Глава VI. Шестой день Аполлоновых игр

Шестой день Аполлоновых игр. (Перерыв в гладиаторских поединках в Колизее)

«Вчера, после окончания главного поединка между Клодией и Авреолом, который закончился поражением Авреола, на трибунах амфитеатра Флавиев вспыхнули потасовки. К сожалению, мы вынуждены сообщить, что трое граждан из зрителей были ранены, а один преторианский гвардеец убит выстрелом в упор. Убийца скрылся в толпе и до сих пор не найден. Описания немногочисленных свидетелей противоречивы».

«Войска Чингисхана сейчас заняты столицей Хорезма Ургенчем, их не интересует Персия, а тем более Месопотамия. Вести войну на два фронта варвары не могут, – заявил Корнелий Икел».

«Акта диурна». 5-й день до Ид июля [101].

I

Фабия медленно шла по узкой тропинке. С двух сторон поднимались высокие ограды, увитые виноградными лозами, на серые плитки дорожки ложились фиолетовые тени. Зеленые кисти недозрелого винограда свешивались над головой Фабии.

Возле двуликой мраморной гермы [102], отделяющей владения Марка Габиния от соседних полей, Фабия остановилась. Ей всегда нравилась эта герма. Лицо молодого Геркулеса, обрамленное бородой, смотрело в сторону владений Габиния. Старое, изборожденное морщинами лицо Меркурия в крылатом шлеме оглядывало соседние владения. Почему скульптор изобразил Меркурия стариком, Фабия не знала – ведь Меркурий, этот хитрый пройдоха, вечно молод и вечно в трудах, опекая дороги, торговлю и жуликов всех мастей. Фабии всегда казалось, что Габиний похож на эту двуликую герму – он стар и молод одновременно. Он равен богам в своем искусстве покорять людские сердца, изменять мнения и заставлять влюбляться в образы людей, которых никогда не было на земле. Потому что Кассий Херея Марка Габиния лишь отдаленно похож на подлинного убийцу Калигулы. Но Фабии нравился этот ненастоящий Кассий, и ей все равно, каким был тираноубийца на самом деле.

Кино изменило римлян, сделав их более мечтательными и более сентиментальными.

Отсюда, от межевой гермы была видна вилла Марка Габиния – красная черепичная крыша на фоне серебристой листвы старых олив. Тропинка вывела Фабию к дверям дома. Дом недавно оштукатурили заново и покрасили, но все равно было видно, как он стар. Мрамор колонн сделался янтарным под италийским солнцем, узор на фризе едва угадывался, а красная черепица кое-где поросла мхом. Даже вода в фонтане приобрела густой зеленоватый оттенок. Почерневший сатир то и дело начинал кашлять, как живой, и тогда вода выливалась из его горла толчками.

Дверь была отворена (дома в деревнях редко запирают) и Фабия вошла. Из небольшого полутемного атрия двери вели в немногочисленные комнаты. В квадратном бассейне в центре атрия вода была такой же зеленой, как и в чаше фонтана у входа.

– Марк! – позвала Фабия. – Где ты? Я принесла твои любимые фаршированные финики. Ты в таблине?

Ей никто не ответил.

– Марк! – вновь позвала она и отворила дверь в таблин.

Но здесь никого не было.

Комната была обставлена изысканно и со вкусом. В высоких дубовых шкафах с дверцами из голубого стекла стояли старинные кодексы. Коллекция терракотовых и серебряных статуэток расположилась на полочке из цитрусового дерева. Одну из стен занимал огромный холст, изображавший красавца в форме трибуна преторианской гвардии, сжимающего в руках окровавленный меч. У ног трибуна валялся, как падаль, зажимая рану в животе, лысый человек в пурпурной тоге, чье белое искаженное лицо с выпученными глазами было старательно списано со старинного бюста. Картина изображала Кассия Херея в момент убийства безумного Калигулы. Вернее, не подлинного Кассия, в тот момент уже почти старика, а молодого Марка Габиния, знаменитого актера в роли знаменитого тираноубийцы. Всякий раз, заходя в таблин, Фабия непременно останавливалась возле этой картины и несколько минут смотрела на лицо Марка-Кассия. В этот раз он показался ей красивым как никогда.

– Марк! – снова позвала она, хотя прекрасно видела, что в таблине никого нет.

Окно было открыто, и ветер трепал занавески из тончайшего виссона. Но даже этот проникающий с улицы легкий ветерок не мог истребить отвратительный сладковатый запах, слабый и навязчивый одновременно.

За стеною кто-то застонал, протяжно, мучительно. Стон смолк, но тут же раздался вновь. Фабия поспешно вышла в атрий и отворила дверь, ведущую в спальню. В нос ударил тот же гнилостный запах, что проник в таблин, – но уже в сотню раз более сильный. Фабия едва не задохнулась от отвращения.

– Это ты, Мутилия? – Донеслось из-за белой занавески.

Голос был так слаб, что Фабия не могла разобрать, принадлежит ли он Марку Габинию, или кому-то другому. Она отдернула занавеску и в самом деле увидела на фоне белой подушки лицо Марка. Но лицо не теперешнего ее знакомого, а другого, моложе лет на двадцать, изуродованное болезнью, отекшее, с окиданными болячками распухшими губами. Шея больного раздулась огромным пузырем, и в нем почти полностью утонул подбородок. Правая кисть была перевязана, рука до локтя опухла, сделалась блестящей и багрово-красной. Фабия невольно содрогнулась, глядя на больного. Она узнала его. Вернее, заставила себя узнать. Это же Гай, ее любимец! Сын Марка, которого она прочила за свою внучку Летицию. Но, о боги, какая метаморфоза! Увидев ее, Гай почему-то перепугался, будто не пожилая женщина была перед ним, а сам гений смерти с серпом в руке.

– К-т-то ты? – спросил он дрожащим голосом, и тогда она увидела, что язык у него распух так, что едва помещается во рту.

Он не узнал ее.

– Не бойся меня, я – Фабия, знакомая Марка. Неужели ты не узнаешь меня? Я – друг.

– Фабия… Это было так давно. Ты – хорошая… – Он попытался улыбнуться.

– Где Марк?

