Статистические данные 7 страница

Характерно, что не только в обывательском сознании, а и во многих концептуальных традициях превозносится и всячески оправдывается установка на человеческую активность вне меры над нею, безот-носительно к каким бы то ни было безусловным ценностным смыслам. Восхваляется готовность и способность натворить, что нам угодно: замечательная творческая активность, которая ни перед чем почти-тельно не преклонится как перед мерилом-критерием, ни перед чем не остановится в своих притязаниях! На место понятия оригинальности, в смысле нашей верности первичному оригиналу-истоку, пришло превратное понятие о субъективистской своей оригинальности: в смысле верности автора самому себе в противоположность всем другим и при неблагодарности им. И эта своеоригинальность превращена чуть ли не в критерий творчества! [56, с. 3]

Так распространилось и обрело статус нормы представление о творчестве вне и безотносительно к его безусловно ценностной посвя-щенности. Это, на практике, лишь похищенное творчество, называемое этим именем уже не по праву. Подлинное творчество есть, по сути своей, сотворчество: оно всецело доминантно на всю, то есть и на внече-ловеческую действительность, на беспредельную объективную диа-лектику Универсума, которой оно посвящено и служит. Похищенное твор-чество, напротив, ориентировано на свое, оно подчинено самоутверж-дению и самореализации, своемерию и своецентризму, оно превращено в оружие, оно ценностно опустошено. Сотворчество одухотворяет, делает совесть более зрячей, слышащей, внемлющей: все во всем. Похи-щенное же творчество заслоняет и вытесняет в человеке его внемлющий дух и совестливую душу [56, с. 3]. Как найти суть бытия?

Гротеск – скальпель мысли – обостряет и углубляет постижение проблемы. Поэтому, дальнейшее столкновение мнений по рассмат-риваемой проблеме раскрывает ее многограннее. Подобный гротеск демонстрирует В. Кутырев: «Человек – субъект жизни. Тот, кто, подавив инстинкты, получил душу. Интеллигент – субъект культуры. Тот, кто, утра-тив душу, обрел «духовность». Интеллектуал – субъект науки. Тот, кто, истощив дух, остался с «менталитетом». Менталитет – средостение между человеческим сознанием и искусственным интеллектом».

В чем суть человека? Звери развиваются физически, просто живя. Люди – изменяя природу, трудясь. Потом для физического развития пришлось отводить специальные места – стадионы. Сначала для соревнований, а затем и для занятий. Плавание перешло из рек в бассейны. Хоккей – с улицы во дворцы спорта, и не на льду, а на полу (флобол). Даже футбол уходит под крышу. Рекламируют «домашние стадионы» – набор приспособлений для физкультуры в квартире. Аппараты, «обрабатывающие» человека, мнут его мускулы, дергают конечности... Механизмы для пассивного и утомительного тренажа тела без участия души. Главное, чтобы не выходить на улицу, в природу. Да и некуда. Разрабатывают упражнения, которые можно делать, сидя за столом, перебирая «щупальцами» рук и ног. Большой спорт! Для ракообразных? Нет, если под контролем приборов, то – валеология. Дальше – больше. Начинают рекламировать физкультупражнения для лежачего. «Стадион в постели!» [71, с. 4–10]

Реальность, доведенная до гротеска, может быть, это и есть настоящая, непривычно реальная реальность? Сначала ненужной становится природа. Многие ее больше не чувствуют и начали в этом сознаваться. Им в ней скучно, тоскливо. Природа вытесняется социумом, деревня – городом. Потом человеку становится ненужным и социум, другие реальные люди. Он их не понимает, ему с ними неинтересно и хлопотно. Некоторые лучше чувствуют себя с книгами, телевизором или компьютером, хотя обычно это еще скрывают, жалу-ясь на одиночество. Но скоро перестанут, ибо общение все больше заменяется коммуникацией. Возникает человек, живущий своим сознанием, духовный онанист. «Мыслитель». Часто это сочетается с прямым физическим вырождением: худосочие, атрофия органов восприятия, врожденные телесные дефекты. Что дальше?.. [71, с. 4] Хотелось бы этому возразить, но возражать нечего, тенденции подме-чены верно, хотя и непривычно обостренно: от интеллектуала – к «духов-ному онанисту»?

