|
Читайте также: |
- Да.
- Так за что ж она?
- За отравление. Но она неправильно осуждена.
- Да, вот тебе и правый суд, ils n'en font point d'autres {иного они не
творят (франц.).}, - сказал он для чего-то по-французски. - Я знаю, ты не
согласен со мною, но что же делать, c'est mon opinion bien arretee {это мое
твердое убеждение (франц.)}, - прибавил он, высказывая мнение, которое он в
разных видах в продолжение года читал в ретроградной, консервативной газете.
- Я знаю, ты либерал,
- Не знаю, либерал ли я, или что другое, - улыбаясь, сказал Нехлюдов,
всегда удивлявшийся на то, что все его причисляли к какой-то партии и
называли либералом только потому, что он, судя человека, говорил, что надо
прежде выслушать его, что перед судом все люди равны, что не надо мучать и
бить людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. - Не знаю,
либерал ли я, или нет, но только знаю, что теперешние суды, как они ни
дурны, все-таки лучше прежних.
- А кого ты взял в адвокаты?
- Я обратился к Фанарину.
- Ах, Фанарин! - морщась, сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом
году этот Фанарин на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей
учтивостью в продолжение получаса поднимал на смех. - Я бы не посоветовал
тебе иметь с ним дело. Фанарин - est un homme tare {человек с подорванной
репутацией (франц.).}.
- И еще к тебе просьба, - не отвечая ему, сказал Нехлюдов. - Давно
очень я знал одну девушку - учительницу. Она очень жалкое существо и теперь
тоже в тюрьме, а желает повидаться со мной. Можешь ты мне дать и к ней
пропуск?
Масленников немного набок склонил голову и задумался.
- Это политическая?
- Да, мне сказали так.
- Вот видишь, свидания с политическими даются только родственникам, но
тебе я дам общий пропуск. Je sais que vous n'abuserez pas... {Я знаю, что ты
не злоупотребишь... (франц.)} Как ее зовут, твою protegee?.. Богодуховской?
Elle est jolie? {Она хорошенькая? (франц.)}
- Hideuse {Безобразна (франц.).}.
Масленников неодобрительно покачал головой, подошел к столу и на бумаге
с печатным заголовком бойко написал: "Подателю сего, князю Дмитрию Ивановичу
Нехлюдову, разрешаю свидание в тюремной конторе с содержащейся в замке
мещанкой Масловой, равно и с фельдшерицей Богодуховской", - дописал он и
сделал размашистый росчерк.
- Вот ты увидишь, какой порядок там. А соблюсти там порядок очень
трудно, потому что переполнено, особенно пересыльными: но я все-таки строго
смотрю и люблю это дело. Ты увидишь - им там очень хорошо, и они довольны.
Только надо уметь обращаться с ними.
Вот на днях была неприятность - неповиновение. Другой бы признал это
бунтом и сделал бы много несчастных. А у нас все прошло очень хорошо. Нужна,
с одной стороны, заботливость, с другой - твердая власть, - сказал он,
сжимая выдающийся из-за белого крепкого рукава рубашки с золотой запонкой
белый пухлый кулак с бирюзовым кольцом, - заботливость и твердая власть.
- Ну, этого я не знаю, - сказал Нехлюдов, - я был там два раза, и мне
было ужасно тяжело.
- Знаешь что? Тебе надо сойтись с графиней Пассек, - продолжал
разговорившийся Масленников, - она вся отдалась этому делу. Elle fait
beaucoup de bien {Она делает много добра (франц.).}. Благодаря ей, может
быть, и мне, без ложной скромности скажу, удалось все изменить, и изменить
так, что нет уже тех ужасов, которые были прежде, а им прямо там очень
хорошо. Вот ты увидишь. Вот Фанарин, я не знаю его лично, да и по моему
общественному положению наши пути не сходятся, но он положительно дурной
человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие
вещи...
- Ну, благодарствуй, - сказал Нехлюдов, взяв бумагу, и, не дослушав,
простился с своим бывшим товарищем.
- А к жене ты не пойдешь?