– Он скоро придет… Нет, я ошибся… он вышел отдохнуть. Скоро придет Мутилия. А отец… должен отдохнуть. Должен отдохнуть…

– Тебе что-нибудь нужно? – Перебарывая тошноту, Фабия наклонилась к больному. – Дать напиться?

– Да… очень хочется.

На столике рядом с кроватью среди пузырьков с мазями нашлись бутылка с водой и серебряная чаша. Фабия подала воду больному. Тот сделал пару глотков и его тут же вырвало на простыни. Больной отнесся к этому равнодушно.

– Мне остаться? – спросила Фабия.

Гай отвернулся к стене – то ли не слышал вопроса, то ли ему было все равно. Фабия вышла в сад и глубоко вдохнула свежий воздух, перебарывая тошноту. Здесь, в саду, не верилось, что увиденное там, в спальне, правда…

Вдоль старой каменной ограды росли оливы и кипарисы. А все остальное пространство вокруг бассейна с фонтаном занимали розы. Ослепительно белые, как вершины Альп, ярко-желтые, как чистейшее золото, красные, как кровь, и пурпурные, как императорская тога, они поражали воображение своей удивительной, ни с чем не сравнимой красотой. Лишь мраморная Венера, старинная копия знаменитой Афродиты Книдской Праксителя, скрывающаяся в тени искусственного грота, могла соперничать с ними. Во всяком случае, ее красота была нетленной, а розы цвели два-три дня и умирали.

Марк Габиний сидел на мраморной скамье в тени кипариса и смотрел на охваченный безумным цветением сад. Его лицо, по-прежнему необыкновенно красивое, за два дня постарело на несколько лет.

– Что с Гаем? – строго спросила Фабия, подходя.

От Марка исходил все тот же слабый гнилостный запах.

– Он дома. Теперь дома. До самой смерти. – У Марка Габиния задрожали губы.

– Почему ты не отвезешь его в больницу?

Гримаса на лице актера сделалась еще мучительней. В кино ее сочли бы чрезмерной, почти смешной. Но сейчас он не играл. Его горе было подлинным, ужасное в своей непоправимости.

– Это невозможно. И не спрашивай, почему. Я ничего не могу объяснить. Здесь Мутилия, медик из Веронской больницы. Она делает Марку уколы, ставит капельницы, не отходит от него ни днем, ни ночью. Очень хороший медик. Я доволен.

– Мы должны спасти мальчика! – выкрикнула Фабия.

Марк посмотрел на нее с упреком, будто она сказала что-то неприличное:

– Его болезнь не лечится. И не спрашивай, чем он болен.

– Подожди. Тогда сделаем вот что. Завтра – последний день игр. Мы должны немедленно поехать в Рим и купить у Клодии клеймо для Гая. Мы успеем. У меня есть деньги. Надеюсь, их хватит…

– Прекрати! – Марк вскочил, схватил Фабию за руки.

– Почему? Я уверена, что у Клодии можно купить клеймо… А она обязательно победит… Она же побила Авреола. А все остальные не могут с ней сравниться.

Теперь Фабия заметила, что у Марка трясется голова, но не от немощи, а оттого, что он хочет отрицательно покачать головой и не может, будто чьи-то пальцы сжимают ему шею.

– Я не имею права, – наконец выдавил он.

– Это почему же? – изумилась Фабия. – Все имеют право, все, кого цензоры не занесли в гладиаторские кодексы. Я уверена, что твоего имени там нет.

– Там есть имя Гая. Оно занесено в самый черный, самый страшный список.

– Это невозможно. Кто его занес?

– Я. – Марк выпустил руку Фабии и вновь опустился на скамью. – Лучше сядь со мной рядом и посиди, полюбуйся на цветущие розы.

– Ты не хочешь его спасти? – Она присела на краешек мраморной скамьи, все еще не желая смириться.

– Я не могу. Он сам приговорил себя к смерти. И нас вместе с собою. Все, что нам остается, это смотреть на удивительные розы и наслаждаться их красотою. У нас появится иллюзия бесконечности прекрасного. Когда наступит смертный час, мы будет помнить об этих удивительных минутах. Смертный час близок. Всемирный смертный час. Троя пала. Карфаген пал. И вот настал черед Рима. – В голосе Марка Габиния послышались патетические нотки, заглушающие нестерпимую боль.

Актер вновь взял верх. Он говорил и любовался красотой своего голоса и удивительным тембром его звучания. И сожалел, что уже не сыграет роль Траяна Деция, быть может, самую лучшую роль в жизни.

– Это я пожелал, чтобы Гай вернулся. Я купил клеймо у Вера. И вот – желание исполнено.

Налетевший ветер качнул огромный алый цветок. И красавица-роза вдруг ссыпала лавиной алые лепестки на дорожку, явив глазам жалкую нагую сердцевину.

– Как странно боги исполнили твое желание, – тихо сказала Фабия.

– Боги сделали, что я просил. Гай вернулся. И теперь мне больше нечего желать.

II

Обычно Марция вставала поздно. Но в это утро она проснулась на рассвете. Был странный звук: ей почудилось, что кто-то звал ее по имени. Но при этом ее имя звучало как чье-то чужое. И голос чужой, неприятный. В чем-то таком уверенный, во что Марции верить не хотелось. Она открыла глаза и только тут почувствовала холод: одеяло исчезло, она лежала на постели нагая.

Вновь раздался тот же глумливый и одновременно уверенный голос:

– А ведь ты ждала меня, Марция, ты шептала мое имя во сне. Ты желала меня.

Она повернула голову. Перед нею стоял Бенит, нагой и возбужденный. Он улыбался и смотрел на нее с видом победителя. Она испугалась, как девчонка, которую развратник подкараулил в темном саду. Рванулась встать, Бенит не позволил – навалился на нее, одной рукой обхватил, второй мгновенно накинул на запястья веревки. Напрасно она извивалась и пыталась вырваться. Не прошло и минуты, как руки ее были крепко-накрепко привязаны к изголовью кровати. О боги, почему она так унизительно слаба? Ведь она всегда почитала себя сильной…

– Приятно слушать, как ты зовешь меня снова и снова, и губы твои шепчут: «Бенит, любимый, приди ко мне…»

Он уселся на край кровати и медленно провел пальцем по животу и ниже, к холму Венеры. Она спешно сдвинула колени.

– Ты лжешь, – выдохнула она, вся дрожа.

