Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Может, назовем это «Панк»?

Звездное небо поэзии | Дом Dolls | Глава 13 | Билли Долл | Глава 15 | Страх разлуки | Глава 17 | Подвал рок-н-ролльного клуба | Глава 19 | Глава 20 |


Читайте также:
  1. III А может, стану я огнем 1 страница
  2. III А может, стану я огнем 2 страница
  3. III А может, стану я огнем 3 страница
  4. III А может, стану я огнем 4 страница
  5. III. А может, стану я огнем 1 страница
  6. III. А может, стану я огнем 2 страница
  7. III. А может, стану я огнем 3 страница

 

Ди Ди Рамон: Однажды я выходил из «CBGB» в четыре часа утра и увидел Конни. Она сидела на крыше машины и полировала ногти.

Я сразу на нее запал. На ней было черное вечернее платье, шипованные ботинки на высокой подошве, а в сумочке – бутылка ежевичного бренди. Так что она выглядела, как древняя графиня-вампирша, которая пришла по мою душу.

Утром я вел себя, как будто все в порядке. Конни была в паршивом настроении и хотела вырубить. Я тоже. Так что мы поймали такси до Норфолк-стрит и купили там дури. Она была проституткой, я был «Рамоном», и мы оба были джанки.

 

Айлин Полк: Однажды, еще когда я только начинала ходить в «CBGB», мы сидели там с Энией Филипс, и тут в бар вошли Ди Ди Рамон, Джоуи Рамон и Конни. Артур Кейн уже смылся в Калифорнию, так что Эния сказала мне: «Смотри, Конни с новым парнем. Он из молодой группы, из Ramones». В ее словах явно звучал подтекст: «Давай-ка попробуем этих ребят».

Я еще не видела Ramones. Так что как идиотка решила, что Джоуи Рамон и есть новый парень Конни, потому что Джоуи выглядел как Франкенштейн и Артур выглядел как Франкенштейн. Так что я решила, что это Джоуи должен быть новым парнем Конни.

Пару вечеров спустя я пошла в «У Эшли», бар, владельцем которого был тур-менеджер Элиса Купера. И туда же пришел Ди Ди. Он упился, я упилась, и мы разговорились. Когда мы встречались в «CBGB», мы не говорили друг с другом. И вот я сказала: «Что за дела? Я видела тебя с Конни. Ты гуляешь с ней или как?»

Ди Ди сказал: «Знаешь, я, конечно, нравлюсь ей, но на самом деле она с Джоуи». Он уже на тот момент свое отгулял, так что сказал: «Я собираюсь сходить к «Мамочке», это новый бар на Двадцать третьей стрит, посмотреть Blondie. Может, встретимся там?»

И мы с ним встретились у «Мамочки» через дня через два. Мы здорово провели время, а когда вечер кончился, я вышла… а там стояла Конни!

На мне было платье на бретельке, оно держалось на единственной кнопке на шее. Конни подошла ко мне, запустила когти мне в волосы и содрала с меня платье. Был конец вечера, на улице стояло человек тридцать, ждали такси. А тут Конни меня избивает, сорвала с меня платье, я голая до пояса, все висит, и я не могу вытащить ее пальцы из своих волос.

Ее тактика борьбы была такая: запутать ногти у тебя в волосах, а потом уже делать что получится, например, сорвать платье. Я попалась. Я не могла двигаться, пока не вырвала себе волосы. Знаешь, что я скажу, волосы – очень важная штука для молодой девушки. Это была дилемма. Вроде бы я решила, что лучше уж быть полуголой, чем остаться без волос.

Эния заорала: «Конни, прекрати! Конни, прекрати!» А все остальные кричали: «Ну же, давай!»

Естественно, Ди Ди тоже стоял там, и ничего не делал, совершенно бесполезный. Я наконец-то отцепила Конни от своих волос и побежала. Эния побежала со мной, и мы поймали такси. Когда мы были внутри, Эния сказала: «Ну, эта Конни, настоящая стерва!» А потом она рассказала мне, что Ди Ди на самом деле живет с Конни и что он наебал меня.

