Маковые сны шайтана, или разочарование – это всего лишь вопрос времени

Дастан-фантасмагория

Я должен был родиться не сейчас –

Сто семьдесят веков назад, в Дамаске,

И первым рассказать народу сказки

О том, как создавался мир для нас.

Я должен был родиться не сейчас –

А двадцать пять веков назад, и в Фивах,

И затеряться меж людей счастливых,

Чья логика правдивей зорких глаз.

Я должен был родиться не сейчас –

Хотя бы пять веков назад. Тогда бы

Мадоннами мне представали бабы,

Написанные маслом без прикрас.

Или родиться где-нибудь в горах,

В ауле бедном в позапрошлом веке:
На Тарки-Тау или на Казбеке –

И палками забить свой детский страх.

Но я – сейчас: сейчас, такой и тут,

Где у людей нет ничего святого,

Где у поэтов нет такого слова –

Живого! – за которое убьют!

Осознаю, что я здесь не живу,

Что я шайтан, запаянный в кувшине:

Все люди мне тут кажутся чужими,

А все события – не наяву.

Всю жизнь – в кувшине: тесно, и темно,

И долго – но найдётся юный олух,

Сбежавший от любви красоток полых,

Чтоб отворить мне в лучший мир окно.

Он думает, в кувшине есть вино

Из винограда, помнящего Ноя.

Сейчас он познакомится со мною:

Давно я не пугал детей, давно!

Как пробка в узком горлышке скрипит,

Когда её выкручивают споро!

Как оживает корень мандрагоры,

Похожий на гомункула на вид!

Вскипаю и выплескиваюсь прочь,

И вспышки разноцветные сверкают

В густом дыму, мой образ проступает,

И в ясный полдень наступает ночь.

Застыл и пялится с открытым ртом –

Другой бы, задрожав, забился в угол,

Крестясь и плача, чтоб хоть мудрый Гугл

Солгал ему о существе моём.

Он в мертвенном оцепенении

Беззвучно замер над моим кувшином,

Он никогда не сталкивался с джинном,

И тейп его весь выше подозрения.

Я рассмотрел, как мил он и как глуп:
Нашёл меня в плющом заросшем гроте,

Тогда как мог сейчас парить в полёте

Над сладкой спелостью девичьих губ,

Срывать покровы со смертельных тайн,

Срывать с чужих магнолий поцелуи

И пить вино любви напропалую,

И жить с упорством перелётных стай.

– О, повелитель! О, владыка мой!

Святой поборник истины живой!

Заступник слабых перед смертью злой!

Хозяин антилопы золотой!

Мудрейший из мудрейших! Жребий твой

Быть лучшим и рукой и головой!

О, муджтахид – отчаянный герой!

Великий дервиш! Я – перед тобой!

Я твой слуга, я твой сторожевой,

И никому не совладать со мной.

Внизу, в аулах, смертных целый рой,

А я живу всю жизнь мечтой одной –

Служить тебе своей судьбой земной

И быть с тобой, и стать твоей судьбой.

И небосвод сусально-голубой –

Свидетель мне. О, не карай – постой!

Дай молвить слово в золото ценой.

Клянусь тебе и солнцем, и луной,

И первозданной горней тишиной,

Что ждёт тебя дорога в жизнь длиной

И сроком в ночь, и в темноте ночной

Ты, не желая участи иной,

Увидишь рай и ад, и край родной,

И мир таким, каким его знал Ной –

Со сложностью его и простотой.

Доверься джинну, повелитель мой!

Моя тирада длилась два часа –

У нас, у джиннов, меньше не бывает.

За два часа обычно оживают

И начинают слышать голоса.

Он всё поведал мне про свой Кавказ:
Про время, замеревшее на месте,

Про горы трупов – жертв кровавой мести,

Про чёрных вдов, про утренний намаз,

Про тишину в горах, про крик орлов,

Про ветхость сакли древнего аула –

Нахлынула печаль, и утонула

Душа, не дотянувшись в ней до слов.

Сверкает грусть нечаянной слезой:

Не три глаза – пускай ползет по скулам,

И горько плачут горцы всем аулом

Перед костлявой – в саване, с косой.

Мы все сюда приходим, чтоб уйти:

Прийти нагими и уйти нагими.

Мы – прочерк между числами и имя,

И этот прочерк – цель всего пути.

Известны лишь начало и конец –

Два пункта: точки α и ω.

А жизнь – всего лишь место для ночлега

Для властелинов золотых колец.

О, юноша! Не трать себя, не трать!

