Глава пятая. Катакомбы — гробницы святых и колыбель христианства 3 страница

Эта великолепная базилика, несравненно более краси­вая и впечатляющая, чем базилика Святого Петра, являет­ся, страшно сказать, современной реконструкцией, и ей чуть больше ста лет. Церковь, которая стояла над гробницей апо­стола с IV века, сгорела июльской ночью 1823 года — ра­бочий на крыше швырнул миску с углем в своего товари­ща. Один из докрасна раскаленных углей, видимо, угодил в трещину в сухой деревянной крыше и сильно дымил. На следующее утро монах, случайно выглянувший из окна бли­жайшего монастыря, испугался, увидев стену пламени, внезапно взметнувшуюся в небо, когда крыша церкви об­рушилась. Ничего не сохранилось, кроме останков стен, обожженных колонн и арки нефа, которая остается в Риме единственным напоминанием о царствовании Галлы Пла­цидии, бывшей королевы готов.

Рим оцепенел. Единственным человеком, который не знал о случившемся, был Пий VII. Он в это время лежал при смерти в Ватикане. Ему было восемьдесят три года, и подданные считали его почти мучеником. Он был тем са­мым папой, которого Наполеон насильно отправил во Францию, и Стендаль отмечает такой любопытный факт: лежа при смерти, он все волновался, что храму угрожает какая-то опасность. Все спрашивал, не случилось ли чего, но от него милосердно скрыли, что собора Святого Павла, где он провел свою юность монахом, больше не существу­ет. Через день после пожара он умер, так и не узнав о не­счастье.

Многие могут подумать, как думаю и я, что ни одно дру­гое здание не дает лучшего представления о величии Рима, чем собор Святого Павла «за стенами», и если не знать, что это реконструкция, то можно на первый взгляд при­нять здание за чудом уцелевшее. Ему недостает истинно античного духа таких базилик, как Санта Мария Маджоре и Санта-Мария-ин-Арачели, но оно добросовестно воспро­изводит великую церковь Святого Павла. И, вероятно, было чем гордиться в 1854 году, через тридцать один год после пожара, когда Пий IX освятил базилику в присут­ствии прелатов, собравшихся со всех концов света. Жаль, что внутри интерьер так безвкусен. Но об этом забыва­ешь, когда смотришь из нефа и видишь восемьдесят высо­ких гранитных колонн из полированного мрамора, подоб­ных деревьям на берегу озера. Взгляд скользит выше, по триумфальной арке, реликвии, оставшейся от старой бази­лики, и, как сказал кардинал Уайзмен, подобно передаю­щемуся по наследству титулу связывающей ее с великой античностью и с еще более отдаленным Римом Галлы Плацидии.

Русский царь Николай I привнес алтари из малахита, а шесть огромных колонн из египетского алебастра около две­рей были подарены хедивом Мохаммедом Али. И все же прежде всего притягивает взгляд именно эта великая арка с ее мозаикой и пологом внизу, накрывающим могилу свя­того Павла. Гробница находится там же, где ее нашли во времена Константина, и привилегированный посетитель, поднявшийся по ступенькам к алтарю и глядящий сквозь железную решетку, может осветить факелом священный ка­мень, на котором вырезаны слова: PAVLO APOSTOLO MART... Посередине камня есть круглое отверстие, ямка, в которую ранние паломники бросали четки и части одеж­ды, чтобы освятить их контактом с апостольскими релик­виями. В 846 году церковь была разграблена сарацинами. Они украли и бронзовый саркофаг, в котором Константин похоронил святого Павла.

Гробница не была исследована учеными перед тем, как церковь перестроили, но люди, которые опустились до фун­дамента, нашли то же самое, что и те, которые во время перестройки собора Святого Петра в XVI веке добрались до оснований тяжелых бронзовых колонн балдахина Бер­нини: они обнаружили, что пространство вокруг могилы апостола заполнено древними захоронениями. Несколько слоев: головы у всех повернуты к гробнице, все в длинных одеждах, потемневших от времени, и спеленуты, точно му­мии, полосами льняной ткани.

