетенья для часов. Или вот, извольте, браслет, как есть самая тонкая работа, из тёмного волоса, а застёжка, видите, золотое сердечко...

Роланд взял в руки этот браслет: когда б не золото застёжки, он был бы совсем невесомым и безжизненным.

- И много их покупают?

- Да не сказать чтоб много. Хотя есть охотники, коллекционеры. Охотники до всего находятся, особливо до старины. Бабочки из старых коллекций одно время были в моде. Запонки для воротничков. Даже, поверите ли, старые чугунные утюги, что на плите грели. У меня был такой аж до шестидесятого года - в шестидесятом Эдит, дочка моя, электрический велела завести, - так вот, приходил один охотник за тем утюгом... А браслет, молодой человек, работы отменной, много труда-терпенья на него пошло. И застёжка, сплошного золота, 18 каратов - для той поры роскошь была, тогда ведь всё больше из томпака* <Сорт латуни.> делали...

Старушка разложила перед Мод на стекле прилавка с дюжину брошей:

- Я вижу, вы, милочка, понимаете толк в украшениях. Вот редкостная вещица, каких в наше время не сыщешь, на ней цветы вырезаны - но это не просто цветы, это язык цветов! - здесь, смотрите, молодой человек, клематис, утёсник, анютины глазки, а всё вместе означает - "Душевная краса", "Долгая привязанность" и "Мыслей вы моих предмет". Купите для вашей дамы, чай, получше старых волос будет.

Роланд изобразил раздумье. Старушка, не слезая со стула, внезапно потянулась к зелёному платку Мод, который стягивал её волосы сложной повязкой.

- О, я вижу, у вас у самой есть знатная брошь - такие редко встретишь! - сдаётся мне, это работа той мастерской, что Исаак Гринберг завёл в Бакстергейте, - те янтари по всей Европе королевам да принцессам рассылали. Как бы мне получше эту брошь разглядеть, уважьте, сделайте милость...

Мод поднесла руки к повязке и не знала, то ли ей отстегнуть одну брошь, то ли прежде обнажить голову. Затем, с некоторой неловкостью, она сперва стащила повязку-платок с головы и положила на прилавок, потом, разнимая хитрые витки ткани, отстегнула брошь, чёрную, крупную, выпуклую, и подала старушке. Та поспешила к окну и поднесла вещицу к свету, сочившемуся сквозь пыльное стекло.

Роланд смотрел на Мод. В этом свете, отбиравшем цвет у вещей, оставлявшем одни лишь отливы, мерцания, её волосы, её бледные волосы, заплетённые в тонкие косицы и обмотанные вкруг головы, - поражали своей белизной. Кажется, она обнажилась целиком - точно раздели в витрине девушку-манекен, - так подумалось ему в первый миг, - когда же она повернулась к нему лицом, которое он привык полагать надменным - лицо это сделалось вдруг иным! - он почуял в ней ещё и хрупкость, незащищённость. Ему захотелось расслабить напряжение этих косиц, отпустить эти волосы на свободу. Он почувствовал, как кожа его собственной головы отозвалась внушённой болью, - так безжалостно-грубо были стянуты, сколоты волосы Мод. Мод приставила кончики пальцев к виску, то же самое сделал Роланд, будто был её отражением в зеркале.

Старушка воротилась от окна и, поместив брошь Мод на прилавок, включила запылённую маленькую подвесную лампу, желая пробудить свет тёмного камня.

- Честно скажу, не доводилось мне такой дивной вещицы встречать - хотя могу поручиться, она из мастерской Исаака Гринберга, - помню, видела я на Великой выставке одну из его брошей с изображением камней и кораллов, но чтоб с кораллами была ещё русалка, русалка с зеркальцем!.. Откуда она у вас, сударыня?

- Кажется, в таких случаях говорят - семейное достояние. Я нашла её в шкатулке для пуговиц, я тогда была маленькой девочкой - у нас была огромная шкатулка с разными полезными мелочами: пуговицами, пряжками, безделушками, - там я её и отыскала. В моей семье, по-моему, эту брошь никто особо не жаловал. Мама про неё говорила - викторианская дребедень. Она ведь и правда викторианская? Я её полюбила, потому что она напоминала мне Русалочку Андерсена. - Мод повернулась к Роланду и тихо прибавила: - А потом я её стала про себя, в шутку, называть Волшебница Мелюзина.

