Рыцари Грааля 17 страница

— Да, мне они досаждают изрядно, а о тебе и го­ворить не придётся. Взревнуют и выживут отсель. Видишь, я даже во дворце своём не хозяйка.

— Нет, матушка, ты хозяйка отменная, но слиш­ком много сама сделать хочешь, а нужно других учить и доверять им. Вокруг тебя людей хороших много, только гулянки ваши их с толку сбивают. Ведь ты одна среди них успеваешь и гулять, и работать, а они так не умеют.

— Воистину так. Если день не позанимаюсь да не поработаю, я потом как больная. Откуда во мне при­вычка такая?

— Из прошлого. Дисциплина в тебе укоренилась, въелась в сознание твоё.

— Ты знаешь, кем я была?

— Знаю. Ты почему, думаешь, с такой легкостью веру православную приняла и не только по нужде государственной, но и по сердцу? Потому что она в тебе прочно сидит, твоими жизнями в этой земле

утверждённая. Они поражаются, откуда тебе обряды хорошо известны, как ты молитвы все выучила. Не­вдомёк им, что сама занималась, дело великое заду­мала, да не успела выполнить. Съели они тебя рань­ше времени, а ты в гордости своей не смогла на

уступки им идти.

— Постой-ка, у меня и сейчас на уме переустрой­ство да реформы.

— Правильно, ты цель поставила и выполнить дело задуманное хочешь, подходя к нему с разных сторон. Мало жизни одной, а в следующей нужно вспомнить, созреть, и пока к делу подойдёшь, сознание и взгляд на вещи меняются. Ты в свои воплощения прошлые

веришь?

— Как не верить? Я просто знаю, что человек живёт не один раз, и это даже вопрос не моей веры, а духовного ведения.

— Но ведь это расходится с церковным положе­нием?

— Ну нет. Я вопрос этот изучала. Мнения есть разные, а в глубину мало кто проник. Мешает им что-то думать широко.

— Не корят тебя за настроение мистическое?

— Что ты! Я во всём ищу научную основу и дока­зываю, что нет ничего сверхъестественного, а есть то, до чего пока не доросло человеческое сознание, а посему прослыла ненавистником всякого рода таин­ственных явлений.

— Ну, пускай думают как хотят. Чем бы дитя ни тешилось...

— Ты обещал мне про имя твоё сказать.

— Молчуном меня зовут потому, что молчалив.

— По тебе этого не скажешь. Ты болтаешь, рта не закрывая. Да и хитёр больно.

— Это я с тобой, матушка, по старой памяти раз­болтался. Молчать я стал о том, что вижу и знаю, чтобы неприятностей не нажить. А с тобой я немало времени в прошлой жизни провёл, когда ты в мона­стыре алхимию изучала.

— Да? Я не сведуща в этих вопросах, и не больно они меня занимают. Вот Катька по ним с ума сходит, всё что-то экспериментирует.

— Видишь, как интересно. А Жака это волновало и трогало.

— Ты говоришь, Жака? Мне называли это имя.

— Знаю, но ты лучше о том забудь, а вот про ал­химию знай, что она есть не переливание вещества из колбы в колбу, а процесс в душе человеческой. Это «всё о душе». Знания из земли Египетской при­шли, что Кем зовётся, отсюда и слово такое.

— Молчун, тебя нужно с Катькой познакомить, чтоб академией занимался. Знаешь больно много.

— С Катькой твоей знаком я, она меня вырас­тила когда-то, да сбежала, боясь молодость загу­бить, а теперь, вишь-ка. академией занимается. Слушай, матушка, твои-то в кустах забеспокоились, что слишком долго здесь сидишь. Сейчас начнут выползать. Ты лучше вставай и иди, чтобы они сюда не подошли.

— Я через три дня снова приду, жди.

«Ох, Жак, хватит ли у тебя сил на дело, если уже сейчас ты окружён безликой массой, что пытается навязать тебе волю свою?» — подумал Молчун, про­щаясь с императрицей.

Софи поднялась и пошла прямо по направле­нию к кустам, где засели придворные шалопаи. Они обмерли от страха, наскоро придумывая объяснения и предчувствуя грозу. А она шла и ду­мала, что, скорее всего, они ждут от неё шума и наказания. «Раз ждут, то получат», — решила она, настраивая себя на скандал.