Конечно, я дико разозлилась на Конни. Она уже пыталась избить меня, когда я была с Артуром, и вот она сделала это. Она порвала мое платье перед кучей народа, а это означало войну – войну на уничтожение, – и я решила, что уведу у нее парня.

 

Ли Чайлдерс: В первый раз я пошел в «CBGB» с Уэйном Каунти. Там сидело шесть зрителей. Мы съели по порции чили (много лет спустя это привело Биби Бьюэл в ужас: «Как, вы ели чили? Стив рассказывал мне, что Dead Boys ходили в кухню и дрочили в него!»).

Я сказал ей: «Ну и что? В моем рту бывали вещи и похуже».

Так что первый раз в «CBGB» мы ели чили, на вкус совершенно отстойный. К тому же там воняло мочой. Пахло, как в сортире. И там было буквально человек шесть зрителей, так что когда Ramones вышли на сцену, я смог вымолвить только: «О… мой… Бог!»

Я понял это, с первой же минуты. С первой же песни. С первой песни. Я понял что я дома и счастлив, что я спокоен и свободен, что это рок-н-ролл. Я понял это с первой песни, с первого раза, как пошел посмотреть на них. Я позвонил Лизе Робинсон и сказал: «Ты не поверишь, что тут творится!» А она сказала: «Ты о чем это? Что, на Бауэри, фуууу!!!»

Я сказал: «Просто приди».

 

Дэнни Филдс: Я редактировал журнал 16 и вел колонку в SoHo Weekly News, и я всегда проповедовал, как великолепны Television и потрясающи их выступления.

Я не писал о Ramones. Я их не видел, даже не знал, кто они такие. Я все время писал о Television и Патти Смит. Хронологически из всей этой тусовки они появились первыми. А Джонни Рамон говорил Томми: «Ты у нас отвечаешь за прессу. Почему Дэнни Филдс о нас ничего не пишет?»

Я, конечно, о них слышал. Я там не был, но мог представить себе все по разговорам. И вот Томми позвонил мне в 16 и сказал: «Пожалуй, может, напишешь что-нибудь про нас?» У меня возникло такое чувство, что мне уперли нож в спину, и остается только смириться. С Лизой Робинсон Ramones делали то же самое, что и со мной. И тогда мы с Лизой решили разделиться. Была еще одна команда, которая доставала нас, и мы решили убить двух зайцев за один вечер. Я пошел смотреть ту, вторую команду, а Лиза пошла на Ramones. Не помню свою команду, они меня не зацепили. На следующий день Лиза позвонила мне и восторженно рассказывала про Ramones: «О, ты их полюбишь! У них песни по одной минуте, и они уложились в четверть часа. И все именно так, как ты любишь, они тебе понравятся. Это самая прикольная вещь, какую я только видела».

Она оказалась права. Я пошел туда, в «CBGB», и без проблем устроился около сцены. В те дни туда народ не очень-то шел. Они вышли на сцену, и я сразу же в них влюбился. Мне казалось, что они все делают как надо. Что они идеальная группа. Они играли быстро, а я любил скорость. Квартеты Бетховена нужно играть медленно. Рок-н-ролл должен быть быстрым. Мне понравилось.

После концерта я познакомился с ними и сказал: «Вы мне дико понравились, я буду вашим менеджером».

А они сказали: «О, отлично, нам нужна новая ударная установка. У тебя есть деньги?» Я сказал, что мне надо съездить к маме в Майами. Я туда поехал, попросил у мамы три тысячи долларов, и она их мне дала. Так я стал менеджером Ramones. Можно сказать, я купил себе эту работу.

 

Легс Макнил: Когда мне было восемнадцать, я жил в Нью-Йорке, работал в одной хиповской кинокоммуне на Четырнадцатой стрит и снимал этот кошмарный фильм про тупого рекламщика, который закидывался кислотой и чувствовал себя сексуально, эмоционально и духовно освобожденным. Фигня была полная.