- Насчёт того, что викторианская, даже и не сомневайтесь. Я бы даже точней сказала: она появилась раньше тысяча восемьсот шестьдесят первого года, то бишь раньше смерти принца-консорта. До той поры чаще делали вещи с весёлым мотивом... хотя печальных было всегда больше... Нет, вы только посмотрите - волосы спадают волною, как всамделишные, а на хвосте-то плавнички - крошечные, ан настоящие. Каково было у людей мастерство! Теперь уж таких искусных мастеров на всём белом свете не сыщешь. Ушло да позабылось...

До этого Роланд никогда внимательно не приглядывался к броши Мод. На броши действительно вырезана русалочка, сидящая на камне, блестящие черные плечи выступают сильнее всего, затем наверное, чтобы маленькие груди скромно спрятались и мастеру не пришлось их изображать. Волосы змеисто спадают по спине, хвост обвился вокруг камня. Всё это обрамлялось тем, что прежде казалось Роланду плетением из прутиков, но теперь, глядя глазами увлечённой хозяйки магазина, он понимал, что это ветви кораллов. Роланд сказал Мод:

- А мне кажется, вы частично унаследовали внешность Кристабель...

- Я знаю. Странно. Я имею в виду, брошь всегда была у нас дома, лежала в шкатулке. Мне в голову не приходило задуматься, откуда она родом. А здесь, в этом магазине, она выглядит совсем по-иному. Среди других янтарей... Вдруг моя шутка насчёт того, что это Мелюзина... вдруг это...

- Вдруг это шутка Падуба?

- Даже если и так, - Мод лихорадочно размышляла, - даже если и так, то отсюда не следует, что она была здесь с ним. Мы только можем предположить, что он купил броши двум женщинам одновременно...

- Да и то не наверняка. Ведь она могла купить брошь сама.

- Могла, если была здесь.

- Или где-нибудь ещё, где их продавали...

- Вы должны беречь это ваше украшение! - напутствовала старушка Мод. Вещь редкостная, точно вам говорю. - Она повернулась к Роланду: - Ну так как, сударь, покупаете брошку с языком цветов? Уж как бы она пошла к русалочке в пару...

- Я возьму "брошь дружбы", - поспешно проговорила Мод. - Для Леоноры.

Роланду мучительно захотелось заполучить хоть что-нибудь из этого здешнего странно-притягательного, сажисто-чёрного вещества, которого Падуб касался руками и о котором слагал стихи. Приобретать затейливую брошь с цветами, честно говоря, не улыбалось - подарить будет некому - подобные вещи не в духе Вэл, ни в старом её стиле, ни в новом. Наконец он нашёл, в зелёной стеклянной чаше на прилавке, горку разрозненных бусин и кусочков янтаря ценою по 75 пенсов за штуку и отобрал себе из них небольшую кучку самых разных - шариков, плоских овалов и шестиугольников, особенно ему приглянулась одна маленькая атласно-чёрная "подушечка".

- Бусинки личных невзгод! - объяснил Роланд своей спутнице. - На душе у меня неспокойно.

- Это заметно.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Я слышал, женщины изменчивы: но ты

В своей изменчивости столь же постоянна,

Как нить спокойная реки, что, от истока

Стремимая к порогу и к паденью

В объятья неподвижных берегов,

Единой остаётся, обновленна,

Подвижна вечно, каплями ж бессчетна.

Ты - и за то любима мной - та сила,

Что формы движет, сохраняя формы.

Р. Г. Падуб, "Аск - Эмбле". Послание XIII

Дорогая моя Эллен.

Нынче я решил изменить распорядок, и занятиям со скальпелем и микроскопом предпочёл длинную прогулку от своего порога к иным - под иными порогами я разумею водопады, которые в здешних краях называют ещё падунами, или падунцами. Я обошёл всю Лощину Гоутленда, она же Гоудленда. Ну разве не восхитительно, что название одного места существует одновременно в двух видах, и мы можем воочию наблюдать работу языка? Эти названия давались древними викингами - датчанами, которые поселились в этих краях и восприняли христианство, тогда как более дикие язычники-норвеги пытались вторгнуться из Ирландии и с севера, но потерпели поражение при Брунанбурхе. Двести пятьдесят лет викинги жили здесь, воевали и возделывали землю, но оставили по себе удивительно мало следов - только слова и имена, но и те тают и исчезают, как отметил У. Вордсворт:

Зри! как вокруг всё сущее клонится

С путей своих благих, иль тает словно сон;

Другой язык в устах от моря и до моря;

Лишь имя старое, чем грустный наречён

Ручей иль холм печальный, сохранится,

Когда людей с их верой нету боле!