«Ах, Жак, зачем ты делаешь это? — проносились мысли в голове у Молчуна. — Пока ты играешь сво­им настроением, но наступит момент, когда можешь потерять управление им и превратишься в раздражи­тельное и неуравновешенное существо».

— Не играй с придворными! Тебе всё шалости, а характер меняется! — говорил ей Молчун через три дня.

— Я не играю, а говорю правду. Имею же я на право?

— Правду можно говорить разными способами. Ты умнее многих окружающих тебя людей, знаешь больше, видишь дальше. Тебе бы наоборот — сдер­живаться, а ты учишься раздражаться. Криком и гне­вом ничего не добьёшься.

— Да они другого языка не понимают. Лоботряс­ничают, только выгоду ищут. Кто из них о государ­стве думает?

— Ты, матушка, думаешь. Твоё сердце этой стра­не принадлежит, поэтому ты и беспокоиться о ней

должна.

— Выходит, мне одной мучиться?

— Ты этого хотела — ты это получила. Разве не так? Все желания исполняются. Невыполненных не бывает — это закон вселенский. Что теперь сетуешь?

— Вовсе не сетую. Я о разгильдяях и бездельниках говорю. Послушай, братец, я же не знаю, чего в

прошлых жизнях хотела. Вдруг я мужа чужого жела­ла или проклятия на чью-то голову сыпала? Сейчас-то мне этого ничего не нужно.

— Вот ты в точку и попала. В том-то и дело, что сейчас не нужно, а желание твоё всё равно испол­ниться должно. Человек со злости может пожелать, чтобы дом чей-то сгорел, но в следующей жизни он сам может жильцом этого дома оказаться. Желание его сбудется, и человек станет погорельцем. Или у тебя прекрасная семья, а ты когда-то на чужого му­жика глаз положила, он к тебе в этой жизни приле­пится и покоя не даст, семью разрушит, жизнь поло­мает. Но ведь сама этого хотела.

— Ну не в этой же жизни?

— А что Господу твоя жизнь? Секунда. Он меряет по всем жизням сразу, делений не зная, а человек живёт отрезками. Вот разнобой и получается.

— Получается, что лучше не желать ничего, что­бы не ошибиться?

— Правильно. Желания могут оказаться самой сильной преградой в дальнейшем, потому что о бу­дущем своём человек не ведает.

— Ты говоришь, что о государстве этом я мечта­ла, о переустройстве его, так, наверное, многие ца­рями стать-то хотят?

— Мало хотеть. Силу желания нужно иметь. Твоя сила все другие пересилила, а те, кто меньше тебя хотел, — вокруг сейчас вертятся. Когда их сила с твоей сравняется — борьба начнётся. Но ты пока сильнее всех. Не переживай, лишь бы с характером справилась.

— Что ты всё о характере заладил? Что в нём не так?

— Пока всё нормально, но твоим организмом на­коплено огромное количество энергии, с которой тебе нужно уметь справляться. Я рядом, чтобы помочь тебе, но ты слушать меня должна, чтобы развиваться пра­вильно. Смотри-ка, кто-то сюда идёт.

— Это Катька, я ей прийти велела. С тобой по­знакомить хочу. Не серчай, ты подскажешь ей чего надо, может быть, полезными друг другу окажетесь.

— Ох, думаешь ты правильно! Вот бы ещё своево­лию своему не потакала!

Катерина подошла поближе, шаря по сторонам глазами:

— Ну где твой садовник, матушка?

— Здесь я, — Молчун вышел из кустов. Катька взглянула на него и обмерла. На глазах у неё показа­лись слёзы.

— Родненький, какой же ты хороший, — запри­читала она.

— Катька, сдурела, что ли? Угомонись!

— Ты что, не видишь, как он сияет? Он чист, как кристалл, как капля воды.

— Ты сейчас стихами заговоришь, может, оду на­пишешь садовнику?

— Напишу, обязательно напишу.

— С этим делом у тебя туговато будет. А к знахар­ству ты не склонна? — спросил Молчун. — Мелинда, та все по травам специализировалась.

— Я о Мелинде ничего не слышала. Она где жи­вёт? — спросила Катерина.

— Она жила во Франции и работала бабой-ягой, —

ответил Молчун.

