Рыцари Грааля 20 страница

— Значит, если бы мы росли абсолютно изолиро­ванными, мы были бы чисты?

— Ничего подобного. Может быть, чуть чище за счёт отсутствия взаимодействия с другими людьми. Но на вас всё равно влияют пространственные более плотные вибрации — раз и ваши кармические на­копления — два. Куда вы можете деться от энергий, приведённых в действие в прошлом? Даже если по­следние десять жизней проведены вами в чистоте, как быть с несколькими сотнями предыдущих?

— Но ведь энергии можно нейтрализовать и даже поменять направленность их действия. Так произошло с Фридрихом, как нам рассказывал граф.

— Совершенно верно, но нужно очень сильно захотеть это сделать. Фридрих не только очень за­хотел, для него это стало вопросом жизни или смер­ти. Таким образом, он изменил течение токов в сво­ей жизни, но от кармы он не избавился — до этого ещё далеко.

— А есть на свете такие, кто избавился от кармы?

— Да, такое случается, но крайне редко. За пол­торы тысячи лет, что я живу в этом аббатстве, я ви­дел это один раз.

Друзья замолчали, каждый по-своему осмысли­вая то. что услышал.

— Скажи мне, Фаль, ты не устал воплощаться на Земле? — спросил рыцаря один из воинов.

— Нет, меня пока всё живо интересует. Я с удо­вольствием иду вниз и познаю новое.

— Неужели за столько тысяч лет ещё осталось что-то новое?

— Конечно, новое безбрежно, как воды Беспредель­ности. А почему ты спрашиваешь об этом?

— Мне предоставлено право рождаться на Земле. Я воплощался в других мирах, но на Земле — никогда.

- Может быть, тебе лучше сначала прийти в Луче?

— Да, наверное, я так и сделаю, хотя нужно узнать, не повлечёт ли это за собой отсрочки в исполнении за­дания.

— А ты, Соль, будешь ещё рождаться? ~ спросил Фаль друга.

— Моя карма не исчерпана. И потом, я хочу до­биться решения одной труднейшей задачи — восходить со своей половинкой.

— Но это может занять тысячи и тысячи лет!

— Да, но ради такой цели я согласен на то, чтобы оставаться в сферах земного притяжения.

— Любая цель, которую вы ставите перед собой, может быть достигнута, — послышался знакомый Го­лос. — Знайте, что возможности сил Света беспре­дельны. Да будут чистые помыслы ваши осияны светом Любви Господней!

Все тонкие процессы особенно легко усваивались Молчуном. Он довёл до совершенства всё, что каса­лось мысли, развитием же ясновидения и яснослышания он решил не заниматься, считая, что лучше пользоваться духоразумением.

— Ты решил правильно, — сказал Туриньи. — Че­ловечество плохо понимает, что это такое. Люди не
будут преследовать тебя за то, что ты знаешь. Это не поддаётся проверке и не может быть исследовано.
Духоразумение — вопрос веры, а её у человечества не хватает. В крайнем случае, прослывёшь блажен­ным или юродивым, но для этого ты слишком умён. Но стоит тебе воспользоваться ясновидением или яснослышанием, как сразу возбудишь и любопытство, и страх, и зависть. Эти тонкие способности более под­даются описанию и доступны для понимания чело­веческим сознанием. Люди сразу хотят иметь то, что есть у другого, не понимая, что за этим знанием сто­ят тысячи лет обучения, а поскольку не могут ни ясно видеть, ни ясно слышать, начинают выдумывать или поддаются на астральные уловки. На самом деле, за таким явлением стоят зависть и гордыня.

— А могу я развить у себя, к примеру, ясновиде­ние? — спросил Гаспар.

