Рыцари Грааля 21 страница

Ночь ожидалась бессонная, потому что мы были переполнены чувствами, но вскоре у нас перед гла­зами возник пришедший гость, веки сами собой сомкнулись, и очнулись мы уже утром, с ударом колокола. Ночь пролетела, как миг, будто её и не было. Дальше я тебе рассказывать не буду, — вдруг произнёс Фёдор, — потому что это просто так не говорится.

— Вы добрались до цели? — спросил Молчун. — Можешь не отвечать, вижу, что добрались.

- Это я могу тебе сказать, потому что твой путь лежит туда же. Мы прожили там, казалось, целую вечность, а потом выяснили, что прошло всего три года. С другой стороны, когда я появился в первом селе и соприкоснулся с теми людьми, мне показа­лось, что я там был ну от силы один месяц. Да это уже не имело значения. Всё поменялось, изменило свой внешний вид и внутренний смысл, я стал смот­реть на мир другими глазами, потому что стал через эти несколько лет другим человеком.

А что Михаил?

— Михаил остался там. Его путь отличается от Моего. Он в миру пока не появится, а мне надлежало жить как обычному человеку, ничем не выдавая себя. Ты ведь так же живёшь, я вижу?

— Да, это так, хотя я шёл к сегодняшнему дню иначе. Но мне тоже повезло в молодости, и я не был оставлен высшими силами.

— Соль, смотри, как колышется пространство!- воскликнул Миль, вглядываясь в даль.

Соль, смотри, как колышется пространство! — воскликнул Миль, вглядываясь в даль.

— Волна пошла по Беспредельности. Новые токи готовятся проникнуть в нашу Солнечную систему.

— Как ты думаешь, мы встанем заслоном?

— Нет, Брат! — мягкое касание особых вибраций достигло сердца рыцаря. — Эти токи предназначены людям, и они должны войти в сферы земные. Но на Земле должен быть тот, кто примет их, а потом от­даст другим.

— А что будет, если такого человека не окажется?

— Токи будут ждать своего часа, но обычно они подходят тогда, когда вся цепь готова. На Земле нуж­но стоять около того, кто принимает первый удар.

— Какой мощи должен быть дух, который подстав­ляет сердце своё волне Беспредельности!

— Да, это героический поступок, но обычно он ти­хий и незаметный. Только мы здесь видим и знаем, что произошло внизу. Такие токи, как правило, несут бед­ствия и разрушения в плотных слоях, и не будь на Зем­ле посланника нашего, они бы смели полпланеты.

— Кто же сейчас примет их? — спросил Миль.

— Один и Фаль. Они правильно распределят вибра­ции, и пространственная волна смягчит своё воздей­ствие. Но их телам придётся очень трудно.

Несмотря на некоторую недоговоренность между Фёдором и Молчуном, чувствовалось, что они оба из одного теста. Общие разговоры с буддистами также протекали в едином русле, и все понимали друг дру­га прекрасно. Молчун вдруг подумал, что даже то, что он понял о Фёдоре, не совсем правильно. Тот оказал­ся ещё тоньше, чем предполагал Молчун, и его по­знания были куда более обширны и глубоки.

Однажды на ночь они спустились в пещеру, отку­да Фёдор утром повел их по запутанным переходам. Молчун потерял счёт времени. Спали они там же, не выходя на поверхность, и даже часто оказывались в местах, куда проникал дневной свет, непонятно от­куда льющийся вниз. Они проходили подземные озёра и речушки, иногда попадая в естественные храмы, и Молчуну чудилось, что там происходят таинства. Он замирал, вслушиваясь в себя, но Фёдор торопил его, говоря, что сейчас не время останавливаться, по­тому что сроки их поджимают. Вскоре они вышли на­верх, и перед ними раскинулись удивительнейшей кра­соты горы, покрытые лесами, поляны и горные речки.

