Лак для ногтей 4 страница

Виталик смотрит на Валеру и не может понять, от чего ему так сносит крышу. Почему больше недели он не может выкинуть из головы гребанного трансвестита Валеру? Почти девственника (один раз не в счёт). Любителя готовки, что странно для парня. Типичного неудачника, над которым наверняка издеваются в школе, но который ни за что в этом не признается. И просто парня, почти что родственника. Сначала Виталик думал, что случившееся надо просто забыть. Плюнуть на Валеру и план по его перевоспитанию. Сам разберется со своими заскоками и проблемами. Он же даже ни о чём не просил Виталика, тот сам решил, что ему нужна помощь, поддержка и участие. И он ввязался в это дело явно зря. Да и вообще сам же со своими проблемами разбирается, никогда не просит у родственников и друзей помощи, так почему тогда должен волноваться о Валере? Как будто он какой-то слабый и немощный или психопат, который не понимает, что ему нужно, а что нет, что хорошо, а что плохо.

Но по прошествии недели Валера отказался покидать мысли Виталика и, более того, вероломно проник в его сны. Чёртовы сновидения с красным платьем не дают Виталику покоя, кажется, они ждут каждой минуты его сна, чтобы отравить его Валерой ещё больше. Стоит Виталику всего-навсего задремать в метро, и уже красные, блестящие, словно воспаленные губы шепчут ему на ухо хрипловатым, мужским Валериным голосом пошлости, а кружевное белье легко рвется под Виталиковыми руками, открывая обзор на небольшой член.

Виталик понимает, что с этим надо что-то делать. Ибо сны сильно приукрашивают действительность. Уверяют, что у Валеры есть не только член, но и сиськи пятого размера, а ещё, что он пошло стонет, классно отсасывает и охрененно целуется. И черты лица у него какие-то женские. И фигура не костлявая. В реальности Валера по-прежнему тощий пацан с лифчиком, набитым ватой, под платьем, с юношеским лицом и красными губами от помады. Но Виталик его все равно дико хочет. В первый момент его это пугает, а потом он решает наплевать на свои страхи, на глупые сомнения.

Что-то в нём (подсознание? Сердце? Душа? Или тупо член?) уже определилось с тем, что ему действительно надо. Виталик не знает, чем именно он любит Валеру. Или не любит, а просто хочет. Или чувствует симпатию и хочет при этом. Виталик сам не может разобраться в своих мыслях и чувствах, но ему надоело в одиночку дрочить под душем, молясь, чтобы тётя Галя не сообразила, почему он внезапно так полюбил водные процедуры. Так что он даже доволен, что Валера ему нравится реальный, а не какой-то идеальный мутант из воображения. И, кажется, Валера рад его приходу, во всяком случае не пытается выставить за дверь. Виталик надеется, что Валера не против этого, что он испытывает хоть толику этого сумасшествия, потому что во второй раз его не хочется заставлять, принуждать соглашаться на секс от бессилия и отчаяния. Виталику кажется, что он никогда не забудет, как Валера тихо просил не рвать его платье, как был готов на всё ради этого. Виталик уже ненавидит это платье. Которое так сильно волнует Валеру. Которое ему так важно.

Он делает несколько шагов к Валере, обнимает его за талию и прижимает к себе, целует. Валера совсем не против, и сквозь поцелуй Виталик чувствует его улыбку.

— Помада невкусная, — констатирует он, отрываясь от губ Валеры и, не теряя времени даром, запускает левую руку под платье.

— Стоп! Подожди! — приказывает Валера, начинает вырываться.

— Ну, что не так? — Виталик закатывает глаза. — Опять будем играть в насильника и его жертву? Да ты тоже хочешь, у тебя стоит! Что не так?!

Он не понимает, что выглядит как капризный ребёнок: пришёл и взял, просто потому что хочется. Без слов. Без объяснений.

Но Валере плевать на слова. Он и так чувствует, что Виталик в этот раз не уйдёт. И что на этот раз всё по-другому. Не случайно.

