Рыцари Грааля 18 страница

— О, как это знакомо. Ты, матушка, этим в про­шлой жизни заниматься уже начинала, опыт приоб­ретала, училась. Душа твоя знает, что делать нужно, ты только не ленись и других работать заставляй. Поручи это дело кому-то близкому, чтоб было с кого спрашивать. Фабрики строить нужно.

— А деньги где взять?

— А ты в карты не играй. За месяц денег на деся­ток фабрик наберёшь.

Императрица надулась. Молчун попал в цель и задел её гордыню.

— Кусаешься, — вдруг беззлобно сказала она. — Ничего подобного. Когда человек правду гово­рит, он другого задевает только потому, что люди врать

привыкли.

— Это правда. Мы врём, придумывая, что обере­гаем близких. А разве нужно от правды оберегать?
Можно не врать, но научиться говорить от сердца, с любовью, и тогда человек не обижается и понимает, что ты о нём заботишься, а не возвышаешься над ним со своей правдой.

— Ты говоришь правильно. Теперь сама учись по­ступать так. Трудно человека не обидеть. Все горды­ню вырастили — выше крыши стала. Если в человеке самолюбия мало, его никогда не заденешь. Не чув­ствует он ударов, а змей-то их мгновенно ощущает.

— У меня весь двор чуть что — надувается. И вот смотрю, сегодня не обижался, а завтра на то же са­мое — уже изводится весь.

— Это дело заразное. Его змей на других насмот­релся и так же себя повёл.

— Лучше бы от хорошего заражались.

— И хорошее заразно, да только меньше его на свете. Уж очень зло расплодилось.

— Я вот всё думаю, Молчун, куда тебя опреде­лить? Больно неуместен ты в садовниках.

— Именно тут моё место. Ты думаешь, я во двор­це больше сделать смогу? Нет, так только властолюб­цам казаться может. Это они думают, что вот был бы я на том месте или на другом, я бы такое сделал! Ничего бы он не сделал, потому и сидит там, где посажен. Когда в нём силы будут что-то изменить, Господь его на нужное место сам определит, без слож­ностей.

— А может быть, через тебя Господня воля вер­шится?

— Нет, матушка, так может думать тот, кто ниче­го о себе не знает. Я-то знаю. Мне мир по-другому открыт. Я и здесь недолго пробуду, своё дело тихо сделаю и исчезну.

— Хорошо, не буду тебя трогать. Ты знаешь, будди­сты здесь ещё пробудут долго. Храм собираются стро­ить. Как думаешь, нам это не повредит?

— Слышал о храме. А нам как повредить может? Ты что думаешь, оттого, что они веру свою сюда при­везли, народ наш буддийским станет? Ой, не смеши, матушка. Ну пойдёт с десяток в храм, что из того?

— А меня уже мучить начали: зачем чужую веру допускаешь, зачем храм чужой строить разрешаешь? Зачем народ с толку сбивать?

— Так считают те, в ком веры мало. Я даже не буду сейчас говорить о том, что Господь — один на всех, а просто подходов к нему много. Я о другом скажу. Это как же нужно своему Богу не доверять и каким Его слабосильным представлять, чтобы дру­гой веры бояться! Ты подумай: если вера твоя крепка и сердце у тебя Богом полнится, то неужели то, что ты в чужой храм пойдёшь да на обряды посмотришь, на тебя повлияет и с веры твоей собьёт? Это же как нужно своему Богу не доверять?!

— Что заладил одно и то же? Да, мне так и гово­рят: не нужно нам чужой заразы.

— Так-то оно так. Всех подряд да в большом ко­личестве пускать не следует, потому что не всех во­просы веры интересуют, а возможно, политика. Я о другом говорю: ты ведь встречала таких, что чура­ются чужих обрядов да крестятся, как полоумные? Это от страха. Своей веры не хватает, в силу Бога не верят, даже подумать ума нет, что чужой обряд — это вопрос культуры и нужно проявите к нему уважение. Чего они не крестятся, когда на картины французов смотрят? Или когда восточную посуду в дом тащат? Дураки. Пусть позаботятся о силе духа своего да по­размышляют, что свою веру укреплять нужно не от­рицанием чужой, а предоставлением человеку свободы. Если Бог человеку свободу даёт, не давит на него, смотрит на недостатки и ждёт, когда тот сам испра­вится, то что же человек всех задавить своим Я хочет?