- Конечно, если очень захочешь. Но вы уже зна­ете достаточно, что это крайне трудно и требует не одной жизни. Здесь есть к тому же опасности, кото­рые подстерегают любого пожелавшего заняться тон­кими явлениями без должной ответственности. Опас­ность первая: вы вступаете во взаимодействие с тон­ким миром. Если раньше вы сознательно обменива­лись энергиями с людьми, то теперь вы сознательно идёте на контакт с тонким миром, о котором у вас нет ни малейшего представления. Таким образом, вы начинаете новый виток кармы, дополнительный к той, что уже имеете. Это можно сравнить с ношей: несли одну сумку, а потом нагрузились ещё тремя не­подъёмными коробками и возом скарба. Или имели двоих детей, но тут у вас родилось ещё четверо. Опас­ность вторая: ваше желание подтолкнуло вас в об­ласть чуть более тонких вибраций, которые очень близки земным. Куда вы попадёте? Сразу в ловушки, расставленные тёмными силами. Именно в этой об­ласти они отлавливают глупцов, поддавшихся на их приманки.

— А почему они так свободно себя чувствуют там?

— Да потому что высоко они подняться не могут, а вибрации первых околоземных пространств ими освоены. Хоть и с трудом, но они их восприняли и поняли, что это великолепное поле для их игр. Здесь они строят невидимые замки, ставят зеркала и деко­рации. Это театр, в котором тёмные силы играют любые роли, подделываясь под самых высоких ду­хов. Они прекрасные актёры.

— В таком случае их можно поздравить с успе­хом, — сказал Титурель. — Люди ловятся на эти
крючки.

— Конечно же ловятся. Они думают, что им отве­чает сам Господь или же другие святые силы. В чело­веческом сознании всё просто: только захотел — и тебе сразу небо разверзлось и ответило. Нет, друзья, первым идёт астрал.

— Так что же делать?

— Это сложный вопрос. Нужно знать об опасно­сти и предвидеть её. Нужно знать, что астрал хитёр и попытается сыграть на абсолютно любых ваших качествах — как положительных, так и отрицатель­ных. Вы не знаете о себе столько, сколько знают о вас астральные жители. Они будут ловить на крюч­ки гордыни, властолюбия, зависти, лжи. Чётко по всем заповедям Божиим. Они будут превозносить ваши действия и мысли. Но все будет чрезмерным. С другой стороны, вы должны помнить, что астраль­ный мир — зеркальный и его можно использовать не для борьбы с ним, а для борьбы с собой.

— То есть мы отражаемся в их зеркалах? — спро­сил Молчун.

— Совершенно верно. В вас промелькнула мысль похвалы. Вы действительно совершили нечто достой­ное и заслужили её. Но эту мысль вам подкинул аст­рал. Почему? Она вас может завести в ловушку само­довольства. Значит, как только выловили похвалу, сразу сами себя и спрашивайте: «За что хвалить? Дру­гие совершают героические поступки, это же — ме­лочь!» И вспомните тех, кто действительно достоин и похвалы, и награды.

— Если мой слуга совершает промах, от которого Рушится большое дело, то моя первая мысль нака­зать его, а вторая — выгнать. Что я должен делать? — спросил Титурель.

— Рассуждайте сами, маркиз, а мы послушаем, — Предложил Туриньи.

— Я должен исходить из того, что обе мысли лож­ны и подброшены мне для борьбы с собой. То есть они отражают моё внутреннее состояние. Моё же состояние должно быть ровным и гармоничным. Да, сеньоры, эти мысли уже не способствуют ровно­сти. Они импульсивны, они эмоциональны.

— А какое ваше истинное, обычное чувство к слуге?

— Я его люблю. Он предан нашему дому.

— Значит, накажете вы его или выгоните, он мо­жет затаить на вас обиду, так? Вы наживёте врага.

— Допустим, он не обижается, но уходит. Я ли­шаюсь преданного слуги, лишаюсь опоры, вынужден искать нового. Где гарантия, что новый будет лучше старого, испытанного? Нет такой уверенности. Зна­чит, вывод такой: тёмные силы преследуют цели: а) создать мне врага, б) лишить опоры, в) вывести меня из равновесия, г) остановить задуманное дело.

