Пребывание в тюрьмах

— В каждой тюрьме они испытывали разные средства, чтобы воздействовать на меня. В одной тюрьме они посадили меня в камеру с заключенным, который уми­рал от какой-то инфекционной болезни. С тех пор, как в этой тюрьме появился этот заключенный, с ним в камеру никого не сажали шесть месяцев, он находился один, потому что врачи сказали, что тот, кто будет находиться с ним в одной камере, обязательно заразится той же болезнью. Меня прямо посреди ночи посадили в ту же камеру. Там был врач, он не возражал, там был комендант тюрьмы, он тоже не возражал, там был чиновник госдепартамента. Этот человек умирал, я слышал, что он умер через три дня после того, как я покинул эту тюрьму, он даже не мог гово­рить, таким он был слабым. Он написал мне на маленьком клочке бумаги: «Радж­ниш, я видел вас по телевизору. И я знаю, что эти люди хотят вас убить, по этой причине они посадили вас в камеру со мной. Ни к чему здесь не прикасайтесь, про­сто стойте у двери и стучите по ней до тех пор, пока они не придут, и заставьте их переместить вас в другую камеру. Потому что я умираю, и я не хочу, чтобы вы за­разились от меня. Шесть месяцев они не сажали со мной никого, а вы даже не за­ключенный!»

Мне понадобился целый час, чтобы достучаться до них, потом пришел комендант и врач. Я сказал врачу: «Что случилось с вашим языком? Шесть месяцев вы никого не сажали сюда, и говорили, что этого ни в коем случае нельзя делать. Почему же в сейчас молчите?» Он был смущен. И я продолжал: «Вы врач, вы принимали клятву Гиппократа в колледже перед тем, как вам дали эту ступень, вы клялись, что буде­те служить жизни, а не смерти. Но сейчас вы поступаете обратным образом».

Он сказал: «Извините, но я получил указание свыше. Я бедный врач, я не могу не подчиниться высшему начальству, так что извините меня». Мгновенно меня поса­дили в другую камеру.

Они давали мне лекарства, которые я никогда раньше не принимал, я брал их и выбрасывал в корзину для мусора, потому что я не нуждался в этих лекарствах больше. Я сказал им: «У меня болит спина, вы уже довели мое состояние до крити­ческого, — меня возили на машине от одной тюрьмы в другую тем же способом, как раньше, я уже рассказывал вам как, эти поездки на машине продолжались двена­дцать дней, — а для спины нет лекарства. От чего же вы мне даете лекарства? От аллергии? У меня есть аллергия, но вы только способствуете обострению аллер­гии!»

В каждой тюрьме они сажали страшных курильщиков со мной в камеру. Два­дцать четыре часа в сутки мои сокамерники курили, они знали, что у меня аллергия на дым, на пыль, на благовония, на всякие запахи. Они все устраивали таким обра­зом, чтобы уничтожить мое тело. Я спрашивал у них: «От чего эти лекарства?» Эти лекарства точно сделали меня бы больным.

В одной тюрьме они сказали мне: «Если вы не хотите пить лекарства, мы можем сделать вам уколы».

Я ответил: «Никогда. Не прикасайтесь к моему телу. Если вы прикоснетесь к мо­ему телу, если что-то случится со мной, вы будете отвечать за это, это мое личное дело, пить лекарства или нет. Я не больной, мне не нужны ваши лекарства. У меня есть трудности со спиной, но у вас нет лекарств от этого, вы создали ситуацию, которая наоборот усугубляет ситуацию».

В каждой тюрьме меня сажали в такую камеру, в которой телевизор гремел на всю мощь двадцать четыре часа в сутки. Я не мог спать, и кругом все было полно дыма, я не мог дышать.

