Глава I. Укоренившееся представление о русском «серебряном веке»

УКОРЕНИВШЕЕСЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О РУССКОМ «СЕРЕБРЯНОМ ВЕКЕ»

Есть термины, завоевавшие себе столь широкую распростра­ненность среди историков русской словесности и литератур­ных критиков, что современный исследователь редко задастся вопросом о содержании, объеме и ценности понятия, обозна­чаемого таким термином, и о том, соответствует ли само по­нятие существенным свойствам описываемого явления. Тер­мин становится машинальным, со всеми последствиями привычности, очерченными еще в десятые годы Виктором Шкловским (1990: 36–42, 62–72) в его знаменитых статьях об автоматизме восприятия не переживаемых более повседнев­ных жизненных явлений и обиходных вещей, о стертых от употребления словах и приеме «остранения». С течением вре­мени, однако, как бывает вообще с предметами беззаветного почитания, и сам термин, и подразумеваемое с его помощью представление набивают оскомину и, в конце концов, начина­ют вызывать отталкивание.

Именно к таким терминам и сложившимся понятиям при­надлежит концепция «серебряного века» в применении к оп­ределенному, хоть и не четко отграниченному периоду или совокупности художественных стилей и произведений, свя­занных с русским модернизмом.

Выражение «серебряный век» приобрело огромную попу­лярность в литературоведении и в художественной критике с конца 50-х и начала 60-х гг. сперва за пределами СССР, в эмиграции и среди зарубежных русистов, а потом и в метро­полии. Как неофициальный и вызывающий термин-лозунг, когда-то приводивший аппарат идеологического контроля в слепую ярость (Азадовский 1993), оно было полностью реа­билитировано сустановлением «гласности».

Такие словосочетания, как «серебряный век русской поэ­зии», «серебряный век русской литературы», «серебряный век русской культуры» и даже «серебряный век русской мысли», ныне представляют собой, а особенности, в более или менее тривиальном критическом обороте, просто расхожий штамп, по сути дела лишенный всякого исторического, хронологического и даже ценностного содержания, за исключением того, что он смутно обозначает художественный и духовный расцвет, по времени связанный с началом XX иска, а географически почти исключительно отождествляемый с Санкт-Петербургом.

В Нью-Йорке с семидесятых годов работало книгоизда­тельство «Серебряный век», печатавшее и «Козлиную песнь», и «Затоваренную бочкотару», и записки маркиза де Кюстина; в России под этой маркой подвизается уже несколько более пли менее культурных учреждений. В 1975 г. ныне покойный профессор Мичиганского ун-та и владелец издательства «Ардио» Карл Проффер выпустил в свет на английском языке учебную антологию для студентов, озаглавленную The Silver Age of Russian Culture ('Серебряный пек русской культуры'), а профессор Университета Южной Калифорнии Джон Боулт в своей ученой монографии The Silver Age: Russian Art of the Early 20th Century and the «World of Art» Group ('Серебряный век: русское искусство начала XX века и группа «Мир искус­ства»') (1979) распространил понятие серебряного века на живопись и ваяние. В России появился винегрет из стихов на все вкусы «Серебряный век. Петербургская поэзия конца XIX - начала XX в.» (Пьяных 1991) и ценная как неординарным от­бором материала, так и многими из сопровождающих статей (М. Л. Гаспарова, Н. А. Богомолова, Д. М. Магомедовой) анто­логия «Русская поэзия „серебряного века", 1890-1917» (М. Гаспаров и др. 1993). Во Франции редакторы увесистой Histoire de la Litterature russe: he XXe siecle (Etkind, Nival, Scr-man, Strada 1987) снабдили первый том своего труда подзаго­ловком «L'Age d'argent», «Серебряный век».