Женщины рассмеялись, и потекла оживлённая беседа, как у старых, добрых знакомых.

— Так вот, — наставлял их удивительный садов­ник, — с желаниями мы разобрались, что лучше ни­чего не желать, чтобы потом в дураках не оказаться.

— Как это? Я много чего хочу! — вставила Катерина.

— Угомонись, Мелинда, ты и раньше всё хотела, удержу не знала, целую жизнь загубила! Сейчас хоть пойми, что вредно это.

— Вот и буддисты такое говорят, — добавила Софи. — Тут люди появляются с окраин — интерес­ные вещи рассказывают! Я раньше о религии такой ничего не слышала.

— И мы не знаем.

— Они верят в перевоплощения, даже не верят, а живут так, как будто временно на Земле. Побудут немного здесь, дела, какие нужно, поделают, и на­зад. Потом снова родятся, и так всё время. Ну и вред­ным считают что-то земное иметь — зачем это, когда всё равно умрёшь. Родишься снова — у тебя другая семья будет, а там порядки иные. Они духовного бо­гатства ищут и о других заботятся — вдруг те люди их родными потом станут?

— Интересно. Это что, целый народ такой живёт?

— Да, далеко отсюда. Страна-то наша огромная! Но вера такая в Индии, Китае, Японии — на Восто­ке, в общем.

— Ой, а как же развлекаются они? — всполоши­лась Катерина.

— У тебя всё гулянки на уме, бестолковая! Акаде­мией займись да серьёзнее стань, — Софи рассер­женно топнула ногой.

Молчун укоризненно посмотрел на императрицу:

— Она, матушка, и так много на себе тянет. Ноша-то для женщины велика.

— А я кто? У меня что, ноша меньше?

— Каждому своё. Ты её нести захотела, вот тебя и нагрузили. Зачем теперь жаловаться?

— Ладно, твоя правда. Прячься! Опять сюда кто-то несётся. Катя, поди к ним, не хочу, чтобы сюда подходили.

Катерина быстро пошла от скамьи навстречу при­дворным, что бегали по саду в поисках императри­цы. Ясно было, что не столько дело срочное их при­вело, сколько любопытство. Необходимо, чтобы её величество всегда была на виду, чтобы все знали, что она делает в настоящий момент. Даже когда она пи­сала, они толпились под дверью, чтобы ненароком не пропустить чего-то. Нет, не только любопытство ими двигало, а ещё и другое — быть причастными к делам государственным, то есть к власти! Кто мог отказаться от этого? В ком сила такая была, чтобы о власти не думать?

Катерина долго разговаривала, явно споря и убеж­дая. Наконец она одержала победу и торжественно пошла назад, к скамье, одна.

— Ну что долго так? Что опять стряслось?

— Буддисты прибыли. Тебя видеть хотят. Надо же, только заговорили, а они тут как тут.

— Что, опять жители? Рассказывать мне пришли о житье да вере?

— Нет, матушка, там посланцы какие-то.

— Как посланцы? Ну-ка пошли во дворец! А впро­чем, зачем туда? Надо было их сюда вести. Эх, жаль, что ты их отпустила!

— На тебя не угодишь, матушка, то одно, то дру­гое, — Катерина обиженно отвернулась.

— Не обижайся. Хорошо было бы, чтобы Молчун на них посмотрел.

— Так в чём дело? Сейчас я верну бездельников твоих, — сказал Молчун.

— Как это ты сделаешь? Они уже далеко!

— Для мыслей расстояний не существует. Я им
прикажу вернуться. Дай-ка сосредоточусь.

Молчун затих, прикрыв глаза.

— Ну всё, я мысль послал. Сейчас посмотрим, что дальше будет.

Минут через десять вдали опять кто-то показался.

— Интересно, что теперь скажут? — Софи с лю­бопытством посмотрела на Молчуна. — Катя, иди
им навстречу да скажи, чтобы посольство сюда вели. Не всех, конечно, а нескольких, для предваритель­ной беседы. И чтобы с ними никого из наших не было! Приём завтра будет.

Катерина снова пошла в сторону приближающихся придворных. Пока она вела с ними беседу, Молчун обратился к Софи:

— Ты загоняла её, матушка! Многие вещи можно делать без лишней суеты. А у тебя энергия прёт, как фонтан. Тебе неведомо, что люди так, как ты, делать не могут, потому что в них силы такой нет. Будь с ними помягче.