— Титурель, вы посмотрите, как много отрица­тельных моментов в одном незначительном поступ­ке! — сказал Гаспар. — Должен вам признаться, что мне такое бы и в голову не пришло. То есть я бы не рассуждал, а действовал.

— Как? — спросил Туриньи. — Импульсивно?

— Да, по привычному ходу событий. За промах — наказание. Но я теперь вижу, что это направлено на самом деле против меня, а я-то думал раньше, что действую справедливо!

— Давайте послушаем Титуреля дальше. Он ещё не закончил рассуждений.

— Итак, я выяснил цели тёмных сил. Теперь я дол­жен решить, что же нужно мне. В первую очередь — дело. Нужно позаботиться о том, чтобы его завер­шить правильно, без ошибок. Для этого я должен быть абсолютно спокоен, то есть пребывать в гармонии. Но меня вывел из себя слуга. Я буду думать так: «Разве я не совершал ещё более худших поступков? Разве я не ошибался?» Я вспомню то, что когда-то сделал и что повлекло отрицательные последствия. Зачем мне ругать слугу, выходить из себя, когда я сам далеко не безгрешен? Выходить из себя, вместо того чтобы по­думать, как закончить дело? Ну нет, не выбьете, не дождётесь! Гармония прежде всего!

— Отлично, Титурель! Со спокойной головой ду­мать проще, да и решения приходят верные. Со слу­гой разберётесь потом, но думаю, что за то время он сам себя будет корить больше, чем десять господ вме­сте, — сказал Туриньи.

— Никогда бы раньше так не подумал! — Ферди­нанд погрузился в себя. — И это крошечный эпизод! Нас что, сторожат каждую минуту?

— Нет, сеньоры, каждую секунду. Поэтому то, что говорил Титурель, вам следует уяснить. Потренируй­тесь уже на других случаях и помните, что это долж­но занимать у вас доли секунды. Это просто мысль, которая промчится стрелой, когда вас кто-то захочет выбить из седла.

— Из себя, вы хотели сказать?

— Всадник и конь — одно целое. Вы должны быть нераздельны с мыслью и управлять ею. Если вы не будете всегда трезво рассуждать, мысль, то есть конь, убежит. Так что желаю вам всегда быть в седле, — Туриньи улыбнулся.

Все трое души не чаяли в своём наставнике, кото­рый, однако, очень редко проводил с ними такие бе­седы. Целыми днями друзья работали, не зная мину­ты отдыха. Они изучили все станки и производство, они разбирались во всех видах оружия, они занима­лись в химической лаборатории и до тонкости знали процессы, происходящие с веществами. Молчун к тому же привёл в порядок сад аббатства, и многие молодые монахи изучали садоводство под его руко­водством.

— Вам недолго уже здесь оставаться, — сказал Ту­риньи. — Скоро вы покинете аббатство для более серьёзных дел в миру. Что вы об этом скажете?

Молчун сосредоточился и хотел было ответить, но его опередил Титурель:

— Сюда идёт человек и несёт указания относи­тельно нас.

— Он будет здесь через три дня, — добавил Фер­динанд.

— Что же остаётся мне? — обиженно отозвался Молчун. — Может быть, прочитать письмо?

Все засмеялись.

— Если вы сможете сделать это, то я признаю в вас Мастера, мой друг, — сказал Туриньи.

— Ну что ж, я попытаюсь. У меня в запасе три дня. Может быть, сейчас пойдём к реке?

— Итак, станем рассуждать, — начал торжествен­ную речь Титурель. — Какую цель преследовал Мол­чун этим предложением?

Расхохотавшись, молодые люди пошли к лесу, за которым протекала небольшая река.

— Что ждёт нас впереди? — спросил Ферди­нанд. — Куда направит нас рука Провидения?

