Рыцари Грааля 22 страница

Молчуну так стало смешно, что он хохотал до слёз. Воображение у него было богатое, и всё, что говорил Михаил, он представлял очень живо и красочно.

Интересный мир его окружал! Молчун и Михаил были рыцарями, и оба сидели за круглым столом. Молчун возглавлял отряд, который охранял грани­цы Солнечной системы, и в нём одним из воинов был Михаил. На Земле, в плотной форме. Молчуна и Михаила разделяла пропасть — крепостной садов­ник и монах дворянского происхождения, а в тон­ком мире Михаил вёл Молчуна к познанию. «Сколь­ко же ещё я знаю своих тел? — подумал Молчун. — Но интересно другое: в одном мире я — ведущий, а в другом — ведомый».

— Я четыре тела своих нашёл, — сказал Мол­чун. — Где же ещё три?

— Если бы три — всё было бы просто, — ответил Михаил. — Твоих тел гораздо больше.

— Как это? Их же семь!

— Здорово живёшь. Семь, уходящие в Беспре­дельность. Ты как рыцарь имеешь семь тел, как са­довник — ещё семь и так далее. Задача твоя в том состоит, чтобы все тела свои вспомнить и в кучку со­брать. Тогда по мирам да сферам не толпа Молчунов бегать будет, а один — тот, кто всех знает и помнит.

— Да разве такое возможно?

— Конечно возможно. Не ты первый, не ты по­следний. Поэтому и место за круглым столом осво­бождается, что кто-то совершил подвиг, собрав себя в единое целое, и ушёл за пределы этой Вселенной, освободив место следующему рыцарю.

— Эх, вот это мне нравится! — сказал Молчун. — Вот это задачка! Будем решать.

— И скоро ты собрался её решить?

— Решу я её скоро, раз цель поставил, — очень серьёзно сказал Молчун, — а вот уйду из этого мира или нет, это я ещё не знаю. У меня тут обязаннос­тей много да друзей, которых оставить пока нельзя. Им помощь нужна.

— Вот это по-рыцарски! — Михаил хлопнул Мол­чуна по плечу.

Пока они шли, окружавшая их картина менялась: исчезли горы, и теперь вокруг была степь — бескрай­ние просторы родной земли.

— А я к горам привык. Мне без них чего-то не хватает. Куда они подевались?

— Будут ещё горы, и леса будут.

— Что-то не верится. Куда взгляд ни кинь — всё степь.

Михаил, ничего не отвечая, шёл вперёд.

— Да ты чего замолчал? Я ходил много. Мы так можем идти неделю и никуда не придём.

Михаил тоскливо взглянул на Молчуна:

— Можем идти и неделю. А ты подумать немно­го не хочешь? Я ведь здесь, чтобы проводить тебя, но решать возникающие перед тобой задачи ты дол­жен сам.

— Так что же ты раньше не сказал? Сейчас буду решать. Значит, так, идти долго мне не хочется. Это мир мысли. Летают тут просто так — за здоро­во живёшь. Нужно захотеть оказаться там, куда мы направляемся. Слушай, — повернулся Молчун к Михаилу, — ты представь, куда нам надо, и мы там будем через пару секунд.

— Дошло наконец. Я уж думал, что неделями тас­каться за тобой буду. Да нет, этот мир из тебя ещё полного дурака не сделал. Спасибо тебе, Господи!

— И тебе великое спасибо за благородные мысли. Ты хоть говори, что мне...

— Не имею права. До всего доходить ты должен своим умом и своей памятью. Я могу только отве­чать на поставленные вопросы. Это мир самообуче­ния: до каких пределов сознание доросло — то и поймёшь.

— Тогда скажи, почему тут можно с места на место перескакивать, а на Земле, то есть в плотном мире, ногами ходить нужно? Разве мы не можем развить та­кие способности, чтобы время на хождение не тратить?