Всмотритесь. Волк, охотничья собака, сторожевая собака, домаш-няя, комнатная, постельные собачки. Карась, зеркальный карп, аквари-умная рыбка – но еще живые; последний этап – рыбки на видеоэкране, золотые плавающие голографические рыбки; собачки-тамогочи. Вещная реальность трансформируется в электронно-информационную, в «вир-туальную», которую начинают считать истинной. Как земная природа больше не может существовать без помощи общества, так человеческое тело нуждается в постоянном воздействии лекарств, стимуляторов, транквилизаторов, витаминов. Лечиться мы начинаем с рождения и даже в утробе матери, а не по поводу болезни. Или, сказать по-другому, мы больны изначально. Мы окружены «ядами» цивилизации, и применение противоядий становится необходимостью. И заботиться надо не только о чистоте внешней и внутренней природы как таковой, а о том, чтобы не спутать яд с противоядием. Потому что из-за фарма-кологической агрессии микробы и вирусы, вообще болезни, так усложнились, что «чистый» организм не имеет от них защиты. Уже сейчас сильные люди хуже переносят грипп. И внезапно погибают, в то время как больные и слабые все скрипят. Здоровому – не выжить [71, с. 7–10]. Что далее?

Прогресс и человек; на каком-то этапе они оказались несовмес-тимыми, и человек, как биовид, стал помехой… прогрессу, как само-довлеющему фактору цивилизации.

Действительно, побеждая многие тяжелые болезни, медицина высвобождает место для более тяжелых. Налицо явный прогресс: в углублении болезней и сложности их лечения все болезни становятся хроническими; в отсрочке смерти и болезненности жизни, вместо здоровья, или смерти бытия в «третьем состоянии», когда не болен и не здоров. Прогресс ли это: от сифилиса – к СПИДу?

Последнее «прости» человека натиску прогресса – взрыв эротики, порнографии, вообще «сексуальная революция», выражающаяся, в основном, в «сексуальной мифологии», – это последние патроны (или, лучше сказать, «пистоны») жизни в борьбе с обесчувствованием человека. Более тонкие формы воздействия до него «не доходят». Аура любви истончается, как озоновый слой. Жизнь выдвинула резервы свое-го главного командования: идет прямая материальная и духовная эксплуатация гениталий. Но и они, окруженные со всех сторон техни-кой, в том числе «техникой любви», теряют стойкость [71, с. 10].

Любовь тоже стала «пистоном» в обойме прогресса: дружба, привязанность, страсть? Страсти вокруг «милленниума» разгорелись. Шоубизнес выкачал из «помешательства–2000» бешеные деньги. Особенно усердствовала заграничная порноиндустрия. Как сообщает немецкая «желтая» газета «Бильд», 23-летняя супердива из Бельгии Сабрина Джонсон была намерена на Сильвестр (так называют на Запа-де новогодний праздник) «принять» и «обслужить» 2000 мужчин. За 24 часа – две тысячи клиентов, значит, каждому «самцу» она уделит в среднем 40 секунд. Причем последний мужчина должен быть у Сабрины аккурат в тот момент, когда часы будут бить двенадцать [77, с. 24].

«Неслыханная оргия, – пишет «Бильд», – будет «вживую» транс-лироваться по Интернету». Газета сообщает и многие условия, под-робности этой акции. Так, каждый претендент должен иметь паспорт, свидетельство об отрицательном анализе на СПИД, ну и предъявить еще кое-какие гарантии... Оказавшись с Сабриной, кандидат должен достигнуть оргазма, иначе результат не будет зафиксирован, а, следо-вательно, и рекорд не состоится.

Кстати, предыдущая «рекордсменка» набрала «всего-навсего» 742 мужчины. А родоначальницей этих чемпионских «соревнований» была восемь лет назад (именно тогда в США было снято табу с подоб-ного рода мероприятий) Аннабель Чонг из Калифорнии. В то время 22-летняя американка собиралась «обработать» 300 мужиков, но «сломалась» на 251-м клиенте [77, с. 24].