Шел 1975 год, и мысль о кислоте и освобождении была ужасно идиотской – она опоздала по меньшей мере лет на десять. И вся эта кинокоммуна была идиотской. Я ненавидел хиппи.

Так или иначе, пришло лето, я уехал обратно в Чешир, штат Коннектикут, на свою историческую родину, и снял там комедию «Три дурака»[51] — шестнадцатимиллиметровый черно-белый фильм. Мне помогали два школьных друга – Джон Хольмстром и Джед Данн.

Джон Хольмстром был карикатуристом, а Джед Данн бизнесменом, так что к концу лета мы решили, что будем и дальше работать вместе. Мы и раньше вместе работали, еще когда учились в старших классах – Хольмсторм тогда собрал театральную труппу под названием «Игроки Апокалипсиса», это было как Эжен Ионеско против Элиса Купера. Одно из наших выступлений даже закрыла полиция, когда я промахнулся и попал тортом в кого-то из зрителей.

Но когда мы с Джоном и Джедом вновь объединились, было неясно, что мы собираемся делать – фильмы, комиксы, что-нибудь печатное.

Потом однажды мы сидели в машине, и Джон сказал: «Думаю, нам надо выпустить журнал».

Все лето мы слушали «Go Girl Crazy», альбом одной неизвестной группы под названием Dictators, и это изменило нашу жизнь. Каждый вечер мы нажирались и подпевали ему. Это Хольмстром притащил запись. Он следил за рок-н-ролльной жизнью. Это именно он посадил нас с Джедом на The Velvet Underground, Iggy and the Stooges и New York Dolls. До этого я слушал только Чака Берри, первые две записи Beatles и Элиса Купера.

Мне дико не нравился рок-н-ролл, потому что в нем поют о всякой хиповской херне и никто не описывает нашу настоящую жизнь, которая в то время состояла из «Макдональдсов», пива и телеповторов. Потом Джон откопал Dictators, и стало ясно, что дело сдвинулось с мертвой точки.

Только я все равно не понял, почему именно журнал. Мне это казалось идиотской мыслью.

Джон сказал: «Ну, если у нас будет собственный журнал, люди решат, что мы крутые и все такое, и захотят тусоваться с нами».

До меня опять не дошло. Тогда он сказал: «Если у нас будет журнал, мы сможем бухать на халяву. Все будут нас угощать».

Это до меня дошло. Я сказал: «Ладно, замечательно, так и поступим».

Хольмстром хотел намешать в журнале всего, что происходило в нашей жизни, – телепередач, пива, походов налево, чизбургеров, комиксов, фильмов категории Б и этого странного рок-н-ролла, который, похоже, кроме нас никому не нравился: Velvets, Stooges, New York Dolls, а теперь еще и Dictators.

Джон сказал, что хочет назвать наш журнал Teenage News, по названию одной неизвестной песни New York Dolls. Мне казалось, что это тупое название, и я так и сказал. Он ответил: «Отлично, что ты предлагаешь?»

Мне будущий журнал Хольмстрома представлялся ожившим альбомом Dictators. На обороте кассеты была фотография Dictators, сидящих в гамбургерной «Белый замок», они были одеты в черные кожаные куртки. Хотя у нас и не было кожаных курток, фотография идеально описывала нас – хитрых чертей. И я думал, что журнал должен быть для таких же уебков, как мы. Дети, которые выросли, веруя исключительно в «Трех дураков». Дети, которые, стоило родителям уехать, устраивали вечеринки и разносили дома в щепки. Дети, которые угоняли машины и развлекались как могли.

Так что я сказал: «А почему бы нам не назвать его Punk?»

Слово «панк», похоже, вобрало в себя все, что нам нравилось и чем мы были – бухой, неприятный, умный, но без выпендрежа, абсурдный, прикольный, ироничный, познавший темную сторону.

Так что Хольмстром сказал: «Отлично. Я буду редактором». Джед сказал: «А я буду издателем». Они оба посмотрели на меня и спросили: «А ты что будешь делать?» Я ответил: «Не знаю». Я ничего не умел.

