О преступлениях и наказаниях 10 страница

В Германии эта мода также начинает завоевывать повсеместно поклонников. По той же причине все наши французы заверят вас, что сочинение г-на Беккариа написано превосходно, и я не удивлюсь, если мне скажут, что итальянцы откажут ему в умении писать на собственном языке. Его стиль уже не имеет ничего общего со стилем писателей XVI—XVII вв. Г-н Беккариа пишет по-французски итальянскими словами, подчиняя отточенность фразы ясности изложения. Длинные фразы, унаследованные итальянским языком от латинского, округлость и красота которых были предметом пристального изучения известных писателей двух предыдущих веков, начинают постепенно исчезать из сочинений современных авторов, чтобы уступить место монотонности и коротким фразам французского языка. Так вводя в собственный язык обороты другого языка, пытаются, естественно, придать им и значение этого другого языка, хотя они в собственном языке могут пониматься иначе. И потому, когда г-н Беккариа в ряде мест своей книги пытается употреблять слово "дух" в том смысле, как оно понимается у Монтескье, не следует забывать, что итальянское слово "дух" в родном языке не адекватно по значению своему французскому

аналогу. Такая манера письма по крайней мере удобна для французских читателей. Они смогут, ознакомившись лишь поверхностно с иностранным языком, читать на нем, или, вернее, они будут читать нечто французское на языке, полном изящества и благозвучия. Но, отдавая г-на Беккариа на суд его сограждан в том, что касается стиля его сочинения, нельзя не принять его идей, направленных на просвещение и счастье человеческого рода.

Его книга заслуживает быть переведенной на все языки мира. Его принципы должны стать предметом размышлений как правителей, так и философов.

Совсем не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы убедиться, что одним из наиболее очевидных доказательств нашего варварского происхождения является состояние нашего уголовного права. За исключением Англии почти повсеместно в Европе царит жестокость. Во всем наука проповедует хладнокровную и бессмысленную бесчеловечность, что противоречит самому назначению законодательства. Признавая, что Англия в этом отношении опередила континентальную Европу, я не собираюсь утверждать, что ей нечего позаимствовать из книги "О преступлениях и наказаниях". В Англии не применяются пытки к уголовным преступникам. Каждый гражданин имеет право быть осужденным в судебном порядке. Помимо предоставления права обвиняемому на судебную защиту его судит суд присяжных. Им зачитывается закон, а затем факты, касающиеся обвиняемого, с

доказательствами его виновности или невиновности. После этого каждый присяжный заседатель объявляет под присягой и с полным беспристрастием, считает ли он обвиняемого виновным или невиновным. Другими словами, он решает, подпадает ли данный случай под действие закона или нет, и соответственно, обвиняемый немедленно заключается под стражу или признается невиновным. Так как дело рассматривается в течение одного судебного заседания, необходимо, чтобы присяжные или судьи собрались вместе для принятия решения. В этот период им не разрешается уединяться, есть и пить до тех пор, пока они не вынесут окончательного вердикта. Это один из самых прекрасных законов из ныне действующих, который обеспечивает каждому гражданину право на рассмотрение его дела в суде. Если и существует механизм, позволяющий предотвращать несправедливость и пристрастность судебных решений, если и есть средство, делающее людей внимательными, справедливыми, милосердными, так это — равенство в положении и условиях между судьями и осужденными, что заставляет судей постоянно взвешивать каждое свое слово и не забывать о превратностях человеческих судеб, о правах гражданина в процессе, которыми он наделяется по закону. Я удивлен, почему г-н Беккариа не упомянул об этой прекрасной стороне британского правосудия в своей книге. Обвиняемый вынужден в одиночку защищаться против всех остальных граждан. Это — существо, лишенное силы в мо-