— Можем. И очень многие это умеют, но пользу­ются редко, в самых крайних случаях. Это наруше­ние законов того пространства, в котором ты живёшь, потому что в нём ты обязан пользоваться только спо­собами и правилами, принятыми в том мире. Ты сам говоришь, что тот мир плотный. Там и ноги твои плотные, и руки. Ими ты нити протягиваешь, кана­лы прокладываешь из одного места в другое, потому что для того вида материи именно такие способы и пригодны. А тонкие что? Мы их сколько угодно на­чертим, а люди и не заметят. Они до их структуры не доходят. Мы же, землю ногами меряя, выполняем роль связующего звена между разными по свойствам ве­ществами, явлениями, предметами.

— Понял, спасибо. Ну что, полетели?

Молчун и договорить не успел, как ландшафт по­менялся и они очутились на дороге в обычной рус­ской деревне. Хоть Молчун и был готов к этому, но всё равно охнул и стал озираться по сторонам.

— Что, не туда попали? — спросил он.

— Туда, — засмеялся Михаил.

Глава 5

Рыцари сидели за праздничным столом. Он был украшен мятой и укропом, растущими в горшоч­ках, солёными огурчиками, маринованными гри­бами, солёной капустой и большим блюдом дымя­щейся картошки.

— А рыба есть? — спросил Соль.

— Я её уже давно не ем, — ответил Фёдор. И Татья­на Андреевна, по-моему, перестала.

— Да, не могу. Меня когда-то учили, что некото­рые виды рыбы больше похожи по своей организа­ции на растения и вполне пригодны для еды, а я не могу её есть. Живая она. Боюсь, что скоро к морков­ке не притронусь и к огурчикам. Я овощи чищу, а мне кажется, что они разговаривают. Может, у меня сдвиг какой?

— Что вы, Татьяна Андреевна, это всё естествен­но. Только овощи, наоборот, просят вас, чтобы их съели. Они для этого предназначены, и программа в них заложена такая: служить человеку, — ответил Иван. — А вообще-то, я тоже есть стал меньше и очень избирательно.

— А вы старались себя перестроить?

— Нет, даже внимания не обращал. Как-то само собой вышло, что мясо есть перестал, потом все эти колбасы да сосиски. Когда хотел — ел, не хотел — не ел. Теперь иногда пытаюсь вспомнить, делал ли я что специально? Вроде нет.

— Насилие над организмом вредно! — торжествен­но произнёс Фёдор. — Если вы никогда не занима­лись спортом, то никто не пошлёт вас на соревнова­ние по забегу на длинную дистанцию. Вы через пять­сот метров уже свалитесь. Зачем же в один день решать, что вашему организму не требуется той или иной пищи? Пусть постепенно привыкает. Можно ведь себе вроде ежедневной тренировки что-то устроить. К примеру, три дня в неделю — без мяса, один день — только фрукты, и действительно не об­ращать на это особого внимания. Поел — не поел — какая разница? Ты что, на Землю есть приходил? Ладно, оставим эту тему, давайте к столу, картош­ка стынет.

— А Михаил как же? — спросила Татьяна Андре­евна. — Его подождать надо. Он кого-то встречать
пошёл.

Весь тесно взаимодействующий рыцарский клан собрался в глухой северной деревеньке, стоящей на берегу кристально чистого озера. Татьяна Андреевна так в Москву и не попала — прижилась на Севере. А в короткое летнее время они с Михаилом уезжали в эти дикие места, где стояло всего-то шесть домов на тысячи вёрст вокруг.

— Как хорошо, что вы все приехали! Почаще бы выбирались лёгкие прочистить от городской гари.

— Вы же сами знаете — дела. Работу не бросишь. А кто здесь хозяйством управляет? — спросил Сергей.

— Ох, — Татьяна Андреевна укоризненно покача­ла головой, — вас бы на месяц в те места, где я жила, вы бы быстро выучились с коровами да курами управляться и таких вопросов не задавали бы.

Тут дверь отворилась, и на пороге возник Миха­ил. За ним кто-то топтался. Михаил, обернувшись, подтолкнул несмелого гостя вперёд, и в комнату сту­пил Молчун, который, сняв шапку, поклонился до земли и сказал:

— Здравствуйте, хозяева дорогие!