Сабрина же полна желания достигнуть заветной рекордной цифры – 2000. В интервью одному американскому порнографическому журналу она заявила, что «основательно» готовится к предстоящему «сек-суальному марафону»: делает гимнастику, занимается джоггингом, а также медитирует.

Дико это читать, но газета всерьез приводит мнение какого-то гинеколога о возможности этой «секс-миссии» с медицинской точки зрения, о том, какой ущерб здоровью молодой бельгийки может нанести этот ее «рекорд».

Между тем, Сабрина Джонсон уже получила приглашение принять участие в многочисленных ток-шоу, проходящих по американскому теле-видению. И, как бы вскользь, газета «Бильд» замечает: в 1999 году порноиндустрия США имеет годовой оборот более четырех миллиар-дов долларов. А акция «2000», надо понимать, поднимет доходы и вовсе на невиданную высоту [77]. Деньги – символ западного «счастья» – не пахнут, ибо они – «навоз» прогресса!

Подобные аномальные явления интимных отношений между людьми, ставшие нормой нашей жизни, заставляют ученых, литераторов вновь и вновь возвращаться к вопросу: что такое мораль, чему она должна служить? В конечном счете – сохранению людского рода и поддержанию социальности как условия этого. С развитием морали развивается и аморализм, который приобретает все более замас-кированные и потому более разрушительные формы. И чаще всего они не там, где их обычно видят. Ведь самое «злое зло» не в противостоянии добру, а в его подмене, разъедании изнутри, когда зло прикидывается моральной нормой.

Сейчас не осуждается, а, точнее, почти поощряется самое глубокое извращение жизни – жизнь в одиночестве. Прежде всего – интимная. Измена семье и любовница на стороне, проституция и гомосексуализм, как ни оскорбительно это слышать рафинированному интеллигенту, более моральны, чем его собственное «автономное существование». Там хоть кто-то или что-то живое или родственное нужно человеку. А «благородному», «чистому», «воздержанному» онанисту мир не нужен вообще. Или не нужен в сугубо абстрактной, символьной форме. Аутизм. Эгоцентризм. Самодостаточность. Все заменяется воображением. В больших городах, где больше всего одиноких, можно заказать «ласку голосом» по телефону, «насилие голосом» – с магнитной ленты, «видео-любовь», в которой можно как бы соучаствовать – по компьютерному терминалу. Распространяется «искусственный секс», где вместо другого человека – технические приспособления. И единственное назначение этой огромной разнообразной сексуальной индустрии – обслуживание все растущей армии онанистов. Вот оно, цивилизованное варварство, перед которым бледнеют все остальные извращения. Самоотрицание человека. Сначала в лице другого, потом «в лице себя». Аннигиляция общения. Возникает особый биосоциальный феномен – «человек онанирующий». Это – человек ХХI века. «Новый». «Прогрессивный»!?

Следующим этапом аутизма является прямое воздействие на мозг наркотиками. «Пища богов», – говорят нагло пропагандирующие их ученые и психиатры. Тут Другой не нужен и символически. Или скоро будут подключаться к розетке – электронная стимуляция мозга. Так уже делается, сначала, как всегда, «для лечения» [71, с. 11].

К чему это приводит?

Жизнь мысли – познание.

Жизнь тела – влечение.

Жизнь души – любовь.

Как «мы» живем?

Иссыхание души, бесплодие тела [71, с. 13].

Идея «безграничного» прогресса, лежащая в основе развития западной цивилизации, а в период глобализации распространенная на весь мир, является «тупиковым» направлением, не эволюционным, а архиреволюционным по своей сути. Прогресс должен иметь социально-биологическую доминанту, если человек желает остаться домини-рующим на Земле биовидом, а не разделить судьбу ранее могучих и «необоримых» динозавров!

Мы – народ исключительный, мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь страшный урок.

П. Чаадаев

Понятия «подвижник» нет ни в одном другом языке, его, как и слово «блаженный» с трудом переводят иностранцы. В мире нет идентичного перевода выражению «славянская тоска».

Я. Юферов

Русский народ, сильно отставая в вопросах цивилизации, всегда имел глубокую и самобытную духовную культуру. Противоестественно думать, что менее цивилизованные народы суть «исторический навоз» для более цивилизованных.