— Молчун, я тебя в Сенат определю!

— Завтра? Тогда послезавтра мой труп в Фонтан­ке плавать будет. Нет, я пока кустики пообстригаю, сад украшу — пусть он людей радует.

— Смотри-ка, Григорий маячит. Случилось что опять? Я ему строго-настрого велела сюда не при­ходить.

— А ты напрягись и послушай. Не привыкла к сердцу обращаться. Всё забыла.

— Нет, всегда в сердце ответы искала, всегда к себе прислушивалась, а сейчас меня жизнь закрутила.

— Это отговорки. Когда человек говорит, что его жизнь закрутила, — это его Я расти начинает быст­рее, чем положено. Помолчи, послушай: нервничать или нет?

Софи затихла, пытаясь проникнуть вглубь себя.

— Тишина. И Гришка поперёк бегает.

— Вот именно. Ничего не случилось. А Гришка бесится, потому что не в курсе событий. Он сейчас придумывать начнёт, ужасы плести, кошмары кли­кать. Иди. Ты его приведи в следующий раз, чтобы успокоился, но ничего не говори заранее.

Когда императрица пошла гулять в сад в следую­щий раз, Григорий шёл вместе с ней и надувался от гордости. Матушка никого не допускала прогуливать­ся с ней, только раз он краем уха услышал, что на неофициальном приёме был какой-то сановник и это не давало ему покоя. Он не знал, как подступиться с вопросом этим к Софи. Они сели на скамью, и Гри­горий начал разговор издалека:

— Ты раньше одна никуда не ходила.

— Я много чего раньше не делала, даже импе­ратрицей не была, а вот сейчас государством Управляю.

- О людях не думаешь, не уважаешь их. Ты по­смотри, назначила на должности высокие тех, кто по рождению их недостоин.

— А по уму да по смекалке?

— Так нельзя. Родовитых уважать нужно. Вот сюда, на беседу с посольством какого-то сановника при­гласила, а других обошла.

— Не сановника, а садовника, — раздался голос из кустов.

Григорий вскочил от неожиданности.

— Кто прячется?

— Не выйду, Григорий! Обличать тебя буду, неви­димый глазу твоему.

Императрица сидела не шелохнувшись и никак не участвовала в происходящем.

— Что творится такое, матушка? Ты почему мол­чишь?

— А что я могу сказать? Я говорила, что прихожу сюда с Богом разговаривать, вот и ты послушай, что он тебе скажет.

— Григорий, ты деньги давеча выпросил немалые на нужды бедняков. Хотел им за городом хибары по­ставить да кормить раз в день. Было такое?

— Было, — ответил Григорий, не в силах понять происходящее.

— Деньги же отправил имение своё достраивать, в карты половину спустил да брильянтов накупил.

— Как?! — взвилась Софи. — Ты что это творишь, негодяй! Ты меня месяц упрашивал, планы рисовал, а за один день спустил всё? На эти деньги столица месяц жить могла!

— Прости, матушка! — Григорий бросился на ко­лени. — Не устоял. Как полезли на меня со всех сто­рон — одному дай, другому, устал, а к вечеру решил отдохнуть малость — ну и проигрался чуток.

— Имение своё отдашь за долг, тогда прощу.

— Ты что, матушка?! А я с чем останусь?

— У тебя, Григорий, пять таких имений. Чай не обеднеешь, — вновь раздался голос из кустов.

— Как пять?! — императрица опять подскочила. — Ты говорил — два, и одно из них недостроенное.

— Врал. Он врёт много, но душа у него неплохая. Его ещё можно исправить.