– Ты ошибаешься, милая Марция, я никогда не лгу! Я говорю правду, и от моей правды у многих начинает свербеть во всех местах. И правда в том, что ты, Марция, потаскуха!

– На помощь! – заорала она и опять безуспешно рванулась. И вновь веревки опрокинули ее на постель.

– Кого ты зовешь, Марция? – Бенит недоуменно передернул плечами. – Может быть, Элия?

Он не мог не знать, что Элия уже третий день разыскивают все вигилы Империи.

– Котта! – Марция наделась, что старый слуга услышит ее.

Ее крик привел Бенита в восторг:

– Котта ушел за покупками, дорогая Марция. Он – образцовый слуга и не дрыхнет до полудня. Твоя служанка направилась к любовнику. Почему бы и нам не предаться Венериным утехам?

В этот раз Бенит говорил правду – никого не было в доме.

– Что тебе надо? Выкуп? Я заплачу… Отпусти меня… – попросила она заискивающе.

– Зачем отпускать? Неужели ты не хочешь трахнуться? Почувствуй, что значит – объятия полноценного мужчины. После того, как тебя обнимал безногий калека.

– Элий не калека…

– Ты хочешь меня, и врешь, что не хочешь.

Он раздвинул ее колени. Она почти не сопротивлялась. Бенит овладел ею грубо, стараясь причинить боль. Она закрыла глаза и замерла, кусая губы.

– Эй, так не выйдет! – засмеялся Бенит. – Так я могу трахать тебя три часа. Представляешь, что станет с твоими руками?! Подыграй мне, красотка, и все кончится гораздо быстрее. Говорят, ты знаешь толк в искусстве любви, Марция, и Руфин заплатил десять тысяч сестерциев за одну ночь с тобой.

Она вновь рванулась, будто не понимала, что у нее просто нет сил сбросить тело Бенита.

– Вот так-то лучше! Обожаю подобные фокусы! А ну еще раз! Еще разок! Ну же! Ну!

Его смех, переходящий в визг, невозможно было слушать, и она бессильно щелкнула зубами, будто в самом деле надеялась укусить, пока его тело билось в сладострастных судорогах Венериного спазма. Отфыркиваясь, он оттолкнул ее и поднялся.

– Давненько я не получал такого удовольствия. И ты тоже. Признайся, с Элием у тебя ничего подобного не было? А? Признайся…

– Не было ничего подобного, – покорно подтвердила она.

Он стал одеваться.

– Развяжи меня, – попросила Марция.

– Нет уж. Зачем? Кто-нибудь другой развяжет. Меня здесь не было, дорогая Марция. Я тебе приснился. Кстати, ты кого-то ждешь? Кто-то должен прийти утром?

Он обернулся к ней, и тут она увидела в руках у него кинжал. Кинжал Цезаря. Бенит держал его, обмотав рукоять платком.

– Мои руки… – простонала она.

– Ах, ты боишься за свои ручки, наш милый скульптор. Твои пальчики, которые меценаты называют боголюбимыми?

Бенит наклонился над нею. Лезвие кинжала было возле ее горла.

– Ведь кто-то мог угрожать тебе этим кинжалом.

Острие коснулось кожи. Укол, будто укус комара. Капля крови, щекоча кожу, стекла по шее. Марция замерла. Нет, он не убьет ее, он только разрежет веревки и…

Бенит швырнул кинжал рядом с Марцией.

– Ты умная девочка. И ты – шлюха. Представь, Руфин умрет. Императором будет Александр. Ты будешь ваять его бюсты. Его идиотская физиономия будет смотреть на римлян с каждого угла. Неужели у тебя нет модели получше? Напряги свои извилины, Марция. Скажи мне спасибо за чудесный план. А я тебе помогу…

У порога Бенит обернулся, помахал на прощание и подмигнул. Хлопнула дверь, Бенит исчез. Ах, если бы он в самом деле ей приснился! Она сделала слабую попытку освободиться, но и петли затянулись еще туже.

И тут ей почудились внизу чьи-то шаги.

– Элий!

На мгновение ей показалось, что это в самом деле мог быть Элий. Ну почему так поздно?! Почему!

– Элий!

Шаги замерли.

Нет, это не Элий. Марция закричала. Человек медлил. Неужели он уйдет?!

– Скорее! – звала она, ненавидя медлительного гостя чуть ли не больше Бенита.

Человек побежал наверх. Легкие шаги. Молодые. Дверь распахнулась, и на пороге возник Цезарь. Юноша ошалело глядел на Марцию. Занавески в спальне не были задернуты, и солнце заливало комнату. Роскошное, покрытое золотистым загаром тело Марции светилось в потоке солнечных лучей. Цезарь стоял раскрытым ртом и не мог двинуться с места.

«Да – нет?» – стучало у Марции в висках.

«Да!» – кто-то выкрикнул в самое ухо. Не раз Марция слышала этот голос – голос своего гения.

– Как хорошо, что ты пришел. Я тебя ждала… Иди сюда… – прошептала она, проводя кончиком языка по губам и щуря свои широко расставленные глаза.

Александр стоял, не двигаясь, и пожирал ее глазами. Она повела бедрами, выгнулась по-кошачьи. И едва сдержала гримасу отвращения, когда почувствовала, как сперма Бенита стекает по ноге.

– Ну что же ты ждешь! – воскликнула она гневно.

Ненависть к Бениту выплеснулась на ни в чем неповинного мальчишку. Цезарь очнулся и кинулся к ней. Сдернул с себя тунику.

«А что если сейчас явится Элий? Вот была бы потеха», – Марция улыбнулась.

Александр пыхтел от старанья. Ну что же он так долго, неумеха… Скорее! Скорее!

И тут внизу хлопнула дверь и по ступеням загрохотали тяжелые кальцеи. Как минимум двое бежали наверх.

Дыхание мальчишки сделалось частым, прерывистым…

Дверь распахнулась, и в спальню ворвались вигилы. Цезарь пронзительно и тонко вскрикнул, вскочил и рванулся в угол. Любовный акт завершился во время этого бегства – и на простынях, и на полу остались следы преступления. Вигилы, не узнав Цезаря, тут же скрутили юношу и заломили руки. Пока один надевал на Цезаря наручники, второй склонился над Марцией.

– Сейчас я освобожу тебя, домна. – Вигил перерезал веревки.