— Это Тибет, — сказал Фёдор. — Дальше я не пойду. Ты должен пожить год-другой в селении,

чиститься от земной пыли, а потом будет видно. С Богом!

— Увидимся там, — Фёдор поднял кверху палец.
Они крепко обнялись и распрощались.
Всё было интересно в этих местах: природа, люди, обычаи, отношения. Молчун освоился быстро, по­нимая, что это всего лишь этап его пути, необходи­мый период очищения. «Ты не можешь ступить в пре­делы земного Царства, не омыв все тела свои водами Вечности, — слышал он внутри себя. — Обитель сия принимает чистых сердцем, но входящий в неё в плот­ном теле должен быть безупречен. Безупречность формируется в действии. Твоя задача — оставить всё, что принёс из низшего мира. Эти одежды из праха тебе не пригодятся».

«Что же мне нужно очищать? — думал Молчун. — Я всю жизнь мыслил, действовал и чувствовал, соиз­меряя с идеалом, живущим внутри меня. Что во мне не так?»

«Вибрации внешнего мира наслоились на твою ауру, рыцарь мой! Это неизбежно, и даже кристаль­ной чистоты дух, соприкасаясь с миром, обязан омыть себя, прежде чем ступит в святую обитель. За состо­янием тел твоих смотрят, и когда будешь готов, ты Узнаешь об этом».

Буддийское посольство ушло, а Молчун остался один в нижнем поселении при храме. Ему не при­шлось жить внизу среди обычных жителей, а те по­знания, которыми он уже обладал, позволяли ему сразу начать работу в среде всё понимающих мона­хов. Необычные то были люди и чем-то напоминали Молчуну братьев аббатства, но больше по внутрен­нему своему состоянию, а не по внешнему укладу. Немногословные, знающие своё дело, они творили тишину и спокойствие. Пространство вокруг было ровным, и если вдруг проходила волна, то она была сразу же заметна, подлежала изучению и наблюде­нию. Нельзя сказать, что атмосфера всюду была иде­альной, и сначала Молчуну было непонятно, почему при храме жили люди не то что невысокого духовно­го уровня, а откровенно злобные и низкие. Он ре­шил спросить об этом настоятеля, а потом подумал. что лучше разберётся во всём сам. И действительно, через какое-то время он понял, почему зло сосед­ствует с добром и светом и почему чёрные душой монахи живут при монастыре.

«Ты мыслишь правильно, — услышал он внутри себя новый голос. — Мы не должны ставить препят­ствий, а идти просто и открыто. Соседство со злом помогает нам видеть трудности и преодолевать их. На фоне темноты ясно проявляется Свет, и по дей­ствиям, предпринимаемым ими, мы видим, что в сво­ей работе нам необходимо улучшить и какие методы применить. Тьма — наше зеркало, и чем яростней их злоба, тем более понятно нам, что мы близимся к победе. Не нужно препятствовать свободе человечес­ких волеизъявлений: они, не видя сопротивления, ведут себя всё наглее, распоясываясь до предела. А нам и нужно знать тот предел, до которого они могут дойти. Тьма выдаёт себя, думая, что всегда бу­дет безнаказанно вершить своё тёмное дело. Но оно опущено до определённых кармических искуплении, о есть тьма помогает платить по кармическим счетам, выявляя в людях их истинную сущность.

— Правильно ли я понял, что на самом деле зло, творимое тьмой, контролируется?

— Конечно. Оно допущено до тех кармических пределов, что наработало человечество. Люди ужаса-

ются страшным поступкам, зверству, войнам, а за­ем удивляться теперь, когда сами же и допустили сё? Теперь же есть возможность одним ударом, пусть крайне тяжёлым для человека, разрубить кармический узел. Можно и не идти именно таким путём, тысячи лет искупать содеянное, воплощаясь и во­площаясь на Земле. Но решают дух человека и Закон целесообразности.