- Нет, извини меня, теперь мне некогда.
- Ну, как же, она не простит мне, - говорил Масленников, провожая
бывшего товарища до первой площадки лестницы, как он провожал людей не
первой важности, но второй важности, к которым он причислял Нехлюдова. -
Нет, пожалуйста, зайди хоть на минуту.
Но Нехлюдов остался тверд, и, в то время как лакей и швейцар
подскакивали к Нехлюдову, подавая ему пальто и палку, и отворяли дверь, у
которой снаружи стоял городовой, он сказал, что никак не может теперь.
- Ну, так в четверг, пожалуйста. Это ее приемный день. Я ей скажу! -
прокричал ему Масленников с лестницы.
LI
В тот же день прямо от Масленникова приехав в острог, Нехлюдов
направился к знакомой уже квартире смотрителя. Опять слышались те же, как и
в тот раз, звуки плохого фортепьяно, но теперь игралась не рапсодия, а этюды
Клементи, тоже с необыкновенной силой, отчетливостью и быстротой. Отворившая
горничная с подвязанным глазом сказала, что капитан дома, и провела
Нехлюдова в маленькую гостиную с диваном, столом и подожженным с одной
стороны розовым бумажным колпаком большой лампы, стоявшей на шерстяной
вязаной салфеточке. Вышел главный смотритель с измученным, грустным лицом.
- Прошу покорно, что угодно? - сказал он, застегивая среднюю пуговицу
своего мундира.
- Я вот был у вице-губернатора, и вот разрешение, - сказал Нехлюдов,
подавая бумагу. - Я желал бы видеть Маслову.
- Маркову? - переспросил смотритель, не расслышав из-за музыки.
- Маслову.
- Ну, да! Ну, да!
Смотритель встал и подошел к двери, из которой слышались рулады
Клементи.
- Маруся, хоть немножко подожди, - сказал он голосом, по которому видно
было, что эта музыка составляла крест его жизни, - ничего не слышно.
Фортепьяно замолкло, послышались недовольные шаги, и кто-то заглянул в
дверь.
Смотритель, как бы чувствуя облегчение от этого перерыва музыки,
закурил толстую папиросу слабого табаку и предложил Нехлюдову. Нехлюдов
отказался.
- Так вот я бы желал видеть Маслову.
- Маслову нынче неудобно видеть, - сказал смотритель.
- Отчего?
- Да так, вы сами виноваты, - слегка улыбаясь, сказал смотритель. -
Князь, не давайте вы ей прямо денег. Если желаете, давайте мне. Все будет
принадлежать ей. А то вчера вы ей, верно, дали денег, она достала вина -
никак не искоренишь этого зла - и сегодня напилась совсем, так что даже
буйная стала.
- Да неужели?
- Как же, даже должен был меры строгости употребить - перевел в другую
камеру. Так она женщина смирная, но денег вы, пожалуйста, не давайте. Это
такой народ...
Нехлюдов живо вспомнил вчерашнее, и ему стало опять страшно.
- А Богодуховскую, политическую, можно видеть? - спросил Нехлюдов,
помолчав.
- Что ж, это можно, - сказал смотритель. - Ну, ты чего, - обратился он
к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату и, поворотив голову так,
чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. - Вот и упадешь,
- сказал смотритель, улыбаясь на то, как девочка, не глядя перед собой,
зацепилась за коврик и подбежала к отцу.
- Так если можно, я бы пошел.
- Пожалуй, можно, - сказал смотритель, обняв девочку, все смотревшую на
Нехлюдова, встал и, нежно отстранив девочку, вышел в переднюю.
Еще смотритель не успел надеть подаваемое ему подвязанной девушкой
пальто и выйти в дверь, как опять зажурчали отчетливые рулады Клементи.
- В консерватории была, да там непорядки. А большое дарование, - сказал
смотритель, спускаясь с лестницы. - Хочет выступать в концертах.