Тогда Хольмстром сказал: «Ты будешь нашим штатным панком!» И они оба заржали. Джед и Джон оба были года на четыре старше меня. Думаю, они тусовались со мной в том числе и потому, что я постоянно напивался и попадал в неприятности, а Хольмстрома это весьма веселило. Так что мы решили, что я буду живым карикатурным персонажем, как Альфред Е. Ньюмен в журнале Mad. И Хольмстром поменял мое имя с «Эдди» на «Легс».

Было очень весело, правда, мы понятия не имели ни о ком, кроме Dictators. Мы не знали ничего о «CBGB» и что там происходит, но вообще-то, нам и это было пофиг. Нам просто нравилась идея журнала Punk. И только это и было важно.

 

Мэри Хэрон: Мы с Легсом познакомились, когда я была поваром в «Тотал импакт», хиповской кинокоммуне на Четырнадцатой стрит. Легс тоже пришел туда, и он единственный, кто сказал, что фильм дерьмовый, а люди все чокнутые. Я спросила его, а что же он-то делал. Он ответил, что просто немного помог с техникой, и спросил, что делала я. Я сказала, что хотела стать писателем, и он в ответ сказал: «Мы как раз выпускаем журнал. Он называется Punk».

Я подумала: какое классное название! Не знаю уж, почему оно казалось таким классным, ведь панки появились гораздо позже. Но звучало очень иронично.

Было в нем что-то такое, знаешь… ведь когда кто-то говорит, что собирается выпускать журнал, ты думаешь, вот, литературное издание. Но Punk, это было так прикольно, так задорно – и так неожиданно, и я решила: отлично, это просто здорово. И сказала: «Ага, я буду писать для тебя», хотя вообще не знала, о чем идет речь.

Пару вечеров спустя я сидела на кухне этой чертовой кинокоммуны, мыла пол, как Золушка, и готовила еду. Легс и Джон пришли и сказали, что собираются сходить в «CBGB», и я подумала: отлично.

Мы вместе пошли в «CBGB» послушать Ramones, и именно тогда-то все и произошло.

 

Легс Макнил: Мы пришли в «CBGB», и когда шли вдоль стойки бара, я увидел парня с очень короткими волосами и в черных очках, который сидел за столиком. В нем я опознал Лу Рида. Хольмстром гонял ридовскую Metal Mashine Musik неделями. Это был двойной альбом Лу Рида, на котором не было ничего, кроме заведенной гитары. Это было ужасно, кошмарный шум, и именно это, по мнению Хольмстрома, и был главный панковский альбом. Мы всегда лезли с кулаками, когда Джон ставил запись: «Ну блин, выключи это говно!» Вот кем был Лу Рид в моих глазах.

Так что когда я заметил его за столиком, я подошел к Хольмстрому и сказал: «Эй, вон сидит тот парень, о котором ты мне все уши прожужжал. Может, стоит у него взять интервью?» Я подумал, ну, знаешь, раз уж мы все равно здесь… Так что я подошел к Лу и сказал: «Эй, мы хотим взять у тебя интервью для нашего журнала!» Представь, в духе: «Прикинь, чувак?» Я понятия не имел, что мы будем делать. Тогда Хольмстром сказал Лу: «Ага, ты будешь даже на обложке!» Лу просто повернулся и совершенно без выражения сказал: «О, у вас должно быть потрясающий тираж».

 

Мэри Хэрон: Я пришла в ужас, когда Легс и Джон подошли к Лу Риду и сказали, что хотят взять у него интервью. Я подумала: «Господи, что они творят?»

Потому что Лу был известным человеком, и я подумала: «О, как грубо. Как они себе это представляют?»

Думаю, я благоговела перед Лу куда больше, чем Джон или Легс. Я много знала об Энди Уорхоле, потому что была сдвинута на Уорхоле и я была фанатом Velvet Underground. Так что я пришла в ужас.