— Распущу их тогда совсем. Они добра не пони­мают, а мягкость мою принимают за безволие и на голову садятся. Нет, так с ними нельзя!

— Ты о своём характере подумай! Раз прикрикнешь, другой, третий — потом замечать перестанешь, что кри­чишь всё время, — это привычкой твоей сделается.

— Что же делать, по-твоему? Может быть, им вовсе приказывать перестать? Может, их спрашивать, как государством управлять?

— И их спрашивать иногда следует. Они гордить­ся начнут, что сама императрица с ними советуется, любить тебя больше будут. А когда разозлишься на них, не кричи, а воды в рот набери и держи, пока вся злость не пройдёт.

Софи рассмеялась.

— Хороший способ. Ладно, попробую. Прика­жу, чтобы возле меня всегда стакан с водой холод­
ной стоял.

Тут Катерина вернулась и со смехом рассказала, что придворные топтались на месте, не зная, что при­думать. Потом один вдруг вспомнил, что забыл на лужайке шляпу.

— Это вы из-за шляпы вернулись все? — спроси­ла Катерина.

— Да, — ответили они, радуясь, что найдено объяс­нение их несуразному поступку.

— Больше не возвращайтесь, — приказала Кате­рина и передала им слова её величества.

— Ещё с полчаса нас никто беспокоить не бу­дет. Ты скажи лучше, как мысль послал. Что это за дело такое?

— С мыслями всё просто. Мысли не знают вре­мени и расстояния и летят туда, куда их послали. Но они обладают энергией. Энергия возвращается к пославшему, всегда усиливаясь на обратном пути. Хо­рошую мысль отправил — много хорошего вернётся, ну, польза какая делам будет, настроению, здоровью. Плохая же мысль вернётся и нанесёт вред тебе, го­раздо сильнее того, что другому желал.

— И это любая мысль? Ты им вернуться прика­зал — это тоже к тебе вернётся?

— Конечно, но в виде энергии этой мысли. Я пло­хого им не желал, пошутил малость, значит, кто-то и надо мной подшутит, только посильнее. Любая мысль так действует, потому что мысль — это сила.

— Получается, что лучше не мыслить. А то столько гадостей в голове проносится, но думать над этим некогда — жизнь не даёт.

— А всё должно быть наоборот. В первую оче­редь о мысли думать нужно, о её чистоте и красоте. К красивому грязь не липнет. Вот твоя мысль, Мелинда, олухов-то не достигла бы, а моя — быстро до них дошла. Почему так? У меня мысль дрессирован­ная, я ей приказываю, и она меня слушается. А ты своей можешь сто раз приказывать — она у тебя вкривь да вкось пойдёт, как у охотника неопытного пуля полетит: целится в зверя — попадает в небо. Может быть, если ты сто раз попробуешь, на сто пер­вый у тебя что-нибудь и выйдет, но для этого каж­дый день тренироваться нужно. Твои гвардейцы, ма­тушка, каждый день маршируют да стреляют. Лучше бы мыслить упражнялись.

Софи вдруг рассмеялась.

— Представляете, что бы народ подумал, если бы я завтра приказала всем полкам мысли в цель

посылать?

За разговором время пронеслось незаметно. Мол­чун вдруг затих, насторожился, поднял вверх палец и сказал:

— Кто-то мысль посылает, и очень сильную. Не простые люди сюда жалуют, ваше величество.
Они в дисциплине смыслят поболее моего.

Вдали показалась небольшая процессия.

— Катерина, иди навстречу! Кроме буддистов ни­ кого не приводи, а эти пусть остаются там, где стоят.

Катерина вернулась в сопровождении четверых людей в ярких красно-жёлтых одеждах. С ними был Русский монах. Они подошли поближе, раскланялись перед императрицей и на миг затихли, как бы во что-то вслушиваясь. Молчун внимательно посмотрел на них, а потом заулыбался. Они все тоже заулыбались, глядя на странноватую компанию, которая окружила её величество.

— Это неофициальное знакомство, потому рас­
полагайтесь так, как вам угодно.