— Я платье отстирал, высушил. А между прочим, я не мог его тупо повесить на балконе: отец бы спросил, нахрен я материно платье ни с того ни с сего выстирал. А погода была плохая, оно нихрена не сохло, потому я его вывешивал, пока он был на работе, три дня подряд, а перед его приходом прятал в шкаф. И только что я его погладил. А оно же легко мнётся, да и к тому мы его вполне можем снова запачкать. И все по новой, да? Хренушки, я заколебался уже. Дай сниму его и чулки тоже, а то ещё разорвешь, как те старые. У меня как будто прорва денег, чтобы каждый раз, после того как в тебе просыпается грёбаный насильник, покупать новые!

— Так не покупай.

— Так вали отсюда и трахай кого-нибудь другого. Тебя послушать, так любая баба даёт на раз-два, так что можешь не мучиться с моими закидонами, — уверенно говорит Валера, как будто это только Виталику надо, а у самого всё внутри дрожит от страха, что Виталик пошлёт его с глупыми капризами и правда уйдет.

Но Виталика в данный момент куда больше возбуждает воинственно настроенный Валера с покрасневшими то ли от смущения, то ли от возмущения щеками, чем какая-то гипотетическая девка, которую еще нужно развести на секс.

— Ладно-ладно. И платье снимем, и чулки. Расслабься: всё будет в лучшем виде, — уверяет Виталик и опять лезет целоваться.

— Обещаешь? — доверчиво спрашивает Валера.

— Конечно, чувак, отвечаю, — заявляет Виталик.

Валера улыбается и тянет его к себе в комнату. Там Виталик медленно расстёгивает молнию этого чертового красного платья, которое упорно создает ему проблемы и неудобства (хотя, если бы не оно, Виталику и в голову бы не пришло тогда накинуться на Валеру), и стягивает его с парня. Без платья, по его мнению, Валере даже лучше. Потом он снимает лифчик, откидывает куда-то в сторону вместе с комками ваты, создающими Валере иллюзию груди второго размера, и валит Валеру на кровать. На ней явно удобнее, чем на узком диване в гостиной. Мягко и больше места.

Валера только в кружевных трусах и чулках. Виталик не обращает на них внимания и с чувством ставит засос на шее любовника. Валере кажется, что он задыхается. Что Виталик везде, что он проник в него через рот и наполнил всего собой. Валера обнимает его, сцепляет руки за его спиной и вжимается ещё крепче, утыкается носом в мягкую толстовку, которую Виталик ещё не снял. Валере нравятся такие нежности и прикосновения. В детстве мама часто его обнимала и целовала в щеку. Отец считает нежности лишними. Друзей у Валеры давно нет. А девушки никогда не было. И только сейчас Валера понимает, как изголодался по прикосновениям, по объятиям, по теплу чужого тела. Виталик лежит между его ног. И Валера обнимает его и ногами, скрещивает лодыжки у него на талии.

— Ты в меня вцепился, как мартышка, — смеётся Виталик.

Он думает, что Валера в душе ещё совсем ребенок, немного наивный и болезненно воспринимающий окружающий мир. И почему-то от нежности, с которой Валера к нему льнет, Виталику, уверенному в себе парню, для которого трах без отношений — привычное дело, тепло и приятно. Словно он находится там, где надо. Он с детства то живет у отца, а каникулы проводит у матери, то живет у мамы, на выходные мотаясь к папе, то живет у отца, иногда навещая мать. Он привык улыбаться маминому новому мужу, болтать ни о чем с тётей Галей. Он привык спать на диване в гостиной, хранить вещи аккуратными стопками в углу шкафа, чтобы их легко можно было запихнуть в дорожную сумку. И где бы Виталик ни был, он чувствует себя как на перевалочном пункте. Как будто он постоянно в пути. Словно в гостиничном номере, к которому ни за что нельзя привыкать, потому что скоро придётся уезжать и тогда расставаться с привычной обстановкой будет больно. И почему-то именно в объятьях Валеры ему спокойно и правильно, настолько, что появляется эта странная, иррациональная уверенность в том, что он дома. Именно дома: там, откуда не хочется уходить, там, куда хочется возвращаться.

— Чувак, это, конечно, круто. Но давай ты от меня немного отлипнешь, я разденусь, и мы трахнемся, — предлагает Виталик, пряча за шутливым тоном свою растерянность от внезапно появившихся странных чувств.

— Романтик в тебе сдох, — хихикает Валера и разжимает объятия, смотрит на Виталика. И тому кажется, что взгляд у Валеры словно пьяный: зрачки разнесло на всю радужку, глаза блестят в обрамлении чёрных, длинных ресниц.