— Мне удивительно то, что в храме рядом с высо­кими духовными служителями сидят откровенно тём­ные монахи и тоже молятся, загрязняя пространство.

— Кто сказал тебе, что они загрязняют его? Им по­зволено молиться по-своему именно для того, чтобы они выпустили свой яд, который светлые души принимают в свои сердца и трансмутируют в иного да вибрации.

— Значит, монахи травят себя ядом злобы?

— Они повторяют подвиг Шивы, который выпил всё зло мира и от этого потемнел. Здесь каждый ста­рается в меру своих сил и способностей».

Молчун после этого разговора понял, чего он не умеет: он не знал, как нужно правильно нейтрали­зовать зло. Он был больше воспитан в рыцарском духе: махать шпагой, сражаясь за истину и защищая честь и справедливость, ему было понятнее, но молча пить яд, мучиться и страдать, а завтра вновь сидеть рядом с откровенной тёмной дрянью — это ему было в диковинку. «Как же мне разрешить эти противоречия?» — думал он.

— Все противоречия — в вас.

К группе рыцарей подошёл Учитель, и они все скло­нились в приветствии.

— Вы пытаетесь понять, как можно терпеть зло. Я не буду объяснять вам, но вы разберётесь сами, про­ведя аналогии с рыцарским боем. Когда отряд сража­ется, вы, по закону, становитесь в круг, защищая спи­ну друг друга. Вы сражаетесь мечами, копьями и стре­лами, но если силы ваши тают и вы изнемогаете под непрекращающимся градом ударов превосходящих сил противника, в ваш круг приходит Учитель, который ведёт бой Лучом. Скажите, значит ли это, что Учи­тель не владеет мечом?

— Нет, Он владеет всеми видами оружия и ещё вдобавок более высокими, к которым мы придём по­позже.

— Правильно, Ему не нужно махать мечом, если Он может применить другое знание, которое гораздо выше и тоньше по всем процессам, известным вам на этом уровне развития. А теперь спроецируйте то, что вы сейчас услышали, на обычную жизненную ситуацию, и вам всё станет понятно.

Молчун после долгих размышлений понял, что он ещё очень мало знает, хотя за его плечами была длин­ная жизнь.

«Я обучался молчанию, хитрости, действию. Те­перь я должен учиться действию в бездействии, — думал он. — Надо же, кто бы мог подумать, что я буду сидеть, улыбаться злу, терпеть удары стрел, сып­лющихся в меня, и говорить ему спасибо за очеред­ной выстрел».

— Да, рыцарь Мой! Теперь ты освоишь новый вид боя — сражаться не сражаясь. Он самый трудный, ибо требует выдержки, терпения и такта. Учись!

«Ох старый дурак! — корил себя Молчун. — Дожил до таких годов, а простому делу не выучился, ведь сколько видел статуй святого Себастьяна — мог бы и догадаться! А Сократ почему яд пил? Одни подсказки вокруг, а разумения человеческого никако­го! Тут же даже самый молодой монах сидит себе — и всё, а на самом деле какую работу молча проводит!» Молчун нашёл занятие и своим привыкшим к труду рукам. Недалеко, у реки, он обнаружил глину и стал лепить плошки да горшки. К этому делу он при­охотил ребятишек, и у него образовалась целая ко­манда горшечников, а чуть попозже — и мастерская. Он поставил печь и стал заниматься обжигом изде­лий. Радости в деревне не было предела, когда там появилась своя прекрасно сделанная посуда. Ребята начали украшать её символикой, и вскоре это уже были не просто изделия, а произведения искусства.