Смотритель с Нехлюдовым подошли к острогу. Калитка мгновенно отворилась
при приближении смотрителя. Надзиратели, взяв под козырек, провожали его
глазами. Четыре человека, с бритыми полуголовами и неся кадки с чем-то,
встретились им в прихожей и все сжались, увидав смотрителя. Один особенно
пригнулся и мрачно насупился, блестя черными глазами.
- Разумеется, талант надо совершенствовать, нельзя зарывать, но в
маленькой квартире, знаете, тяжело бывает, - продолжал смотритель разговор,
не обращая на этих арестантов никакого внимания, и, усталыми шагами волоча
ноги, прошел, сопутствуемый Нехлюдовым, в сборную.
- Вам кого видеть желательно? - спросил смотритель.
- Богодуховскую.
- Это из башни. Вам подождать придется, - обратился он к Нехлюдову.
- А нельзя ли мне покамест увидать арестантов Меньшовых - мать с сыном,
обвиняемые за поджог.
- А это из двадцать первой камеры. Что ж, можно их вызвать.
- А нельзя ли мне повидать Меньшова в его камере?
- Да вам покойнее в сборной,
- Нет, мне интересно.
- Вот нашли интересное.
В это время из боковой двери вышел щеголеватый офицер помощник.
- Вот сведите князя в камеру к Меньшову. Камера двадцать первая, -
сказал смотритель помощнику, - а потом в контору. А я вызову. Как ее звать?
- Вера Богодуховская, - сказал Нехлюдов.
Помощник смотрителя был белокурый молодой с нафабренными усами офицер,
распространяющий вокруг себя запах цветочного одеколона.
- Пожалуйте, - обратился он к Нехлюдову с приятной улыбкой. -
Интересуетесь нашим заведением?
- Да, и интересуюсь этим человеком, который, как мне говорили,
совершенно невинно попал сюда.
Помощник пожал плечами.
- Да, это бывает, - спокойно сказал он, учтиво вперед себя пропуская
гостя в широкий вонючий коридор. - Бывает, и врут они. Пожалуйте.
Двери камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть
заметно кивая надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь к
стенам, проходили в свои камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски
провожая глазами начальство, останавливались у дверей, помощник провел
Нехлюдова через один коридор, подвел его к другому коридору налево,
запертому железной дверью.
Коридор этот был уже, темнее и еще вонючее первого. В коридор с обеих
сторон выходили двери, запертые замками. В дверях были дырочки, так
называемые глазки, в полвершка в диаметре. В коридоре никого не было, кроме
старичка надзирателя с грустным сморщенным лицом.
- В которой Меньшов? - спросил помощник надзирателя.
- Восьмая налево.
LII
- Можно поглядеть? - спросил Нехлюдов.
- Сделайте одолжение, - с приятной улыбкой сказал помощник и стал
что-то спрашивать у надзирателя. Нехлюдов заглянул в одно отверстие: там
высокий молодой человек в одном белье, с маленькой черной бородкой, быстро
ходил взад и вперед; услыхав шорох у двери, он взглянул, нахмурился и
продолжал ходить.
Нехлюдов заглянул в другое отверстие: глаз его встретился с другим
испуганным большим глазом, смотревшим в дырочку; он поспешно отстранился.
Заглянув в третье отверстие, он увидал на кровати спящего очень маленького
роста свернувшегося человечка, с головою укрытого халатом. В четвертой
камере сидел широколицый бледный человек, низко опустив голову и
облокотившись локтями на колени. Услыхав шаги, человек этот поднял голову и
поглядел. Во всем лице, в особенности в больших глазах, было выражение
безнадежной тоски. Его, очевидно, не интересовало узнать, кто глядит к нему
в камеру. Кто бы ни глядел, он, очевидно, не ждал ни от кого ничего доброго.
Нехлюдову стало страшно; он перестал заглядывать и подошел к двадцать первой
камере Меньшова. Надзиратель отпер замок и отворил дверь. Молодой с длинной
шеей мускулистый человек, с добрыми круглыми глазами и маленькой бородкой,
стоял подле койки и с испуганным лицом, поспешно надевая халат, смотрел на
входивших. Особенно поразили Нехлюдова добрые круглые глаза, вопросительно и
испуганно перебегающие с него на надзирателя, на помощника и обратно.