— Грёбаная тушь, — говорит он.

— Хочешь, не буду ею краситься? — спрашивает Валера, словно только от Виталика зависит, будет ли он пользоваться тушью, будет ли он вообще краситься.

А может, вообще всё теперь от него зависит. Каждое действие Валеры. Каждое слово. Каждый вздох.

— Хочу, — признаётся Виталик, достаёт из кармана глянцевый квадрат, кидает его на кровать, снимает толстовку, откидывает её на пол, потом стягивает футболку.

Валера за ним наблюдает, улыбаясь широко и как-то глупо, словно он не в себе. Валера берёт в руки упаковку, разрывает её, до странности аккуратно кладет на пол у кровати, вертит презерватив в руках, пока Виталик стягивает джинсы и трусы.

— Отдай, — просит он.

— Я сам не справлюсь, что ли? Мужик должен же надевать презерватив. А я ни разу не делал этого, как будто лох. А надо. Похрен, что другому мужику.

— Ну, давай, мужик, — ухмыляется Виталик.

Валера садится на кровати, облизывает зачем-то губы. С задачей он справляется быстро.

— Видишь, это не сложно, — шепчет Виталик Валере в ухо и целует в шею.

— Но я всё равно должен был это сделать, — как-то по-детски уверяет Валера.

— Чтобы потом хвастаться одноклассникам в раздевалке перед физ-рой? «Пацаны я натянул гондон на большой хер»?

— Придурок!

— Да, ладно, не обижайся, — Виталик ставит ещё один засос на Валериной шее.

Потом отвлекается, стягивает с него кружевные трусы, решает, что чулки всё равно не помешают, да и к тому они на Валериных стройных, гладких («бреет он их, что ли?») ногах смотрятся возбуждающе. Он задирает ноги Валеры так, что он коленками едва ли не касается своих же плеч, пристраивается к его заднице. Тощей, но оттого не менее привлекательной, чем упругие ягодицы его бывших пассий. Валера стонет, обнимать Виталика ему становится неудобно, потому он вцепляется пальцами в клетчатый чёрно-красный плед, на котором лежит.

Валере кажется, что у него в груди находится осиный улей вместо сердца. Он вибрирует, давит на ребра. И почему-то от этого волнительного ощущения безумно сладко, хочется смотреть на Виталика, по лбу которого течёт пара капель пота, губы которого раскраснелись от поцелуев и растянуты сейчас в блаженную улыбку. Валера чувствует возбуждение, ощущает каждое движение Виталика, трётся щекой о его руку, которой он опирает о кровать как раз около Валериной головы. Он не замечает того, что мышцы ног непривычно напряжены, не думает о том, что завтра они будут болеть, ныть при каждом резком движении или даже во время сидения на стуле. Весь мир опять сужается до одного Виталика.

А тот дико доволен. Потому что Валера такой жаркий, возбуждённый, тихо постанывающий, гораздо лучше, чем та шлюховатая членодевка, что ему снилась. Виталика просто трясет от осознания того, что Валера не против всего происходящего, что он — парень, пусть и довольно субтильного телосложения, — позволяет такое с собой делать. Наваливаться на себя. Быстро и глубоко трахать. Виталика сводит с ума это ощущение вседозволенности и власти. Он кончает с рыком и заваливается на Валеру, тот медленно распрямляет ноги. И Виталик, перекатившись на бок, ему дрочит, смотря прямо в глаза. Всё такие же пьяные. Валера точно тоже чувствует это сумасшествие. Они в одной лодке. От осознания этого Виталику становится спокойно. Валера долго лежит и приходит в себя, закрыв глаза и наблюдая какие-то яркие всполохи под веками.

Когда он их открывает, Виталик, уже успевший надеть трусы, выкинуть презерватив и даже заботливо протереть чем-то живот Валеры, заляпанный спермой, лежит рядом и опять на него смотрит. Валера смущается, садится и взглядом пытается найти трусы. Но не видит их, потому стыдливо пытается замотаться в плед, но, так как сам на нем лежит и Виталик тоже, это выходит у него плохо. В конце концов, он довольно сопит, удерживая ногами и обеими руками край пледа, прикрывающий его практически полностью. Виталик смеется.