Должно быть, для христиан IV века это был новый и странный опыт — увидеть, когда базилика с апсидой, ори­ентированной на восток, уже готова, как священник слу­жит у алтаря, повернувшись спиной к прихожанам. Теперь-то, конечно, это считается нормальным, но тогда такое мож­но было увидеть только в соборе Святого Павла. Собор Святого Петра никогда не был переориентирован, и когда папа служит мессу у высокого алтаря, он стоит лицом к пастве и смотрит на восток, в лучших традициях раннего христианского богослужения. Я видел такое и в скромных маленьких коптских церквях в Египте, где священник все еще стоит лицом к прихожанам.

Я прошел в дверь и оказался в бенедиктинском монас­тыре, сверкающем зелеными, красными и золотистыми цве­тами узоров Космата. Здесь, возможно, декор даже тонь­ше, чем в Латеранском монастыре Святого Иоанна. Пройдя несколько ярдов, попадаешь из мрачного Рима в веселый, цветной мир Средних веков. В монастырях полно камней и надписей, уцелевших после пожара 1823 года. Над воро­тами я заметил герб аббатства Святого Павла, окруженный лентой ордена Подвязки. Это реликвия дореформаторских времен, когда английские короли являлись патронами и за­щитниками собора Святого Павла, короли Франции — Латеранского собора Святого Иоанна, короли Испании — церкви Санта Мария Маджоре.

В те времена Ватикан всегда обращался к европейским монархам, употребляя определенные формальные титулы: король Англии, например, назывался «Религиознейшим», король Франции — «Христианнейшим», король Испании «Католическим», а король Португалии — «Самым верным».

Однажды днем я сидел в прохладной тени базилики Сан-Клименте, снаружи белым пламенем жег зной. Я ждал бра­та Паскаля, ирландца, чтобы он показал мне церковь, а так­же храм Митры, который лежит под теперешним зданием. В церкви не было никого, кроме молодого мирянина, кото­рый шуршал чем-то в ризнице, готовя книжный прилавок к приходу послеобеденных прихожан.

Церковь Сан-Клименте — одна из самых красивых средневековых церквей Рима, но она кажется на несколь­ко столетий старше, чем в действительности. Она выгля­дит прекрасно сохранившейся базиликой IV века, совер­шенной в каждой мелочи. Вы делаете шаг с Виа ди Сан Джованни, что неподалеку от Колизея, и оказываетесь в атриуме под открытым небом с фонтаном в центре; перед вами изысканная церковь из белого и цветного мрамора с мозаичным полукуполом. Кажется, что это старый собор Святого Петра в миниатюре, он действительно очень по­хож на древние базилики IV века.

Никто не задавался вопросом, та ли это первая церковь Сан-Клименте, которая, как известно, существовала еще в 350 году, но совсем недавно обнаружили под ней более ран­нюю постройку, чьи стены пострадали от брошенных в них булыжников во время разграбления Рима норманнами в 1084 году. Гвискара и его норманнов позвали на выручку Григорию VII, осажденному в замке Святого Ангела им­ператором Генрихом IV, и ценой его освобождения стали дымящиеся развалины. Рим утопал в обломках церквей и домов. Три дня пожаров и резни подняли улицы во многих частях города на несколько футов.

Когда норманны ушли, Сан-Клименте представляла со­бой груду пепла, но строители возродили из руин колонны нефа и все, что могли спасти. Церковь была воссоздана из развалин с такой точностью, что ее принимали за строение не XI, а IV века.