Река Мирк-Эск образуется из двух речек, Эллер-Бек и Уилдейл-Бек, слияние которых происходит в месте, именуемом Речные Берега - и по этим речкам имеется немалое число прекрасных водопадов с говорящими названиями Падунец Томасины, Водяная Дуга, Мельничные Падуны, - а еще Падунец Нелли Эйр и Мальянова Горловина, - последняя особенно поражает - вода низвергается с высоты ста футов в овраг со стенами природного теллура*. <Теллур - хрупкий кристаллический металл серебристо-белого цвета.> Здесь царит причудливая игра тени и света: свисающая зелень в один миг нарядна, в другой сумрачна; глубокая естественная чаша, где успокаивается вода после паденья, то пронизывается солнцем насквозь, то чуть ли не чернеет; резво бегущие облака, затенив ненадолго солнце, тут же впускают его вновь, и вновь затеняют... По отрожистым склонам Глейсдейлской и Уилдейлской лощин я взобрался на плоскую возвышенность - отсюда, из маленьких родников, булькающих средь вереска и крупного песка, берут начало эти речки. Какой разительный контраст составляет тесный мир прохладных, пёстрых лощин, с их тенистыми обрывистыми склонами в пещерах и с приёмными руслами, в которые падает и в объятьях которых умиряется стремительная стихия воды, - какой контраст этот мир составляет с миром плоских возвышенностей, где миля за милей всё пребывает в раздольной, мрачноватой неподвижности и где единственный звук - внезапный жалобный крик какой-то птицы или тихая трель иной; контраст настолько абсолютен и вместе настолько естественен (как естественна вода, бегущая из одного мира в другой), - что человек начинает думать: именно здесь, на грубом севере, был если не сам Рай, то изначальная земля - эти утёсы, камни, деревья, воздух, вода - всё это кажется незыблемым, непреложным - и всё это меняется, течёт, несётся взапуски со светом и с наплывами тени, которые попеременно то открывают, то упрятывают, то выделяют, то смазывают все очертанья. Здесь, дорогая Эллен, а не в тучных долинах юга, в нас поселяется чувство, что те древние люди, чья кровь и кости составили наши кости и кровь и продолжают в нас жить, что те люди - бритты, датчане, норвежцы, римляне - совсем рядом, близко! Приближаются к нам и вовсе бесконечно отдалённые существа, что бродили по этой земле, когда была она еще горяча: в 1821 г. доктор Бакленд исследовал одну из пещер в Киркдейлской лощине и обнаружил там логово доисторических гиен, а в нём кости тигра, медведя, волка, возможно льва и других плотоядных, слона, носорога, лошади, быка, трёх видов оленей, а также многих грызунов и птиц, поглощенных гиенами.

Я не берусь описать тебе здешний воздух. Он не похож ни на какой иной. Язык наш не приспособлен к тому, чтобы выражать тонкие отличия разных воздухов; перед говорящим витает угроза бессмысленного лиризма или неточных метафор - посему я не стану сравнивать этот воздух с вином или с хрусталём, хотя оба сравнения приходят мне на ум. Мне доводилось вдыхать воздух Монблана - студёный, лёгкий, бессорный воздух, приходящий с отдалённых ледников, в себе заключающий чистоту снега и лишь слегка приправленный по дороге сосновой смолою и запахом трав высокогорных лугов; это тонкий воздух, воздух невидимости, о котором говорит Просперо в шекспировской "Буре" - в нём вещи оневесомливаются, расточаются в тонкую материю, недоступную нашим чувствам. А вот воздух Йоркшира - я говорю о воздухе плоско-горбых возвышенностей - не имеет в себе той безжизненно-кристальной студёности - напротив, он весь жив, весь подвижен - подобно водам, что плавными нитями пронизывают вереск, и подобно вереску, что гибко развлекается перед ними. Это воздух видимый, зримый: можно наблюдать, как его реки, или струи омывают нагие плечи утёсов - можно разглядеть, как он поднимается эфирными фонтанами и как, будучи разогрет солнцем, колеблется над цепенеющим вереском. И запах его - острый, незабываемый! - запах свежей чистоты косохлёстных дождей, с призрачным древним привкусом древесного дыма... запах, занимающий дыханье, точно холод быстрых ручьёв... и ещё в нём есть что-то, нежно-неуловимое, смутное, только ему одному свойственное - словом, я не умею описать этого воздуха! Этот воздух проникает в чувствилище человека, и к пяти природным чувствам, коими он обладал до того, как поднялся на эти кряжи, возвышенности, - добавляются некие новые чувства, сверх прежних...