– Не трогай кинжал, – приказала Марция. – Он мне угрожал, пока связывал…

III

Элий сбежал от своего спасителя на рассвете. Не потому, что сенатор имел что-нибудь против этого парня, решившего честно выполнить данное ему поручение, а потому, что Элий не хотел подвергать его жизнь опасности. И так он позволил себе провести ночь под крышей деревенского дома, где укрыл его вигил. Правда, на ночь он принял сильное снотворное, и приятель Гэл вряд ли мог его разыскать. Элий поел и выспался. Утром он чувствовал уже не таким разбитым и решил, что может отправляться в путь.

Он вылез через окно и направился прямиком через огороды и цветники, аккуратно ступая по меже, чтобы не топтать чьи-то грядки. Чтобы не думать о преследователях, он декламировал вполголоса новую речь, которую намеривался произнести в сенате. Элий не знал, производит ли его речи впечатление на слушателей. Но одного человека, который менялся под воздействием сказанного, он знал. Это был он сам, сенатор Элий.

Через полчаса, когда солнце только-только поднялось, сенатор вышел на автомагистраль. Под косыми утренними лучами политая водой дорога парила, предвкушая томительный полуденный зной грядущего дня. Элий зашагал по мощеной камнем тропинке вдоль дороги. Одет он был как крестьянин: линялая синяя туника и грубые сандалии. Старая шляпа прикрывала голову. Римляне обычно ходят с непокрытой головой. Удел философов – носить шляпу в знак своей многотрудной умственной деятельности. И еще – это удел крестьян, работающих под палящим солнцем. Сейчас Элий в самом деле походил на философа – толстая суковатая палка, на которую он опирался, бредя вдоль дороги, хромота и шляпа – все как нельзя лучше подходило для этой роли. За последние дни он сильно похудел, небритые щеки запали, а из-за лихорадки, вызванной ранами, в глазах появился сумасшедший блеск. Мимо проносились авто, обдавая его бензиновым угаром, то и дело на мостовую со звоном сыпались монетки – римляне щедры к философам, хотя зачастую ничего не понимают в проповедях многочисленных школ. Поначалу Элий игнорировал подаяние. Но потом вспомнил, что у него нет денег, и стал подбирать милостыню. Он находил свое положение забавным. Когда он остановился возле фонтана напиться, и какой-то толстяк, отдыхавший в тени фигового дерева, поинтересовался, к какой школе принадлежит странствующий философ, Элий отвечал без колебаний, что к школе стоиков.

– Нет, это не по мне, – отвечал толстяк, ухмыляясь. – Я предпочитаю Эпикура. Съел, выпил, бабенку трахнул, все при мне. Страданий надо избегать, а не сносить их, как учат твои выжившие из ума старцы. Ну, что ответишь?

Элий улыбнулся:

– «Пойми же, наконец, что в себе самом ты имеешь более совершенное и божественное, нежели то, что вызывает страсть, или вообще, что влечет тебя»[103].

Толстяк несколько минут сидел, насупив брови, пытаясь уяснить смысл сказанного. Потом предложил:

– Тебя подвести?

Но Элий отрицательно покачал головой и двинулся дальше.

Элий рассчитывал пешком добраться до Рима. Задача эта лишь на первый взгляд казалась невыполнимой. Бредущий по обочине путник менее заметен и менее уязвим. Прежний Элий не мог пуститься в дорогу как простой бродяга. Нынешний шел и не уставал. Он изменился, стал другим, внешне и внутренне тоже. Связь между ним и его гением нарушилась еще больше. Гений не поспевал за человеком. Он искал сенатора в тоге с пурпурной каймой и не обращал внимания на бродягу в линялой тунике. Нищий и бродяга мог победить. Сенатор – только проиграть. Элий не пытался останавливать проезжающие мимо машины. Скорость авто давала лишь иллюзию выигрыша, к тому же Элий мог подвергнуть водителя смертельной опасности.

Только сейчас, бредя вдоль дороги, он заметил, что на ветровых стеклах грузовиков появились вновь, как в пору его детства, портреты Калигулы. Он никогда не мог понять, чем сумасшедший тиран привлекает людские сердца. Но, видимо, всегда находятся люди, кого фраза: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись» [104], приводит в восторг. Элий почему-то не замечал этих портретов, разъезжая в пурпурной «триреме» сенатора.

Шагая по тропинке, беглец непременно касался рукой каждого милевого столба, каждой гермы, каждой гробницы, и читал имена усопших, если надписи можно было разобрать. И вдруг почувствовал, что он счастлив. Счастлив, потому что существует бирюзовое небо, шатры пиний, зеленая трава, мраморные гробницы, счастлив, потому что существует Рим. Он ощутил это куда явственнее даже, чем в тот день, когда надел впервые сенаторскую тогу и занял место на мраморной скамье в курии. Элий остановился возле старинной гробницы и несколько минут поглаживал ладонью нагретый солнцем мрамор, стараясь запомнить это ощущение счастья. Он знал, что пережить подобное заново ему придется не скоро.

У Элия был пистолет с полным магазином – он выторговал его у хозяина домика, где останавливался этой ночью, в обмен на золотое кольцо с печатью. Предварительно Элий сломан печать, чтобы никто не мог ею воспользоваться. Так более тысячи лет назад поступил Гай Петроний, ускользая в царство теней из лап Нерона. Ломая печать, Элий не мог не вспомнить Арбитра Изящества. В этом повторе было нечто комичное. Знаменитый автор «Сатирикона» смог бы по достоинству оценить положение, в котором очутился сенатор. Один из знатнейших людей Империи, родственник Августа, удирал пешком от неизвестных убийц.

Всякий раз, едва машина тормозила, Элий прятался за гробницу и вытаскивал пистолет. Обычно водитель, потеряв из виду одинокого путника, которого собирался подбросить до ближайшего городка, ехал дальше, не утруждая себя поисками.

«Милосердие римлян так же коротко, как и их волосы», – заметил Элий.

И тут же упрекнул себя в том, что он несправедлив: машины тормозили часто.

Авто очередного доброжелателя проехала мимо, Элий выбрался из своего убежища и заковылял дальше. Сзади вновь послышался рев мотора. Элий оглянулся. Шикарный молочно-белый «кентавр» мчался на предельной скорости. За тонированными стеклами нельзя было различить сидящих. Машина летела прямо на него, не сбавляя скорости.