Пока я сидел, оглядывая этот прекрасный храм, старая бедная женщина, похожая на маленькое черное привиде­ние, покрытая рваной шалью, прошаркала в разношенных туфлях к распятию. Вся она напоминала груду пожухлых сухих листьев. Сначала старушка опустилась на колени и помолилась, потом подошла к распятию, поцеловала ноги Христа, прижалась к ним щекой и все время при этом что-то нашептывала. Я видел, как она приподняла конец своей Шали и приложила его к ногам Христа, как будто вытирая с них кровь. Потом она заглянула Спасителю в лицо и, про­тянув вперед руки — древнейшая молитвенная поза, кото­рую до сих пор можно увидеть на стенах катакомб, стала с Ним разговаривать. Потом снова склонилась и поцеловала Его ноги. Она обращалась к Распятому и делала паузу, как будто ожидая ответа, потом снова заговаривала, время от времени прикладываясь губами к его ногам. Наконец она в последний раз облобызала ноги Спасителя, после чего про­сто стояла рядом, как будто на Голгофе, ожидая, когда Иисуса снимут с креста.

По ее поведению я понял, что она привыкла вот так раз­говаривать с Христом, возможно, поверяя Ему свои беды, рассказывая о том, что произошло в доме, где она живет. «Безграничный пафос человеческой веры», — подумал я, и мне показалось, что я слышу слова святого Павла: «ибо мы ходим верою, а не видением» (2 Кор 5:7), и еще вот какие строчки пришли мне на ум:

Вскричала Мудрость: «Ничего не знаю!» И только Вера за собой вела 1.

В конце концов, подумал я, нет никакой разницы между этим несчастным старым существом и великими мистика­ми. Святая Тереза, которая свободно общалась с Богом и даже однажды рассердилась на Него, поняла бы эту ста­рую женщину. Помню, один ученый, теперь умерший, как-то сказал мне: «Мы ничего не знаем. Наука ведет нас к залитой солнцем вершине, но, оказавшись там и ожидая увидеть оттуда все, мы не увидим ничего, кроме непро­глядного тумана».

1 Строки из стихотворения ирландского поэта Сидни Лайсата (1860-1941).

Я поднялся и пошел к ризнице посмотреть, что там с братом Паскалем. Мне пришлось пройти мимо той стару­хи, и она протянула руку за подаянием. Я дал ей жалкие пятьдесят лир. Результат привел меня в замешательство. Она схватила мою руку и принялась покрывать ее поцелу­ями, прижималась к ней мокрой от слез щекой, и все гово­рила что-то, быстро-быстро, кивая на фигуру на кресте. Потрясенный ее благодарностью, стыдясь своего ничтож­ного дара, я дал ей еще одну банкноту, которой, как мне казалось, хватит ей на неделю жизни. Тут уж я попался, потому что она схватила меня за руки и повела к Распятию. И тогда я понял, что она благодарит Христа за то, что он внял ее молитвам. Взволнованный, чувствуя себя почти обманщиком, я поспешно высвободился и быстро прошел в маленькую комнатку рядом с ризницей, где молодой че­ловек по-прежнему раскладывал открытки.

— Кто эта старуха? — спросил я.

— Не знаю, — ответил он с добротным ирландским акцентом, — но, кажется, бедняжка — слабоумная.

Такими, подумал я, многие считали святых.

Когда я вернулся с братом Паскалем, ее уже не было. Он зажег свет в церкви, и в глаза сразу бросилась одна из самых изысканных мозаик в Риме. Христианский вариант миниатюрных «гротесков», которые я уже видел в Золо­том доме Нерона, но здесь птицы и животные — не про­сто живые существа, а символы. Центральная деталь — огромный Крест, протянувшийся от земли до неба. Там, где он касается земли, все цветет, зеленеет и разливаются реки, несущие жизнь. У основания креста щиплет траву оле­ненок, символизирующий принявших Крещенье. Четыре взрослых оленя пьют из реки, которая берет начало у под­ножия Креста — «подобно тому, как олень стремится к источнику, так и моя душа стремится к тебе, Господи».