Все молча переглянулись, но ничего не сказали, и лишь Сергей, вдруг спохватившись, встал и торже­ственно ответил:

— Здравствуй, гость родной, проходи к столу. Чем богаты — тем и рады.

Они быстро поели, убрали со стола и вышли из избы подышать воздухом на берег озера. Фёдор раз-

жёг костёр, и все сели вокруг, молча любуясь удиви­тельной первозданной красотой. Только у Молчуна в голове происходила невиданная работа мысли. Он силился что-то понять, но оно ускользало и не давалось разуму. Он пробовал, как и раньше, про­никнуть за завесу внешней формы, но у него ничего не получалось, как будто перед глазами была пелена. «Неужели я потерял способность читать мысли и про­зревать события? — подумал он. — Ничего подобно­го. Этого потерять нельзя. Это временное затмение». Тогда он решил, не задавая вопросов, просто получше вглядеться в окружавших его людей. Целый час он пялился на них, думая, что делает это тихо и незамет­но, пока его «тихую» работу не нарушил взрыв смеха.

— Ты чего мучаешься? — спросил Сергей. — Лю­дей давно не видел?

Молчун покосился на Михаила, но тот куда-то исчез, и понял он, что должен сам отвечать и нала­живать связи с новыми знакомыми.

— Да необычно всё. Вроде сплю у костра, в пе­щере, потом летаю, потом снова у костра. Может, я всё сплю и сон это у меня длинный такой?

— Ну, по большому счёту, все мы спим, но если оставить всю эту философию, то ты не спишь и впол­не реально сидишь с нами у костра. Ты зачем сюда пришёл или прилетел? У тебя цель есть? — улыб­нулся Сергей.

— Да я всю жизнь в страну эту попасть стремил­ся. Если бы я сам себе мог поверить, то уже давно бы всё бросил и ушёл сюда. А впрочем, нет, ничего бы не бросил, матушку бы не оставил да молодость свою ни на что не променял бы. Эх, таких друзей, что у меня были...

Тут он замолчал и стал снова вглядываться в ры­царей.

— Чего-то ты, брат, плетёшь непонятное. Надо Михаила расспросить. Ну-ка давай раскалывайся, что

с человеком сделал и куда его привёл? — спросил Фёдор у Михаила.

— Его Молчуном зовут. Он в Беловодье шёл, а я его и проводил, — Михаил потупил глаза.

— Так... — протянул Иван. — Значит, ты его к нам в Беловодье в гости к столу пригласил? А почему сразу в Шамбалу не отвёл?

— Мне туда, наверное, рано, — сказал Молчун. — Я о Шамбале в Тибете слышал.

— Так ты и в Тибете побывал? С Татьяной Андре­евной потом на эту тему поговоришь. А на Сириус тебя случайно Михаил ещё не сопровождал? — съяз­вил Иван, укоризненно глядя на Михаила.

— Да нет, мы сразу сюда, в Беловодье. Если, го­ворит, моё сознание вырастет, то я потом эту страну увижу такой, какая она есть по-настоящему.

— Ага, — сказал Сергей. — Понятно. А сейчас она ненастоящая?

— Нет, сейчас она как раз по моему сознанию.

— Так чего же ты его сразу на самолёт не посадил да в Петербург не отвёз? — повернулся к Михаилу Сергей.

— А зачем мне снова в Питер? Я год как оттуда. Или уже два? Запамятовал. Посчитать надо.

— Ладно, брат, не трудись. Что ты в Питере-то делал?

— Я садовником у императрицы был, а потом она меня во дворец определила, так там меня поедом эти барчуки ели...

— Постой, погоди, — уже еле сдерживаясь от сме­ха, проговорил Иван. — О какой императрице речь?

— О нашей, о российской. А до этого я во Фран­ции жил...

— Понял, — серьёзно сказал Сергей.