Может показаться, что термин, о котором будет идти речь, уже настолько глубоко укоренен и в науке, и среди читающей публики, что слишком поздно теперь критически выяснять его подноготную. Однако ж, в истекшее десятилетие примет­ны стали и безошибочные симптомы начинающегося отхода от вошедшего в беспрекословную моду крылатого слопца. В восьмом номере широко распространенного журнала «Нева» за 1992 г. была напечатана интересная статья Елены Игнатовой, прежде памятная лишь избранному кругу читателей самиздатовского «Обводного канала» (1983). Можно принимать лишь с большой щепоткой соли нравственные заключения автора, носящие на себе отпечаток благочестивых, благородных и про­стодушных упований ее смиренного прихода, когда она при­поминает диссидентские шестидесятые годы с их юношеской ностальгической тоскою по так называемому «серебряному веку», который узнали и полюбили но умиленным легендам мемуаристов, но нельзя не согласиться с се точным историче­ским диагнозом: «[...] „серебряный век" мы приняли и испове­дуем на веру, без исторической перспективы, не анализируя» (Игнатова 1992:255).

Задачей предлагаемого исследования поставлена не пресло­вутая «демифологизация», а всего лишь исторический обзор употребления термина «серебряный век» применительно к первым двум или первым трем-четырем десятилетиям XX ве­ка и критическая проверка его уместности в отношении к этому периоду истории русской словесности. Несмотря на скепти­цизм, распространенный в кругах литературоведов и публи­цистов, в одном только 1992 г. вышли в свет на английском языке целых два тематических сборника ученых статей со сло­вами «серебряный век» в заглавии: «Культурные мифологии русского модернизма: от золотого века к серебряному веку» (Gasparov, Hughes and Paperno 1992) и «Серебряный век в рус­ской литературе: избранные доклады с Четвертого всемирно­го съезда исследователей Советского Союза иВосточной Ев­ропы в Харрогете, 1990» (Elsworth 1992). Обе внушительных подборки при общем высоком уровне разделяют однако и сле­пое доверие к устоявшимся металлургическим метафорам, смысл и правомерность которых принимаются на веру.

Как бывает с псевдомифологическими крылатыми выра­жениями, и наименование «серебряный век», и его ныне при­нятая предметная литературно-историческая отнесенность, по мере того как они приобретали весомый авторитет в рус­ском критическом инвентаре и в рассуждениях русистов, при загадочных обстоятельствах утратили и авторство, и большую часть своего конкретного первоначального смысла. Традицию авторства исподволь вытеснила традиция авторитетности. Это, к счастью, произошло сравнительно недавно, так что филолог-русист находится в не в пример лучшем положении, чем филолог-классик, который в наши дни попытался бы припомнить, кто же первый догадался приложить гесиодовско-овидиевскую последовательность веков и металлов к ла­тинскому языку и словесности. Виламовиц-Меллендорф (Wilamowitz-Moellendorff 1921), Сэидис (Sandys 1903, 1908) и Дафф (Duff 1927) об этом вопросе умалчивают. Тройский ограничивается указанием, что традиция различе­ния между серебряной и золотой латынью восходит к эпохе Возрождения. М. Л. Гаспаров также говорит, что на­звание это «обычно», но высказывет проницательное сомне­ние в его справедливости:

1 в. н. э. обычно носит название «серебряного века римской ли­тературы» но аналогии с«золотым веком» Августа. Это назва­ние следует понимать лишь условно. Временем упадка эпоху Юлиев-Клавдиев и Флавиев считать нельзя. Это было время искания новых форм, соответствующих новым мыслям и чув­ствам, и поиски часто были удачны.

Как бы ни обстояло дело с золотой и серебряною латынью, историк новых литератур неизбежно стоит перед лицом того очевидного факта, что помимо литературно-исторической пе­рио-дизации, основанной на смене больших и малых стилей и поэтик, неоспоримо также и существование аксиологиче­ской традиции, унаследованной нами от гуманистов, которая определяет литературные эпохи, руководствуясь системой критических ценностей, составляемой па основании языко­вых, художественных и даже нравственных норм. Рассматри­вая суждения критиков о «серебряном веке» в русской лите­ратуре и его отношении к «золотому веку», нельзя не отметить, что в решающих своих доводах они невольно, а в не­которых особо изощренных случаях, кажется, вполне созна­тельно следуют по вехам достопамятного прения Т. Л. Пикока и II. Б. Шелли о четырех веках поэзии (Brett-Smith 1923).