Так в трудах да в молитвах Молчун постигал следующую ступень духовного роста — терпение и жерт­венность. Помимо огромного количества друзей у Молчуна появились и враги: особенно невзлюбили его два монаха, и что бы он ни делал, они всё воспринимали в штыки. Работали они все вместе. Заду­ет Молчун новое изделие, а они сразу: «А зачем? Нам и старых хватает. Да и те трудно делать, ребята не успевают разрисовывать». Молчун и так, и эдак объясняет, а они — нет, каждое утро нудят, настрое­ние портят, иной раз ребятишек прогонят, краски прячут. Думал Молчун, думал и пришёл к выводу, что они не ленятся ему препятствия чинить, изобре­тательность во вредности своей проявляют. «А я что, хуже их? — мыслил Молчун. — Им же не лень по утрам одну и ту же песню петь, значит, и мне нужно быть ещё более предприимчивым, радостным и изоб­ретательным. Я буду делать своё дело ещё энергич­нее. Он взял да и пошёл в соседнее поселение, в трёх километрах от этого, и основал там новую гончарную мастерскую, в которой сразу стали делать слож­ные вещи. Там Молчун оставил сообразительных пар­нишек, а сам вернулся назад, к двум злобным мона­хам. Наблюдает за ними и думает: «Как хорошо, что я вас знаю! Вы же для меня теперь подсказка: на каж­дый ваш выпад буду делать два хода вперёд. Вы мне только помогаете смекалку развивать да находчивость проявлять. Ну, спасибо!»

Так в действенном обучении пролетел год. Мол­чун даже не заметил, ибо был весь в трудах и заботах, что вновь наступило лето.

А когда сердце его вновь распахнулось миру и уви­дел он зелёные листья, полнящиеся соком травы и прекрасные полевые цветы, то вдруг услышал и го­лос, который давно не посещал его: «Собирайся в путь. Иди на север. Через два дня я встречу тебя».

Молчун развил прыть, несвойственную его возра­сту. Первым делом помчался в мастерскую: назначил старшего, распределил обязанности, дал задание, ко­торое им и за год не сделать. Потом пошёл к насто­ятелю прощаться и благодарить за незримую помощь. С заходом солнца он уже шагал по едва приметной тропинке в сторону от поселения, а вслед ему посы­лали «благожелательные» мысли два монаха, махав­шие на прощание рукой. «И вам того же». — подумал Молчун. А потом, вспомнив о силе собственной мыс­ли, успел схватить её за «хвост» и сказал: «Пусть стре­лы вашей злобы, наполненные Светом, вернутся к вам назад».

Обернувшись, он увидел, что монахи исчезли.

Молчун не строил никаких представлений, по­тому что знал, как это может разочаровать потом. Он думал только о том, чтобы оказаться достойным тех, кто позвал его в путь: «Смог ли я достаточно очистить себя? Правильно ли вёл себя? Эх, зачем я наподдал этим злым монахам? Может, это мне сей­час помешает?»

«Ничего тебе не мешает. Успокойся, — раздался знакомый голос сердца. — Человек судит себя чело­веческими мерками, потому что по-другому не уме­ет. Я, например, смотрю только на твоё сердечное устремление. Сейчас оно перекрыло все твои дей­ствия и мысли. Твой искренний посыл монахам сго­рел мгновенно в жаре сердечного огня, а к ним уле­тела чистая искра Света. Если ты думаешь, что она оказалась для них не стрелой, то ошибаешься. Поче­му-то человеческое сознание только зло восприни­мает как оружие: накричал, нахамил, обозвал — зна­чит, ответил, отомстил. Искра, преобразованная в сердце твоём, была как удар палицы по голове. Они от ужаса не знали, куда деться. А это всего лишь энергия обратного удара».