— Я могу только напомнить вам, что пути наши разойдутся, — сказал Молчун.

— Ты можешь прочитать письмо?

— Нет, пока я вижу только его внешний вид: голубая бумага, синие чернила, но сами буквы мне не видны. Да и потом — я не умею читать по-фран­цузски.

— Вот это новость! Я даже и подумать не мог. Какие языки ты знаешь, Молчун? — спросил Титу­рель.

— Русский, немецкий, шведский, голландский, французский. Я обучен грамоте голландской и не­мецкой. Но по-французски я едва понимаю буквы.

— Это упущение, — услышал Молчун чей-то го­лос. — Вам необходимо обучиться грамоте.

«Интересно, чей это голос я услышал?» — поду­мал Молчун и вмиг унёсся в высокие сферы.

— Один, ты не справляешься с низшими вибрация­ми. Низменные качества преобладают в твоей приро­де, и ты поддаёшься страстям. Пока ты ещё в силах добиться равновесия. Пытайся!

— Чем помочь тебе, брат? — Миль придвинулся по­ближе к Одину.

- Я теряю связь с телом и почти уже не могу уп­равлять им.

— Но Учитель сказал, что ты ещё можешь выпра­вить ситуацию.

— Да, но я чувствую, что мне нужна опора внизу.

Я ищу её и не нахожу.

— Я приду тебе на помощь! — воскликнул Миль.

— И я, и я, — раздались голоса рядом.

— Спасибо. Я постараюсь узнать вас там, внизу, и принять вашу дружескую поддержку.

Через три дня появившийся посланец прошёл прямо к Туриньи. Спустя некоторое время тот вы­звал всех трёх молодых людей.

— Итак, сеньоры, я имею дальнейшие указания относительно вас. Скажите, Молчун, вам удалось прочитать письмо?

— Я знаю его содержание.

— Это и значит — прочитать. Совершенно не обя­зательно знать слово в слово. Ну что ж, я признаю в вас Мастера. Подойдите ко мне.

Молчун опустился на одно колено перед Туриньи.

— Правом бессмертного я посвящаю вас в рыцари.

Туриньи приложил острие шпаги к правому пле­чу Молчуна, а потом, взяв крест, поднёс его к груди рыцаря. Облик Молчуна преобразился, и все явствен­но различили сияние, озарившее тело, преклонённое перед Туриньи. Когда таинство было закончено, Фер­динанд обратился к Титурелю:

— Ты видел сияние вокруг Молчуна?

— Да, впервые. Обычно я ничего не различаю.

— Вы все вступаете в новый жизненный цикл. За этот год вы достигли очень многого и в нынешней плоти своей усвоили всё то, что знали прежде. Те­перь в жизни, в обычной жизни, вам следует закре­пить знания и сделать следующий шаг' в мир горний.

— Значит, для нас наступает полоса испыта­ний? — спросил Титурель.

— Именно так.

Ещё через семь дней Молчун отправился к свое­му амстердамскому покровителю, которого не видел несколько лет, а оттуда его путь лежал в Россию, к русскому помещику. Молчун имел несколько реко­мендательных писем, благодаря чему мог неплохо устроить свою жизнь в стране, по которой всегда ску­чал. Наконец-то он будет снова говорить на родном языке и дышать воздухом родимой стороны — вечно любимой его сердцем Руси.

— К бою! — прозвучало под сводами Храма.
Боевой призыв пронёсся по всем сферам, и рыцари, скрестив мечи, давали клятву служения:

— Клянусь хранить верность Братству!

— Клянусь быть преданным сердцем!

— Любовь моя да будет служить Вечности и Жизни
Единой!

Глава 4

Молчун следовал по путям, по которым недав­но прошло буддийское посольство, и поражался той душевной щедрости русского сердца, которое с большим почтением и уважением относилось к ино­верцам.