— Я тебе, кстати, на этот раз ничего не порвал и не испачкал, — с гордостью сообщает он. — А чулки у тебя охрененные.

— Это хорошо.

— Но ты, правда, больше не красься этой тупой тушью. Меня это вымораживает просто.

— Ага, — легко соглашается Валера, чувствуя, как от слов Виталика ему становится тепло где-то в груди, потому что если его это так заботит, значит, они точно ещё встретятся, значит, он точно нужен Виталику.

— Кстати, — Виталик ухмыляется и нашаривает где-то за спиной кружевные трусы Валеры, — они охрененно смотрятся на твоём члене.

— Бли-и-и-ин, — ноет Валера, закрывая красное от смущения лицо руками. Плед он при этом отпускает, и тот сползает, оголяя грудь и живот Валеры, держится только на его ногах. — Прекрати.

— Чего ты? — удивляется Виталик. — Расслабься. Охрененные трусы, говорю же. А вот лифак мне не нравится. У тебя сисек нет, так нахрена он нужен?

Валера по-прежнему держит руки у лица, замирает. Внезапно ему становится дико страшно именно из-за этих слов Виталика, оттого, что он не девушка, что сисек у него никогда не будет, зато через год-два появится щетина. Ему повезло, что её ещё нет. Но Виталик точно пошлёт его ещё до этого. Кому нужен такой сумасшедший фетишист?!

— Ну, что ты молчишь? — спрашивает Виталик. — Я опять что-то не то сказал? Прости тогда.

Он изворачивается на кровати, сгибает ноги в коленях и пристраивается на животе у Валеры, прижимается своей грудью к его, пытается убрать руки от его лица и одновременно целует в шею.

— Да ничего, — отмахивается Валера и всё же убирает руки.

Виталик смотрит на его покрасневшие щеки и кривящиеся губы, словно он вот-вот расплачется.

— Ну, Лер, — на автомате говорит он, не замечая, что называет парня как девчонку, боясь, что Валера действительно зарыдает. — Ну, чего ты? Всё нормально ведь. Что за хрень?

Валера некоторое время молчит, а потом трагичным голосом заявляет:

— Я парень.

— Я в курсе.

— Я никогда не буду девкой.

— Я знаю. И теперь рыдать, что ли? Ты из-за этого этот маскарад устраиваешь постоянно?

— Нет, я... просто... это... не из-за этого, — всё же Валера не может удержать слез и позорно плачет, не стараясь даже стереть руками слезы и закрыть лицо от Виталика, понимая, что тот в любом случае заметит. — Я... Не обращай внимания... Я сейчас... успокоюсь... Всё нормально будет... Я просто... хочу быть... как мама...

Валера рыдает, при этом он уверен, что Виталик сейчас уйдет. Мужчины ведь не плачут, держат всё в себе. Виталику станет противно. Странно, как ему ещё не противно с парнем-то. С парнем, который нежнее и слезливее многих девушек.

Валера даже удивляется, понимая, что Виталик не двигается с места, руками принимается стирать слезы с его лица.

— Всё хорошо. Поплачь. Знаешь, бывает, что хочется порыдать. Я тоже иногда плачу, правда, редко, — на самом деле, он не плакал лет пять, но, чтобы успокоить Валеру, Виталик готов на большее, чем маленькая ложь.

«Он же, может, и мужик, но в душе как девка, — думает Виталик и целует Валеру в солёные щёки. — Такой же чувствительный и волнуется по мелочам, рыдает вот. Хотя до этого нормально всё было. Да и вообще не сказать, что он совсем как баба. Хрен его разберет. Он же педик ведь. Ему нравится, когда я его трахаю. А ещё он любит бабские шмотки. Всё равно это как-то ненормально. Что он там сказал? Хочет быть как мама?.. Это даже страшно как-то и неправильно. Может, ему просто очень больно?»

Виталик очень жалостливый, иногда он подкармливает бродячих собак и котов, а на слезливых женских мелодрамах в особо драматичные моменты предательский комок встаёт у него в горле, и он потом ночью может долго лежать и думать, как так могло случиться, почему тот герой умер, как герои могли расстаться, как кто-то мог стать инвалидом, почему им всем так больно и они должны жить со всем этим и страдать. Это же неправильно, когда людям плохо.