В 1645 году церковь Сан-Клименте была передана Ин­нокентием X ордену доминиканцев, а в 1667-м — в веч­ное владение ирландским доминиканцам. Она построена на земле родового поместья Климента, который, как счи­тают многие летописцы, третьим взошел на престол Свя­того Петра. Именно он мог быть тем самым помощником, которого упоминает апостол Павел в «Послании к Филип­пинцам», и некоторые полагают, что святой Климент даже является автором «Посланий к Коринфянам».

Имя «Климент», кажется, было не менее популярно в Риме в I веке, чем фамилия «Робинсон» в современном Лондоне, но хотя огромное количество историй, связанных с этим святым, и позволяет предположить, что его образ может быть и собирательным, но его сущность, безуслов­но, имела огромное значение для ранней Церкви.

Брат Паскаль прошел к нижней церкви и рассказал мне, как в 1857 году отец Джозеф Малхули, впоследствии рек­тор ирландского доминиканского колледжа, убедился, что существующая церковь — не та, которая упоминалась ран­ними летописцами. Прорыв несколько пробных туннелей, он обнаружил, что его умозаключение верно и что церковь построена на множестве обожженных булыжников, зало­женных в стены более раннего здания.

Дорогостоящая и трудная задача — найти булыжник и опоры, заняла полвека. Пий IX щедро финансировал рас­копки, кроме того, изо всех частей света приходили взно­сы. Отец Малхули в конце концов увидел церковь IV века со стенами, покрытыми фресками, многие из которых но­сили следы норманнского разграбления 1084 года. Даже сама по себе проблема — как распорядиться сотнями тонн земли и булыжника — оказалась не из легких. Симпатич­ный маленький садик церкви Сан-Клименте, выходящий на Колизей, поднялся на несколько футов, и теперешние яблони, овощи и цветы преспокойно растут на развалинах, оставшихся после разграбления Рима норманнами.

В подземной церкви имелось электрическое освещение, и там было холоднее, чем в катакомбах. Нам было слышно журчанье воды многочисленных источников, текущих с Эсквилинского холма, и по мере того, как мы спускались, этот звук становился все громче. Темные глаза византий­ских святых смотрели на нас сквозь пелену сырости. Все эти фрески следовало бы снять на цветное фото, прежде чем они исчезнут.

На самом нижнем раскопанном уровне нам предстало удивительное зрелище: сводчатый храм Митры с алтарем в центре, на котором скульптурный Митра убивает быка. По обе стороны — каменные сидения, которые занимали по­священные, а в соседней комнате обучали новичков. Отде­ленные от языческого храма лишь коридором, мы вошли в помещение, которое считают оставшимся от дома святого Климента и относят к I веку. Это был большой и древний дворец, чья кладка принадлежит скорее периоду республи­канского, чем имперского Рима. Это одно из зданий, без сомнения, знакомых святому Петру и святому Павлу.

Мы покинули это удивительное место — на мой взгляд, одно из самых неожиданных в Риме — и поднялись к Кол­леджу, где в зале, увешанном портретами, меня принял при­ор. Я заметил на стене портрет Карла Эдуарда в преклон­ном возрасте, когда его, к счастью, уже не называли Кра­савцем. Доминиканцы были тесно связаны с отправленным в ссылку английским двором: исповедник принца Чарли был доминиканцем, и приор церкви Сан-Клименте в 1766 году лишился своего звания за то, что воздавал принцу королев­ские почести, что противоречило инструкциям Ватикана. 0 Эта церковь имеет отношение и к образованию Нью-Йоркской епархии в первые годы прошлого века. Мне по­казали портрет святого отца Ричарда Люка Конканена, по­священного в римские католические епископы Нью-Йорка в 1808 году. Но наполеоновские войска удерживали все пор­ты, и он два года не мог найти корабль, чтобы пересечь Атлантику. В день, на который наконец было назначено отплытие из Неаполя, он умер в возрасте семидесяти двух лет. Другой ирландец, отец Джон Конноли, прибыл в Нью-Йорк в ноябре 1815 года, после поездки в Дублин, которая Длилась шестьдесят семь дней. Будучи формально вторым епископом, он был первым, кто действительно, а не фор­мально, занимал этот пост. Сохранилось интересное пись­мо, из которого ясно, насколько мала и бедна была в то время Нью-Йоркская католическая епархия. Когда епис­коп прибыл, он обнаружил лишь четырех священников, три церкви и тринадцать тысяч католиков, из которых один­надцать тысяч были ирландцами или имели хотя бы одного родителя ирландца.