Это они! Его вновь догнали!

Все, что оставалось Элию – это подпрыгнуть в воздух, чтобы избежать лобового удара. Благодаря обтекаемой форме «кентавра» и своему инстинктивному умению группироваться, Элий перекатился по капоту, оставив от удара спиной на ветровом стекле сетку бледно-фиолетовых трещин, вылетел на крышу и оттуда скатился на землю. Машина не остановилась, а, взвизгнув тормозами на повороте, рванулась дальше. От сильнейшего удара сердце Элия остановилось. Гэл на расстоянии почувствовал это и радостно засмеялся. Гений Элия освободился наконец от своего несговорчивого подопечного.

IV

Фабия вошла в свой таблин и поразилась неожиданной темноте. Кто-то задернул плотные шторы, и оттого днем в таблине царил полумрак. Постепенно проступали знакомые очертания предметов. Вот чашка с недопитым кофе на столе. И машинка. Заправленный в нее чистый белый лист изогнулся в ожидании. Но еще не напечатано ни одной литеры. А стоит ли вообще начинать? Вся эта затея с библионом – глупая игра. Фабию не интересует судьба Траяна Деция. Какое ей дело до того, что он спас Рим и основал династию? Куда интереснее писать истории из жизни современных обитателей Рима! Она отчетливо представила героиню еще не написанной книги: красивая женщина стоит у окна и смотрит на залитый солнцем сад. Кофе остывает в кружке, а в пишущую машинку заправлен чистый лист.

– Так ты вернулась, домна! – Голос из полумрака, не смотря на ярость, казался нечеловеческим.

Удар в лицо был не сильным, но болезненным. Фабия отшатнулась и, потеряв равновесие, ударилась о стену. Она зажмурилась и попыталась прикрыть лицо руками. Нападавший схватил ее за ворот платья и вновь ударил в лицо, в этот раз сильнее. Он бил не кулаком, а каким-то предметом. Удар рассек губу, и Фабия ощутила, как теплая капля крови потекла по подбородку. От гостя исходил странный запах. От возбужденного человека должно пахнуть потом. От этого пахло, как от лампы, горевшей всю ночь. От него пахло огнем…

– Гений! – Она открыла глаза.

Перед ней был ее таинственный соавтор – черноволосый красавец с правильными чертами лица и надменно изогнутым ртом. Теперь Фабия поняла, чем он ее ударил. Это была книга. «История Рима» в твердом переплете. Этот переплет и разбил губу.

Фабии вдруг сделалось смешно.

– Я плохо пишу, да? За это ты меня ударил? И правильно… За это следует бить, жестоко бить.

– Пишешь? При чем здесь идиотские сочинения? Где книга, в которой начертано пророчество?

Так вот он о чем! Неужто знает? Впрочем, глупо себя обманывать. Конечно, знает. Так же, как и те, другие…

– Она спрятана. Гений не может до нее коснуться.

– А человек может? – Фабия кивнула. – Покажи мне книгу.

Фабия отперла тезариус и вытащила свинцовый ларец.

– Я не могу открыть крышку при тебе, если ты хочешь остаться в живых…

Гений знал, что она говорит правду.

– Что там написано?

– «На самом деле Деций утонул в болоте…» – отвечала Фабия бесцветным голосом.

– Кто написал это? – Его голос шипел от злости. – Кто посмел?…

Фабия почувствовала, как комок подкатывает к горлу и мешает говорить.

«Летти, бедная… Неужели они доберутся до тебя?» – она точно не знала, кого имела под словом «они». Страх парализовал ее.

– Я спрашиваю, кто написал эти идиотские слова? – прошипел гость.

Фабия задыхалась, силясь выдавить хоть слово, и не могла. Наконец голос на мгновение к ней вернулся, и она просипела:

– Я, я написала!

– Орк! Разве я не говорил, чтобы ты не сочиняла подобный вздор?!

– Говорил, – поспешно кивнула Фабия, будто надеялась своим признанием выторговать для Летти спасение. – Но я написала эту фразу еще до нашего разговора.

– Тогда сотри надпись. Немедленно! – Гений повелительно ткнул пальцем в свинцовый ларец.

Фабия отрицательно покачала головой. Сколько раз она уже пыталась это сделать! Но надпись не исчезала.

Гений бессильно уронил руку.

– Ты солгала. Это не ты. Кто-то, обладающий даром провидца, сделал это. Но кто?!

Фабия молчала. Она оперлась рукой на ларец, но не потому что пыталась оберечь его, а потому, что ноги ее не держали.

– Ты убьешь меня? – спросила она тихо.

Гость засмеялся. Его смех походил на бессмысленное хихиканье пьяного, потом перешел в плач. Гость повалился в кресло, где прежде сиживал так вальяжно, и всхлипнул:

– Глупая старуха, ты хоть понимаешь, что произошло? Одно слово погубило Римский мир.

– Ты преувеличиваешь. – Она подошла и положила руку гению на плечо. Ей было невыносимо жаль его. Почти как Летти. – На самом деле это не так страшно, так ведь? – Фабия уговаривала его, а сама не верила.

– Я – гений Империи, и уж, наверное, знаю, что страшно, а что нет!

– Так значит, все так и было на самом деле? – прошептала Фабия.

Гость отрицательно покачал головой:

– Нет, так должно было быть. Так, как нацарапано на полях книги. В битве при Абритте Деций должен был пойти в атаку, прорвать два ряда готов, ринуться на третью шеренгу и увязнуть в болоте. Но в последний момент боги решили спасти Рим. И они даровали ему мечту. Боги слишком любили Рим и не могли его потерять. Мечта и кровь гладиатора спасли Рим. Гладиатор выиграл бой, и перед битвой к Децию прибежал легионер, удравший из плена готов. Он провел три римские когорты через болота по тайным тропам в тыл варварам. Это было начало. Первый шаг. Клеймо гладиатор изменило узор на полотне Парок.

Он замолчал. Фабия тоже молчала. Вот почему, сколько ни старалась, она так и не смогла написать библион о Траяне Деции. Потому что победа при Абритте – одна воля богов. То, что нельзя облечь в слова, что не имеет плоти.