мент борьбы. И потому обвиняемый нуждается в самой широкой защите. И было бы верхом варварства отказать ему в ней; как было бы столь же бесчеловечно не предложить ему защиту. Причем судья должен быть самым рьяным защитником обвиняемого вплоть до того момента, пока не вынесен приговор. Цель любого уголовного судопроизводства заключается в том, чтобы выявлять невиновных, так как иначе всегда были бы лишь виновные, которые не могли бы избежать строгости закона. Я убежден, что нет ни одного вновь назначенного королевского судьи по уголовным делам, который был бы настолько черств, чтобы первые вынесенные им смертные приговоры не вызвали у него сильного эмоционального потрясения. Но в то же время я опасаюсь, что он может и не подходить для своей профессии, и по истечении 6-ти месяцев подпишет смертный приговор, испытывая меньше эмоций, чем банкир, подписывающий вексель. Наука управления состоит не только в том, чтобы воспитывать хорошие нравы, искоренять или ослаблять дурные, но и прежде всего в том, чтобы эффективно и искусно предотвращать апатию населения, которая является следствием этих нравов, хороших или плохих.

Г-н Беккариа ограничивает свое понимание уголовного судопроизводства небольшим числом принципов, наиболее простых и очевидных, которые являются источником всех его идей. Быстрота наказания, невозможность его избежать, закон, общий для

всех — вот что гарантирует всегда и везде безопасность любого общества от злодеяний и уголовных преступлений. Суровость наказания по крайней мере бесполезна, если не вредна. Постоянные наблюдения свидетельствуют о том, что чем суровее наказания, тем более жестокими становятся преступления. Г-н Беккариа постулирует принцип, который я уже долгое время вынашивал в своей душе: если общество считает себя вправе лишать жизни одного из своих членов, оно по крайней мере не вправе заставить его страдать от пыток, независимо от совершенного преступления, или вернее общество вправе лишать жизни человека в одном-единственном случае, когда жизнь этого человека представляет опасность для самого существования общества. Во всех остальных случаях смертная казнь в соответствии с буквой закона, есть не что иное, как завуалированное правовыми формальностями убийство. Но существует ли другое право среди людей, кроме права сильнейшего? Следовало бы по крайней мере уяснить себе, что все подобные убийства вредны для общества, так как смерть одного человека всегда наносит обществу ущерб. К тому же подобные убийства неэффективны, поскольку не препятствуют совершению преступлений, и число злодеяний остается почти все время одним и тем же. Все это заставляет констатировать в очередной раз, что нищенская и рабская жизнь, которую труд мог бы обратить на пользу общества, вызывает у людей не больше страха, чем идея смерти. Следовало

бы также выяснить, не является ли присущая человеческой природе тайная страсть к совершению безрассудных поступков с риском для жизни причиной того, что казни представляются менее устрашающим средством, чем осознание безысходной перспективы влачить жалкую жизнь, полную тягот и забот. Необходимо также понять, что наказание должно быть адекватным преступлению. Ведь отсутствие дифференцированности наказаний по степени строгости стимулирует несчастных, решившихся на преступления, наносить обществу максимальный вред, несмотря на то, что для достижения своих злонамеренных целей они могли бы вполне ограничиться нанесением гораздо меньшего ущерба. Я отдаю себе отчет в том, что более просвещенное уголовное судопроизводство не в состоянии избавить человеческое общество от преступлений. Мне совершенно ясно и то, что несчастный, повешенный или колесованный за свершенные злодеяния, сможет, вероятно, без особого труда доказать нам, что, принимая во внимание все объективные обстоятельства, природу и взаимосвязь событий с момента его рождения до казни, ему не оставалось ничего лучшего, чем закончить свои дни на виселице, или быть колесованным. Но такая печальная защитительная речь лишь подтверждает ту истину, к сожалению, бесспорную, что человеческой мудрости не дано предупредить неизбежности свершения зла. Эта речь показала бы также, что искусство избегать преступлений и уменьшать число преступников зави-

сит от великой науки направлять деятельность людей на благие дела» а также от тех принципов, которыми руководствуется просвещенное и эффективное управляющее правительство. Но как бы то ни было, остается только пожелать, чтобы все законодатели Европы использовали идеи г-на Беккариа для искоренения варварства, царящего в наших судах. Хотелось бы также верить, что если бы судьи парижского парламента и посвятили бы несколько своих заседаний реформе уголовной юстиции королевства в соответствии с принципами нашего миланского философа, то заслужили бы самую большую похвалу всей нации, а королю показали бы больше рвения и преданности, чем заботясь о спасении души урсулинской монахини из Сен-Клу и упрекая всех и вся в том, о чем сами судьи никогда не имели ясного представления.