— Вот-вот. Я хороший и врать больше не буду. Ты прости меня, что я скрывал имение, ибо сюрприз тебе, матушка, сделать хотел.

— Он пару имений хотел под пансион отдать, что­бы в них одарённые дети не очень богатых родителей учиться могли.

Григорий заскрипел зубами:

— Истинно так, так и думал. Прав голос твой. Видишь, мною добрые чувства руководили. Я не из корысти, я о государстве радею.

— Похвально, Григорий. Это тебя извиняет и мно­гое меняет в деле. Хорошо, что не я одна об народе

пекусь.

— Что ты, матушка, я первый твой помощник. Если хочешь, я всегда с тобой сюда приходить буду и голос слушать. Что он скажет, то я и сделаю.

— Ой не рад будешь, Григорий. Ты правду, как и всякий человек, не любишь. Волком завоешь через неделю. Ты знай только, что всё о тебе и делах твоих известно мне, а я матушке обо всём докладываю. Ничего не скроешь теперь. А из головы своей мысли о том, как ты меня тут отыскивать с друзьями нач­нёшь, выбрось. Я мысли читаю.

— Правда, Гриша, это так. Не замышляй худого. Ничего у тебя не выйдет. Пойдём-ка лучше. Придём сюда на той неделе, побеседуем.

Глава 2

Молчун шагал по бескрайним просторам земли Русской и не уставал поражаться её красоте и разно-

образию. Сколько народов различных он встречал, сколько характеров! Но всех объединяло одно: Зем­лю они любили. Землю! И любовь эта помогала сто­ять им непоколебимо во всех невзгодах, сыплющих­ся на них, мужественно встречать и удары, и милость судьбы. Всюду Молчун был привечаем, везде ему подавали краюху хлеба и кружку воды, и радовался он жизни, как не радовался никогда прежде.

За последнее время много напастей свалилось на его голову: милость императрицы, преследования всесильного Григория, зависть всех без исключения придворных. Но за три с лишним месяца успел на­учить он Софи, как слушать себя, слушать других и как управляться с мыслью. Это уже было немало, поскольку череда событий начала захватывать в свой жестокий плен императрицу, втягивая её в водово­рот жизни.

Молчун присел под деревом на красивой солнеч­ной полянке, расстелил перед собой платок, на него положил хлеб, соль, лук, перекрестился, возблагода­рив Бога за хлеб насущный, и сосредоточился на мыслях.

«Спасибо, матушка, за то, что со двора услала. Если бы не помощь твоя, удавили бы, без сомнения. О, ты слушаешь меня, Жак! Ни с кем не делись тай­ной нашей, пусть я останусь для них сбежавшим не­годяем, но ты-то знаешь правду, а большего и не надо. Видишь, ты мечтал о власти земной, думал, что тогда легко всё исправишь! Понял теперь, что хуже тюрь­мы для духа любая власть? И что мало можно сде­лать, на троне сидючи, а лучше ногами и руками дей­ствовать? Эх Софи, мы ещё поговорим с тобой».

Всё случилось так, как и предсказывал Молчун. Частые отлучки императрицы и гулянье в одиноче­стве были слишком подозрительны, а выше всех при­дворных сил было неведение и неучастие в каждой минуте жизни государыни. Этого они так оставить