«Сколько сокрыто в обычном человеке! — думал он. — Люди живут просто и открыто, в них вера креп­ка, и ничего им не страшно. А в столице-то все забе­гали, засуетились: "Вредно! Опасно!" Почему-то для

тех, кто искренне верит в Бога, буддисты угрозы не представляют, а вот в ком не живёт уверенность в своих чувствах да вера в сердце отсутствует, те всюду ищут вредность и опасность. Они судят по своему шаткому мировоззрению. Лучше бы думали, чему поучиться у них можно!»

Молчун твёрдо знал, что любой человек, любая религия — это клад. Безусловно, человек может при­держиваться своих взглядов и идти к Богу своим пу­тём, но зачем же отметать другие? Разве те не накопили бесценный опыт общения с высшими силами? Почему же не воспользоваться их опытом и их накоплениями, применив уже готовые достижения в своих исканиях? Молчун был знаком и с католиками с лютеранами, он жил и у францисканцев, и у бенедиктинцев. Теперь его живо интересовали буддисты, потому что он увидел в них то, что было сокрыто от глаз других людей: они умели не навязывать своего и даже признавать воплощения своих богов в представителях другой веры. Такого Молчун обычной человеческой среде не встречал.

Конечно, в далёкой молодости, когда он был зна­ком с Туриньи, ему довелось около года пожить сре­ди необычных людей, но в дальнейшем никаких по­добных встреч не было. Всегда получалось так, что Молчун должен был помогать другим и вытаскивать их из различных житейских трудностей. Он без уста­ли протягивал всем руку помощи, хотя и был про­стым садовником, и ощущал безмерное одиночество, не имея близких по духу людей рядом. Это научило его ещё больше ценить общение с миром горним, в котором он черпал и силы, и вдохновение. В течение всей жизни он всё время взбирался вверх, сознавая, что дух его растёт, и в то же самое время очень тос­ковал без близких его сердцу людей. Чувство одино­чества, неизбежно сопровождающее высокий дух, о объяснимо, но Молчун не желал мириться с ним, поставив себе целью добраться до особого мес­та, где жили святые и чистые сердцем люди, которые на Земле создали царство Истины. Какому русскому сердцу будет непонятно то, что нёс в себе Молчун? Он желал добраться до заветной страны, зовущейся Беловодьем, и остаться в ней среди служителей Гос­подних.

— Ты хочешь увидеть Беловодье, Молчун? — по­слышался ему хорошо знакомый голос.

— Да, я завершил ту часть работы, которая была связана с Софи. Я сделал всё, что мог, я дал ей всё, что она могла воспринять. Теперь передо мной стоит цель новая: увидеть страну мечтаний моих. Имею ли я на это право?

— Конечно. Ты только обязан проверить силу твоего желания, и если оно на данный момент яв­ляется самым сильным и ты готов на любые трудно­сти ради избранной цели, то что может препятство­вать духу твоему? Я, твоё сердце, благословляю тебя на новый труд.

— Подскажи тогда, что делать мне? Идти за буд­дистами?

— Иди, они выведут тебя на путь.

Дней через десять Молчун догнал ушедшее из сто­лицы посольство. На юго-восточных окраинах Рос­сии они уже совсем не напоминали посольство, а были похожи на самых обычных путешественников, про­стых, весьма непритязательных, но полных внутрен­него достоинства. Русский монах-переводчик по-пре­жнему был с ними. За всё время своего пути они лишь два раза показывали охранную грамоту импе­ратрицы, с лёгкостью и без лишней суеты продвига­ясь вглубь России. Когда на одной из станций Мол­чун вошёл в просторную избу смотрителя, то монах жестом позвал его присоединиться к ним. Все с ин­тересом наблюдали друг за другом. Наконец монах заговорил:

— Меня зовут Фёдор. А тебя как величать?

— Я привык к тому, что все меня кличут Молчуном. И вы зовите так же.