На следующий день Роланд и Мод с большим удовольствием прогулялись вдоль ручьёв, к "падунцам". Выйдя из Гоутлендской лощины, они наблюдали, как на Мальяновой Горловине вода летит вниз, разделяясь в воздухе на тысячи нитей, рассыпая по бокам стеклянные веера брызг; потом, вдоль русел с их мчащейся торфянистой водой, путешественники стали карабкаться вверх и выбрались на плоский водоспуск, поросший вереском, пересекли его и по крутому склону спустились в новые лощины. Средь кремнистой почвы, в окружении крутобоких валунов и таинственных куртинок пятнисто-лиловых наперстянок, встречались волшебные островки дёрна, прилежно ощипанные овцами до состояния стриженого газона. Неведомые прозрачные насекомые с жужжаньем проносились у плеча; на мелкой речной быстрине сновали птички-нырки; в одном заболоченном месте из-под ног запрыгала, разбрасывая фонтанчики воды, целая стая сверкающих, новёхоньких молодых лягушек. Расположившись на привал с бутербродами на одном из травянистых островков близ Падунца Нелли Эйр, Роланд и Мод принялись делиться соображениями. Роланд, с вечера читавший "Мелюзину", был теперь убеждён, что Кристабель побывала в Йоркшире:

- Это непременно здесь! И как только раньше никто не заметил? Вся поэма буквально напичкана местными йоркширскими словечками, она пишет не "вереск", а "вересник", не "овраг", а "разлог", не "хребет", а "гребень". И воздух в поэме самый что ни на есть здешний. Как в письме Падуба. У неё говорится, что после дождя "...взойдут живые струйки пара. / И примутся резвиться и играть... / Как жеребята на муравнике". Обратите внимание, не просто "жеребята на лугу", а "жеребята на муравнике" - чисто йоркширский оборот!

- Вы спрашиваете, почему никто не заметил? Не знали, чего искать! Дело в том, что пейзажи Ла Мотт всегда считали бретонскими, мол, там описаны окрестности Пуату, и всё такое. Правда, я где-то читала, что на эти пейзажи наложился наш, английский романтизм - сестры Бронте, Вальтер Скотт, Вордсворт. Писали также про символику пейзажных деталей у Кристабель...

- Вы-то сами как думаете, была она здесь?

- Да. И ещё раз да! Хотя с доказательствами туго. - Мод вздохнула. Что мы, собственно, имеем? Ну, добрый йоркширский хобгоблин, умеющий лечить коклюш, он есть и в письме Падуба и в сказке Кристабель. Ну, местные слова. Ну, моя брошь... И главное, чего я не возьму в толк, как мог Падуб писать жене все эти письма, если... невольно возникает сомнение...

- Может, свою жену он тоже любил? Он ведь постоянно говорит в письмах, "когда я вернусь". Значит, с самого начала собирался вернуться. Что и сделал - исторически неоспоримый факт. Так что если Кристабель была здесь с ним, то вряд ли это задумывалось как бегство...

- Знать бы, как что оно задумывалось!..

- Я полагаю, это глубоко личное их дело, - сказал Роланд. - Только их касающееся... Мне вот что показалось: "Мелюзина" сильно напоминает некоторые стихотворения самого Падуба - про остальные вещи Кристабель такого не скажешь. Когда читаешь "Мелюзину", часто возникает ощущение, что это вполне мог бы написать Падуб. По крайней мере у меня ощущение такое. Я имею в виду не сюжет. А стиль.

- Мне так не кажется. Но я понимаю, что вы имеете в виду...

К Падунцу Томасины ведёт крутая тропа из Ручейного Лога - маленькой деревеньки, запрятанной в складках холмов на подступах к плоскогорью. Они нарочно выбрали этот путь, а не путь с плоскогорья - им хотелось подойти к водопадной чаше снизу. Погода была необычайно живая, полная движенья, огромные белые облака быстрыми стаями проплывали в небе над чёрствыми каменными обрывами и макушками перелесков. На поверхности одной из обрывистых стен Роланд обнаружил странное, сверкающе-серебристое тканьё, которое, как оказалось, загораживало входы в логова пауков-туннельщиков: стоило лишь коснуться соломинкой хотя бы одной нити, как эти устрашающие создания, с мощными ухватистыми лапками и челюстями, являлись наружу. Уже перед самым Падунцом тропа неожиданно ныряла вниз, пришлось осторожно спускаться среди валунов...