_Не могли! Государыня являлась собственностью го­сударства — гигантской мельницы, перемалывающей всё на свете, а придворные — жерновами, мимо ко­торых не могло проскочить ни единое зёрнышко. Два месяца государыне и таинственному садовнику давали дышать, но потом они уже поняли, что доль­ше удерживать сжимающийся вокруг них обруч не в силах, и пришлось Софи иногда являться на свида­ния то с одним, то с другим придворным. С другой стороны, к Молчуну стали наведываться нескончае­мые гости то с одной просьбой, то с другой, то с лаской, а то и с угрозами. Ему следовало влиять на мнение императрицы, давать ей те советы, которые были выгодны разным партиям, требовать деньги, в которых они все нуждались бесконечно. И не было этому конца и края. Государство растаскивали по частям, пытаясь урвать кусочек послаще, и никому никакого дела не было до народа — голодного, ни­щего, обездоленного. Все великие начинания импе­ратрицы упирались в сановников, которые вольны были внедрять или не внедрять новшества. А зачем им нужно делать было это, беря на себя лишний труд? Они брали деньги, отпущенные на просвещение, на больницы, на сиротские приюты, и вместо десяти строили один, но зато ширились и богатели имения вельмож, росло количество их крепостных и нищал народ. Ты об этом мечтала, Софи? Все мечты разби­вались о корыстных, ненасытных людей, которым мало власти, денег, а хотелось еще и ещё больше от тех благ, которыми наполнен мир, находящийся во власти Сатаны. Ведь к его царству они все хотели приблизиться и его милость заслужить, а о царстве Божием никто и не помышлял! Далеко оно!

Нет, ошибаетесь, ближе ближнего! Но невиди­мо, и путь в него лежит через сердце человеческое. Так что и царство Божие всегда при тебе, только уси­лие приложить надобно, потому что оно силою берёт ся, силою духа и чистыми помыслами, душой светлой, не ведающей гордыни, зависти, жадности, зла. Недале­че до Бога, но понять это нужно сердцем своим!

— Почему ты опечален, рыцарь мой?

— Я теряю связь с плотью своей, с миром челове­ческим. Как жить мне и что делать, если она совсем оборвётся?

— Она не может оборваться, и в твоих силах удер­жать нить. Всё, что ты можешь, ты будешь делать. Будешь так же, как и всегда, возле плотного тела тво­его, будешь подсказывать и помогать в трудную мину­ту, но вот захочет ли оно слушать тебя — это уже должно решать оно. Ты отвечаешь за себя, низшее тело отвечает за себя, но есть ваше общее, более высокое тело, которое отвечает за единство всех принципов. Оно уже будет выстраивать новую линию поведения и думать, как связать разрозненные части. Не печалься. дитя, все через это проходят. Мир низший пока не в нашей власти, там правит враг рода человеческого. Но скоро будет бой, последний бой, в котором мы одер­жим победу, а враг уйдёт на другую планету.

— И там повторится то же самое?

— Нет, Один, там будет гораздо хуже. То, что ожидает мир тот, — ужасно.

— А мы? Мы должны будем идти туда?

— В этом нет необходимости. Возросшие духом и исполнившие обет свой, данный Вечности, уйдут в дру­гие миры. Спасать же ту планету придут люди, став­шие богами. Ради того, чтобы подготовить их дух, мы столько миллионов лет пробыли в сферах этой пла­неты. Мы выполнили задачу, и смена рыцарям готова. Ты лучше подумай, как укрепить утончающуюся нить с миром плотным. Ты имеешь право окружить тело людьми тонкими и духовными, чтобы они поддержали угасающую связь с миром духа, ты должен бесконечно пробиваться сквозь растущие заслоны тьмы. Используй все методы, какие тебе известны, Один. Тебе бу­дут помогать, ведь рыцарей в беде не оставляют.

Когда тучи, нависшие над Молчуном, стали сгу­щаться, императрица дала ему немного денег и на­звала несколько мест, куда он сможет прийти в слу­чае крайней нужды. Там ему помогут, дадут необхо­димые бумаги, деньги, еду. Молчуну следовало от­правляться вслед за буддийским посольством, ко­торое ушло с месяц назад, и быть ближе к ним. Как сложится дальнейшая судьба садовника, думать уже не приходилось. Всеми силами упирающийся Молчун был переселён во дворец, где находился под бдительным присмотром гвардейцев. По вечерам он встречался с Софи, всегда в окружении толпы разо­детых вельмож. Это была шумная и весёлая компа­ния, думающая только о развлечениях.