Когда гений вновь заговорил, в его голосе не было гнева, но лишь усталость:

– А теперь абсурдная надпись в книге может все уничтожить. Прекрасное здание, простоявшее две тысячи лет, рухнет.

Его усталый тон произвел впечатление куда большее, чем крик и безумный гнев.

– Надпись сделала моя внучка Летиция, – неожиданно для себя призналась Фабия.

– Так пусть она немедленно сотрет ее! – Гений тут же воспрянул с силами.

– Невозможно. Я не знаю, где она. В день, когда она написала роковую фразу, девочку сбила машина. Летицию срочно доставили в Рим, в Эсквилинскую больницу, но и там ей не смогли помочь. Тогда ее мать обратилась к гладиатору и купила клеймо. И гладиатор выиграл…

– Подожди! – гений вскочил. – О чем ты говоришь?! Девчонку пытались убить после того, как она написала эту фразу?

– В день аварии я нашла книгу раскрытой на странице с графитовой надписью. Я пыталась стереть фразу, но не смогла.

Гений заметался по комнате. Платиновое сияние, до этого едва заметное, вспыхнуло неожиданно ярко. Фабия невольно отстранилась. Показалось, что сейчас таблин охватит пламя. Но опасалась она напрасно: сияние гения – холодный огонь, не способный ничего сжечь.

– Почему ты не рассказала все раньше? – спросил наконец гений.

– Я боялась за девочку. И я… я… пыталась сказать тебе об этом. Я специально принялась за библион о Траяне Деции, чтобы ты явился. Надеялась, что ты все поймешь сам.

– Что я мог понять, скажи на милость?! Сочинительство! Выдумка! Фикция! В твоих словах не было ни грана опасности. Каждый год с десяток сочинителей изображают падение Рима, а он по-прежнему стоит несокрушимый. А сколько фильмов поставлено о гибели Империи! А тут какая-то девчонка написала одну-единственную фразу. И началось. У этой девчонки пророческий дар. Кто она? Откуда? Кто ее отец?

– Про отца я ничего не знаю. Какой-то мерзавец изнасиловал мою дочь на берегу ручья и удрал. Мы не стали обращаться к вигилам, не желая огласки. Когда Сервилия поняла, что беременна, решила не делать аборт и оставить ребенка. Потом она вышла замуж, и ее муж удочерил девочку. Теперь моя дочь носит имя Сервилии Кар. Ты должен был слышать это имя.

Гений нахмурился.

– Не обращал внимания, – сказал он сухо. – А ручей… Что это за ручей? Ну… где все произошло? Не тот ли, что вьется вокруг холма?

– Ну да, тот самый… Но откуда… – Фабия не договорила.

– Так это была она! – прошептал гений. – Я принял ее за Нимфу ручья. Между нами, гениями, и младшими божествами такое часто случается. А Сервилия была так похожа на Нимфу, просто копия… О Боги, что ж я наделал… Мое знание передалось девчонке и…

Он не договорил – Фабия ударила его по лицу.

– Ах ты, отброс арены! Что ты сделал с моей дочерью!

Гений даже не пытался прикрыть лицо от нового удара. Прежде Фабия была уверена, что убьет насильника, если узнает, кто он. И вот – узнала. Он сам явился к ней в дом, сидел, развалясь, в кресле, вел милые беседы. И диктовал – О, боги! – диктовал ее собственную книгу!

Фабия опустила руку. Гнева не было. Из глаз хлынули слезы.

А гений… оправдывался. Путано, торопливо, униженно. Как оправдывался бы на его месте уличенный смертный. Ведь Сервилия была как две капли воды похожа на богиню ручья и купалась в ручье нагая. Нимфы всегда убегают, изображая целомудрие. Это их ритуал. Но если Нимфа не хочет любви, она превратится в ручеек. Эта Нимфа не пожелала меняться, и сохранила женский облик. И совсем не сопротивлялась. А потом, после Венериных утех там, на берегу, она поцеловала гения на прощание. Страстно поцеловала.

– Хочешь сказать, что она лгала на счет изнасилования?

– Ну, в общем-то… да… – он запнулся. – Я был… хм… настойчив. Но, клянусь, я не был груб. Слово гения. Я говорил ей: «Не надо убегать, моя Нимфа, от меня никуда не денешься». Ведь я – гений Империи, воплощение власти. Разве мне может кто-то противиться? Но я бы никогда не стал преследовать смертную. Откуда мне было знать, что Сервилия так похожа на Нимфу… – он замолчал.

Фабия чувствовала себя старой и глупой. Сервилия столько лет врала ей, твердя об изнасиловании. На самом деле она переспала с первым встречным. Может быть, она даже знала, что ее любовник – гений, и ей это льстило. Развратная тварь! Она так ловко строила из себя невинную жертву!

– Кто знал, что Летиция – твоя дочь?

– Ну, если я и сам не ведал…

– Ты-то здесь при чем? – зло огрызнулась Фабия.

Гений Империи задумался.

– Да… они могли знать… гений Сервилии и гений самой Летиции. И рассказать другим.

– Ну, так сделай что-нибудь, дорогой зятек! Иначе твои собратья убьют мою девочку!

Гений шагнул к окну. Платиновое сияние вспыхнуло ярче. Но прежде чем улететь, он обернулся и проговорил:

– Если девочка умрет прежде, чем сотрет свою надпись, наш мир рухнет. И никто не сможет его спасти. Даже боги. – Он еще немного помедлил, прежде чем взмыть в небо. – И последний совет: найми охранников, минимум человек пять. Заплати щедро. Чтобы их никто не мог перекупить.

«Какой практичный гений», – подумала Фабия.

Да и трудно было ожидать другого от гения Империи – государства солдат, торговцев и юристов.

V

Его смерть продолжалась две минуты. Покинув распростертое тело на дороге, Элий рванулся вверх, в синее небо, где легкое кружево облаков все время меняло свой узор. Он мчался вверх и вверх, будто боялся куда-то не успеть. Когда же наконец остановился и глянул вниз, то вместо обычного летнего пейзажа, виноградников, садов и дубовых рощ, увидел контуры полуострова, омываемого синими водами морей. Светло-зеленые поля и темно-изумрудные рощи казались отсюда лишь квадратиками, подернутыми синей дымкой. Он удивился тому, что может дышать на подобной высоте, а потом вспомнил, что дыхание ему больше ни к чему, и он умер. Вернее, тело его умерло, а сам он пребывает здесь.