Когда я поднимался на Целий по благородной лестни­це, ведущей к церкви Святого Григория Великого, вдруг навстречу мне хлынула волна людей; потом, через мгнове­ние, появилась хорошенькая изящная невеста под руку с женихом в синем костюме.

Старый обычай забрасывать молодых конфетти все еще соблюдается на римских свадьбах. Иногда их раздают гос­тям в коробочках. Нет, в данном случае это не цветная бу­мага, которая потом свисает с шеи жениха и месяцами ва­ляется на сиденьях наемного автомобиля. Это засахарен­ный миндаль. Бросаться орехами на свадьбе — языческий обычай. Я вспомнил, как много лет назад бывший король Умберто женился на своей невесте — бельгийке; как на мраморных ступенях Квиринальского дворца стояли лакеи с серебряными мисками, полными засахаренного миндаля, который они щедро накладывали ложкой в сложенные ло­дочкой ладони гостей. Иногда орехи действительно раз­брасывают, но сегодня, когда они стоят восемь шиллингов за фунт, их гораздо чаще раздают гостям в маленьких шка­тулочках.

Подняться по ступеням церкви Святого Григория и ог­лядеться по сторонам — весьма полезный опыт для всяко­го англичанина. Отсюда, из самого сердца Рима, что в не­скольких шагах от дворцов цезарей и от Форума, на кото­ром Григорий заметил светловолосых англов, святой Ав­густин весной 596 года отправился обращать англичан. С этих самых ступеней потянулась духовная нить к Тэнету и Кентербери. Взглянув вниз, мы увидим дорогу, ту самую Виа Триумфалис, по которой легионы шли завоевывать мир, а позже легионы Церкви отправлялись осуществлять свои духовные завоевания.

Святой Григорий жил во времена, когда люди, не видя и проблеска надежды, считали, что близок конец света. Это было как предчувствие второго Потопа. Монастыри стали тем Ковчегом, в котором остатки цивилизации спасались от приближавшейся бури. Богатые и образованные люди удалялись в монастыри к своим книгам, мужчины и жен­щины из лучших римских семей отказывались от своих де­нег и жили в пещерах и кельях. Три тысячи монахинь и отшельниц в Риме во времена Григория держали вечный щит молитв над умирающим городом, которому угрожали ломбардцы. Рим голодал, страдал от болезней и малярии, распространявшейся с болот из-за того, что акведуки были отрезаны. Однако жизнь продолжалась. Удивительный факт: поэты по-прежнему читали свои произведения на фо­руме Траяна!

В молодости Григорий носил драгоценности и шелка. Даже в самые трудные времена богатые римляне одева­лись очень хорошо. Но, получив в наследство свое состоя­ние, он превратил семейное поместье в бенедиктинский мо­настырь, а его вдовствующая мать поселилась в келье по­близости. Она выращивала овощи, которые ежедневно посылала сыну. Когда он не постился, то ел их сырыми, и все это — в огромном доме, когда-то полном слуг. Такой образ жизни совершенно расстроил его пищеварение. В по­следние годы пребывания на папском престоле, страдая от невыносимых болей, Григорий поднимался с постели не более, чем на три часа, и тем не менее этот инвалид принес в Церковь незаурядный ум римского правящего класса и стал духовным наставником и основателем средневекового папства.