— Ты, матушка, скоро государством шутя управ­лять начнёшь, — как-то сказал ей Молчун. — Что ещё тут ожидать можно? Но ничего, ты всё равно продол­жай себя слушать. Делаешь, как я тебе говорил?

— Да, утром и вечером запираюсь и упражняюсь.

— Не оставляй занятия этого. Оно тебе выплыть из болота поможет.

Молчун да и сама императрица знали, что долго так продолжаться не может. Молчуну следовало ухо­дить, но Софи не оставят в покое, допытываясь, куда она его спрятала. Он будет представлять вечную уг­розу подозрительным и злонамеренным придворным. Как-то Софи, любившая драгоценные камни, по­казывала свои новые украшения, обсуждая ценность и качество изделий. Блеск камней завораживал мно­гих гостей, не отрывающих глаз от великолепных бриллиантов, сапфиров, изумрудов. Весь вечер по­святили обсуждению их баснословной стоимости, а Утром императрица, пожелавшая идти на приём в

новых украшениях, выскочила из спальни разъярён­ная, с криками и свирепой руганью. Из её шкатулки пропали самые красивые брошь и кольцо. Двор под­няли на ноги, перерыли всё, допросили всех — ника­ких следов найдено не было. А к вечеру выяснилось, что исчез садовник. С ночи его не видела ни одна живая душа. Горю императрицы не было предела. Мало того, что она лишилась украшений, стоивших немалых денег, удар был нанесён в самое сердце че­ловеком, которому она доверяла очень многое. Окружение злорадствовало, но все сочувствовали её величеству, глубокомысленно намекая, что садовник — не сановник, он всегда позарится на добро, которого не имеет. Впрочем, с самого начала им было ясно, что цель его была проникнуть во дворец, а для этого и все рассуждения умные: ведь так любая женщина падка на тайну, и ей запросто голову вскружить можно разговорами о необыкновенных способностях.

— Всё, больше никаких тайн, никакой мисти­ки, — решительно произнесла императрица. — Кто ко мне с ерундой всякой полезет, вмиг из дворца вылетит без права входить сюда в течение жизни.

На этом история с садовником закончилась.

Молчун дивился на окружающую его природу. Сколько земель он исходил, а такой красоты нигде не видывал. Он родился крепостным, но помещик подарил его своему амстердамскому другу. Тот увёз подростка с собой и обучил садовничьему делу, к которому сам был привязан..Там Молчун обрёл пол­ную свободу и благодаря знанию нескольких языков и удивительному мастерству стал известен во многих знатных домах. Он много ездил, бывал во Франции, Германии, Австрии, но всегда мечтал вернуться на родину. «Нет ничего лучше родной сторонушки, а наши цветы — всех цветов краше», — любил повто­рять он. Он обрёл покровителя в лице французского маркиза и долго жил в его поместье, но политические брожения заставили маркиза покинуть Францию и поселиться в Австрии, в доме своего друга, с кото­рым они были с детства неразлучны. Фердинанд и Титурель были почти братьями, и оба одинаково бла­говолили Молчуну, считая его своим младшим това­рищем. Русскому крепостному повезло. Он рос в ат­мосфере благожелательства и дружелюбия, среди людей, для которых законы чести и правда были пре­выше всего.

Однажды в поместье приехали старые знакомые родителей Фердинанда со своей красавицей дочерью. Дочь звали так же, как и мать, — Сегильдой. Родите­ли же представляли собой удивительную пару: каза­лось, они видели всё на свете и замечали то, что про­ходило мимо внимания всех остальных. Герцог Карл был на удивление прост и молчалив, но полон внут­реннего достоинства. Он первым обратил внимание на Молчуна, сказав, что у него есть скрытые способ­ности и что если он хочет, то герцог поможет ему

ими овладеть.

Молчун и раньше замечал, что умеет проникать в чужие мысли и виден» то, что другие пытались скрыть, но считал это наваждением и происками бесов.