Другие проблемы со здоровьем, которые у меня были — это аллергия. Аллергия тоже считается неизлечимой. Она переходит по наследственности. У меня была аллергия к определенным вещам. Шерсть, благовония, запахи, пыль, особенно та­бачный дым. В тюрьмах они умудрялись собирать все эти вещи вместе. Они сажа­ли меня в самую грязную клетку, в которой не было ничего кроме пыли, даже обычный шаг в ней поднимал в воздух кучу пыли. Они давали мне самые грязные, которые только возможно, одеяла, и я сказал им: «Мне не нужны такие одеяла, по­тому что я все равно не могу ими воспользоваться». Они сказали мне, что у них нет хлопковых одеял, а это было ложью, потому что позже, после того, как я пожало­вался прессе, они дали мне хлопковые одеяла, мгновенно они нашли их, появились подушки. Еще один день назад их не было.

Они сажали меня с курильщиками, наверное, они специально их подбирали, все они были заядлые курильщики. Это был редкий сплав, все двенадцать человек за­ключенных, с которыми меня сажали, были заядлыми курильщиками. Они курили с утра до середины ночи. Мои глаза постоянно были влажными, это была аллерги­ческая реакция на дым сигарет, мое горло хрипело, дышать было трудно, и я боял­ся, что в любой миг у меня может начаться приступ астмы.

В каждой тюрьме они давали мне камеру, которая располагалась между двумя телевизорами, они гремели с утра до полуночи. Они, наверное, еще рассчитывали, что когда телевизоры будут выключаться, заключенные начнут переговариваться друг с другом и обсуждать увиденное. Они не давали мне спать ни одного мгнове­ния двенадцать дней подряд.

Они делали все что могли, чтобы сделать мне больно, они знали все мои болезни, средства массовой информации очень сильно мне помогли, иначе они могли бы продержать меня так два-три месяца без суда, без ордера на арест, не сказав причи­ны, по которой они меня арестовали и какую вину мне вменяют.

Но из-за того, что пресса окружала каждую тюрьму плотным кольцом, где бы они меня ни держали, сотни телевизионных станций, газеты, радио освещали каждый мой шаг, правительство так боялось средств массовой информации, оно знало, что если со мной что-то сделает, если над моим телом надругаются, скоро весть об этом облетит весь мир, а за мой наблюдал весь мир.

И в эти двенадцать дней пресса мне так помогала. Первое, я видел, что Америка просто притворяется, что в ней самая великая демократия в мире, а на самом деле, она вовсе не такая уж демократическая страна. Это просто лицемерие.

Второе, я видел, что американская бюрократия и правительство не просто обма­нывает весь мир, но также обманывает своих собственных граждан. Люди так пре­красны. Они полны любви, как и жители всех стран мира, может быть, даже боль­ше. Но они не знают о том, что происходит за стенами.

Третье, я понял, что в пяти тюрьмах, а это были самые большие тюрьмы Амери­ки, не было ни одного белого заключенного. Создавалось такое впечатление, что все преступления совершаются только черными, а белые вообще не совершают никаких преступлений. Это навело меня на мысли о том, что все эти тюрьмы не для заключенных, а для черных американцев. Я встречал заключенных в тюрьмах, которые говорили: «мы были здесь шесть месяцев, девять месяцев, и мы ждем до сих пор суда». Арестовывать человека до официального обвинения в суде совер­шенно не по-человечески. Сначала нужно человека вызвать в суд, и если суд при­говорит его, тогда все в порядке, можно арестовывать. Но вы наказываете челове­ка, не доказав его вину. Человек просидел девять месяцев в тюрьме, но ему при этом даже не сообщили, за что его арестовали. Все тюрьмы полны черных амери­канцев, без единого исключения.

Четвертое, я видел заключенных в тюрьме, кто считается преступниками, но они намного более человечны, намного более любящие, чем те люди, которые претен­довали на демократию, на человечность, кто пытался спасти весь мир. Я просил зубную пасту, или помазок, или расческу, или мыло у некоторых чиновников, и они давали мне все это два дня, а иногда вообще не давали. Например, давали па­кет, в котором не было зубной пасты. Позже зубная паста появлялась.