Он жил монахом в своем старом доме на Целии. Одна­жды, проходя по Форуму, Григорий увидел светловолосых английских мальчиков-рабов. Вряд ли его внимание привлек­ли их светлые волосы, потому что мало кто был столь при­вычен к светловолосым варварам, чем римляне в VI веке. Даже во времена первых цезарей велась бойкая торговля локонами германцев, которые носили римские модницы, а в более поздние времена Рим не раз грабили светловоло­сые дикари. Должно быть, мальчики еще чем-то привлек­ли внимание Григория и вызвали к себе его сочувствие.

Вскоре после того случая Григорий отправился в Анг­лию в сопровождении нескольких монахов, но вскоре был отозван в Рим. Если бы его не отозвали, он мог бы стать первым архиепископом Кентерберийским. Когда он весь­ма неохотно первым из монахов стал папой, то, как сам он это сформулировал, подобно штурману тонущего корабля, решил привести Англию к истинной вере. Эта мысль ни­когда его не покидала. Для такой миссии он избрал Авгус­тина, приора монастыря на Целии. Августин отправился в путь весной 596 года, и с ним было примерно сорок мона­хов, но экспедиция оказалась весьма слабой и показала себя довольно нерешительной. Августин вернулся домой с просьбой освободить его от непосильной миссии. Григо­рий об этом и слышать не хотел и, подбодрив своего по­сланца, отправил его обратно.

Известную историю о прибытии Августина в Кент и об­ращении им короля Этельберта и десяти тысяч его поддан­ных по-новому воспринимаешь здесь, на Целии, где под теперешней церковью все еще стоят стены того монасты­ря, в котором жил Августин. Возможно, в Риме нет друго­го такого уголка, где раскопки настолько оправдались бы. В 1890 году комитет под председательством кардинала Мэннинга обследовал подвалы соседнего монастыря и об­наружил, что «дом великого понтифика и монастырь, из которого Августин отправился проповедовать Евангелие в Великобританию, сохранились в прекрасном состоянии и легко могут быть раскопаны без малейших повреждений устойчивости современной церкви над ними». Такой вер­дикт вынес Ланчиани, который был одним из членов ко­митета, но по той или иной причине проект провалился, и с тех пор ничего не делалось. Возможно, когда-нибудь в доме святого Григория проведут раскопки. А пока — это про­сто еще одно чудо, которое все еще хранит здешняя пропи­танная историей земля.

В церкви мало интересного, она современная, но рядом есть небольшой садик с тремя часовнями, которые старый монах отпер для меня. Они заброшенные, пыльные, и не­которые фрески отваливаются от стен. Одна часовня посвя­щена святой Сильвии, матери святого Григория, вторая — святому Андрею, и в ней фрески Доменикино и Гвидо Ре-ни — в печальном, впрочем, состоянии. В третьей — ча­совне Святой Варвары — мне показали длинный римский стол, за которым святой Григорий, говорят, каждый день угощал дюжину нищих, и легенда гласит, что однажды он накормил и нежданного тринадцатого гостя, который ока­зался ангелом. На фреске здесь изображен святой Григо­рий, беседующий с английскими мальчиками на Форуме.

Я проходил через двор к выходу, когда мое внимание привлекли два английских имени на мемориальных таблич­ках, вмурованных в стену. Первое — Роберт Пекхэм, умерший в Риме в 1569 году, а второе — Эдуард Карне, умерший здесь же в 1561 году. Оба были англичанами-ка­толиками и предпочли лучше умереть в Риме, чем вернуть­ся в протестантскую Англию. Сэр Эдвард Карне владел поместьями в Гламорганшире и был хорошо известен в Ва­тикане. Впервые он появился в 1530 году как представи­тель Генриха VIII, которого приглашали лично или через доверенное лицо предстать перед папой в связи с его раз­водом с Екатериной Арагонской. Через двадцать пять лет Карне вновь приехал в Рим как посол Филипа и Марии, реставрировавших католическое вероисповедание в Англии. Во время правления Елизаветы он наконец попросил по­зволения вернуться домой по причине преклонного возрас­та и чтобы увидеться с женой и детьми. Королева отпусти­ла его, но папа ему отказал — между Римом и Елизаветой существовала враждебность. Карне очень сочувствовали из-за его «заключения», а Павла VI критиковали за такое обращение с несчастным стариком. Когда папа умер и его сменил Пий IV, Карне возобновил попытки вернуться на родину, но Пий IV тоже отказал старику в позволении по­кинуть Рим. Много лет спустя стало известно, что хитро­умный старый рыцарь сам устраивал так, чтобы оба папы его не отпускали, так как решил жить и умереть католи­ком. Он боялся, что если вернется домой, его поместья кон­фискуют, а семью будут преследовать.