— Нет, это далеко не так. Люди, если не умеют объяснить какое-то явление, машут рукой и говорят: «от бесов». А почему? Так проще, не нужно вдаваться в глубину явления и разгадывать его тайный смысл. Нужно напрячься, приложить силы, ум, смекалку, что­бы разгадать, что за этим кроется. Но людям лень, и они отмахиваются от непонятного, по привычке пе­рекрещиваясь. Это от недалёкого ума, от невежества. Тебе нельзя так поступать. Если хочешь, я научу тебя управлять своими мыслями и подчиняться внутрен­ней дисциплине. Вам всем нужно развивать дух.

Разговор происходил в присутствии Фердинанда и Титуреля. Обе Сегильды сидели и наблюдали за тремя молодыми людьми.

— Мне пока трудно сказать, — продолжал гер­цог, — повезло тебе, Молчун, или нет. Ты очень мо­лод, а вот товарищи твои намного старше. У них уже сформирован характер, а ты ещё находишься в про­цессе его становления. Поэтому я не знаю, как ты и как они воспримите то, что я вам буду говорить.

— Монсеньёр, мы с радостью подчинимся вашим указаниям, тем более что с детства знакомы с ваши­ми необыкновенными способностями, — ответили Фердинанд и Титурель.

— Хорошо, моя дочь владеет многими приёмами не хуже меня и своей матери. Я буду заниматься с вами два часа утром, давая наставления и указания на день. Потом вы будете работать. После обеда — про­должение обучения с Сегильдой — со старшей или с младшей. Таким образом, вы будете под бдительным присмотром в течение целого дня и ни один из ваших недостатков не пройдёт мимо наших зорких глаз.

Даже тогда, когда Молчун долгими летними дня­ми работал под палящим солнцем, ему было намно­го легче, чем теперь. Ему и в голову не могло прий­ти, что это адский труд — работать над собой и соб­ственной мыслью. Нужно сказать, что Фердинанду и Титурелю было куда сложнее. Они накопили больше земных знаний, и эти знания вступали в противо­борство с теми, что открывал им герцог Карл. Но он всегда оказывался прав, и как бы все трое ни сопро­тивлялись, перед ними возникала Сегильда, уже вла­девшая всеми приёмами и обученная отцом, которая являла собой живой пример достигнутого герцогом результата. С этим поспорить было нельзя, и моло­дым людям оставалось только подчиниться.

Когда бунт возрастал, герцог напоминал, что мо­лодые люди дали своё согласие на обучение и обяза­ны сдержать слово. Слово чести было превыше все­го, и они, не имея что сказать, расходились по своим комнатам, продолжая выполнять указания Карла.

Однажды, когда они все вместе собрались в зале, Молчун сказал:

— Я смотрю на Титуреля, а вижу старика, сидя­щего перед огнём. Это умудрённый жизнью старец, много повидавший на своём веку. Что меня связыва­ет с ним?

— Это старая история. Она происходила на на­ших глазах, поэтому мы можем рассказать вам то, что случилось в действительности. Вы знаете, что Титурель не родной сын Шарлотты, а усыновлённый ею младенец, которого подкинули в аббатство. А при­вёз его к ней ты, Молчун, потому что в прошлом ре­бёнке узнал своего давно ушедшего дедушку. Вас свя­зывают теснейшие узы духовного и кровного родства, но как сложится ваша дальнейшая жизнь, мне знать

не дано.

— Я кое-что расскажу вам, — раздался мягкий голос, и все вскочили от неожиданности.

У дверей стоял человек среднего роста, в краси­вом плаще, ниспадающем многочисленными склад­ками до самого пола.

— Граф, — промолвила Сегильда, и на глазах у неё появились слёзы.

Герцог Карл, держась за спинку кресла, сделал шаг навстречу гостю, но не смог идти дальше.

— Проходите, сеньор, и присаживайтесь. Вы, вид­ но, старый и добрый друг семейства, — Молчун при­гласил графа в их круг.

Но тут вдруг с ним что-то произошло, и он, под­няв глаза на сеньора, уже больше не в силах был от­вести их от него. Титурель и Фердинанд тоже стояли как вкопанные, не в состоянии сделать шаг или про­изнести хоть одно слово.