Г-н Л'Аверди, ныне государственный министр и генеральный контролер, в бытность советником парламента, сочинил труд по уголовному праву, который небезынтересно сравнить с книгой г-на Беккариа, чтобы выявить различия между ними. Например, в книге французского юриста вы найдете длинную главу о преступлении, о котором миланский философ просто-напросто забыл: речь идет о магии. И это не потому, что он ничем не обязан Франции. Наоборот, без "Духа законов" книга г-на Беккариа никогда бы не появилась. И читая ее, вы сможете убедиться, что семена великого творения упали на благодатную по-

чву. Вы не найдете у миланского философа масштабности и проявлений гениальности г-на Монтескье. Но вы найдете у него ум просвещенный, глубокий, точный и проникновенный. Вы убедитесь в исключительной утонченности его души, столь нежной и столь чувствительной, столь сильно стремящейся сделать людей счастливыми, что вас невольно охватят те же сильные чувства, которые вдохновили автора на написание этой книги. К тому же она относится к числу тех немногочисленных ценных творений, которые заставляют думать. В ней нет ни одного вопроса, представляющего интерес, который не вызвал бы у вас желания поразмышлять. И конечно, все то, о чем в ней говорится, кажется столь верным, столь соответствующим здравому смыслу и разуму, что вы верите, будто читаете собственные мысли и собранные воедино общепризнанные истины. И прочитав книгу, уже начинаете размышлять, а не удивляться тому, насколько судебная практика далека от принципов правосудия.

К несчастью, взгляды миланского философа все еще в новинку для большинства людей. И начиная с палача, сформулировавшего уголовные законы непобедимого Карла V, и вплоть до секретаря турнелльской судебной палаты, подписывающего приговоры, ни один служитель правосудия не обладал душой Беккариа. И даже новые, довольно примечательные обвинения в неуважительном отношении к законодательству не смогут помешать этой небольшой непоч-

тительной книжице иметь успех и по праву приобрести в скором времени очень большую известность.

Книга уже была переиздана несколько раз. Перелистывая одно из этих изданий, я увидел, что автор добавил несколько новых и превосходных глав. Он подверг свое сочинение тщательной переработке и сделал несколько удачных изменений. В одном из добавлений к главе о несостоятельных должниках он упрекает себя в слишком суровом отношении к ним в предыдущих изданиях. Он пишет "Я всегда уважал религию, а меня называли безбожником, я всегда защищал право, а меня обвиняли в неуважении к закону, я имел несчастье в этом месте оскорбить человечество, но никто не упрекнул меня за это". Пусть вам служит утешением, г-н Беккариа, что везде все одинаково, и у вас и у нас. Примите, как должное, что люди похожи друг на друга. И где вы видели, чтобы кого-то интересовала судьба человечества?

ПИСЬМО ЕКАТЕРИНЫ II

И.П. ЕЛАГИНУ (1766 г.)1

Речь идет об авторе одной итальянской книги: "Трактат о преступлениях и наказаниях". Она переведена почти на все языки. Он — священник, а может

1 Елагин Иван Перфильевич (1725–1794) - сенатор, гофмейстер, управляющий театрами. Состоял в "кабинете при собственных Ее Величества делах у принятия челобитен".

быть и не священник, по имени Беккариа. Проживает во Флоренции. Говорят, он работает на графа Фирмиана 1. Его книга вышла в 1765 г. и 6 месяцев спустя в Италии появилось уже три ее издания. Во Франции его книга запрещена за неуважение к законодательству. Это новый вид преступления. Но было бы желательно познакомиться с принципами г-на Беккариа, который не решился поставить свое имя на титуле своего произведения.

ПИСЬМО ЕКАТЕРИНЫ II

И.П. ЕЛАГИНУ (1766 г.)