Я спустился по ступеням к дороге. Ежедневно, пока жил в Риме, и до того, как переселился в Латеранский дворец, став папой, святой Григорий, вероятно, видел Колизей. В не­скольких шагах был Circus Maximus, уже заросший сорняка­ми и заброшенный. Над ним высились имперские дворцы, пустовавшие столетиями, но способные приютить экзарха из Равенны. В последний раз они принимали императора в 629 году, когда Гераклий посетил Рим и был коронован в тронном зале на Палатине. Какой, должно быть, это был важный момент — начало Средневековья.

Я пошел назад, к Колизею, потом через Форум и арку Тита к памятнику Виктору Эммануилу, где взял такси. Я думал о том, что легче воссоздать Рим цезарей, чем тот Рим, который знал святой Григорий.

Маршрут католика-паломника в Рим шлифовался века­ми. Он пролегает через четыре базилики: Латеранский со­бор Святого Иоанна, собор Святого Петра, собор Святого Павла «за стенами» и собор Санта Мария Маджоре. Про­изнеся положенные молитвы в каждой из церквей, паломник также может посетить церкви Сан-Лоренцо, Санта Кроче, и наконец, Святого Себастьяна, таким образом завершив известный со Средних веков круг «Семи церквей Рима».

Это, разумеется, требует времени, и часто так случает­ся, что самые благочестивые паломники вынуждены поки­дать Рим, так и не взглянув на эти уникальные маленькие церкви, которые построены на месте частных домов за века до собора Святого Петра. Именно в верхней комнате та­кого частного дома Иисус собрал своих учеников на Тай­ную Вечерю, и именно в частных домах Рима и других ме­стах читали Евангелия и творили евхаристию, пока для этой цели не были построены специальные здания.

«Приветствую Прииску и Акилу, — писал святой Па­вел, — и церковь, которая есть их дом». Употребляя слово «церковь», он имел в виду не здание, но людей, которые в нем встречались. «Приветствую Нимфию, — писал он, — и церковь, которая в ее доме». Ранним христианам место, где они собирались на молитву, крещение, евхаристию, ког­да их посещал епископ для этой цели, было известно по титулу или по имени владельца — titulus Pudentis, titulus Lucinae... По мере того как церковь становилась все лучше организована, определенные места собраний с определен­ным названиями — tituli — стали закреплены за постоян­ными священниками, которые назывались кардиналами — от cardo — ось, стержень, на котором все держится. Эти tituli стали приходскими церквями в Риме, и по сию пору каждый кардинал считается покровителем одной из них.

И первое, что он делает, став членом Священной Колле­гии, — вступает во владение своей церковью. Он прибы­вает туда одетый в алые одежды, у входа его встречает при­ходский священник и предлагает ему святую воду. Подни­маясь по ступеням, кардинал трижды преклоняет колена, а затем, усевшись в свое кресло, выслушивает прихожан и отвечает на их вопросы. Церемония заканчивается тем, что все люди духовного звания поднимаются к креслу один за другим, чтобы обнять кардинала и приложиться губами к его кольцу.

По всему Риму можно распознать подобные «титуль­ные» церкви по кардинальским гербам, висящим над вхо­дом. Портрет кардинала можно будет увидеть внутри, в рамке, в укромном уголке, а с крыши в часовне свисает за­пыленный старый красный головной убор бывшего карди­нала, который останется там, пока не рассыплется в прах или пока не умрет нынешний кардинал-покровитель, и тог­да в церкви вывесят его головной убор.