Молчун послушал и сразу успокоился. Он очень любил беседовать с сердцем. Сердце было бесстраст­но, бескомпромиссно и любяще. Оно не умело ща­дить и превозносить. Оно было просто справедли­вым. Иной раз, когда замолкало пространство и Мол­чун не слышал голоса Безмолвия, поскольку был силь­но погружён в дела житейские, он, чтобы не терять связи с тонким миром, всегда беседовал с сердцем. Сердце он воспринимал как Стража, стоящего у вхо­да в сферы высшие, и очень любил слушать его абсо­лютно честные разговоры. Иногда, тщетно пытаясь уловить голос Безмолвия, он восклицал: «Ну хоть с тобой-то поговорить можно?!» — «Можно», — всегда откликалось на зов сердце. И Молчун начинал долгие беседы с ним, выслушивая далеко не лицеприят­ные замечания о собственных поступках и мыслях. «От тебя не спрячешься», — наконец сдавался он, если первоначально и сопротивлялся замечаниям, которые были ему не очень приятны. «Как же ты можешь что-то скрыть, если любые твои внутренние действия проходят через меня? Я и есть первый судья тебе. Другое дело, что ты можешь перестать меня слушать, но это же не значит, что я ничего не вижу. Я всё равно собираю о тебе все сведения». — «И ты потом их передаёшь в высшие инстанции?» — «Да, это делаю я». — «Послушай, сердце моё, у тебя фун­кция шпионская какая-то». — «Лучше назвать это функцией беспристрастного судьи. Я — это Закон и Порядок. Закон мира — Любовь, но не такая, как её понимают люди. Они под любовью понимают все­прощение, но прежде всего — прощение себя са­мого. А любовь надо питать не к себе, а к людям. Не моё дело — гладить тебя по головке или осуждать за гадости. Моё дело — указать, что есть Истина. А решаешь уже ты сам: принимаешь её или отвора­чиваешься от неё в угоду ложной личности». — «Так, значит, всё, что накоплено мною в жизни, ты хра­нишь как вещественные доказательства?» — «Да, и передаю их в высшие инстанции, как ты изволил вы­разиться, которые находятся не где-то там, далеко, а в глубине сердца, в моих тончайших оболочках. Я — только первый Страж. Люди называют меня Совес­тью. Те, кого пропускаю я, проходят в первые преде­лы Безмолвия, а оттуда, через следующие Врата, в Беспредельность». — «А много таких Врат?» — «Очень. Их не счесть. Не ломай голову над этим вопросом. Ты вот первые прошёл, ну и вторые, и даже третьи, а другие у первых толпятся, через себя перешагнуть не могут». — «А почему, ты не знаешь?» — «Как же мне, сердцу, не знать? Людям себя жалко. Они так себя полюбили, ну, влюбились просто без памяти, пушин­ки сдувают, боятся платье повредить. В общем, жа­леют они себя. И эта жалость мешает им Совесть свою услышать. Совесть одно говорит, а человек с ней спорит, себя выгораживает. Я только и слышу, какой он хороший, правильный, справедливый. Он — хороший, а все, кто окружает его, — кошмар пол­ный, плесень ядовитая, тьма рогатая. А человеку бы хоть на время в своём сознании местами поменяться:

все вокруг пусть будут хорошими, абсолютно все, а он пусть станет плохим. Если с этой позиции чело­век на себя посмотрит да три дня так поживёт, толь­ко по-честному, в нём многое поменяется. Поймёт он, что не такой он Нарцисс, каким себе кажется». — «Я пробовал делать так. Но не совсем так: я, когда хотел изменить себя, всё время оправдывал других людей. Все их действия оценивал как отличные, а свои — как плохие». — «Это по внутреннему смыслу похоже на то, что говорю тебе я. Думаю, что после этого ты изменился». — «Да, месяца через три». — «Тебе повезло. Вернее, ты не пощадил себя. Обычно это занимает полгода, но бывают случаи и очень бы­строго преображения». — «Это как Савл, который Христа гнал?» — «Ну, я не совсем это имею в виду, но нечто похожее».