Молчун замолчал. Вдруг он почувствовал лёгкий толчок в сердце, как будто оно запульсировало в ином ритме.

- Мы приветствуем тебя, Брат! — раздался не­слышимый голос. Его вибрации отличались от всего того, о доводилось воспринимать Молчуну раньше. Более ого, он как бы выступал в роли переводчика, переводя вибрации в слова. Молчун мысленно склонился в обычном приветствии. — Ты можешь идти с нами, но по­мни: испытания существуют на любой ступени. Твоё мастерство не исключает новых сложностей, поэтому будь всегда готов к трудностям.

— Я готов. Я никогда не искал лёгкой жизни, и дол­гие годы духовного и человеческого одиночества были для меня тоже испытанием. Теперь же я рад, что на­шел духовно близких людей.

Монах наблюдал за немой сценой. Улыбающиеся лица буддистов и сосредоточенное выражение лица Молчуна явно говорили о том, что что-то происхо­дит. Тут Фёдор прервал диалог, обратившись к мона­хам на их наречии.

А Молчун был счастлив. Впервые за долгое вре­мя на душе его было спокойно и разливалось бла­женное тепло.

— Они, я вижу, признали тебя. Такое редко слу­чается.

— Сколько времени ты с ними? — спросил Молчун.

— Да уж несколько годов. Как кто на нашу землю идёт — я тут как тут. Встречаю, провожаю, помогаю. Моё дело — рядом быть.

— А ты в их землях бывал?

— Бывал. Необычно для нас там всё, но посте­пенно привыкаешь. Самое интересное, что язык у
них вроде сложный, а совсем понятный. Я через не­делю уже объяснялся на нём запросто. Они люди
приветливые, добродушные. Сам увидишь.

На их долгом пути лежали трудные переходы через перевалы, опасные горные тропы, холод но­чей на большой высоте. Но Молчун, никогда рань­ше не ходивший по таким местам, не раздумывая, пошёл с привычными к высоте и к холоду тибет­цами. Фёдор, на первый взгляд простоватый, был на самом деле тонким и умным человеком. Уже дней через десять Молчун заметил, что монах так­же без слов общается с тибетцами, не нуждаясь в языке.

— Ты где такому обучился? — решился на вопрос Молчун. Он знал по себе, что человек, действитель­но знающий тайны и умеющий ими пользоваться в жизни, не будет распространяться о своих занятиях. Он бы сам никогда не рассказал ни о графе, ни об аббатстве, ни о Туриньи. Это была его внутренняя жизнь, и в неё не допускались смертные.

— Я не отношусь к категории смертных, — вдруг услышал Молчун. — Ты мог учиться в одном гео­графическом месте, а я в другом — это не важно. Главное, что мы делаем одно дело. Но я могу всё-таки объяснить тебе, где учился и познавал науку мыслить.

— Здорово! — произнёс вслух Молчун. — Я вспом­нил молодость, и на душе стало светло и радостно.