Вопрос о термине «серебряный век» и его содержании, поднимаемый в данном случае в связи с русской литературой или, вообще, русской культурой, является не частью вопроса об обшей периодизации истории литературы, а скорее пробле­мой истории современной литературной критики в ее слож­ном и по сей день мало изученном и описанном отношении к собственному самосознанию и внутренней самооценке сло­весного искусства как такового.

В статье «Культурное возрождение», опубликованной на английском языке в историческом сборнике «Россия при по­следнем царе», Г. П. Струве высказал чувство крайнего неудовлетворения, которое он неизменно испытывал от термина «серебряный век», и с беспомощным ожесточени­ем описал свои попытки установить его авторство: «Говоря о русской литературе первых полутора десятилетий на­шего века, стало обычным упоминать о Серебряном иске. Не знаю, кто первый употребил такое наименование и на кого на­дает вина за то, что пустил его в оборот, но только им стали пользоваться даже и некоторые ведущие представители этой самой литературы — например, покойный Сергей Маковский, основатель и редактор превосходного журнала «Аполлон», ко­торый сыграл столь важную роль в рассматриваемую эпоху, и даже последний большой поэт этой эпохи — Анна Ахматова (1889)»

Подобно другим своим выдающимся сверстникам, о кото­рых речь впереди, покойный профессор Калифорнийского уни­верситета в Беркли Глеб Петрович Струве предпочитал термин кн. Дмитрия Петровича Святополк-Мирского: «второй золотой пек стиха, уступавший только первому золотому веку русской поэзии — веку Пушкина».

В личной беседе весной 1973 г. Г. П. Струве говорил о наи­меновании «серебряный век» с приметным раздражением и, презрительно отвергнув это «ошибочное название» (он здесь употребил в русском разговоре более меткое английское слово misnomer), немедленно пустился в обсуждение стихов П. А. Оцупа, пытаясь привлечь к ним интерес своего собесед­ника как к возможному предмету будущих исследований. Впоследствии оказалось, что ассоциация между именем Оцу­па и термином «серебряный век» вовсе не была у него случайной. Очевидно, Струве довольно глубоко заглянул в историю предосудительного наименования, прежде чем прекратить по­иски его виновника.

Двенадцать лет спустя, вопрос о происхождении термина «серебряный век» был поднят, опять в личной беседе, извест­ным специалистом по русскому искусству эпохи модернизма Джоном Бoyлтом, тогда работавшим в Техасском университе­те в Остине. Боулт пожаловался, что для своей книги о сереб­ряном веке не смог найти первоисточник наименования в тру­дах знаменитого русского мыслителя, которому обыкновенно приписывалось его авторство.

Ларчик, действительно, оказался с непростым секретом, но не с таким безнадежно неразрешимым, как полагал Глеб Пет­рович Струве. Англоязычный подлинник этой книги был сдан в издатель­ство в декабре 1993 г., а вышел в свет в декабре 1996-го. За ис­текший период появилось два содержательных исследования о происхождении и объеме понятия «серебряный век»; глава первая, озаглавленная «Символизм, модернизм или серебря­ный век», в увлекательной монографии Роджера Киза о ран­ней прозе Андрея Белого «Неохотный модернист» и статья Даниелы Рицци «Неизъяснимый серебряный век» в итальянском журнале «Еurора Orientals». Читатель сам рассудит, в чем паши наблюдения и вы­воды совпадают, а в чем разнятся, я же считаю подобные схож­дения, разумеется, когда исследователи работают, как в дан­ном случае, независимо друг от друга, столь же желательными в нашей области, как повторение опыта в другой лаборатории у естествоиспытателей.

Дата добавления: 2015-07-16