— С Наполеоном встречался? — широко улыб­нулся Фёдор.

— Нет, не слышал о таком.

— А об Александре Македонском знаешь?

— Знаю, нас граф истории обучал.

— Стоп, — сказал Сергей. — Ну-ка, Михайло, отойдем-ка в сторонку.

Пока они разговаривали, Татьяна Андреевна рас­спрашивала Молчуна о Тибете, а тот с удовольстви­ем рассказывал ей о горшечной мастерской. При этом он всё время переводил взгляд на Ивана, вглядыва­ясь и пытаясь что-то связать в голове, в которой ко­нечно же всё перепуталось.

Вернулись Сергей и Михаил.

— Михайло тут ситуацию прояснил. С Наполео­ном Молчун действительно не встречался. Однако
человеку нужно освоиться. Он дня через три к энер­гетике нашей привыкнет и, думаю, сам во всём раз­
берётся. Давайте посидим ещё. Хорошо здесь.

У Молчуна была цель: он хотел как можно бы­стрее познать этот мир и, расширив сознание, уви­деть его реальным. Для этого он решил не зада­вать вопросов, а больше слушать, проникая в токи нового мира сердцем. Разговоры, которые вели Иван с Сергеем, казались ему чудными, а когда речь заходила о заводах, производстве, политике, он и вовсе терял канву и смысл ускользал от него. Но вместе с тем к нему возвращался его дар ясно­видения, хотя по-прежнему он не мог добраться до истинной сути вещей — будто невидимая пре­града стояла на пути.

Молчуна потрясли свет, электрический чайник и радио. Слава Богу, что в доме не было телевизора, а то он бы долго ломал голову над этим изобретением. Но палец в розетку он всё же ткнул, желая удостове­риться, не засветится ли таким же ярким светом, как лампочка.

По вечерам все собирались у костра на берегу озера и слушали треск огня в абсолютной тишине.

— У меня даже уши от этой тишины закладывает с непривычки, — сказал Иван. — Этот бесконечный московский грохот в городе вроде и не заметен, а здесь сразу ощущается.

— Я в Москве не бывал, — проговорил Молчун. — Мне жить всё больше приходилось в поместьях, в аббатствах и монастырях — а там тихо. Но быва­лые люди рассказывали, что в Москве действитель­но шумно. Домов уж очень много, лошади взад и вперёд снуют, кареты дороги заполонили, а чело­веку и места не осталось. Разве это дело? Нужно о людях сначала подумать, а у нас думают, как доро­гу для конки пошире сделать. Вот в Амстердаме — там дело другое.

— Ты и в Амстердаме бывал?

— А как же? Когда меня барин продал...
Сергей схватился за голову.

— Уймись, Христа ради. Давай лучше об импе­ратрице расскажи.

— А чего рассказывать? Она умная, мудрая. Чему учил её — всё на лету схватывала. Только бесы её окружили и кольцо сжимали. Интересно, как там сейчас матушка?

— Да ничего, в порядке она, — сказал Иван. — Реформы проводит, воз с места сдвинуть пытается.

— Трудная задачка, одной не справиться, — за­думчиво проговорил Молчун и впервые после боль­шого перерыва погрузился в Безмолвие.

— Вы, рыцари, свободно ходящие по небесному сво­ду, должны точно так же свободно передвигаться по сферам земным. Для вас не существует понятия време­ни, и связь, налаженная с плотным телом, должна быть лишённой всяких преград. Плоть, живущая на Земле определённый отрезок времени, умирает и рождается вновь. Отсюда вы можете наблюдать за любым отрез­ком вашей жизни во времени. Научитесь свободно проникать в тело, воплощённое в любой эпохе, и мгновен­но адаптироваться в окружающем вас пространстве. На то вы и воины, чтобы вовремя выхватить шпагу или взлететь на самолёте. Умению вашему не должно быть предела. Всё по силам бессмертному духу.

Молчун, вернувшийся из мира горнего, впервые ясным взглядом обвёл всех присутствующих.