Софи села на скамью, рядом присела Катерина, Молчун опустился прямо на траву, а за ним и все буддисты. Они привычно поджали ноги и поверну­лись к монаху. Он один остался стоять:

— Я толмач. Живу в далёком сибирском монас­тыре. Мне много путешествовать приходилось, и я
много языков знаю. Эти меня сами просили в столи­цу их проводить. Доехали с Божьей помощью.

Лица монахов были бесстрастны, но открыты. Они не прятали глаз и с любопытством, видимым только Молчуну, наблюдали за императрицей.

— Почему они так смотрят на меня? — спросил Один у Титуреля.

У входа в Храм стояла группа воинов в странных одеяниях.

— По-моему, они прийти с вестью. Давай подойдём к ним.

Один и Титурель поприветствовали воинов и при­гласили их войти. Те с удовольствием согласились и сделали шаг, переступив порог, который могли пере­ступать только чистые сердцем люди.

~ Приветствуйте посланцев миров дальних — до­нёсся до рыцарей беззвучный голос.

Рыцари склонились в поклоне перед прибывшими го­стями:

~ Входите, Братья, в Обитель нашу и отдохните после дороги.

— Нам уже пора назад. Мы не имеем права на по­кой. Мы принесли весть тебе, Один.

Один отошёл с ними в сторону и молча выслушал послание. Когда затих беззвучный голос, Один склонил голову в благодарность за принесённую весть и проде­ланный путь.

— Мне нечего сказать вам. Я могу только согреть вас теплом и потоками радости, которые переполня­ют меня. Передайте в мир ваш, что сердце моё мне не принадлежит, я понял всё и благодарю Всевышнего за ту весть, которой удостоен.

Воины удалились, а Один подошёл к Титурелю.

— Ты весь сияешь. Скажи только то, что хочешь.

— Я не знаю, как это объяснить. Я вступил в чер­тоги Духа и начет обретать целостность. Моя небес­ная половина сумела протянуть мне руки и соединить­ся со мной едва заметной тонкой нитью. Это была первая весть её.

К ним подошли Миль и Соль.

— Мы знаем, что произошло, Один. Это событие! Ещё ни один из нас не достигал таких высот. Ты пошёл по самой крутой тропе к вершине. Мы будем поддерж­кой духу твоему.

— С чем приехали, гости дорогие? — начала раз­говор императрица.

— Мы приехали приветствовать государыню и поднести ей знаки отличия.

— От чего отличать меня будете?

— По вере их, — объяснил толмач, — есть боги мужские и женские. Они всех почитают одинаково. Женские боги — это вроде жёны мужских, и зовут их Тарами. И те и другие рождаются на Земле, то есть выбирают, где, когда и зачем им воплощаться. Они вы­полняют разные задачи и в зависимости от этого при­ходят в мир различные аспекты богов. Простите, если я что непонятно говорю, но они мне всю дорогу втол­ковывали, что там у них с богами, и я вроде понял, а вот объяснить трудно. Много их очень, пужаюсь я.

— Ничего, разобраться можно. Тебе, Катерина,
понятно?

— Да, матушка, пока ясно.

— А тебе, Молчун?

— Да что тут не понять? У них на разное настро­ение определённый бог. Может, так даже проще? Разозлилась ты, матушка, — в тебя один бог вселил­ся, закапризничала — другой, подобрела — третий.

— Он правильно понимает, — перевёл толмач сло­ва одного из монахов.

— Ты же ему ничего не говорил!

— А я давно заметил, что они всё понимают по мыслям. Иной раз объясняешь всё не так, а они го­ворят — правильно, мысль понял, просто слов для неё подобрать не можешь.

Заговорил ещё один монах.

— У тебя окружение хорошее, они думают верно,
особенно вот этот советник.

— Они советника с садовником перепутали.
Монахи засмеялись:

— Если у вас такие садовники, то государство ваше далеко пойдёт.

— Мы знаем его и её, — они кивнули в сторону Катерины, — для них много подарков привезли, зав­тра вручим.

— Матушка, уволь, во дворец не пойду. Ни к чему это. Ты же сама знаешь, что потом будет.