Такие беседы с сердцем у Молчуна вошли в при­вычку. Главное, к сердцу нужно было подобрать ключик и привыкнуть к его справедливым речам, которыe сначала только ранили или даже наносили почти смертельные удары. Но нужно было понять, что ары наносятся не по истинному человеку, а по его гордыне и самости, в общем, по ложной личности, и ели правильно отнестись к этому, то из схватки че­ловек выходит победителем, обретая свою духовную сущность и лишаясь смертной природы. Получалось, что человек рождался как бы заново, скидывая обо­лочку из праха. И тогда он начинал видеть мир по-другому и к сердцу относиться не как к обличителю, а как к солнцу, которое всегда греет, невзирая на настроение людей.

В таких интересных беседах Молчун прошагал два Дня, не заметив тяжести пути, потому что горел од­ним желанием: дойти и узнать — достоин ли?

На ночь он забрался в небольшую пещеру, развёл костёр. Посидел, закрыв глаза и погрузившись в Без­молвие, а когда открыл их, увидел рядом человека, подкидывающего хворост в огонь. «А я и шагов его не услышал», — подумал Молчун.

— Это не твоя ошибка, а моё умение. Заждался? — незнакомец улыбнулся. — Меня зовут Михаил.

Молчун вдруг неожиданно для себя самого рас­смеялся.

— Не тот ли?..

— Тот, чего смеёшься?

— Да, везёт мне на бессмертных. Тебя, я вижу, годы не берут.

— А почему они меня должны брать, если я живу вне времени? Это здесь год сменяется годом, а в моём мире исчисление другое.

— Но сейчас ты в мир вышел, а время для тебя изменилось? — спросил Молчун.

— Да, пошло крутиться. Если я здесь останусь на­долго, могу быстро и постареть, а могу и остановить процесс. Это зависит от задачи, исполняемой мною. Впрочем, какая разница, Молчун? Ты вступаешь в Страну Бессмертия, а там время изучают, относясь к нему как к некому явлению или категории, подлежа­щей анализу, эксперименту, воздействию.

— Господи, когда же и я вступлю в эту благосло­венную страну?

— Ты спать ложись, успокойся, на свежую голову поговорим. На, — Михаил протянул Молчуну круж­ку, — выпей.

Молчун залпом осушил кружку и тут же, свернув­шись у костра, заснул. Внутри у него всё закружи­лось в быстром вращении, и ему показалось, что он вылетел через огромный вращающийся тоннель. Он стоял в той же одежде, в которой шёл, с лёгким мешком за спиной. Радом с ним был Михаил. Мол­чун чётко знал, что он спит у костра, но в то же время всё окружающее было реальностью.

— Нам туда, по дороге, — сказал Михаил, указы­вая вперёд.

— Пошли, — ответил Молчун.

— У меня такое ощущение, будто я всю жизнь гири с собой таскал, а сейчас их оставил, — гово­рил Молчун. — Легко так, и кажется, что я всё могу. Вот захочу сейчас во-он на той вершине оказаться...

Молчун протянуть руку не успел, только голову повернул — как вдруг вокруг него всё изменилось, и он уже стоял на самой макушке горы, глядя вниз на Михаила. Он ничего не понимал и хлопал глазами, а потом как заорёт: — Эй, как мне слезть отсюда? Я как здесь очу­тился? — Ты не шуми так, — раздался спокойный голос радом с ним, хотя Молчун видел, что Михаил стоит далеко внизу. — Как забрался, так и слезай. — Я сюда не забирался, а очутился здесь, — уже спокойнее отвечал Молчун.

— Тогда подумай, как очутился.

— Как, как? Я только захотел и...

— Не понимаешь? Ты находишься в стране мысли. Здесь что подумаешь, то и сбывается.

— Значит, я должен захотеть внизу, рядом с тобой оказаться?

— Совершенно правильно. Видишь, умный какой сразу стал?

— Хочу быть рядом с Михаилом внизу, — сказал Молчун и даже притопнул ногой, чуть не свалившись с камня.

Он закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел, что ничего не произошло. Одной ногой он стоял на вершине, а другую занёс над пропастью.

— Ты что, издеваешься надо мной, да?! — заорал он снова.