— Титурелъ! — вдруг вскричал он. — Как я сразу не узнал вас? Боже мой, Фердинанд, что за наважде­ние нашло на меня? Правильно мне говорили: всё дело в сознании. Когда-то в молодости я уверял себя, что сколько бы лет ни прошло, я всегда узнаю вас. Вот, пожалуйста, минуло тридцать лет, и я с трудом признал вас на третий день.

— Ой, — сказал Сергей, — то ли ещё будет? Что же нас ждёт на четвёртый?

Но Молчун, поглощённый радостью встречи с вновь обретёнными друзьями, не обратил внимания на слова Сергея. Его обуревали чувства, и он пере­стал замечать что-либо вокруг.

— Да как же так? Что за наваждение? — повто­рял он.

— Отведи господина садовника в мою дворянс­кую избушку, — сказал Фёдор. — Пусть передохнёт малость.

— Пошли, — буркнул Михаил. — Вот взял на себя задачку с тобой нянчиться!

— Ой, Михаил, ничего ты не понимаешь! Радости в тебе нет, радости за друзей своих. А у меня душа поёт. Летать охота!

— Ты мне тут порхать не вздумай! — пригрозил Молчуну Михаил. — И думать про это забудь! Летать ему, видишь ли, охота! Дома летать будешь. Здесь работать надо. Спи лучше.

Через полчаса Михаил вернулся назад.

— Ну что? Успокоился?

— Нет. Всё ходит по избе да причитает. Да, труд­ная оказалась задачка!

— Будем теперь знать, что это такое — обретение рыцарем рыцарского достоинства. Он облик меняет каждый день: то садовник, то рыцарь, то горшечник. Господи, — взмолился Иван, — хоть бы больше он ничего не вспомнил!

Не успел он произнести эти слова, как на доро­ге показался Молчун, мчащийся к ним с неимо­верной скоростью. Он бросился перед Иваном на колени:

— Прости Христа ради! Думаю, кого ты мне на­поминаешь? Уж не родственник ли матушки-то на­шей? Тут мне всё и распахнулось, и увидел я тебя во всей красе.

— Люди, уведите пьяного домой, — сказал гром­ко Иван, потому что невдалеке показались местные рыбаки. — Проспаться ему надо, а утром — рассольчику хлебнуть.

— Пошли все, — скомандовал Сергей.

Дома Молчун успокоился и заснул крепким сном, после того как Иван напоил его своим зельем.

— Да что вы удивляетесь? — говорила Татьяна Андреевна. — Вы забыли, что я заболела после на­шей поездки? Вы шутили, а я слова о приёме в ры­царский клан восприняла сердцем. Так у меня же предынфарктное состояние было. И вы меня, Иван, откачивали. Помните?

— Как же, помню. Но вы в такой раж не впадали.

— Человек через два столетия скакнул! Вас бы сейчас на престол да в самый разгар высшего при­ёма. Что бы с вами сделалось?

— Нет, только не это. Увольте.

— Тогда пожалейте рыцаря и не судите сурово.

— Кто же его судит? Мы же любя!

— Знаю я ваши штучки. Совсем заморочили ему голову. Всё, хватит, я ему сама теперь объясню ситуацию. Оставьте мне ваши успокоительные травы. Через два дня он будет в полном порядке.

— Только вы к нам, Татьяна Андреевна, в нашу палату никаких царей и полководцев не приводите. У нас уже всё есть. Пусть он садовником остаётся.

— Ох, ну пороть вас некому, шутники! — сказала она и закрыла за мужчинами дверь.

Весь следующий день Татьяна Андреевна не отхо­дила от Молчуна ни на шаг и постоянно давала ему успокоительный отвар.

— Да не нужно мне питьё это, — отмахивался Молчун. — Я лучше пойду пройдусь.

— Я с вами.

Они пошли бродить по берегу. Молчун был не столько спокоен, сколько удручён.

— Нравится мне здесь, но чудно как-то. Вот ты мне всё выкаешь, а что это такое? Не привык я так разговаривать. По-человечески говорить умеешь? Вот и говори.