— Не думал, что моё присутствие произведёт на вас такое действие, — сказал граф. — Друзья мои,
приходите в себя и давайте побеседуем. Мне есть что сказать вам всем.

Транс постепенно проходил, и вся компания об­рела дар речи.

— Боже мой, сколько лет мы не видели вас! — сказала Сегильда. — Говорят, с глаз долой — из сер­дца вон, а у нас всё наоборот: чем дальше, тем боль­ше тоска сжимает грудь и сердце полнится мыслями о вас. Какое счастье увидеть вас вновь!

— Вы знаете меня, но молодые люди в полном недоумении. Мне придётся подсказать вам, благо для этого существует возможность, данная вашим обуче­нием, герцог.

— Подойдите ко мне, — сказал граф, обратившись ко всем молодым людям.

Он протянул левую руку ладонью вверх и попро­сил всех положить на неё свою левую руку. Потом граф прикрыл их сверху правой рукой и попросил помолчать минутку. По телу всех четверых пробежал ток, им сделалось жарко, и они вяло разбрелись по своим креслам.

Первым вскочил Молчун.

— Я знаю, я всё знаю! Боже мой, я вижу и глаза­ми, и сердцем.

— Успокойтесь, дорогой друг, теперь вы будете уже знать всегда, а обучение герцога вам поможет дисциплинировать себя, свои мысли и научиться хра­нить знания втайне.

— И я знаю, — сказал Титурель, но я ничего не вижу, а просто знаю.

— Так и должно быть у всех остальных, — про­должал граф. — Вы освоитесь со своим новым зна­нием, а завтра мы поговорим.

— Граф, неужели вы сможете остаться и по­чтить наш дом своим присутствием? — спросил Фердинанд.

— Да, друзья. Я пробуду с вами три дня.

— Благословен Создатель, который позволил нам свидеться снова, — тихо промолвила Сегильда.

Было поздно, и все разошлись, граф же остался с герцогом на короткий разговор.

— Вы уже в очень преклонном возрасте, мой доб­рый друг, но и сейчас вы ещё можете послужить Брат­ству. Собственно, то, что вы решили заняться моло­дыми людьми, уже большая помощь, но можно взять на себя труд более сложный.

— Если вы считаете меня достойным, я готов.

— Вы не только достойны, но и крепки для этого поручения. Я помогу вам сохранить эту силу — и вам, и Сегильде — до конца ваших дней. А теперь выслу­шайте меня.

Граф коротко поведал герцогу о ситуации, которая сложилась в мире, и о расстановке сил.

— Тьма сжимает свои объятия, и у нас не остаётся времени. Мы задействовали всех наших рыцарей, и они идут в воплощения, не зная отдыха в тонких сферах. Поскольку время убыстряет свой бег, карма
обрушивается на них со всей тяжестью. Теперь на сбалансирование энергий им остаётся одно-два во­площения, а это очень мало. Наш друг Жак окажется в крайне сложном положении, поскольку в своё труд­нейшее воплощение он должен привести в порядок и энергетическое состояние оболочек. Боюсь, это ему окажется не по силам. Вам следует помочь ему и быть рядом, подсказывая словом и, по возможности, де­лая что-либо для него.

— Где он?! — вскричал герцог. — Вы же знаете, как я был расположен к нему, а Сегильда — особен­но. Вот уж кто обрадуется встрече с ним.

— Мой дорогой друг, в вашем сознании он живёт молодым человеком. И вы, и Сегильда сохранили образ его. Вам будет сложно привыкнуть к его ново­му телу и воспринимать его так, как прежде.

Граф наклонился и прошептал что-то на ухо гер­цогу. Карл недоумённо вскинул брови и уставился

на графа.

— Честно говоря, этого я не ожидал. Все что угодно, но только не это. Сегильда будет потрясе­на. Но как же мы сможем приблизиться к нему?