 

Легс Макнил: Пока мы говорили с Лу Ридом, Ramones вышли на сцену. Это было потрясающее зрелище. Четыре яростных чувака в кожаных куртках. Как будто гестапо ворвалось в комнату. Эти были точно не хиппи.

Потом они отсчитали начало песни – «РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ!» — и на нас обрушился взрыв шума: тебя физически отбрасывало назад, как сильным ветром, и только-только я начал въезжать, как они остановились.

Похоже, они все играли разные песни. Ramones устроили на сцене небольшую потасовку. Они так достали друг друга, что все побросали гитары и побрели со сцены.

Это впечатляло. Словно что-то рождается прямо на твоих глазах. Лу Рид сидел за столиком и смеялся.

 

Джоуи Рамон: Тогда мы впервые встретились с Лу Ридом. Лу твердил Джонни Рамону, что тот играет на неправильной гитаре, что ему надо другую гитару. Джонни не пришел от этого в восторг. Надо сказать, когда он нашел эту гитару, у него было не слишком много денег – он купил ее за пятьдесят долларов. И Джонни нравился «Мосрайт», потому что больше никто не играл на «Мосрайте» – так что это была как бы его фирменная фишка. Поэтому он решил, что Лу – полный отстой.

 

Легс Макнил: Потом Ramones вернулись, опять отсчитали начало и сыграли лучшие восемнадцать минут рок-н-ролла, какие я только слышал в жизни. Там был и Чак Берри, все, что я у него слышал, и второй альбом Beatles с каверами Чака Берри же. После выступления мы взяли у Ramones интервью, и они оказались такими же, как мы. Они говорили про комиксы и молодежную попсу шестидесятых и были очень циничные и саркастичные.

Мне казалось, что я попал в «Каверну» в 1963 году, и мы только что познакомились с Beatles. Только это была не фантазия и это были не Beatles, это была наша группа – Ramones. Мы не могли затусоваться с ними надолго, потому что нам надо было идти брать интервью у Лу Рида, старого, высокомерного и похожего на чьего-то вредного старого бухого папашку.

 

Мэри Хэрон: Мы все пошли в «Локал», и ни у кого не было денег, так что мы ничего не могли заказать. Помню, Лу Рид заказал чизбургер, потому что мне дико хотелось жрать. Лу познакомил нас с Рэйчел, первым трансвеститом, которого я в жизни встретила. Очень красивая, но страшная. И точно парень – у Рэйчел была щетина.

Легс и Джон трепались с Лу, так что я села рядом с Рэйчел и спросила, как ее зовут – его, как его зовут – и он ответил: «Рэйчел».

Я подумала: «Ясно». Я не сразу нашлась, что сказать дальше. Наверно, я пыталась с ним поговорить, но Рэйчел была необщительной. Кажется, кроме имени он так ничего и не сказал толком.

Мне не понравилось, как Джон и Легс задавали вопросы Лу. Это было очень непрофессионально. Они могли спросить: «Какие гамбургеры ты предпочитаешь?» Уровень студенческой журналистики. Я подумала: «Господи, что это за ребята? Что они творят? Зачем вы задаете эти идиотские вопросы?»

Потом Лу Рид продемонстрировал свою хваленую вредность. Он крепко наехал на Легса. Очень грубо. И я из-за этого очень напряглась. Мне казалось, что он давит на людей. Но Легсу и Джону все было пофиг.

В целом ночь получилась выдающаяся, представь – увидеть Ramones, познакомиться с Лу Ридом… Помню, думала: «Господи, подождите, вот расскажу дома, что познакомилась с Лу Ридом!» Именно это и крутилось у меня в голове: «Подождите, вот расскажу людям…»

Но потом, так или иначе, из-за того, что Лу начал наезжать или ему все надоело, или еще что, но вечер закончился на дурацкой ноте. Лу стал злой, как крыса. Не помню уже почему. Он очень разозлился на Легса, он его просто возненавидел.

Но когда мы вышли на улицу, Джон Хольмстром заскакал от восторга, и я подумала: мол, не понимаю я его. Откуда такое счастье?