Эти удивительные церкви все были перестроены в раз­ные периоды, но самые старые из них очень похожи друг на друга. Часто за ними стоит колокольня красного кирпи­ча, а на крыльце — ряд античных мраморных колонн, под­держивающих плоский архитрав, несущий черепичную кры­шу с уклоном назад, к главному фасаду здания. Неф обыч­но держат колонны из античных храмов, а за алтарем — апсида и мозаичный купол. Все это напоминает дома в Гер­кулануме — если центральные атриумы были покрыты крышей, эти дома тоже могли бы выглядеть как церкви. Самое интересное — вас могут провести в подземную ча­совню, где покажут те самые стены, которые, согласно тра­диции, скрывали апостолов.

Эти древние церкви можно разбить на группы, которые любой способен обойти пешком. Церкви Санта-Пуденци­ана и Санта-Прасседе расположены по обе стороны от со­бора Санта Мария Маджоре и находятся очень близко друг от друга; церкви Сан-Клименте и Санти Куаттро Корона-ти (церковь «Четырех Увенчанных Святых») — тоже ря­дом друг с другом, на пересечении улиц к востоку от Коли­зея; церковь Святого Григория и церковь Святых Иоанна и Павла — тоже недалеко друг от друга, на Целии; затем, рядом с Тибром, на Палатинском мосту — церковь Сан­та-Мария-ин-Космедин, а в трехстах ярдах от нее — цер­ковь Санта-Сабина, а еще через триста ярдов — церковь Санта-Приска. Есть еще много церквей, но эти — мои любимые; и я думаю, всякий, кто увидит их, получит пред­ставление о византийских средневековых церквях, которые развились из tituli, или церковных домов, Древнего Рима.

Двадцать четыре ступеньки ведут вниз, к церкви Санта-Пуденциана. Снизу я смотрю, как, подобно геологическим кастам, футами и ярдами залегает Время, постепенно до­стигая уровня современной улицы. Церковь не очень впе­чатляет, она не самая красивая из ранних церквей, но это колыбель западного христианства. Под ней руины дома I века, в котором, говорят, жил, совершал таинства и соби­рал верующих святой Петр. Такая традиция восходит к вре­менам Пия I, к 145 году, когда еще живы были старики, слышавшие рассказы об апостолах от тех, кто видел их сво­ими глазами, или от тех, чьи родители видели их семьдесят восемь лет назад. Считается, что и святой Павел жил здесь и что здесь святой Марк написал свое Евангелие.

Дом принадлежал высокопоставленному человеку — Корнелию Пуденсу, который, говорят, был римским сена­тором. Некоторые полагают, что он и есть тот самый друг, которого упоминает апостол Павел во Втором послании к Тимофею «Приветствуют тебя Еввул, и Пуд, и Лин, и Клав­дия, и все братия» (2 Тим 4:21).

Две реликвии, связанные со святым Петром, хранили здесь столетиями. Одна — стул, который считается сена­торским креслом Пуденса. Его использовал святой Петр как епископский трон. Теперь он хранится в тайнике под кафедрой в соборе Святого Петра. Вторая реликвия — де­ревянный стол, за которым святой Петр причащал верую­щих. Он столетиями хранился внутри высокого алтаря в Латеранском храме Святого Иоанна, и только одна часть его оставалась в церкви Санта-Пуденциана.

Когда кардинал Уайзмен был титуларом церкви Санта-Пуденциана, он заинтересовался этим алтарем и поручил ученым сравнить куски дерева в Латеранском соборе Свя­того Иоанна и в церкви Санта-Пуденциана. Было доказа­но, что оба фрагмента — одного возраста и от одного и того же стола. Вы можете увидеть этот кусок дерева за зеркаль­ным стеклом в боковом алтаре церкви Санта-Пуденциана, где кардинал Уайзмен выставил ее на обозрение.

Дата добавления: 2015-07-19