Виталик шепчет Валере, что всё в порядке, что Валера охрененный и в платье, и в джинсах, и голый. Что всё обязательно будет хорошо. Что он не сбежит, как в прошлый раз («Да-да, сглупил, струсил, дурак я! Ну, Лер, ну, не реви, успокойся»). Что он ему станет любовником, другом, братом. Кем Валера захочет. Хоть всем вместе.

Валера постепенно успокаивается.

— Прости, что я тут развесил нюни, — неуверенно улыбается он.

Но ему при этом дико приятно от слов Виталика, от ощущения его губ на щеках. Столько внимания в последний раз, когда он плакал, ему уделяла мама. Ему тогда было восемь, а она лежала в больнице, не вставая. Отец о чём-то разговаривал с врачом в коридоре. Валера захлёбывался рыданиями, потому что видел, как маме плохо, как глубоко, хрипло и как-то надрывно она кашляет, потому что с ума сходил от тяжкого ощущения обреченности, от случайно услышанных недавно слов. Тогда отец говорил по телефону с тетей Галей, думая, что Валера уже спит, и сообщал, что его жене мало осталось, что она точно не поправится и умереть может совсем скоро. А Валера слышал это из своей комнаты и чувствовал, что сердце разрывается от боли и страха. И от всего этого он рыдал у материной кровати, а она целовала его в щёки и в лоб, обнимала тонкими, какими-то болезненно серыми руками и просила успокоиться, уверяла, что всё будет хорошо, что она его любит. Вскоре после этого (Валера, как ни старается, не может вспомнить, сколько именно времени прошло) она умерла. И с тех пор никто не успокаивал Валеру, не обнимал, не целовал так нежно, будто он самый дорогой человек, будто нет ничего хуже его слез и его волнения.

Виталик в очередной раз чмокает Валеру в щёку.

— Херня дело. Давай ещё раз трахнемся, тебе точно станет веселее!

— Боюсь, на второй раз меня не хватит. Мышцы ноют уже. Так что, скорее всего, мне станет только хуже, — хмуро сообщает Валера.

— Ну, ладно. Значит, в следующий раз. — Виталик не сильно расстраивается. Его вообще в этот момент больше заботит не секс, а состояние Валеры. — У тебя же компьютер тут. Давай что-нибудь посмотрим?

— Давай, — просто соглашается Валера.

Пока он снимает чулки, надевает свои мужские трусы и свободную футболку, убирает все женские вещи в шкаф и смывает остатки размазавшейся туши, Виталик в одних трусах вертится около компьютера, выбирает фильм для просмотра. Валера не любит ужастики, но соглашается посмотреть какой-то с Виталиком, потому что тот давно его мечтал увидеть, но всё как-то не удавалось.

Фильм оказывается не очень страшным, и внезапно Валере приходит в голову мысль, что он даже может назвать его своим любимым фильмом. Ему кажется, что даже через десяток лет он сможет счастливо улыбнуться, вспомнив, как смотрел его вместе с Виталиком, прижатый спиной к его груди.

Валера иногда шмыгает носом, и каждый раз Виталик, боящийся, что Валера может опять зарыдать, успокаивающе целует его куда-то в макушку. Они оба кутаются в чёрно-красный, немного колючий плед. И Валера ощущает руку Виталика у себя на груди.

Никогда Валера по-настоящему не ненавидел отца. Но когда он приходит с работу и рушит всю эту идиллию звонком в домофон, Валера мысленно проклинает его.

Через пару минут Виталик уже уходит. Но до этого, быстро надевая джинсы, футболку и толстовку, обещает прийти завтра.

С губ Валеры улыбка не сходит еще долго. Пока он сидит с отцом на кухне и рассказывает о просмотренном фильме и о том, что они с Виталиком вроде как дружат. Пока он ест вместе с ним вчерашние макароны. Пока принимает душ и учит стих Лермонтова (у него из головы вылетело, что он во что бы то ни стало должен сдать его учительнице именно завтра).

А когда он ложится спать, кутаясь вместо одеяла в плед, Валере кажется, что от него пахнет Виталиком. И от этого он чувствует себя самым счастливым человеком во всей Вселенной.

31.08.2013

Дата добавления: 2015-12-01