Но когда я спросил тюремные власти, чтобы они мне это дали, заключенные ус­лышали об этом, и начали приносить мне все это. Они сказали: «Бхагаван, это со­вершенно новые вещи, мы не пользовались ими, эти люди действительно отврати­тельно с вами обошлись, если мы просим их, они нам сразу дают, а когда вы по­просили их, им понадобилось два дня на то, чтобы достать это для вас, причем без зубной пасты». Я получал все от заключенных, и мыло, и зубную пасту, и расчес­ку, все, что мне было нужно, но тюремные власти мне все это давать не хотели.

Они были счастливы, что я сижу с ними, они говорил мне: «Теперь нам это место перестало казаться тюрьмой. Вы с нами, это место стало для нас храмом». Не­большое выражение любви, приносили цветы, которые срывали во время прогулки или по пути в столовую, я видел этот мир преступников, который есть в каждой стране. Это наши братья и сестры, мы поставили их в такие условия, в которых они практически живут в другом мире, никто не знает о них, и что с ними происходит. Если правительство пыталось мучить меня, человека, который окружен со всех сторон прессой, которая следила за каждым моим шагом, что же оно вытворяет с этими заключенными, которые никому не нужны? Если они пытались пытать меня, человека, которому ежедневно приходили тысячи телеграмм, тысячи писем, что же они делали с этими несчастными, о которых никто не вспомнит, даже если их убить?

Мое здоровье сильно ухудшилось, но я сейчас выздоравливаю.

Это так странно, я три дня сидел среди сигаретного дыма, и моя аллергия меня не беспокоила, немного, разве что, немного дыма, немного пыли, и у меня должен был случиться приступ астмы. Но я оставил тело снаружи тюрьмы, и соскользнул внутрь настолько глубоко, насколько это было возможно, чтобы быть далеко от дыма, пусть тело разбирается само с этим дымом.

Врачи сказали: «У вас аллергия на дым, но вокруг постоянно дым, а на вас это не оказывает никакого воздействия, почему?»

Я ответил им: «Это из-за того, что я не был в теле три дня. Я напряженно пытался пребывать внутри, насколько только это возможно, внутри за дверью».

Я не ел много, потому что вся еда была невегетарианской, а сверху сказали, что­бы на меня не обращали никакого особого внимания. Они не давали мне вегетари­анскую пищу, и я сказал: «Не беспокойтесь». Заключенные в тюрьме приносили мне свои фрукты, молоко. Они говорили мне: «Вы не едите ничего, они не дают вам вегетарианскую пищу. Но нам дают каждый день яблоко, нас двенадцать чело­век, пусть вас это не беспокоит, мы решили отдать вам двенадцать стаканов молока и двенадцать яблок».

Но я сказал: «Лучше не есть. Я возьму немного фруктов, которые вы принесли с такой любовью, и выпью молоко, но мне не хочется заботиться о своем теле. Пере­варивание означает, что тело будет действовать, пусть оно лучше спит, пусть оно будет почти что мертвое, без деятельности. Я не хочу, чтобы они знали о том, что они могут вызвать мою астму».

Двенадцать дней они прикладывали максимум усилий к тому, чтобы у меня ухудшилось здоровье. Но они не смогли причинить мне ощутимого вреда. Все вра­чи в каждой тюрьме писали в отчетах, что мое здоровье прекрасно.

Была создана такая ситуация, которая должна была оказать фатальное воздейст­вие на мое здоровье. Я потерял восемь фунтов веса, но не страдал при этом. На са­мом деле, когда я вышел из тюрьмы, Вивек сказала мне: «Вы выглядите лучше, чем раньше».

Я сказал ей: «Я потерял восемь фунтов веса». Деварадж, мой врач, хотел, чтобы я похудел, он прикладывал к этому много сил, но ему это не удавалось, но эти аме­риканские идиоты сделали это. Мне это понравилось, не могу сказать, что я стра­дал из-за этого. С их стороны они были полны решимости — заставить меня стра­дать, из-за того, что им это не удавалось, они чувствовали разочарование.

Дата добавления: 2015-07-25