— Успокойся, а то просидишь там неизвестно сколько, — опять послышался спокойный голос Ми­хаила. — Пока ты нервничаешь, ничего не выйдет. Зачем дисциплине мысли обучался? Чтобы здесь себя

нормально чувствовать. А ты ведёшь себя не как Мастер, а как случайно залетевший сюда путник: скачешь, прыгаешь с вершины на вершину. Летать тоже нужно уметь.

Молчуну стало стыдно. Он вспомнил то, о чём дав­ным-давно забыл: он ведь был Мастером и даже дру­гих учил. Что же сам-то знания свои не применяет?

Через секунду он уже стоял рядом с Михаилом.

— Вот это да! — сказал он, подняв голову. — Это я там был? Господи, зачем же я столько в жизни мучился, столько гор прошагал. Надо было — раз и всё — улетел.

— Легко тебе сейчас рассуждать. А минуту на­зад орал как резаный. Ладно, понял теперь, что здесь мыслить нужно осторожно, всё время конт­ролируя себя?

— Да уж понял. Этот контроль сильно отличается от того, что существует на Земле. Слушай, — опять спохватился Молчун. — Чего это я говорю? Почему я говорю «на Земле,» а сам себя вроде в другом мире ощущаю?

— Ты и есть в другом мире, только он тоже на Земле, но в другой плоскости. Он тоньше, чем тот, в котором ты жил.

— А я там сейчас есть?

— Нет, ты собрал свои пожитки и пошёл в этот мир.

— Так я вроде бы заснул?

— Да, ты во сне собрался и пошёл.

— Опять смеёшься?

— Что ты! Здесь смеяться нужно осторожно, а то будешь порхать, как бабочка.

— Ну так я спал, а ты говоришь — во сне пошёл.

— Во-первых, ты не спал. Ты был в состоянии по­лудрёмы — не спишь, но и не бодрствуешь. Это по­могло тебе избавиться от плотной оболочки, как от одежды.

— Но я же в теле! Да и в своей одежде.

— Опять не разумеешь! Зачем ты тогда целый год очищался, над собой работал? Это помогло тебе тело преобразовать. Оно есть, но качественно не то, ка­кое было раньше. Оно утончилось, стало лёгким, в нём ты можешь здесь жить.

— А если назад придётся возвращаться?

— Так и пойдёшь. Но сначала тебе будет больно, потом ты почувствуешь, что на тебя тяжесть навали­лась, а потом — будто доспехи надел.

— А потом?

— Суп с котом. Памяти лишишься, недоумком станешь.

— Хватит издеваться! — рассвирепел Молчун.
Михаил засмеялся.

— Ты не злись. Здесь лгать нельзя. Все мои сло­ва — чистая правда. Я же не виноват, что она у
тебя то смех, то слёзы вызывает.

Молчун быстро простил Михаила и стал расспра­шивать снова.

— Правда я памяти лишусь?

— Ты — нет, если в этом возрасте назад пойдёшь, хотя плотная материя её всё равно чуть-чуть заберёт. Влияние такое низшие токи оказывают. Действие их на организм не лучшее. А вот если снова родишься, то память потеряешь.

— Ну это я знаю. Там всё сначала. Значит, то, что происходит сейчас со мной, — это явление редкое, и к нему нужно долго идти, чтобы суметь плотное тело сохранить да в нём войти в тонкий мир.

— А ты как думал: подошёл к скале, постучался и сказал: «Сим-сим, откройся»? Скала распахнулась, а за ней — страна заветная?

— Конечно, я так не думал. О сложностях знал, но всё равно в душе какие-то свои представления

жили. Ты себя вспомни, разве с тобой не так?

— Ещё похлеще, — ответил Михаил. — Я такие картины рисовал, чего только не выдумывал, но всё не так, как представлял.