Конечность жизни станет очевидна.

Зря ль старикам до немоты обидно

И страшно так, что даже не соврать?

В огромном мире множество чудес,

Диковинных богов и дивных магов.

Не верь, что мир повсюду одинаков!

Не забывай, что времени в обрез!

Что жизнь идёт – ни бросить, ни вернуть, –

Что над звездою мрак небесный чёрен,

Что всё на свете выросло из зёрен:

И ты, и я, и жизнь, и ночь, и путь.

Добро посей, а доброту взрасти!

Не верь ни аксакалам, ни молодкам.

На пальцах жизнь – она подобна чёткам –

Перебирай по зёрнам и грусти.

Мне эти чётки подарил султан,

В них чёрных зёрен девяноста девять –

Имён Аллаха столько же, но мне ведь

Без разницы – я сам себе шайтан!

Они – твои, возьми их и ступай

Смелее – по ущельям и отрогам,

Вдаль – по никем не хоженым дорогам

В глухих пещерах – и увидишь рай!

Сказал ему и вслед плеснул воды,

Он тотчас обернулся – было поздно:

Я слился со скалою виртуозно,

Развеял воздух и замёл следы.

Когда я прячусь – без толку искать,

И он не стал, а я подкрался сбоку.

Он на колени встал лицом к Востоку,

Зажмурился и начал бормотать.

И пальцы перелистывали дни,

На чётках тех перебирая зёрна,

В его молитве было так просторно,

Что даже я на дальние огни,

На рябь морской луны, на абрис гор,

Чернеющих таинственно во мраке,

Уставился и, созерцая знаки

Всевышнего, следил за сном в упор.

Рассвет наполнил горную страну

Туманом или дымом из кальяна,

И маковые сны Афганистана

Пленяли голосами тишину.

Слезой стекая с вечных ледников,

Вода бежала по хребтам к Бартангу,

И просыпались горы спозаранку

До кекликов, уларов и орлов.

Коварный ирбис наблюдал с горы

За четырьмя джейранами и яком –

Внимательно – и помышлял о всяком,

Хотя кошачьи боги не щедры.

А над арчевником кружился гриф,

А под фисташкою шипела эфа.

Юнец молился, отзывалось эхо,

Смущаясь юной розовой зари.

Взошло светило, разукрасив мир:
Пустыню, степь и горы в хмурой хмари,

Красавиц в куртах, и в ханьфу, и в сари,

И я увидел, чем живёт Памир!

А вдалеке послышалась стрельба.

Но не из луков – очень странный шорох.

Видать, монах испытывал свой порох,

И мне казалось – вот она, судьба.

История наивна да горька.

Мы разные: одни внимают ламе,

Другие же сплетаются ветвями,

А третьи – мыслями или корнями,

Еще одни – надежду прячут в яме

И целят в остальных издалека.

Какая интересная стезя:

Ходить кругами по своей ладони

И улыбаться с тем, кто на иконе.

Друзей недооценивать нельзя!

Нет ничего постыдного в слезах,

Но горы не выносят громких звуков,

И горстка пороха страшнее луков –

Но глянуть бы Всевышнему в глаза!

Самозабвенно бормоча под нос,

Молился отрок, горы раздвигая,

И перед ним вставала тьма нагая –

Густая ночь, продрогшая от слёз.

Мне было слышно, как камлал ацтек

Пред Кетцалько´атлем в Теночтитла´не,

Как простирал над бабочками длани,

Прося оленьих гор и рыбных рек.

В деревне майя, проколов язык,

Плясал слепец с календарём над тенью

И представлял ей светопреставленье

Потопом нескончаемой грозы.

Кричали пленники, и кровь текла

По алтарю – в огне рождалась вера!

И упивались кровью Кордильеры,

И топотом слепца дрожала мгла.

Южнее, в Андах, пел печальный жрец.

И в Мачу-Пикчу, и у Титикаки

Ему внимали ламы и альпаки

С биеньем за день загнанных сердец.

А Кунирайя приставал к луне,

И рдеющая пряталась за тучу.

Мате Винакаури с Атагучу

Из калебаса пили. По спине

Моей полз ужас, а в ладонях – дрожь,

Стучали зубы, вздрагивали локти,

Я грыз безжалостно на пальцах ногти,

А в сердце ёрзал и елозил ёж.

Но юноша молитву продолжал –

Смиренно, будто вышел в хадж до Мекки, –

И вздрагивали сомкнутые веки,

И был румянец на ланитах ал.