— Хорошо, Молчун. Ты где родился?

— Я-то? Да на Волге. Но то давно было, как будто вечность прошла. Вспоминать неохота. Ты мне, Та­тьянка, лучше скажи, чего они надо мной смеются? Они, впрочем, и раньше такими были. Всё им про­казничать да шутки шутить. Постарели, а ума не на­брались. Неужто так всю жизнь шутя прожили?

— Что ты, Молчун. Они все люди серьёзные, на­укой занимаются, лекции в университете читают.

— Это кто таким делом увлекается? Не думал я, что лекарить в университете учат.

— Лекции читать — это значит рассказывать о науке, истории. Это Иван там работает.

— А он про Москву говорил. Неужто и там успели университет сделать?

— Ты ведь. Молчун, знаешь, что мир открывается человеку по сознанию. У этих шутников сознание огромное и дух высокий, поэтому они видят больше.

Ты лучше ничему не удивляйся. Чудесам нет преде­ла. Ты когда привыкнешь, увидишь здесь то, чего раньше даже представить не мог. Как с новым стол­кнёшься — радуйся, что мир ещё дальше перед тобой двери распахивает.

— И то верно. Я бы на всё нормально смотрел, если бы передо мной пелена не стояла. Привык я мир сердцем ощущать, а здесь не получается.

— Это оттого, что нервничаешь. Астральные вих­ри не дают тебе себя же услышать.

— А ты с сердцем своим разговариваешь?

— Конечно. Я в Индии приучилась. Раньше тоже умела, но не так. Мне нужно было сесть, сосредо­точиться, а теперь я всегда как бы в сердце нахо­жусь и оттуда на мир смотрю, оттуда и с людьми разговариваю.

— А тут людей мало. Да, говорили мне — достой­ных немного.

— Да это потому, что мы от города далеко. А там столько людей — ступить негде.

Молчун остановился и удивлённо посмотрел на Татьяну Андреевну. Она тоже спохватилась, хотела было объяснить, но Молчун махнул рукой и сказал:

— Всё, не буду удивляться. Мне главное связь с сердцем своим на/гадить, а там всё на место станет.

Уже ближе к вечеру они пришли домой. Муж­чины сидели за круглым столом и что-то бурно об­суждали.

— Что это у вас? — спросила Татьяна Андреевна.

— Сергей карту старинную привёз. Здесь места отмечены, а сбоку надписи на непонятном языке. Он говорит, что места эти сам исследовал — они особые. Кто же тогда карту составлял да в те места забирался?

Они опять склонились над картой. Татьяна Анд­реевна тоже посмотрела, но ничего не поняла, а Мол­чун и говорит:

— А чего тут читать-то? «Я, Вышнею волею на­правленный в места дикие и отдалённые, довожу до
сведения людей то, что было открыто мною».

Все уставились на Молчуна.

— Ты откуда это знаешь?

— Чего знать-то? У нас в аббатстве всё на этом языке писано было. Вы же тоже его знаете. Запамя­товали? А я, вишь, помню.

— А я забыл, — сказал Сергей. — Читай, Молчун, дальше.

Молчун перевёл все надписи, объяснил все зна­ки, символы и рассказал ещё много из того, о чём друзья и понятия не имели. А он, увлёкшись и раду­ясь тому, что приносит хоть какую-то пользу, и не замечал их растерянного удивления.

— Молчун, ты сколько языков знаешь?

— Ну, русский, немецкий, датский, тибетский, санскрит. Может, и ещё какой, но сейчас не помню.

— Клад! Это клад для науки. Нужно его в отдел по изучению древних рукописей пристроить. Он-то знает языки древние.

— Ну прежде ему придётся документы сочинять. А потом, ты его собрался в Москву на поезде везти или на самолёте? Ты представляешь, что там бу­дет? А когда он телевизор увидит и по телефону поговорит?!