- Вот господин хочет про твое дело расспросить.
- Покорно благодарим.
- Да, мне рассказывали про ваше дело, - сказал Нехлюдов, проходя в
глубь камеры и становясь у решетчатого и грязного окна, - и хотелось бы от
вас самих услышать.
Меньшов подошел тоже к окну и тотчас же начал рассказывать, сначала
робко поглядывая на смотрителя, потом все смелее и смелее; когда же
смотритель совсем ушел из камеры в коридор, отдавая там какие-то приказания,
он совсем осмелел. Рассказ этот по языку и манерам был рассказ самого
простого, хорошего мужицкого парня, и Нехлюдову было особенно странно
слышать этот рассказ из уст арестанта в позорной одежде и в тюрьме. Нехлюдов
слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно
с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и
жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и
ему все становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было
правда то, что рассказывал этот добродушный человек, - так было ужасно
думать, что могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить
человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место. А
между тем еще ужаснее было думать, чтобы этот правдивый рассказ, с этим
добродушным лицом, был бы обман и выдумка. Рассказ состоял в том, что
целовальник вскоре после женитьбы отбил у него жену. Он искал закона везде.
Везде целовальник закупал начальство, и его оправдывали. Раз он силой увел
жену, она убежала на другой день. Тогда он пришел требовать свою жену.
Целовальник сказал, что жены его нет (а он видел ее, входя), и велел ему
уходить. Он не пошел. Целовальник с работником избили его в кровь, а на
другой день загорелся у целовальника двор. Его обвинили с матерью, а он не
зажигал, а был у кума.
- И действительно ты не поджигал?
- И в мыслях, барин, не было. А он, злодей мой, должно, сам поджег.
Сказывали, он только застраховал. А на нас с матерью сказали, что мы были,
стращали его. Оно точно, я в тот раз обругал его, не стерпело сердце. А
поджигать не поджигал. И не был там, как пожар начался. А это он нарочно
подогнал к тому дню, что с матушкой были. Сам зажег для страховки, а на нас
сказал.
- Да неужели?
- Верно, перед богом говорю, барин. Будьте отцом родным! - Он хотел
кланяться в землю, и Нехлюдов насилу удержал его. - Вызвольте, ни за что
пропадаю, - продолжал он.
И вдруг щеки его задергались, и он заплакал и, засучив рукав халата,
стал утирать глаза рукавом грязной рубахи.
- Кончили? - спросил смотритель.
- Да. Так не унывайте; сделаем, что можно, - сказал Нехлюдов и вышел.
Меньшов стоял в двери, так что надзиратель толкнул его дверью, когда
затворял ее. Пока надзиратель запирал замок на двери, Меньшов смотрел в
дырку в двери.
LIII
Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и камеры были
отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие широкие штаны и коты
людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные чувства - и
сострадания к тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми,
кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за то, что он
спокойно рассматривает это.
В одном коридоре пробежал кто-то, хлопая котами, в дверь камеры и
оттуда вышли люди и стали на дороге Нехлюдову, кланяясь ему.
- Прикажите, ваше благородие, не знаю, как назвать, решить нас
как-нибудь.
- Я не начальник, я ничего не знаю.
- Все равно, скажите кому, начальству, что ли, - сказал негодующий
голос. - Ни в чем не виноваты, страдаем второй месяц.
- Как? Почему? - спросил Нехлюдов.
- Да вот заперли в тюрьму. Сидим второй месяц, сами не знаем за что.
- Правда, это по случаю, - сказал помощник смотрителя, - за
бесписьменность взяли этих людей, и надо было отослать их в их губернию, а
там острог сгорел, и губернское правление отнеслось к нам, чтобы не посылать
к ним. Вот мы всех из других губерний разослали, а этих держим.
- Как, только поэтому? - спросил Нехлюдов, остановясь в дверях.