И. Ильин «За национальную Россию»

Глава XII

Цивилизационные идеи и реалии восточнославянского евразийства

Прошлое давит только до тех пор, пока оно укрыто тьмою незнания. Осмыслив и расставив все на свои места, осознав свое прошлое, мы превращаем его из непосильной ноши в живой опыт, в опору и надежду завтрашнего дня. Какова наша вековечная Идея бытия?

История славянства за уходящее тысячелетие – великая в своей трагичности и трагичная в своем величии – со всей остротой ставит вопрос: «Что век грядущий нам готовит?» Потрясения, испытания, которые с постоянством константы сопровождали славянские народы в преходящем тысячелетии? В чем причины этого лабиринта лишений, крови, противостояния самим себе, иному окружающему миру? В чем мы идейно «запнулись»?

Макроисторический анализ истории славянства свидетельствует, что «глубинные» причины бед и потрясении, в значительной мере, детерминированы бинарной (взрывчатой) системой развития госу-дарственности славянских этносов. При этом «бинарно-взрывчатая» система, с элементами «догоняющего» развития государственности, утвердилась в истории Руси после «киевского периода» и доминировала в «московский», «петербургский» и «советский» периоды развития славянской государственности. Причины бинарности заключаются в комбинаторике объективных и субъективных, внутренних и внешних факторов развития, предопределивших ментальность славянства, систему развития государственности.

В чем же идейная суть бинарной схемы общественного развития? Основополагающие изменения социального, экономического и поли-тического плана приобретали (и приобретают) характер взрыва, ниспровержения всего существовавшего до этого, обвала, иниции-руемого, как правило, пришедшей к власти новой правящей элитой. При этом весь предшествовавший этап общественного развития с непреложной закономерностью трактуется как некое «царство абсо-лютного зла и несправедливости», которое необходимо беском-промиссно разрушить «до основанья, а затем...»

Каждый новый правитель с мессианских позиций предвещал, декларировал, как несомненный итог своего правления, «мгновенный» переход от «царства зла» к тысячелетнему царству Божьему, достигае-мому, как следствие перестраивающего все сферы бытия (а возможно и весь мир!), «спасительного» взрыва [83, с. 37–39].

Всматриваясь внимательно в свое прошлое и настоящее, постараемся выявить закономерности развития общества, нормы их проявления.

В российской и советской истории мы встречаемся с сущест-венными переменами, крутыми поворотами, выявляющимися через 20–30 лет: 1801, 1825, 1856–1866, 1881, 1905–1907. В советское время – 1917, 1937, 1956, 1985. Тут не простой случай – смена правителей. Дистанция в одно поколение – от рождения родителей до рождения детей. Новые поколения, не сразу «отменяя» старые, выходят на сцену, давят, все сильнее выдвигают свои принципы и идеи [106]. Украинская бинарность – еще более «взрывчатая»!

Конечно, при эволюционном (тернарном) развитии подобные ритмы не столь заметны (хотя, наверное, тоже существуют), но в России дви-жение вперед всегда более взрывное, а вехи, вспышки – заметнее.

Почему развитие славянства является столь «пульсирующе-взрывчатым», лишено той плавной зволюционности (тернарности), какова присуща развитию западноевропейских стран и народов? Формиро-вание двух принципиально отличных схем развития – «бинарно-взрывчатой» и «тернарно-эволюционной» происходило на протяжении столетий под воздействием ряда как внешних, так и внутренних фак-торов, их причудливой комбинации, неповторимого сочетания.

В чем же коренное отличие бинарной схемы развития от тернарной? Бинарная схема развития непреложно порождает особый тип власти, который принципиально отличается от западно-европейского – власть проистекает из конфликта, она моносубъектна, признает только себя за вершину, а все другие субъекты подавляет и уничтожает.

Данный тип власти на протяжении многих столетий развития славянства характеризуется монологичностью, тем, что она никого не видит в качестве собеседника, а воспринимает только силу, давление, выливающееся порой в прямое насилие, коим и она, как единственным аргументом, воздействует на оппонентов [82].