...Что касается маркиза Беккариа, я хотела бы, чтобы ему выделили необходимую сумму для путешествия, и если тысячи дукатов окажется недостаточно, то сверх того на расходы по его содержанию. После того, как он прибудет сюда, можно с ним встретиться, и, разумеется, он не должен испытывать никаких затруднений. Он будет заниматься тем, что уже сам выбрал, опубликовав свой труд, и будет полагаться только на меня и то лицо, к которому я буду обращаться с поручениями для него.

1 Фирмиан Карл Иосиф (1716–1782) – граф, австрийский посланник в Неаполе, с 1756 г. - министр в Ломбардии. Поборник просвещения и покровитель искусств. Оставил библиотеку в 40 тыс. томов.

ПИСЬМО АЛЕКСЕЯ НАРЫШКИНА1

К Ч.БЕККАРИА

Флоренция, 12.03.1771

Месье,

Я надеюсь, что не оскорблю Вашего достоинства, если сообщу Вам, что я польщен знакомством с Вами. Благодаря чистоте Ваших высоких помыслов, Вам без сомнения принадлежат сердца тех, кто по достоинству оценил Ваши принципы. И самое важное из того, что я вынес во время своего путешествия по Италии, стало знакомство с Вами. И мне приятно сообщить Вам об этом лично по возвращении во Флоренцию. А пока я, как житель северной страны, про которую говорят, что там с человека необходимо содрать кожу, чтобы исторгнуть из него проявление чувств, прошу Вас разрешить мне иметь Ваш портрет. Правда, на такую просьбу можно было бы возразить: а если у художника нет портрета, чтобы сделать копию для просителя? Неужели в этом случае проситель хочет, чтобы тот, кто работает на благо своей страны, на благо всего человечества, тратил свое драгоценное время на позирование, чтобы доставить удовольствие тому, кто едва лишь знаком с ним? И даже то уважение, которое просящий испытывает к Вам, не сможет отвести упрек, который ему

1 Нарышкин Алексей Васильевич (1742–1800) – сенатор, член российской Академии наук. Участвовал в переводах из "Энциклопедии" Дидро и Д'Аламбера.

в этой связи мог бы быть брошен, ибо если все, кто относится к Вам с благоговением, и те, кто должны относиться к Вам с благоговением, попросят о том же самом, у Вас не будет другого занятия, кроме как позировать для портретов. Но я надеюсь, что друг человечества захочет проявить к своим почитателям снисхождение, пропорциональное расстоянию, которое его отделяет от стран их проживания.

И еще чуть больше снисхождения для жителя страны, где возводят в принцип законы, которые Вам продиктовала любовь к человеческому роду.

С глубочайшим уважением,

Ваш покорнейший слуга,

Алексей Нарышкин

ПИСЬМО АЛЕКСЕЯ НАРЫШКИНА

К Ч. БЕККАРИА

Э ля Шапель, 2.05.1773

Глубокоуважаемый маркиз,

Если Вы еще не забыли, что однажды некий Нарышкин имел счастье познакомиться с Вами, то Вы без сомнения помните, что это знакомство произвело на него неизгладимое впечатление. Ваши сочинения и гуманизм вызвали во мне глубочайшие чувства, которые навсегда запечатлелись в моем сердце. Я бесконечно счастлив лицезреть и знать человека своей мечты. И единственная уважительная причина, поче-

му я столь долго не беспокоил Вас своими каракулями, заключается в уважении к Вашему времени и занятиям и в убежденности, что не следует досаждать тому, кого уважаешь. Кроме того, бесконечно путешествуя из страны в страну, я понимал, что не смогу Вам быть чем-то полезным, и не имел, что интересного Вам сообщить. Повсюду, где бы я ни был, я видел больше проявлений чувств и воображения, нежели ума и здравого смысла, глупости больше, чем мудрости, лжи больше, чем правды. И тем не менее зла меньше, чем добра, и если я ошибаюсь в этой оценке человеческой расы, мне все равно нравится эта идея, как и та, что люди могут стать лучше благодаря хорошим законам, и однажды они станут такими, и я Вам признаюсь в этих идеях. Но свет Ваших идей гораздо ярче и проникает гораздо глубже, чем мои. Я вновь повторяю, дорогой маркиз, что во время моих бесконечных скитаний мне нечего Вам сказать без опасения Вам наскучить. Я не имею права и еще меньше причин досаждать Вам по пустякам. Но когда я вернусь домой и буду вести более оседлый образ жизни, чем за границей, моей родине могут потребоваться мои услуги. И в этом случае я осмелюсь, может быть, время от времени беспокоить Вас, так как мне кажется, я буду иметь на это какое-то право. Это право Вы мне отчасти предоставили благодаря своей дружбе, которую Вы пожелали мне засвидетельствовать. С другой стороны, этим правом меня наделяет собственное сердце, которое отдано