Толпа, человек сорок, все в арестантских халатах, окружила Нехлюдова и
помощника. Сразу заговорило несколько голосов. Помощник остановил:
- Говорите один кто-нибудь.
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он
разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены в тюрьму за то, что у
них не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели
на две. Всякий год бывали так просрочены паспорта, и ничего не взыскивали, а
нынче взяли да вот второй месяц здесь держат, как преступников.
- Мы все по каменной работе, все одной артели. Говорят, в губернии
острог сгорел. Так мы в этом не причинны. Сделайте божескую милость.
Нехлюдов слушал и почти не понимал того, что говорил старый
благообразный человек, потому что все внимание его было поглощено большой
темно-серой многоногой вошью, которая ползла между волос по щеке
благообразного каменщика.
- Как же так? Неужели только за это? - говорил Нехлюдов, обращаясь к
смотрителю.
- Да, начальство оплошность сделало, их бы надо послать и водворить на
место жительства, - говорил помощник.
Только что смотритель кончил, как из толпы выдвинулся маленький
человечек, тоже в арестантском халате, начал, странно кривя ртом, говорить о
том, что их здесь мучают ни за что.
- Хуже собак... - начал он.
- Ну, ну, лишнего тоже не разговаривай, помалкивай, а то знаешь...
- Что мне знать, - отчаянно заговорил маленький человечек. - Разве мы в
чем виноваты?
- Молчать! - крикнул начальник, и маленький человечек замолчал.
"Что же это такое?" - говорил себе Нехлюдов, выходя из камер, как
сквозь строй прогоняемый сотней глаз выглядывавших из дверей и встречавшихся
арестантов.
- Неужели действительно держат так прямо невинных людей? - проговорил
Нехлюдов, когда они вышли из коридора.
- Что ж прикажете делать? Но только что и много они врут. Послушать их
- все невинны, - говорил помощник смотрителя.
- Да ведь эти-то не виноваты же ни в чем.
- Эти-то, положим. Но только народ очень испорченный. Без строгости
невозможно. Есть такие типы бедовые, тоже палец в рот не клади. Вот вчера
двоих вынуждены были наказать.
- Как наказать? - спросил Нехлюдов.
- Розгами наказывали по предписанию...
- Да ведь телесное наказание отменено.
- Не для лишенных прав. Эти подлежат.
Нехлюдов вспомнил все, что он видел вчера, дожидаясь в сенях, и понял,
что наказание происходило именно в то время, как он дожидался, и на него с
особенной силой нашло то смешанное чувство любопытства, тоски, недоумения и
нравственной, переходящей почти в физическую, тошноты, которое и прежде, но
никогда с такой силой не охватывало его.
Не слушая помощника смотрителя и не глядя вокруг себя, он поспешно
вышел из коридоров и направился в контору. Смотритель был в коридоре и,
занятый другим делом, забыл вызвать Богодуховскую. Он вспомнил, что обещал
вызвать ее, только тогда, когда Нехлюдов вошел в контору.
- Сейчас я пошлю за ней, а вы посидите, - сказал он.
LIV
Контора состояла из двух комнат. В первой комнате, с большой
выступающей облезлой печью и двумя грязными окнами, стояла в одном углу
черная мерка для измерения роста арестантов, в другом углу висел, -
всегдашняя принадлежность всех мест мучительства, как бы в насмешку над его
учением, - большой образ Христа. В этой первой комнате стояло несколько
надзирателей. В другой же комнате сидели по стенам и отдельными группами или
парочками человек двадцать мужчин и женщин и негромко разговаривали. У окна
стоял письменный стол.
Смотритель сел у письменного стола и предложил Нехлюдову стул, стоявший
тут же. Нехлюдов сел и стал рассматривать людей, бывших в комнате.