– Элий! – окликнул его кто-то.

Существо, окруженное платиновым сиянием, мчалось к нему. От существа вместе с сиянием исходила тревога – Элий чувствовал ее так же отчетливо, как его тело прежде ощущало жар солнечных лучей в полдень. Еще один гений, но прежде Элий никогда его не видел. Неведомый летун не принадлежал ни одному из гладиаторов. Дух Элия хотел умчаться быстрее ветра – ибо сейчас он мог мчаться быстрее ветра – но крик гения заставил его остановиться. В оклике не было угрозы или ненависти, но лишь просьба. И даже мольба. Странно, что гений обращался таким тоном к человеку. Вернее, к его душе.

– Я – гений Империи, – сообщил платиновый летун, приближаясь.

– А я думал, ты выглядишь более величественно, – усмехнулся дух Элия.

Даже после смерти он не разучился шутить. Но гений не оценил его остроту.

– Ты должен найти Летицию Кар. И как можно скорее. Если наемные убийцы доберутся до нее раньше, все будет кончено.

Элий глянул вниз на сине-зеленые очертания полуострова. Просьба гения показалась ему более чем странной.

– Разве ты не можешь отыскать любого человека, где бы он ни находился?

– Могу, – отвечал гений Империи. – Но не ее. Она исчезла.

– Быть может, она умерла? Поищи девочку в Элизии.

Он советовал гению Империи, как поступить. Душа Элия находила это занятным, но вполне допустимым. И гений Империи не обижался на подобную дерзость.

– Среди Манов ее души нет. Она жива и где-то затаилась, опасаясь за свою жизнь. Найди ее как можно скорее и спаси.

Гений был взволнован, почти в панике. Ну, разве можно так терять самообладание? Тем более – гению Империи. Духу Элия сделалось смешно.

– Не смейся! – обиделся гений. – Здесь нет ничего смешного.

– Я пробовал отыскать Летицию, но нашел лишь ее детскую буллу.

– Очень хорошо, что булла у тебя. А теперь найди девчонку! Она должна стереть проклятую фразу в книге! Запомни! Стереть надпись! Или Рим перестанет существовать! Одна фраза убьет Империю… Скорее… – кричал гений. – Скорее!

И гений изо всей силы толкнул его в спину (если у души может быть спина или грудь). Земля понеслась навстречу все быстрее и быстрее, как будто ускорение свободного падения возросло втрое. Элия сплющивало неодолимой силой, и давление это было непереносимо, как выбор между служением злу и собственной смертью…

Кто-то давил ему на грудную клетку так, будто хотел сломать ребра. И сердце нехотя, как заржавевший механизм, сделало первый удар, а губы судорожно втянули воздух. Элий открыл глаза. Рядом на коленях стоял человек и, положив руки ему на грудь, налегал ладонями на ребра. Его спаситель одет был почти так же, как Элий – в синюю тунику. Он даже приколол на плечо значок пятой центурии фермеров Кампании, но, несмотря на эту комедию, Элий сразу узнал его узнал. Да и как не узнать – именно он вез Элия в машине «скорой», прижимая к лицу раненого кислородную маску. Визжала над их головами сирена, а впереди неслась, разбрызгивая синие огни, машина сопровождения, расчищая «скорой» дорогу от амфитеатра Флавиев к Эсквилинской больнице.

Это был последний бой гладиатора Элия и первое дежурство в Колизее Кассия Лентула.

– Привет, Кассий, – Элий попытался приподняться, но служитель Эскулапа настойчиво придавил его плечи к мостовой. – Ты, как всегда, оказался в нужном месте и в нужный час.

– Сейчас я отвезу тебя в ближайшую больницу, – пообещал медик. – Сколько пальцев ты видишь? – Кассий показал ему два пальца.

– Как минимум восемь. Послушай, оставь дурацкие фокусы. За мной гонятся и хотят убить… – Элий повернул голову. Автомагистраль была пуста. Над раскаленным покрытием дрожало марево горячего воздуха. И Элий подумал, что его жизнь точно так же неустойчива и искажена. – Меня оставили на время в покое. Решили, что я мертв. Но душа вернулась в тело, и они не замедлят возобновить погоню.

– О ком ты говоришь? – Кажется, медик поверил ему и встревожился.

– Всю компанию я не знаю по именам, но один известен точно. Это мой собственный гений.

Слова Элия произвели неожиданный эффект. Кассий подхватил Элия под руки и поволок к машине.

– Послушай, они вычислят тебя…

– Молчи, – грубо оборвал его медик.

Полугрузовичок Кассия рванулся с места, как колесница на состязаниях в Большом Цирке. Интересно, кто сегодня выиграет – «зеленые» или «белые»? И далеко ли до меловой черты? [105]

– Ты не знаешь, насколько они сильны, – настаивал Элий.

– Молчи, – повторил Кассий.

– Я бы попросил, чтобы ты был со мной более вежлив, – заметил Элий. – Уж коли хочешь быть моим медиком и сломать вместе со мной шею.

Они свернули с широкой автомагистрали на более узкую и более старую дорогу, обсаженную высоченными кипарисами. Полосы яркого солнечного света сменялись пятнами густой лиловой тени. Свет то вспыхивал, то гас, будто надежда сменялась отчаянием и тут же возрождалась. Элий не замечал, что его собственная аура так же вспыхивает и гаснет. Элию стало казаться, что Кассий сможет его спасти.

VI

После пира у Сервилии Кар Вер проспал почти весь день. Уже вечером он спустился в атрий и поинтересовался, не оставлял ли кто-нибудь на его имя записки с подписью «Нереида». Администратор тут же подал Веру записку. Макрин ждал гладиатора этим вечером на Авентинском холме у подножия статуи Либерты.

VII

Около статуи Либерты всегда толпилось человек двадцать-тридцать из молодежи. Даже в самый поздний или в самый ранний час здесь можно было встретить длинноволосых бородатых молодых людей и девушек в облегающих брючках и красно-желтых коротеньких туниках. На груди у некоторых были приколоты бронзовые значки активистов Авентинской партии [106]. Здесь продавались крошечные книжонки по два асса за штуку, дешевое пиво из Нижней Германии, фотографии статуи Либерты, соленые орешки, засахаренных финики и флейты по пять сестерциев за штуку. Здесь никогда не унывали – пели всю ночь напролет и шутили. Там и здесь звучали испанские кифары. Молодой человек со значком Авентинской партии тащил каждого встречного к мраморному алтарю, установленном на том месте, где Гай Гракх, убегая с Авентина, подвернул ногу. Авентинец схватил Вера за руку и тоже повел к алтарю, на котором лежали живые цветы.