Вам, навечно. И переписка с Вами доставит мне пользу и удовольствие. А пока я буду Вам бесконечно признателен, если Вы захотите мне сообщить то, что вышло из-под Вашего пера с момента нашего расставания. Написали ли Вы вторую часть своего труда о стиле? Для передачи мне Ваших творений можно использовать короткий и простой путь. Если Вы пожелаете, Вы можете их отправить в Ливорно, г-ну Рутерфорду, агенту русского двора, или г-ну Дику, английскому консулу. И тот, и другой доставят мне все, что Вы направите в мой адрес. Я останусь здесь еще 6 недель и 20-го июня покину эту страну, чтобы вернуться домой. Будьте всегда счастливы и вспоминайте иногда, г-н маркиз, Вашего искреннего и покорнейшего слугу.

Алексей Нарышкин

ГЛАВА X "НАКАЗА" ЕКАТЕРИНЫ II

30 ИЮЛЯ 1767 г.,

ДАННОГО КОМИССИИ О СОЧИНЕНИИ

ПРОЕКТА НОВОГО УЛОЖЕНИЯ

(Поли. собр. зак. Рос. Имп. № 12949)

143. Мы здесь не намерены вступать в пространное исследование преступлений, и в подробное разделение каждого из них на разные роды, и какое наказание со всяким из сих сопряжено. Мы их выше сего разделили на четыре рода: в противном случае мно-

жество и различие сих предметов, также разные обстоятельства времени и места ввели бы нас в подробности бесконечные. Довольно будет здесь показать: 1) начальные правила самые общие и 2) погрешности самые вреднейшие.

144. Вопрос I. Откуда имеют свое начало наказания и на каком основании утверждается право наказывать людей.

145. Законы можно назвать способами, коими люди соединяются и сохраняются в обществе и без которых бы общество разрушилось.

146. Но не довольно было установить сии способы, кои сделались залогом; надлежало и предохранить оный: наказания установлены на нарушителей.

147. Всякое наказание несправедливо, как скоро оно не надобное для сохранения в целости сего залога.

148. Первое следствие из сих начальных правил есть сие, что не принадлежит никому кроме одних законов определять наказание преступлениям; и что право давать законы о наказаниях имеет только один законодатель, как представляющий во своей особе все общество соединенное, и содержащий всю власть во своих руках. Отсюда еще следует, что судьи и правительства, будучи сами частию только общества, не могут по справедливости, ниже под видом общего блага, на другого какого-нибудь члена общества наложить наказания законами точно не определенного.

149. Другое следствие есть, что Самодержец, представляющий и имеющий во своих руках всю

власть, обороняющую все общество, может один издать общий о наказании закон, которому все члены общества подвержены; однако он должен воздержаться, как выше сего в 99-ом отделении сказано, чтобы самому не судить: по чему и надлежит ему иметь других особ, которые бы судили по законам.

150. Третье следствие: когда бы жестокость наказаний не была уже опровергнута добродетелями, человечество милующими, то бы к отриновению оной довольно было и сего, что она бесполезна и сие служит к показанию, что она несправедлива.

151. Четвертое следствие: судьи, судящие о преступлениях потому только, что они не законодавцы, не могут иметь права толковать законы о наказаниях, так кто же будет законный оных толкователь? Ответствую на сие: Самодержец, а не судья; ибо должность судьи в том едином состоит, чтоб исследовать: такой-то человек сделал ли или не сделал действия противного закону?