Завился локон на вспотевшем лбу,

Насквозь промокла чёрная черкеска,

Вздохнул вулкан Килиманджаро резко –

Как будто у него на нас табу.

С обрыва сразу видно, кто тут прав,

Да и подлец жако всем разболтает.

Гиены спят, а львиный прайд алкает,

Из-за акации следит жираф.

Еще один. И зебры. И слоны.

И антилопы. Словом – вся саванна!

Горилла наблюдает неустанно,

Чернея из зелёной тишины,

За суетой потомков шимпанзе,

Что копья иногда в неё бросают,

Охотясь грозным племенем масаи –

С убийственной улыбкой на лице.

Тут знают толк в глупце и в мудреце:

По-разному находят их и ловят,

И только одинаково готовят –

С убийственной улыбкой на лице.

Тут – Африка! Тут царство мух цеце

И малярийных комаров, и лямблий:

Тут выпивают чужаков до капли –

С убийственной улыбкой на лице.

Здесь никому ни в чём пощады нет.

Здесь красота – последствие увечий.

Здесь позволяет множество наречий

На все вопросы дать один ответ.

Я видел сам: старуха шла в шатёр.

Когда за горизонтом солнце село,

Деревня заплясала и запела,

Я слушал и не мог понять, в чём дело.

Лишь разобрал: “Ку-лё-ма-о-ка-ле-ла!”

Затем её сожрал большой костёр.

И едкий дым вцепился мне в глаза –

Я тёр их что есть сил двумя руками

И вдруг увидел небо с облаками,

Глядевшими подобно образам.

И на меня уставился юнец.

Какой-то ошарашенный и странный,

Он говорил, что убегал саванной

От львов, гиен и копий, и рубец

Показывал мне на своей спине

От ритуального кинжала майя,

И встал, и подошёл ко мне, хромая,

Поклявшись, что не по своей вине.

Должно быть, порох – меток был монах,

Что колдовал над маковой долиной,

Где с грохотом лавина за лавиной

Булыжниками засыпало страх.

Он клялся мне Аллахом, будто пьян,

За весь рассказ раз девяноста девять –

Имён Аллаха столько же, но мне ведь

Без разницы – я сам себе шайтан!

И слёзы счастья хлынули из глаз,

Узревшего из ледяной пещеры

Бескрайние просторы новой эры,

В которой расцветёт его Кавказ.

Над башенною летописью гор

Дремал седой туман в очках блестящих,

А мы о горцах – горцах настоящих –

Вели неторопливый разговор.

Я говорил, что полночью в горах,

Когда в бойницах свет уже погашен,

За нами наблюдают предки с башен,

Развеивая по ветру наш страх.

А по утрам из ледяных озёр,

Намоленных слезами водопадов,

Русалки без каких-либо нарядов

Глядят на зачарованный простор.

Казбек, Эльбрус, Бештау, Шалбуздаг,

Тетнульд, Джимара, Шан, Цителихати -

Мы по горам, а не по крови братья:
Ирон, вайнах, грузин, адыг и даг!

Кавказ – судьба, не место! Къамаьл дац!

Один убьёт – других постигнет кара.

Базардюзю´, и А´дай-Хох, и Шхара,

И Тебуло´смта, и Арагац –

Народов много, а судьба одна!

И нохчаллою страх мой приукрашен:
Мне не страшны стрелки Джейрахских башен

И Во´внушек – я вижу их до дна!

Мне дороги Расул, Коста, Шота

За то, что до сих пор не перестали

Доказывать, что слово крепче стали

И на Кавказе тоже! Неспроста

Я говорил юнцу про братство душ.

Про меткость честных слов в пращах поэтов,

Про то, что вряд ли правильных ответов

Добудут так иронец и ингуш.

Он мне внимал, кивая: “Баркаллах1!”

Смотрел в уста и соглашался сразу,

Что рай, он где-то тут – в горах Кавказа –

Где предки ждут, где мама родила.

Что нет другого места на земле,

Где так легко любить и ненавидеть,

Где можно словом силача обидеть,

Где жарко так, что грезишь о тепле.

Не к месту мной помянута жара:
Печёт и клонит в сон – и мне пора

Идти, я сделал сны его большими.

Его проглотит чёрная дыра

За сотни лет до смертного одра –

Теперь он под плющом в моём кувшине

Пробудет вечность – но судьба добра!!!

А я нашёл свой рай еще вчера –

Меня здесь нет и не было в помине!

18-26 августа 2014 года

Мытищи

Дата добавления: 2015-07-16