— Я ничему удивляться не буду, — твёрдо сказал Молчун. — Я так решил. А документы у меня есть. Мне матушка грамоту дала. Молчун полез в свою котомку и достал оттуда указ императрицы о наде­лении его особыми полномочиями. Рыцари глаз не могли отвести от такой красоты, боясь даже тронуть бумагу.

— Ей цены нет, — сказал Иван.

— Точно, Софи так и сказала: «Береги, говорит, от чужого глаза да в руки никому не давай. Показы­вай в крайнем случае», — пояснил Молчун.

— Да, Молчун, ты у нас экземпляр, каких поис­кать, — сказал Фёдор. — Поздно уже, давайте чаю
попьём и спать.

Утром Молчун уже был совершенно спокоен, сам выпил успокоительный отвар и пошёл к озеру. Там он, глядя на зеркальную поверхность воды, без осо­бых усилий начал разговор с собственным сердцем. Никогда ещё он так долго не беседовал с ним — все­гда его отвлекали какие-то дела. Тут же, впервые в жизни, он просто бездельничал уже три дня да к тому же находился в крайне возбуждённом состоянии. Он попытался выяснить всё до последней точки, но это «всё» ему до конца не давалось. Но даже того, что он понял, было достаточно, чтобы в целом уяс­нить происходящее. «Вот это да! — думал он. — Кто бы мог представить такое? Какому разумному су­ществу может в голову прийти такое путешествие? А мужики-то, тоже мне, друзья, называется... Впро­чем, узнаю знакомый метод: решай всё сам, без под­сказки. Без подсказки чокнуться можно. Интересно, кто такой Наполеон?»

К обеду Молчун вернулся, достал грамоту из ко­томки и положил на стол:

— Я так понял, ни к чему мне она. Её продать можно, верно? Деньги-то хоть сейчас какие?

Михаил молча достал из кармана бумажки.

— Да их сделать-то пара пустяков. Я думал, золо­то нужно. С ним, конечно, посложнее будет, забыл я многое, но всё равно вспомнить можно. Ты-то дол­жен лучше меня про это знать, — Молчун повернул­ся к Ивану.

— Я ничего не помню. Да и ни к чему это сейчас. И делать что-либо, кроме необходимых для жизни документов, мы тоже не имеем права. Живём на одну зарплату. Среди нас один только бизнесмен — Ми­хаил. Он-то нас и подкармливает в случае необходи­мости. Поэтому грамота твоя пригодится. Но мы её

музею продадим, чтобы в стране она осталась, а там деньги дают небольшие.

— Делайте, как знаете. Что ты там давеча про те­лефон говорил?

— Телефон — это когда тебя на расстоянии боль­шом слышать можно. Ну, к примеру, отсюда можешь с Питером говорить.

— А чего тут удивительного? Я и с Индией могу говорить. Вот сейчас свяжусь с монастырём тибетским и поговорю с настоятелем. Тоже мне, удивил!

— Прав ты, Молчун. Мы с этой цивилизацией и техникой забыли о собственных способностях. За­чем нужно в трубку кричать, деньги платить, когда куда проще в себя погрузиться и сосредоточиться. Ты, я вижу, уже всё понял?

— Нет ещё. Я наконец-то сердце услышал, с ним побеседовал. Оно мне многое объяснило. Теперь нуж­но через сердце в Безмолвие погружаться, а там уж я быстро освоюсь. У меня способности большие, а они не умирают. Что им от того, что я несколько дней не в себе был? Подождите, завтра-послезавтра всё про вас узнаю, все ваши мысли и помыслы. Попробуйте тогда посмеяться!

Длинная речь Молчуна всех снова развеселила.

— Молчун, ты почему вопросы не задаёшь?

— Слово себе дал сам всё выяснить.

— А ты со своим «сам» гордыню случайно не вы­растишь?

— Не выращу, — буркнул Молчун, а потом, под­няв голову, вдруг спросил:

— Наполеон — это кто такой?
Его слова поглотил взрыв хохота.