Я не понимала, с чего он, собственно, радуется? Что мы получили в итоге? Наезды Лу?

 

Легс Макнил: Хольмстром прыгал с воплями: «У нас на обложке будет Лу! У нас на обложке будет Лу!» Я не понял, что его так возбудило. Я просто сказал: «Ага, а ты видел ту телку, которая была с ним?»

 

Мэри Хэрон: Когда я закончила писать статью про Ramones, было уже поздно, и я ночью пошла через весь город, чтобы отнести ее в «Свалку панка», офис Punk на Десятой авеню. Пришлось пройти десять авеню – ну, с одной стороны города на другую.

Это было время «Таксиста»[52]; представь, пар поднимается из люков. Это был прекрасный образец странной нью-йоркской ночи, а «Свалка панка» была невероятным местом. Она смотрелась, как кадры из «Бэтмена». Это была витрина под рельсами на Десятой авеню, с закрашенными окнами – словно пещера. И вот я нашла дверь: внутри горел свет, Джон Хольмстром в очках сидел за столом и рисовал макет обложки для интервью с Лу Ридом – первый выпуск Punk.

Он показал его мне, и это оказалась карикатура! Я пробежала глазами интервью Лу Рида. Насколько я поняла, все, что было оскорбительным, постыдным и тупым, все работало в нашу пользу. И именно тогда я поняла, что Punk сработает.

 

Легс Макнил: Следующее, что мы проделали, – это вышли на улицы и заклеили весь город объявлениями, где было написано: «БЕРЕГИСЬ! ПАНК ИДЕТ!» Все, кто их видели, говорили: «Панк? А что такое панк?» Мы с Джоном смеялись. Мы думали: «Ну, скоро вы узнаете».

 

Дебби Харри: Джон Хольмстром и его живая карикатура, Легс Макнил, как два маньяка, носились по городу и развешивали объявления, что, мол, «Панк идет! Панк идет!». Мы думали, что это окажется еще одна говенная группа с еще более говенным названием.

 

Джеймс Грауэрхольц: Я жил в Бункере, это чердак Джона Джиорно на Бауэри, 222, который стал домом Уильяма Берроуза в Нью-Йорке. У нас с ним была любовь, а когда любовь закончилась, я начал на него работать. В то время Берроуз еще не был известен. Точнее, Уильям Берроуз был всемирно известен, но мало кто знал, кто это такой. Уильям как бы считался уже отработанным материалом. Ему поклонялись, но его книги уже не переиздавали. Так что я начал воспринимать себя как импресарио Уильяма, а он начал воспринимать нас как эдакое симбиотическое партнерство.

В конце 1975 года я пристрастился ходить в «Фебу». «Феба» была местом антибродвейской театральной тусовки, рестораном выше по улице. «Феба» стала моим вторым домом. И на моем коротком пути от Бункера до «Фебы» я шел мимо столбов, на которых были наклеены плакаты: «Панк идет!»

И мне нравилось, с первого же момента, как я увидел эту надпись, я подумал: ПАНК ИДЕТ! Я думал, что же это будет? Группа или что?

Но «ПАНК» — мне это понравилось, потому что для меня это было короткое обозначение молодого, бестолкового говнюка. А потом еще в «Джанки» Берроуза, ну, знаешь, потрясающая сцена, где Уильям и Рой, моряк, грабят синяков в метро и встречают двух молодых панков. Они подходят и начинают наезжать на Роя, и Рой говорит: «Ебаные панки думают, что это шутка. Они не думали бы так после пяти-двадцати девяти на Айленде». В смысле, пять месяцев двадцать девять дней.

«Ебаные панки думают, что это шутка».

Так что я знал, что панк – наследник жизни и трудов Уильяма Берроуза. И я сказал: «Я сведу их вместе ради общей выгоды». И я это сделал.

 

Уильям Берроуз: Я всегда думал, что панк – это тот, кто все просек и на это забил.


Дата добавления: 2015-07-16; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Смерть Dolls| Глава 23

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.017 сек.)