Рассмотрим проявление данных исторических закономерностей бинарно-импульсивного развития на конкретно-исторических приме-рах. Каждое новое правительство, после Петра I и до наших дней, не продолжало начинания предшествующих, а отвергало их. Елизавета обосновала свое право на престол ссылкою на Петра I, пропуская имена последующих правителей. Екатерина II начала с того, что торжественно вычеркнула царствование своего мужа из русской истории. То же самое по отношению к ней сделал Павел. Александр I торжественно обещал «править по сердцу и законам бабки нашей Екатерины II» – царствование Павла I было объявлено как бы несуществующим. Но и Николай I, считавший, что декабристским восстанием и трагическим началом сво-его царствования он обязан старшему брату, принципиально разрывал преемственность между этими престолами, то же повторялось и в царствование Александра II, Александра III, Николая II.

Когда Горький патетически восклицал: «Безумству храбрых поем мы песню! Безумство храбрых – вот мудрость жизни!», – патетика эта была уже не внове российскому обществу. Общество было давно готово к принятию революционного насилия в качестве «передового», «про-грессивного» явления.

Романтические черты декабристского бунта раз и навсегда запе-чатлели в сознании русского общества чарующую молодые души картину восстания против властей предержащих. Молодые офицеры, действительно героически пошедшие на столкновение с махиной само-державия, передали будущим поколениям обаяние своей героической непрактичной романтической юности. В общественном сознании сло-жился определенный образ передового человека. Им был бунтарь. Архетип «декабризма» вошел в русскую культуру как луч света в пошлой и отвратительной действительности. Будущие поколения «русских маль-чиков» со слезами на глазах, взявшись за руки (Герцен и Огарев), клялись нести дальше факел свободы, зажженный декабристами: «...и братья меч вам отдадут».

Юноши, если они не могли идти в декабристы, шли в печорины. Страсти бесплодия казались им милее кропотливого унизительного труда, столь характерного для европейцев [82]!

Чем дальше уходило русское общество от 1825 года, тем ярче казалось ему пламя восстания, тем притягательнее звучало: революция! Тем с большим презрением оно относилось к эволюции и ее носителям. Юноши шли уже не в декабристы, они шли в бомбисты. Первоначальный тип благородного бунтаря (декабристы могли арестовать императора Николая І, но не сделали этого из благородства!) выродился в тип террориста. «Охота на человека» стала главным занятием нового поколения революционеров. Они не были удовлетворены тем, как изменялось общество. Они хотели осуществления своих целей немедленно: сейчас или никогда.

Сменившее их новое поколение частично осудило террор, но приняло революцию. Соглашательство с властями было им противно, реформаторство стало ругательным словом. Впрочем, террор вовсе не ушел со сцены. Социал-революционеры, бывшие одним из авангард-ных отрядов революционного движения, самозабвенно отдавались терактам. Большевики сочли возможным идти на ограбление банков, называя ограбление (со стрельбой в конвойных, между прочим) «эксами». Слово «экс» смывало, казалось, грех терроризма. «Эксы» кормили партию.

О том, что стало с террором после 1917 года, сегодня можно уже не рассказывать. Посмотрим, соответственно, на нравственную ди-лемму: революция или эволюция. В самом деле, для человека, осознающего невыносимость существующих порядков, уничтожение их вместе с их хранителями – первое естественное решение. Если мир безобразен и жесток, если власть использует средства неправедные, подчас кровавые, отчего не противопоставить ей себя, не ответить ударом на удар, жестокостью на жестокость, почему не опрокинуть власть? Слезы и кровь угнетенных взывают к отмщению. Надо выпря-миться в полный рост и ударить. Никакие средства не могут быть здесь плохи и негодны. К тому же человек, встающий во весь рост, знает, что общество привыкло видеть героев именно в бунтаре. Пускай бунтарь, отчасти, демон; он порожден злым миром и несет в него меч [82, с.36-37]. А, к тому же, что есть герой? Герой изначально есть посредник между богами и людьми. Именно такая концепция героизма и возобладала в России. Бунтарь отчасти обрел божественную природу. Пускай он был сто раз атеист, но он был послан свыше, а следовательно, был выше заповедей, данных простым людям («не убий», «не укради»). Он был неподсуден. Он был божественный мститель, архангел, держащий огненный меч. Катарсис мыслился передовому обществу как апокалипсис, и бунтарь ехал на коне бледном, и имя ему было – смерть. Бунтарь был сверхчеловек, он сам воспринимал себя таковым, и таковым его видели многие.