— Об этом не беспокойтесь. Я буду иметь разго­вор с Жаком. Пока он в состоянии слышать и вос­принимать указания. У вас будут необходимые бума­ги, и вам будет обеспечен весьма радушный приём. Но вот захочет ли Сегильда?

— Она всегда готова служить вам и исполнять любые поручения. Вы же знаете это, граф.

— Хорошо, расскажите ей обо всём. Молодым людям я сам скажу то, что им следует знать.

Три дня, которые граф провёл в поместье, неког­да принадлежавшем фон Аушенбаху, пролетели как ветер. Обаяние графа было таким сильным, что мо­лодые люди не представляли, как они теперь будут жить без встреч с ним.

— Да, так было и с нами, — говорила Сегильда. — Нам казалось, что жизнь остановилась и возобно­вится только тогда, когда граф появится вновь. Но годы шли, и он присутствовал в наших мыслях и внут­ренней жизни, не приходя во внешнюю. И вот он снова здесь, такой же, как и прежде. А мы стареем.

— Интересно, сколько ему лет? — спросил Молчун.
Сегильда засмеялась:

— Жак рассказывал нам, как сильно этот вопрос занимал вас раньше.

— Мне бы очень хотелось посмотреть на вашего Жака, — сказал Молчун. — Я столько о нём слышан интересного.

— Вам представится такая возможность, — сказал граф, неожиданно появившись в комнате. — Но это будет не скоро. Вам нужно развить свои способности и укрепиться духом. Все необходимые наставления вы получите от меня, а потом выполните без лиш­них сомнений то, что вам будут говорить герцог и Сегильда.

— Вам, герцогиня, тоже придётся вспомнить годы, проведённые в Греции, и заняться усиленным вос­питанием этих молодых людей. В их возрасте вы уже подвергались многочисленным испытаниям и были закалены в сражениях.

— Это что-то новое. Я никогда не слышал об этом, — сказал Титурель.

— Герцогиня — истинный воин, владеющий лю­бым видом оружия, — продолжал граф. — Я думаю, она не разучилась держать в руках шпагу, хотя с того злополучного дня, когда на её глазах был убит Жак, она не брала её в руки.

— Честно говоря, — вдруг сказала Сегильда, — я бы взяла её в одном случае: если бы судьба свела меня с этим негодяем Фридрихом.

— Вы бы не говорили так, если бы знали, что с ним произошло, — ответил граф. — А история эта
весьма поучительная.

Граф коротко обрисовал ситуацию и набросал точ­ный портрет князя, обозначив все его внутренние

противоречия.

— Этот человек был почти сломлен собственной гордыней. Абсолютно все и всё окружающее превоз­носили его несуществующие заслуги, поощряя все низменные качества. Мало встречается людей, спо­собных на преодоление такой ситуации. Но он усто­ял. Уединившись в своём замке, он почти полгода провёл в полном одиночестве, нещадно бичуя себя и пытаясь выбраться из того капкана, в который он сам себя загнал.

— А как можно сделать это? — спросил Фердинанд.

— Он не жалел себя. Он принял за правило го­ворить, что всё, что он делает, — от гордыни. От­дал приказ слуге — «возгордился». «А чем ты луч­ше его?» — спрашивал он себя. Пытался вспомнить прошлое — всё от самолюбия, властолюбия, спеси, гордыни. Он не просто ругал или терзал себя — нет, он выкорчевывал недостатки, не оставляя им ни малейшего места. На определённом этапе этой не­щадной борьбы мне пришлось помочь ему. Это про­изошло в тот момент, когда в отчаянии своём он достиг предела и со всей силой взмолился: «Госпо­ди, у меня ничего не получается. Не могу я сделать то, что хочу. Сделай Ты, если на то есть воля Твоя». Как я мог не помочь ему, если он впервые уповал не на себя, а на власть, что выше его? Он почув­ствовал протянутую руку и ухватился за неё. С того момента началось его духовное преображение.

Дата добавления: 2015-12-01