— Да, пути у всех разные. Я никогда не оставал­ся один. Мой отец, как и многие старообрядцы, за­брал меня мальчиком в леса — искать заветную стра­ну, о которой ходят легенды в наших диких местах. Нас было много, но люди не выдерживали трудно­стей. Лишения, почти невыносимые для тех, кто жи­вёт в избах, ломали их дух, и они бросали всех и уходили назад, наверняка погибая в пути. Наши люди, привычные к лесам да болотам, не умели вести себя в горах, не зная их суровости и стихийных капризов. Мы преодолевали одну вершину за другой, а им не было конца и края. А потом случилось то, что и должно было произойти: я потерялся. Чудом не погиб, и уже почти бездыханного меня подобрал какой-то забредший в глухие места человек. Так я оказался в высокогорном тибетском поселении. Там меня долго выхаживали, а когда я стал способен говорить и хо­дить, то меня отдали в местный монастырь, где я приобрёл знахарские навыки. Язык я выучил быстро, стал общительным — ожил, в общем, но скучал о родной земле. Они, видно, наблюдали за мной, и через полгода сказали, что лучше бы мне идти домой. Куда и как? Это было немыслимо. Но тибетцы знали, что в двенадцати днях перехода стояла в долине русская часовня и там жили два, иногда три монаха. Они мне посоветовали помалкивать о пребывании в их тибетском селе и объявиться внизу. Конеч­но, со мной пойдёт проводник. Я с удовольствием пошёл. Года два прожил с монахами при часовен­ке. Они собирались основать там монастырь, и сколько им предстояло ещё ждать первых пришедших в эту глухую сторонку людей — неизвестно. Один из молодых монахов имел тайную мечту: об­ходя близлежащие горы, он что-то высматривал и вызнавал. Понял я, что он, как и отец мой, был болен страной заветной, да не решался один пойти туда. Поделился он со мной мыслями своими, ну а я рассказал ему об отце да о многих людях, что по­шли на поиски и сгинули в глухих краях. Михаил к этим историям прислушался и вывод сделал, что опасное это дело. Но мечта его не покидала, мысль глубоко засела. Ну а позже я ему доверил свою жизнь у тибетцев. Он долго думал — всё же постарше меня был, а потом и говорит: «Как же ты не понял, что через них путь искать надо? Пойдём в горы. Там разберёмся».

Долго он меня уговаривал, и я решился наконец. Мы ушли вместе. Конечно, дороги я не знал, но по­мнил приблизительно направление. Потом я уже при­учен был себя слушать, внутреннее звучание. Видишь, дитё, а уже дух зрел во мне! Через неделю я почув­ствовал, что если не произойдёт чудо, то мы заблу­димся и сгинем в горах. Не буду рассказывать о труд­ностях — их не описать, но Михаил всё сносил му­жественно и стойко, а когда я сказал, что мы почти заблудились, то он ответил: «Мы здесь бессильны, поэтому давай уповать на Бога. Молись! Да ещё и обратись мысленно к тому тибетскому монастырю, где жил ты. Вдруг услышат?»

Через день перед нами как из-под земли возник проводник. По одному взгляду на нас было ясно, что даже три дня пути нам будут не по силам. Мы спус­тились в пещеру и шли, держась за верёвку, в кро­мешной тьме один день. Утром, выйдя наверх, к солнцу, увидели расстилавшуюся внизу деревню. Откуда у Михаила силы взялись? Он вдруг запрыгал и закричал от радости, рассмешив нашего провожа­того до слёз. Я тоже рад был очень и понял, что ску­чал по этим людям, по этому монастырю да по нена­вязчивому общению жителей. Мы поселились в мо­настыре. У меня никаких сложностей не возникало, я всё воспринимал естественно и спокойно, а вот из Михаила дурь полезла: стал он тибетцев в нашу веру обращать. Знаешь, я молчал, вроде солидарный с ним, но больше я всё же походил на внешнего зрителя. Начинается служение в их маленьком храме, а Ми­хаил ходит там и крестит всех. Даже мешает — а они молчат. Смотрят на него как на пустое место и про­должают своё дело. Он кресты понарезал и везде по­ставил. «Вот, говорит, будем молиться по-своему, посмотрим, что выйдет!» Одно место особо огородил