152. Судья, судящий о каком бы то ни было преступлении, должен один только силлогизм или сорассуждение сделать, в котором первое предложение, или посылка первая, есть общий закон: второе предложение, или посылка вторая, изъявляет действие, о котором дело идет, сходное оное с законами или противное им? заключение содержит оправдание или наказание обвиняемого. Ежели судья сам собою, или убежденный темностью законов, делает больше одно-

го силлогизма в деле криминальном, тогда уже все будет неизвестно и темно.

153. Нет ничего опаснее, как общее сие изречение: надлежит в рассуждении брати смысл или разум закона, а не слова.

Сие не что иное значит, как сломить преграду, противящуюся стремительному людских мнений течению.

Сие есть самая непреоборимая истина, хотя оно и кажется странно уму людей, сильно поражаемых малым таким настоящим непорядком, нежели следствиями, далече еще отстоящими, но чрезмерно больше пагубными, которые влечет за собою одно ложное правило, каким народом принятое.

Всякий человек имеет свой собственный ото всех отличный способ смотреть на вещи, его мыслям представляющиеся. Мы бы увидели судьбу гражданина, применяемую переносом дела его из одного Правительства в другое, и жизнь его и вольность на удачу зависящую от ложного какого рассуждения или от дурного расположения его судьи. Мы бы увидели те же преступления, наказуемые различно в разные времена тем же Правительством, если захотят слушаться не гласа непременяемого законов неподвижных, но обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований.

154. Не можно сравнить с сими непорядками тех погрешностей, которые могут произойти от строгого и точных слов придержащегося изъяснения законов

о наказаниях. Сии скоро преходящие погрешности обязуют законодавца сделать иногда в словах закона, двоякому смыслу подверженных, легкие и нужные поправки, но по крайней мере тогда еще есть узда, воспрещающая своевольство толковать и мудрствовать, могущее учиниться пагубным всякому гражданину.

155. Если законы не точно и твердо определены и не от слова в слово разумеются; если не та единственная должность судии, чтоб разобрать и положить, которое действие противно предписанным законам или сходно с оными, если правило справедливости и несправедливости, долженствующее управлять равно действия невежи, как и учением просвещенного человека, не будет для судии простой вопрос о учиненном поступке: то состояние гражданина странным приключениям будет подвержено.

156. Имея законы о наказаниях, всегда от слова в слово разумеемые, всяк может верно выложить и знать точно непристойности худого действия, что весьма полезно для отвращения людей от оного; и люди наслаждаются безопасностью, как до их особы, так и до имения их принадлежащею; чему так и быть надобно, для того, что сие есть намерение и предмет, без которого общество рушилось бы.

157. Ежели право толковать законы есть зло, то также есть зло и неясность оных, налагающая нужду толкования. Сие неустройство тем больше еще, когда

они написаны языком народу неизвестным, или выражениями незнаемыми.

158. Законы должны быть писаны простым языком, и уложение, все законы содержащие, должно быть книгою весьма употребительною, и которую за малую цену достать можно было на подобие букваря. В противном случае, когда гражданин не может сам собой узнать следствий, сопряженных с собственными своими делами и касающихся до его особы и вольности, то будет он зависеть от некоторого числа людей, взявших к себе в хранение законы и толкующих оные.

Преступления не столь часты будут, чем больше число людей уложение читать и разумети станут. И для того предписать надлежит, чтобы во всех школах учили детей грамоте попеременно из церковных книг и из тех книг, кои законодательство содержат.

159. Вопрос II. Какие лучшие средства употреблять, когда должно взяти под стражу гражданина, также открыть и изобличить преступление?

160. Тот погрешит против безопасности личной каждого гражданина, кто правительству, долженствующему исполнять по законам, и имеющему власть сажать в тюрьму гражданина, дозволить отнимать у одного свободу, под видом каким маловажным, а другого оставлять свободным, несмотря на знаки преступления самые ясные.

161. Брать под стражу есть наказание, которое от всех других наказаний тем разнится, что оно по не-

обходимости предшествует судебному объявлению преступления.

162. Однако же наказание сие не может быть наложено, кроме в таком случае, когда вероятно, что гражданин в преступление впал.