Совсем другое – его антипод. Бунтарь полагал, что его антипод – это Акакий Акакиевич, жалкий конформист, винтик государственной машины, ничтожество, некто в сером. Цели реформаторов и револю-ционеров были близки: свобода и процветание. Но пропасть лежала между их идеалами. Насилие и кровь были абсолютно неприемлемы для первых. Насилие было повивальной бабкой истории для вторых. К сожалению, они не замечали, что у этой бабки весьма велико число родовых травм [82, с. 37–38].

Итак, кто был реформатор? Это был человек, который клал свою жизнь на то, чтобы усовершенствовать общество, в котором он жил, усовершенствовать смиренно, не преступая через человеческие запо-веди. Он был только человеком, ему было чуждо все демоническое. Бунтарю легче было сохранить целостность своей личности: быть всегда бескомпромиссным, не поддаваться соблазнам власти, с тем, чтобы уберечь свою политическую и нравственную «девственность». Хотя и бунтарь мог выродиться (и вырождался подчас) в крикуна, фразера, политического Герострата, диктатора, деспота еще более жестокого, чем сокрушенный им же.

«Дракон умер! Да здравствует дракон!» – вот формула этой драмы, которую подтвердила история. Деятели февральской буржуазной революции 1917 года постарались не оставить камня на камне от насле-дия Российской империи. В октябре 1917 года большевики воздали им той же монетой, «до основанья» разрушив все, что было создано рево-люционным энтузиазмом февральских разрушителей. Столь же «последовательным» в деле ниспровержения всех достижений своих предшественников были и большевистские цари-генсеки. Сталин ниспроверг ленинский НЭП, достигнутый большой кровью наиболее оптимальный выход из октябрьского апокалипсиса, и воскресил в новой ипостаси – колхозно-казарменный военный коммунизм.

Хрущев ниспроверг сталинскую модель развития отечества, что в свою очередь аукнулось брежневской реставрацией сталинизма. Горбачев и Ельцин довели ниспровергательство достижений пред-шествующих поколений до поистине апокалипсических масштабов, приведя к логическому завершению тенденцию, действовавшую в Рос-сии многие столетия. При этом Горбачев был фигурой исторической, в привычном для России смысле, вольно или невольно, это был очередной «кремлевский мечтатель», прожектер на троне, какие уже бывали, и не раз. Если считать моделью российской истории «Мертвые души», то Горбачев – какая-то смесь Манилова и Чичикова. Но после его «отъезда» из перебаламученного города М. началось нечто, аналогов в русской истории, пожалуй, не имеющее [83].

Таким образом, анализ данных конкретно-исторических фактов позволяет выявить ряд существенных признаков бинарной схемы развития, присущей славянству на протяжении столетий. Каковы же эти закономерности, в чем их отличительные особенности? Бинарная система не признает даже относительного равенства сталкивающихся сторон, которое позволяло бы предположить за противоположной стороной право, если не на истину, то хотя бы на существование, где бы ни возникал конфликт: в политике, религии, науке или искусстве.

Сама идея терпимости чужда бинарной психологии. Для нее находятся другие определения: враждебность, беспринципность, оппортунизм, неверие. Поэтому психология бинарности признает только бескомпромиссную победу. Характерной чертой является максимализм. Конфликт, где бы он ни развертывался, приобретает характер столкно-вения Добра и Зла... [83]

Идея утверждения рая на земле – одна из наиболее характерных для бинарных структур. Отсюда типичное обожествление земной власти как силы, которая осуществит это чудесное преображение, в данном случае не столь важно, предоставляется ли эта власть в облике религиоз-ного проповедника, монарха или террориста. Если, исходя из бинарной схемы развития, для Руси был характерен принцип «вручения себя» правителю, то в западной культуре доминировал договор – начало юридическое, базирующееся на основах римской юриспруденции.