— Я Фёдора вспомнил, — сказал Молчун. — Ты ведь с ним шёл, знаешь, сколько людей погибало в поисках. У всех в миру представление живёт, что если пошёл искать, ногами пространство меря, то в стра­ну заветную придёшь. Никто не понимает, что с себя нужно начать, со своего внутреннего мира, с харак­тера, с мыслей. Потом, уже как награду, тебе руку протянут, а ты ещё сообразить должен, что за неё хвататься надо. Дальше — испытание, а потом...

— А потом — каждому своё. Это страна всем от­крывается сообразно его внутреннему состоянию и чистоте. Каждый видит её по-своему: кто — в роско­ши, кто — в простоте, кто — в научных залах, кто — в монастырях.

— А объективный взгляд существует?

— Да, когда ты поднимешься выше собственных представлений и разовьёшь в себе очень тонкие ка­чества, тогда ты можешь видеть эту страну такой, какая она есть на самом деле.

— Я хочу её видеть истинной. Буду стараться изо всех сил, — сказал Молчун.

— По вере твоей будет тебе, — раздался голос Учителя. — Чтобы видеть объективную картину мира, нужно подняться выше его в своих внутренних вибрациях.

— Развитию тонких способностей нет предела. Зна­чит ли это, что чем выше я буду подниматься, тем тоньше и истинней будет мой взгляд на мир? — спро­сил рыцарь.

— Да, ты, по сути, объяснил Закон Иерархии. Тот, кто достиг особой чистоты, знает лучше, видит боль­ше и правильней. Это внутреннее знание есть в каж­дом из вас, поэтому у нас и действует Закон беспрекословного подчинения тому, кто стоит на более высо­кой ступени. Он прозревает истинную суть вещей и может видеть правильное течение событий. Тот же, кто стоит ниже, видит только часть картины мира.

Молчун покосился па Михаила. «Интересно,— подумал он, — знает ли мой проводник о существо­вании рыцарского клана?»

— Знаю, — вдруг сказал Михаил. — И даже слы­шал сейчас то, что говорил Учитель, потому что Он говорил не только тебе, но и всем тем, кто со­брался за круглым столом.

— Значит, здесь другие законы пространства, — сказал Молчун.

— Да, здесь вроде бы и обычный мир, и плот­ная форма, но здесь уже действуют законы Брат­ства и тонких сфер. Помни о мысли, а то в сере­дине разговора вдруг взлетишь и начнёшь кувыр­каться в воздухе.

— А что, часто бывает такое?

— Бывает. Хотя сюда попадают только те, кто прошёл обучение и знает, как работать с мыслями, но всё равно выпадают, потому что забывают о по­стоянной концентрации и внимании и перескакива­ют на другие предметы. Мысль улетела, и человек вместе с ней.

— Здорово! — сказал Молчун. — Как бы это на Земле помогло людям! Сколько там пустых разго­воров! Люди встречаются, часами говорят ни о чём, притворяются заинтересованными, а на самом деле их мысли о доме, о детях, о деньгах — в общем, о своих проблемах. А тут как задумался о чём-то дру­гом, так все сразу и видят: улетел, поднялся в воз­дух — и висишь.

Молчун представил, как во дворце во время при­ёма, все разодетые, напудренные, увешанные брил­лиантами, вдруг начинают взлетать по одному и пор хать по залу, а потом, спохватившись, — шмяк об пол. Вот свалка будет! В этот момент Михаил крепко стукнул Молчуна по плечу.

— Не улетай, а то я тебя здесь потеряю.

— Рыцарь, а дерёшься, — проворчал Молчун. — Ещё раз тронешь, вызову на дуэль.

— С садовниками не дерусь, — парировал Миха­ил. — Я дворянского происхождения, а ты из крепо­стных. А будешь выступать сильно, оставлю тебя и уйду вперёд. Догонять станешь, порхая с ветки на ветку, потому что пока освоишься да поймёшь что к чему — налетаешься вдоволь.

Дата добавления: 2015-12-01