«Здесь, — говорит, — часовню поставим!» Службу справлял там один раз в день. Дня через три приходит рано утром, а там тибетцы сидят, у креста. Он начал служить, а они не уходят, отсидели до конца. На следующий день — то же самое. Он службу вед­ет, а они что-то на своём языке подпевают. «Вот, — говорит, — видишь, обращаются!» А через два меся­ца понял Михаил, что они Богу молятся, который любовь несёт, совершенно не вникая во внутренние хитросплетения. Есть символ — крест. Они его зна­ют очень хорошо. Есть Бог. Бог — это Любовь, по­этому все будут Ему молиться и Его славить. А как иначе? «Может, это я что не так понимаю? — задался вопросом Михаил. — У них как-то всё просто, без сложностей. Смотри, они не мучаются вопросами веры. Они верят. А я тут дёргаюсь, отношения между богами выясняю. Я-то кто такой? Человек. Куда лезу? В дела Божий. Имею я на это право? Ох, дурья башка! А ты почему не мучаешься?» — спрашивает. А я отвечаю: «А чего мучиться? Я от веры своей не отрекаюсь. Ты вдумайся, я ведь из старообрядцев, а спокойно у вас в монастыре жил». — «Правда, — говорит. И удивлённо так смотрит. — Это во мне противоречия. Веры, наверное, маловато». Как про­изнёс он эти слова, так с него будто пелена спала. «Господи, — закричал, — спасибо! Понял всё. Веру в Тебя через всю жизнь пронесу. Клянусь Тебе в этом». С тех пор не слышал я от него ни единого слова о вопросах религиозных. Он молча помогал на тибетс­ких служениях, участвовал в их праздниках, служил у креста и благодарил буддистов, когда они приходили по утрам к нему. Вскоре он даже буддийские обряды знал лучше самих жителей.

Мы оба заметили, что монахи там немногослов­ны, за день перекинутся одним словом — и всё. «Ты знаешь, по-моему, они мысленно общаются», — как-то сказал мне Михаил. Это было удивительно. Стали наблюдать — правда. Михаил первым решился. Под­ходит однажды к монаху и говорит: «Научи мысли посылать». Тот просто так отвечает: «Научу. Но преж­де научись молчать». Стали они Михаила учить, а я — в стороне. «Что такое? — думаю. — Наверное, я не­способный». Потом зависть меня взяла. Тоже подхо­жу и говорю: «Почему его учите, а меня — нет? Я же здесь раньше жил». А монах отвечает: «Он просил, а ты не хотел». — «Хочу». — «В чём же дело? И ты приходи». Так мы обучились мыслью управлять, ну а вместе с тем и молчать.

Я тебе должен сказать, что Михаил был очень упорный и целеустремлённый. Он если цель поста­вил, то не как баран к ней шёл, а пытался со всех сторон подойти, используя и разные методы, и вни­кая в необычные решения. Он ловил слова и всякий раз долго над ними размышлял, выясняя, почему монахи сказали именно так, а не иначе. Конечно, он был старше и вёл меня, да и я, пытаясь не отстать, очень рано научился тому, к чему люди обычно при­ходят после тридцати. Мы прожили там пять лет, но никогда Михаил не забывал о цели своих исканий, и мы часто по ночам, смотря на звёзды, которые висе­ли прямо над головой, мечтали о том дне, когда вой­дём в страну своих снов.

Однажды главный монах, позвав нас рано утром, сказал нам довольно неожиданную вещь: «Вы здесь научились всему, чему могли научиться. Теперь ваш путь лежит на север, потому что душа ваша рвётся в места другие. Вас услышали там, куда вы стремитесь, и выслали оттуда провожатого. Сердца у вас чистые, и положенный духу срок испытаний уже пройден. К вечеру встречайте гостя».

Мы были потрясены и с трудом вникали в смысл сказанного, боясь, что неправильно что-то поняли. Но когда вечером, на закате солнца, на пороге будто вырос неприметный с виду человек, наши сердца забились, ударяясь о стенки тела, готовые выскочить из груди. Он окинул нас взглядом, и мы, вдобавок к сердцебиению, ещё и похолодели: «А вдруг мы ошиб­лись? Вдруг всё не так, как мы представляли?»

«Не тряситесь, — сказал человек по-русски. — Всё так. А будете сомневаться — не дойдёте. Не дети уже. Один период испытаний вами пройден, но на этом они не кончаются, а только начинаются. Завтра от­правимся в путь».

Дата добавления: 2015-12-01