163. Чего ради закон должен точно определить те знаки преступления, по которым можно взять под стражу обвиняемого и которые подвергали бы его сему наказанию, и словесным допросам, кои также суть некоторый род наказания. Например:

164. Глас народа, который его винит; побег его; признание, учиненное им вне суда; свидетельство сообщника, бывшего с ним в том преступлении; угрозы и известная вражда между обвиняемым и обиженным; самое действие преступления и другие подобные знаки довольную могут подать причину, чтобы взять гражданина под стражу.

165. Но сии доказательства должны быть определены законом, а не судьями, которых приговоры всегда противоборствуют гражданской вольности, если они не выделены на какой бы то ни было случай из общего правила, в уложении находящегося.

166. Когда тюрьма не столько будет страшна, сиречь, когда жалость и человеколюбие войдут в самые темницы, и проникнут в сердца судебных служителей; тогда законы могут довольствоваться знаками, чтоб определить взять кого под стражу.

168. Взять человека под стражу не что иное есть, как хранить опасно особу гражданина обвиняемого,

доколь учинится, известно виноват ли он или невиновен. И так, содержание под стражею должно длиться сколь возможно меньше, и быть столь снисходительно, сколь можно. Время оному надлежит определить по времени, которое требуется ко приготовлению дела к слушанию судьями. Строгость содержания под стражею не может быть иная никакая, как та, которая нужна для пресечения обвиняемому побега или для открытия доказательств во преступлении. Решить дело надлежит так скоро, как возможно.

169. Человек, бывший под стражею и потом отправдавшийся, не должен чрез то подлежать никакому бесчестию. У римлян сколько видим мы граждан, на которых доносили пред судом преступления самые тяжкие, после признания их невиновности, почтенных потом и возведенных на чиноначальства очень важные.

170. Тюремное заключение есть следствием решительного судей определения и служит вместо наказания.

171. Не должно сажать в одно место: 1) вероятно обвиняемого в преступлении, 2) обвиненного в оном и 3) осужденного. Обвиняемый держится только под стражею, а другие два в тюрьме, но тюрьма сия одному из них будет только часть наказания, а другому самое наказание.

172. Быть под стражею не должно признавать за наказание, но за средство хранить опасно особу об-

виняемого, которое хранение обнадеживает его вместе и о свободе, когда он невиновен.

173. Быть под стражею военной никому из военных не причиняет бесчестия, таким же образом и между гражданами почитаться должно быть под стражею гражданскою.

174. Хранение под стражею переменяется в тюремное заключение, когда обвиняемый сыщется виноватым. И так надлежит быть разным местам для всех трех.

175. Вот предложение общее для выкладки, по которой об истине содеянного беззакония увериться можно примерно: когда доказательства о каком действии зависят одни от других, то есть когда знаков преступления ни доказать ни утвердить истины их инако не можно как одних чрез другие, когда истина многих доказательств зависит от истины одного только доказательства; в то время, число доказательств ни умножает, ни умаляет вероятности действия по тому, что тогда сила всех доказательств заключается в силе того только доказательства, от которого другие все зависят; и если сие одно доказательство будет опровержено, то и все прочие вдруг с оным опровергаются. А ежели доказательства не зависят одно от другого, и всякого доказательства истина особенно утверждается, то вероятность действия умножается по числу знаков, для того, что несправедливость одного доказательства не влечет за собой несправедливости другого. Может быть кому, слушая

сие покажется странно, что Я слово вероятность употребляю, говоря о преступлениях, которые должны быть несомненно известны, чтоб за оные кого наказать можно было. Однако же при сем надлежит примечати, что моральная известность есть вероятность, которая называется известностью для того, что всякий благоразумный человек принужден оную за таковую признать.

176. Можно доказательство преступлений разделить на два рода, на совершенные и несовершенные. Я называю совершенными те, которые исключают уже все возможности к показанию невинности обвиняемого; а несовершенными те, которые сей возможности не исключают. Одно совершенное доказательство довольно утвердить, что осуждение, чинимое преступнику, есть правильное.

Дата добавления: 2015-12-01