Прежде всех обратил его внимание молодой человек в короткой жакетке, с
приятным лицом, который, стоя перед немолодой уже чернобровой женщиной,
что-то горячо и с жестами рук говорил ей. Рядом сидел старый человек в синих
очках и неподвижно слушал, держа за руку молодую женщину в арестантской
одежде, что-то рассказывавшую ему. Мальчик-реалист с остановившимся
испуганным выражением лица, не спуская глаз, смотрел на старика. Недалеко от
них, в углу, сидела парочка влюбленных: она была с короткими волосами и с
энергическим лицом, белокурая, миловидная, совсем молоденькая девушка в
модном платье; он - с тонкими очертаниями лица и волнистыми волосами
красивый юноша в гуттаперчевой куртке. Они сидели в уголку и шептались,
очевидно млея от любви. Ближе же всех к столу сидела седая в черном платье
женщина, очевидно мать. Она глядела во все глаза на чахоточного вида
молодого человека в такой же куртке и хотела что-то сказать, но не могла
выговорить от слез: и начинала и останавливалась. Молодой человек держал в
руках бумажку и, очевидно не зная, что ему делать, с сердитым лицом
перегибал и мял ее. Подле них сидела полная, румяная, красивая девушка с
очень выпуклыми глазами, в сером платье и пелеринке. Она сидела рядом с
плачущей матерью и нежно гладила ее по плечу. Все было красиво в этой
девушке: и большие белые руки, и волнистые остриженные волосы, и крепкие нос
и губы; но главную прелесть ее лица составляли карие, бараньи, добрые,
правдивые глаза. Красивые глаза ее оторвались от лица матери в ту минуту,
как вошел Нехлюдов, и встретились с его взглядом. Но тотчас же она
отвернулась и что-то стала говорить матери. Недалеко от влюбленной парочки
сидел черный лохматый человек с мрачным лицом и сердито говорил что-то
безбородому посетителю, похожему на скопца. Нехлюдов сел рядом с смотрителем
и с напряженным любопытством глядел вокруг себя. Его развлек подошедший к
нему гладко стриженный ребенок-мальчик и тоненьким голоском обратился к нему
с вопросом.
- А вы кого ждете?
Нехлюдов удивился вопросу, но, взглянув на мальчика и увидав серьезное,
осмысленное лицо с внимательными, живыми глазами, серьезно ответил ему, что
ждет знакомую женщину.
- Что же, она вам сестра? - спросил мальчик.
- Нет, не сестра, - ответил удивленно Нехлюдов. - А ты с кем здесь? -
спросил он мальчика.
- Я с мамой. Она политическая, - гордо сказал мальчик.
- Марья Павловна, возьмите Колю, - сказал смотритель, нашедший,
вероятно, противозаконным разговор Нехлюдова с мальчиком.
Марья Павловна, та самая красивая девушка с бараньими глазами, которая
обратила внимание Нехлюдова, встала во весь свой высокий рост и сильной,
широкой, почти мужской походкой подошла к Нехлюдову и мальчику.
- Что он у вас спрашивает, кто вы? - спросила она у Нехлюдова, слегка
улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть
сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых,
ласковых, братских отношениях. - Ему все нужно знать, - сказала она и совсем
улыбнулась в лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и мальчик и
Нехлюдов - оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
- Да, спрашивал меня, к кому я.
- Марья Павловна, нельзя разговаривать с посторонними. Ведь вы знаете,
- сказал смотритель.
- Хорошо, хорошо, - сказала она и, взяв своей большой белой рукой за
ручку не спускавшего с нее глаз Колю, вернулась к матери чахоточного,
- Чей же это мальчик? - спросил Нехлюдов уже у смотрителя.
- Политической одной, он в тюрьме и родился, - сказал смотритель с
некоторым удовольствием, как бы показывая редкость своего заведения.
- Неужели?
- Да, вот теперь едет в Сибирь с матерью.
- А эта девушка?
- Не могу вам отвечать, - сказал смотритель, пожимая плечами. - А вот и
Богодуховская,
LV
Из задней двери вертлявой походкой вышла маленькая стриженая, худая,
желтая Вера Ефремовна, с своими огромными добрыми глазами,
- Ну, спасибо, что пришли, - сказала она, пожимая руку Нехлюдова. -
Вспомнили меня? Сядемте.
- Не думал вас найти так.