— Ладно, не причитай. Скажи им, что садовники на приёмы не ходят, а здесь я рядом с ним, потому что сад вышла посмотреть. Если хотят, пусть его здесь ищут, но и этого делать не нужно, чтобы беды не накликать. Катерину чтобы во дворце тоже особо не жаловали. Не дуйся, — её величество обернулась к Кате. — Знаю, что говорю. Так чем отличать меня будете?

Монахи переглянулись и встали. Потом они все склонились перед императрицей, и один сказал:

— Мы приветствуем великую богиню, которую у нас в народе почитают больше всего. Её называют
Белой Тарой.

— Ну спасибо, уважили. Вот только завтра гово­рить этого не надо. Нет, стой, не переводи, — оста­новила Софи толмача. — Как думаешь, Молчун, по­вредит это мне?

— Нет, матушка, широту взглядов своих покажи и веротерпимость. Если другой народ тебя богиней почитает, как нашему это повредить может?

— Прощайте, господа, завтра встретимся во дворце.

Императрица встала, все поднялись за ней следом.

— Проводи их, Катя, и жди меня там, я скоро подойду.

Посольство ушло, а Софи вновь присела на скамью.

— Сколько событий сразу! Как сюда к тебе при­ходить стала, так что-то больно многое случается.

— А как ты думала? В тебе мысль заработала и другое направление избрала. Вот она пока Землю обегает, многое за собой и прихватывает.

— Так уж каждая мысль по Земле летает?

— Почти каждая, что силу имеет, и нет у неё ско­рости, и времени для неё не существует. Ты попро­буй и мои мысли ловить. Я их посылать буду, а ты вслушивайся.

— А как я узнаю, что твоя она?

— Ты не ухом-то слушай, а сердцем. Как сердце отзовётся. Если засомневается — подожди, переспро­си. Вообще-то сердце сомнений не знает. Сомнения — это от ума, когда мысль закрадывается не туда, куда надо. Ей положен один маршрут, а она от него от­клоняется — вот человека сомнения и одолевают.

— Опять ты мне много интересного рассказал. Есть над чем поразмышлять. Ещё бы толмача вызвать Надобно, порасспросить его. Что про него думаешь?

— Не прост он. Видел немало на своём веку, с тайнами соприкасался да научился язык за зубами Держать. А монахам тем многое открыто: видят, слы шат, знают. Они ведь специально в монастырях обу­чаются.

— Почему же у нас не обучаются?

— А кто тебе сказал, что нет? Истинное Знание не разглашается, оно всегда под покровами сокрыто. Зачем всем подряд оно надобно? Открывают его тем, кто расположен к нему и кто сердцем стремится мир постичь. Вот у Катерины твоей сердце-то доброе, но головой хочет стену прошибить. Когда шишки на­бьёт, тогда поймёт, что не там искала. Но ты её на­сильно никуда не веди, пусть сама ищет. Если пой­мёт, в чём ошибалась, то оценит найденное вдвойне.

— Пойду я. Через три дня прийти не смогу. Но ты же всё равно здесь? Жди.

Посольство, почтив воплощение Белой Тары в лице императрицы, собиралось назад, договорившись о строительстве первого буддийского храма в право­славной столице.

— Если бы мы были терпимее, то наша столица засияла бы храмами всех религий, существующих на Земле. Сколько религий всего-то, Гриша?

— Много, матушка. Я тебе по югу нашему сказать могу, что вроде бы мусульмане там, а знаешь, сколь­ко разновидностей ислама есть? Никто из нас не ве­дает. Да ты сама посуди, у христиан различий сколь­ко: лютеране, католики, протестанты, православные, армянская церковь, грузинская.

— Да, действительно, а все ведь христианами счи­таются! Наверное, в любой религии разделения эти от людей пошли — кто посильнее был да к власти стремился, тот своё и насаждал. А храм буддийский мы строить будем. Ты человека, Гриша, отряди, что­бы спрашивать с кого было.

— Исполню, матушка. Ты скажи, что в сад зачас­тила-то?

— Ну не спрячешься от вас. Гуляю там в одиноче­стве, с собой наедине побыть хочу.

— А почему тогда сама с собою разговариваешь?

— Я не с собой, а с Богом беседую, — вдруг сооб­разила Софи. — Где же мне с ним ещё разговари­вать? Иной раз и кричать хочется, а у себя не могу — все ведь стоят да подслушивают. Вот я в сад и ухожу.