В отличие от России, славянского мира, развитие западно-европейских стран происходит в едином направлении, с единым вектором развития на протяжении столетий вне зависимости от поли-тических форм правления в те или иные исторические периоды развития с доминированием преемственности. Наиболее характерный пример – история Германии за последнее столетие (более длительный период требует специального исследования). Политическая линия Вильгельма II – Гитлера – Аденауэра – Эрхарда – Колля, охватывающая практически весь ХХ век и ознаменованная двумя мировыми войнами, при всем различии политических форм правления характеризуется последо-вательностью, преемственностью в достижении стратегических задач. «Натиск на Восток! – Dranh nach Osten!»

Преемственность и последовательность в восточной политике Германии позволила ей «переиграть» итоги Первой и Второй мировых войн (по крайней мере, в европейском регионе), т.е. поражения на полях сражения под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге обратить... в победы: разрушен варшавский блок, Россия низведена до уровня побежденной второстепенной державы. Германия стала доминирующей державой европейского континента: ее экономическая мощь является определяющей в Европе, она закрепилась на Балканах, сыграв решающую роль в разрушении Югославии (используя для этого мощь НАТО и США), укреплении позиций своего сателлита – Хорватии.

Оказав решительную поддержку политике так называемой перестройки, «нового исторического мышления» Горбачева и, явив-шейся наиболее последовательным (как это ни странно звучит!) ее продолжением, политике Ельцина, Германия бескровно (по крайней мере, для себя!) коренным образом изменила геополитическую ситуа-цию в мире, перекроив карту Европы и произведя столь глобальные изменения, которые не происходили со времени распада Римской империи. Тем самым, благодаря своей политике преемственности и эволюционной последовательности, Германия, завершив глобальную политическую линию ХХ столетия, стала доминирующей державой Европы, приступила к новому территориальному разделу мира, на этот раз «мирному».

Известные неудобства несет в себе и тернарная (эволюционная, либерально-демократическая) модель развития, неудобства особенно значимые для правящей элиты. Да, государству труднее управлять строптивыми подданными, ему неудобны формальные и неформальные структуры гражданского общества. Но без этого еще хуже: один народ, одна цель, одна идеология, одна партия, один вождь – в практическом приложении это превращение страны в тюрьму, в гигантский концлагерь.

Групповые эгоистические интересы в западных демократиях зачастую работают во вред обществу в целом. Но пока они есть, пока не подавлены бюрократическим государством, события обратимы, все можно исправить; разочаровавшись в неумелых и безответственных политиках, большинство призывает к власти другую партию.

При этом, если в бинарном обществе власть правителя – царя, диктатора воистину бесконтрольна и безгранична, и разве что ограничена «удавкой», то в либерально-демократическом обществе царствует Его Величество Закон, власть которого распространяется на всех без исключения. Великий американский мыслитель Эмерсон, один из тех, кто боролся за демократию в Штатах, выразил это просто и убедительно: «Моя свобода размахивать руками заканчивается там, где начинается нос моего ближнего».

Совсем другой основополагающий принцип лежит в основе функци-онирования бинарных общественных систем: «законом» является только воля и устремления того или иного бесконтрольного правителя, приносящего невиданные человеческие гекатомбы – колоссальные жертвы за свои «всемирно-исторические» поиски и эксперименты.

При этом каждая бинарная эпоха, переживающая взрыв, оценивает себя в терминах Апокалипсиса, как нечто никогда не бывшее и ни с чем не сопоставимое. В этих категориях переживало себя время Петра I, большевизм, перестройка. Бинарная структура органически связана с представлением о социальном взрыве: взрыв этот должен носить глобальный, всеохватывающий характер. Все прошлое при этом подлежит уничтожению, а то, что создается на его месте, представляет собой, по мнению нескончаемых ниспровергателей, не продолжение, а отрицание всего предшествующего. Неожиданность, непредсказу-емость, катастрофический характер процесса не страшат его участников; они опасаются прямо противоположного – того, что разрушения не будут иметь глобального характера [83 с. 89–107].

Это с неизбежностью приводит к тому, что борющиеся тенденции вынуждены сталкиваться лицом к лицу, не имея никакой третьей альтер-нативы. В этих условиях перемена неизбежно принимает характер катастрофы. Реализуется она в стремлении к полному апокалипси-ческому уничтожению существующего и созданию на его месте столь же апокалипсического идеального строя [83, с. 91–129].

---

Дата добавления: 2015-07-16