- О, мне прекрасно! Так хорошо, так хорошо, что лучшего и не желаю, -
говорила Вера Ефремовна, как всегда, испуганно глядя своими огромными
добрыми круглыми глазами на Нехлюдова и вертя желтой тонкой-тонкой жилистой
шеей, выступающей из-за жалких, смятых и грязных воротничков кофточки.
Нехлюдов стал спрашивать ее о том, как она попала в это положение.
Отвечая ему, она с большим оживлением стала рассказывать о своем деле. Речь
ее была пересыпана иностранными словами о пропагандировании, о
дезорганизации, о группах, и секциях, и подсекциях, о которых она была,
очевидно, вполне уверена, что все знали, а о которых Нехлюдов никогда не
слыхивал.
Она рассказывала ему, очевидно вполне уверенная, что ему очень
интересно и приятно знать все тайны народовольства. Нехлюдов же смотрел на
ее жалкую шею, на редкие спутанные волосы и удивлялся, зачем она все это
делала и рассказывала. Она жалка ему была, но совсем не так, как был жалок
Меньшов-мужик, без всякой вины с его стороны сидевший в вонючем остроге. Она
более всего была жалка той очевидной путаницей, которая была у нее в голове.
Она, очевидно, считала себя героиней, готовой пожертвовать жизнью для успеха
своего дела, а между тем едва ли она могла бы объяснить, в чем состояло это
дело и в чем успех его.
Дело, о котором хотела говорить Вера Ефремовна с Нехлюдовым, состояло в
том, что одна товарка ее, некто Шустова, даже и не принадлежавшая к их
подгруппе, как она выражалась, была схвачена пять месяцев тому назад вместе
с нею и посажена в Петропавловскую крепость только потому, что у ней нашли
книги и бумаги, переданные ей на сохранение. Вера Ефремовна считала себя
отчасти виновной в заключении Шустовой и умоляла Нехлюдова, имеющего связи,
сделать все возможное для того, чтобы освободить ее. Другое дело, о котором
просила Богодуховская, состояло в том, чтобы выхлопотать содержащемуся в
Петропавловской крепости Гуркевичу разрешение на свидание с родителями и на
получение научных книг, которые ему нужны были для его ученых занятий.
Нехлюдов обещал попытаться сделать все возможное, когда будет в
Петербурге.
Свою историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские
курсы, сошлась с партией народовольцев и работала с ними. Сначала шло все
хорошо, писали прокламации, пропагандировали на фабриках, но потом схватили
одну выдающуюся личности, захватили бумаги и начали всех брать.
- Взяли и меня и вот теперь высылают... - закончила она свою историю. -
Но это ничего. Я чувствую себя превосходно, самочувствие олимпийское, -
сказала она и улыбнулась жалостною улыбкою.
Нехлюдов спросил про девушку с бараньими глазами. Вера Ефремовна
рассказала, что это дочь генерала, давно уже принадлежит к революционной
партии и попалась за то, что взяла на себя выстрел в жандарма. Она жила в
конспиративной квартире, в которой был типографский станок. Когда ночью
пришли с обыском, то обитатели квартиры решили защищаться, потушили огонь и
стали уничтожать улики. Полицейские ворвались, и тогда один из заговорщиков
выстрелил и ранил смертельно жандарма. Когда стали допрашивать, кто стрелял,
она сказала, что стреляла она, несмотря на то, что никогда не держала в руке
револьвера и паука не убьет. И так и осталось. И теперь идет в каторгу.
- Альтруистическая, хорошая личность... - одобрительно сказала Вера
Ефремовна.
Третье дело, о котором хотела говорить Вера Ефремовна, касалось
Масловой. Она знала, как все зналось в остроге, историю Масловой и отношения
к ней Нехлюдова и советовала хлопотать о переводе ее к политическим или по
крайней мере в сиделки в больницу, где теперь особенно много больных и нужны
работницы. Нехлюдов поблагодарил ее за совет и сказал, что постарается
Дата добавления: 2015-07-25; просмотров: 47 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| XXXVIII 13 страница | | | XXXVIII 15 страница |