– Бедный Гай Гракх! – вздохнул Юний Вер.

– Бедный Гракх! – поддакнул авентинец.

– Ну и как его нога? Уже зажила? – участливо спросил Вер.

Авентинец вылупил глаза и ничего не мог вымолвить в ответ.

Но, несмотря на мрачную историю, на Авентине всегда царило веселье. Жрец Либерты каждый день стирал губкой сделанные на постаменте Свободы надписи, но назавтра они появлялись вновь. Говорили, что Либерте нравятся эти рисунки – здесь же у торговки за один асс всегда можно было купить цветные мелки. Вечером каменный постамент Либерты пестрел карикатурами на Руфина, сенаторов, консулов и префектов. Здесь была представлена вся портретная галерея римской элиты. Вер нашел свое собственное изображение с бычьей шеей, рельефными мускулами и крошечной головой. Коричневый цвет рисунка придавал гладиатору сходство с минотавром.

«Для нашего героя нет ничего невозможного. Он может исполнить самое глупое желание», – гласила надпись.

Чуть ниже помещалось изображение Элия – сенатор приподнимал край тоги, проверяя, на месте ли его ступни. Разумеется, кальцеи были пусты.

«Ну вот, опять после выступления в сенате мне оторвали ноги!» – сокрушенно восклицал нарисованный Элий.

– На консульских выборах надо голосовать за Элия, – убежденно говорила девица с растрепанными волосами цвета морской волны. – Он молод, умен, он знает, что нужно делать. Гай Гракх был еще моложе, когда стал народным трибуном.

– Это потому, что Гракх не учился в академиях, а воевал.

– Элий не наш. Сколько раз ему предлагали примкнуть к Авентинской партии, но он всякий раз отказывался. Ведь он аристократ. Оптиматы ему наверняка ближе.

– А я бы проголосовал за Бенита. Кто-нибудь читал его манифест в «Первооткрывателях?» Нет? Ну, вы даете! Отличная вещь. Читайте! Так и надо действовать! Он энергичный! Он все наладит! Всех врагов народа [107] к ногтю!

Вер обернулся, желая посмотреть на говорившего, но тут кто-то тронул его за плечо.

– Не оборачивайся, – прошептал человек. – Иначе я уйду.

Голос, несомненно, принадлежал Макрину.

– Зайди в таверну «Под крылом Либерты», займи столик в углу. Хозяин оставил его для нас. Я приду позже.

В следующее мгновение Вер почувствовал, что его собеседник исчез. Несколько человек столпились вокруг старого жреца, груди которого висел ящичек с надписью «Фонд Либерты». Лицо старика уродовал длинный багровый шрам. Может быть, это тот самый жрец, с которым Элий ездил в Счастливую Аравию?

В таверне было накурено, пахло пивом, пОтом, дешевым вином. За столиками горячо обсуждали вечерний выпуск «Авентинского вестника», но Вер не стал прислушиваться к разговору. Он заказал кружку германского пива, на закуску подали сочные колбаски. Вер успел проглотить две штуки, когда к его столику подошел незнакомец. Человек в линялой тунике и толстом сером плаще выглядел истинным авентинцем, то есть нищим, бунтарем, и изгоем одновременно.

– Ты – Юний Вер? – спросил авентинец.

Бывший гладиатор кивнул. Тогда незнакомец протянул ему запечатанный конверт и поспешно вышел из таверны.

Вер напрасно искал глазами Макрина. Тот не появлялся. Тогда Вер распечатал письмо.

«Макрин Юнию Веру, привет.

Ты воображаешь наверняка, что я буду умолять о снисхождении. Ошибаешься. Я ничего не прошу, а всего лишь хочу объясниться. Ты – гладиатор, и мы занимались с тобой одним и тем же делом. Но ты примитивен и не сумел понять, какое благотворное влияние на жизнь Империи оказывали поединки в подвале. Гладиаторы должны сражаться и умирать. Лишь когда льется кровь, желания исполняются безоговорочно. Арена без крови – не арена. Исполнение желаний без жертвы – всего лишь глупая потеха. Кровь нужна в любом деле. Вспомни, как Элий истекал кровью на арене. Как люди орали от ужаса и возбуждения! Или вспомни смерть Варрона. Смерть… Время останавливается. Все замирают. Каждый из многотысячной толпы в амфитеатре ощущает во рту солоноватый ни с чем не сравнимый вкус крови. Когда я начинаю писать новый библион, я ощущаю во рту тот же вкус. Воистину божественные мгновения!»

Вер скомкал письмо. Он боялся, что невольно позаимствует чувства Макрина. Его восторг и его жажду крови.

Вер заказал бокал испанского вина и осушил залпом. Лишь тогда расправил скомканную бумагу и принялся читать дальше:

«Так что истинные бои проходили в моем подвале, а не на арене Колизея. Если хочешь что-то исполнить, ты должен проливать кровь. Всегда и всюду проливать кровь, свою или чужую – не важно. Лучше чужую. Просто потому, что ее больше. И нет другого выхода из ловушки, в которую попадает каждый человек, приходя в этот мир. Все мы живем в огромной человеколовке. Каждый сидит в ней, как еще не рожденный в своем пузыре, скрюченный, с закрытым ртом и зажмуренными глазами. Выйти из нее можно лишь убивая, убивая и убивая. Возьми меч и выйди на арену! Я уже вышел. У каждого своя арена, свой меч и свой противник. И я сделал для Рима и его величия гораздо больше, чем ты, надутый и глупый гладиатор. И твоего снисхождения мне не надобно.

Будь здоров».

«Где Элий? – подумал Вер с тоской, вновь комкая бумагу. – Я так давно с ним не говорил! Он не рассказал мне, что такое доброта!»

Но может ли Элий объяснить Веру, откуда в нашем уродливом мире берутся такие уроды как Макрин?

Дата добавления: 2015-07-25