Утёсы стеснились в круг, образовав полу-пещеру, полу-овраг, по боковым откосам которого, вцепляясь корнями, влачили отважное существование кусты и деревца. Вода стремилась вниз из устья в стене, нависшей выпукло, почти сводом; было сумрачно, и пахло холодом, и мхом, и влажными растениями. Роланд несколько времени смотрел на зелёно-золотисто-белёсый столб водопада, потом перевёл взгляд на чашу, где павшая вода бурлила и закручивалась посередине, успокаиваясь к краям. В этот миг показалось солнце, и метнуло свой луч в водоём: над его поверхностью встало зеркальное мерцание и, одновременно, сделались видны сухие и свежие листья и части растений, снующие под водою и теперь словно захваченные в пёстрые светлые сети. Но ещё более любопытное явление природы предстало Роланду, когда он вновь поднял глаза: под стеной-сводом "пещеры", да и вообще вокруг, занимались и взмётывались кверху удивительные языки - языки белого огня! Всюду, где преломлённо отраженный от воды свет попадал на неровный камень, или на расщелину - шедшую вверх ли, вбок ли в стене, - всюду проливалась и дрожала жидкая ярь, словно невиданная светлая тень! - и возникали сложные, иллюзорные построения несуществующих огней, с льющимися нитями света внутри!.. Роланд, присев на корточки, наблюдал долго-долго, пока не утратил ощущение времени и пространства, и перестал понимать, где именно находится, и призрачные языки стали чудиться ему одушевлённым средоточием происходящего. Мод приблизилась и, усевшись подле него на камень, прервала его созерцание:

- Что это вас так заворожило?

- Свет. Огонь. Посмотрите, какой световой эффект. Как будто весь свод пещеры объят пламенем.

Мод сказала:

- Она это видела! Я уверена на сто процентов. Обратите внимание, в "Мелюзине" написано:

Стихии три сложились, чтоб создать

Четвёртую. Свет солнца через воздух

И ясеневых сеянцев отважных

Ватагу, что вцеплялись в крутизну,

Прокинулся мозаичным узором

На глянец вод: и тронулась вода

Рябою чешуёй, как бок змеиный,

Под нею свет продолжился мерцаньем

Как бы колец кольчужных; а вверху

Вода и свет совместно сотворили

На серых стенах и на сводах влажных

Пещеры сей - вид странного огня

Ползущих светлых языков, лизавших

Гранитный каждый выступ, щели каждой

И каждой грубой грани придавая

Заместо тени светлых провожатых

Причудливые нити, клинья, ромбы

И формы белые иные - из того

Огня, что не сжигал, не грел, ни пищи

Земной не требовал, себя возобновляя

На хладном камне. Создан был из света

И камня, водопадом возбуждён был,

Вверх с живостью внушённою стремился

Огня холодного источник...

- Она была с ним здесь! - воскликнула Мод.

- Это не научное доказательство. Не выгляни солнце в подходящий момент, я бы ничего не увидел. Хотя лично меня увиденное убедило.

- Я прочла его стихи. "Аск - Эмбле". Стихи хорошие. Нет ощущения разговора с самим собой. Он действительно разговаривает с ней - с Эмблой-Ивой - с Кристабель или... Большая часть любовной поэзии замкнута сама на себя. Мне понравились эти послания к Иве.

- Я рад, что вам понравилось в Падубе хоть что-то.

- Я пыталась вообразить его. Вернее, их. Они, должно быть, пребывали в состоянии... страсти. Я прошлой ночью размышляла о том, что вы сказали об отношении нашего поколения к сексу. Мол, мы усматриваем его везде. Тут вы правы. Мы всё знаем, мы слишком много знаем. Нам, например, известно, что у человека нет целостного личностного начала, что любая личность - это сложная система конфликтующих составляющих... мы в это уверовали как в данность. Мы осознаём, что нами движет желание. Но мы не можем посмотреть на желание их глазами. Мы никогда не произносим слово "Любовь" - в самом понятии нам чудится некое сомнительное идейное построение - особенно нас настораживает Любовь, как её понимали в эпоху романтизма. От нас требуется огромное усилие - усилие воображения - чтобы понять, как они чувствовали себя тогда здесь... вместе... как верили в Любовь... в себя... в значимость своих любовных поступков...

Дата добавления: 2015-07-25