— Рыцари Мои верные! Вам по Земле идти и чело­вечество падшее к звёздному небу вести! Мудрости
семя сейте, наполняйте Любовью сердца. Благослове­ньем деяний над вами рука Творца. Души свои не жалейте, сердцем творите добро! Подвигом вышним украсьте земное ваше чело! Рыцари Мои верные! Лю­бовь Моя с вами всегда. Благословляю на подвиг зем­ные ваши сердца!

Молчун сидел задумавшись на полюбившемся ему пригорке. К нему подошёл Иван:

— Ты грустишь?

— Совсем нет. Диву даюсь, как всё чудно скла­дывается. Сколько уже по земле прошёл, сколько на своём веку повидал, а удивляться не перестаю! И никакие мне клятвы не помогают.

— Хорошо ещё, что ничего не отрицаешь. Боль­шинство людей ведь как к новому и удивительному относятся? Они говорят: «Не может быть!» Они себя в рамки собственного узкого сознания заперли и от­туда на мир смотрят, да ещё и судят его, и объяснить пытаются из темницы своей. Ты же, как и все мы, приучен смотреть на мир широко, не ставя себе за­слонов в виде собственной неразвитости. У нас как принято? То, что не понимаю сегодня, — пойму зав­тра. А у людей как? То, что не понимаю сегодня, понимать не собираюсь, потому что этот взгляд на вещи неправильный. Я с такими узколобыми на каж­дом шагу сталкиваюсь. Но что делать? Привык уже. Потихоньку, помаленьку пытаюсь их расшевелить, чтобы они из своей каморки голову высунули и на мир посмотрели. Это очень трудно на самом деле — и мне, и им.

— Я тебя по двум воплощениям знаю, — сказал Молчун, — но ты внутри уже тогда таким был: всё новое искал, хотел широко мир видеть. Ты хоть зна­ешь, кем был-то?

— Нет, особенно не интересовался. Хотя понача­лу, когда только в Безмолвие проникать начал, очень любопытство брало. А потом понял, что бесполезное это занятие — только энергию отнимает, а толку от самовольного влезания в свои жизни никакого. Если нужно из воплощения взять что-то полезное, тебе говорят об этом прямо, но тогда держись — столько сего обрушивается!

— У меня по-другому. Смотрю на человека — и он весь раскручивается, и жизни его вихрем проносятся, но не целиком, а какие-то ситуации, как кар­тинки. Но мне это сильно мешало, и я стал учиться видеть по-другому, без картинок, сердцем. Правда, если надо, я и картинки могу посмотреть.

— А я так вообще ничего не вижу, — сказала подошедшая Татьяна Андреевна. — Я больше ощущаю.

Нового человека как бы по вибрациям чувствую и глазами сердца смотрю. Потом у меня знание о нём внутри рождается.

— Это самое верное. Человек должен развивать в себе чувствознание и духоразумение. И никто ему

помочь здесь не в силах, а научить — тем более. Сам должен стараться, в действиях каждого дня.

— Не думал я, что человек даже к своим способ­ностям привязаться может, — вдруг вставил Мол­чун. — Я всегда знал о своих талантах, но считал их делом обычным, иной раз и не замечал. А вот на
три дня их лишился, так мир будто рухнул: не мог концов связать. Оказывается, даже за свои способности нужно Бога каждый день благодарить.

— Да, да, воистину так, — сразу согласилась Татьяна Андреевна. — Я не устаю благодарить Создателя а то, что он свёл меня с такими людьми. Ещё я благодарю Его за своё умение ладить с неразумными созданиями и поддерживать их. Иной раз люди идут ко мне со своими болезнями, а у меня откуда что берётся? Знаю я, как и чем их лечить, а всего-то у Ивана насмотрелась, чем он больных потчует.

— Ну вот ещё! — Молчун махнул рукой. — Тебе граф всё это показывал, и его ты, — Молчун указал на Ивана, — сколько выхаживала! Такое разве забудется?

— Какой граф? — удивилась Татьяна Андреевна.

Дата добавления: 2015-12-01