— Прости, Бога ради. Хочешь, послежу, чтобы больше никто за тобой не подглядывал?

— Сделай милость, гони всех прочь, когда я там гуляю, и сам не подходи.

— Ладно, — обиженно проговорил Григорий.

— Хорошо, — вдруг сказала Софи.

— Ты что, — встрепенулся Гришка, — с кем раз­говариваешь?

— Да я вообще молчу, на тебя смотрю.

— Ты только что с кем-то говорила, яже слышал.

— Кажется тебе, перекрестись. Завтра я гулять пойду. Последи, дорогой, за порядком.

Императрица сидела на скамье и жаловалась на свою жизнь:

— Проходу не дают, следят за каждым словом, жестом, мыслью. Хуже, чем в тюрьме. Еле выторго­вала право сюда приходить, а то уже уши навостри­ли, сопровождать приготовились, да я вдруг сообра­зила сказать, что с Богом разговариваю и хочу быть одна в это время. А то спрашивают, почему сама с
собой беседую? Молчун, я твой голос уловила и от­ветила, что приду сегодня. Ты слышал?

— Знаешь, матушка, я ведь даже видел. Я могу присутствовать незримо рядом с тобой и наблюдать
за всем. Что делать, если Бог меня таким талантом наградил? Так вот ты последи за собой, потому что у тебя тоже способностей много. Ты должна различать свою внутреннюю и внешнюю жизнь. Внешняя пусть на виду у всех будет, а вот о внутренней никто знать не должен. Помалкивай да вслух не разговаривай, а то вмиг прослывёшь сама знаешь кем. Ты ведь встре­чала людей, что ходят да себе под нос бубнят, а то и голову подымут — слушают. Не все ведь ненормаль­ные, есть и такие, что действительно слышат, да вес­ти себя не умеют. Распустились, думают, как бы го­лос не пропустить, а о том, как это окружающие вос­примут, не думают. А нужно и о людях заботиться: кому приятно на такого недоумка смотреть, что о дисциплине внутренней не ведает да о других не ду­мает? Ты вспомни, разве буддисты или монах наш так себя вели? Конечно же нет. Никто не догадает­ся, что они чего-то там видят или слышат. Я всю прошлую жизнь из себя эту дурь выбивал, молчать учился. Знаешь, это сильно с самолюбием связано, с гордыней.

— Хочется всем рассказать, что знаешь больше? Так ведь?

— Истинно так. Кричать охота всем и каждому, что достиг высот особых, а это — опять испытание. Наблюдает Господь за тобою, как себя поведёшь, потому что это — первая проверка на гордыню уже на первой ступени. Взошёл ты, а от гордыни не из­бавился. Значит, стоять там будешь и с места не сдвинешься, пока не поймёшь, что тебя держит, и не избавишься от дури этой. Тяжело, очень тяже­ло, но надо.

— Как же Господь гордецов допускает?

— Господь всех допускает, но всем испытание разное даёт в зависимости от того, кто больше какой гадости накопил. Один на власть испытывается, дру­гой — на болтливость, третий — на саможаление, четвёртый — на самокопание, на злость, на за­висть, на деньги, на похоть. У каждого своё испы­тание. И уж от избавления от них зависит, сделаешь ли ты следующий шаг.

— Да, люди думают: злой человек, вредный, Гос­подь такого и не заметит.

— Заблуждение, матушка. Он всех замечает. Нет та­кого, кому бы шанс не дал себя услышать. Все Его хоть один раз, да узрят, но вот поймут ли -- это во­прос. Иной раз через врага рука Божья протягивается. Это Господь говорит: «Бери руку, прощай врага! Су­меешь сделать это, не пойдёшь на поводу у гордыни своей, завтра больше открою!» А человек не понима­ет. Врага прощать, обиду спускать?! Он о враге думает и не видит, что Господь себя на место врага поставил и наблюдает, что в тебе пересилит. Редко когда выс­шая природа побеждает. Змеи внутренние сильнее.

— Не потому ли Георгий Победоносец змея по­вергающим пишется?

— Конечно потому. То змей коварства и зла внут­реннего. Его победить трудно, но без этого к Богу не дойти. Поэтому после первой ступени начинается сражение с самим собой, то есть со змеем. Тогда ты должен Георгию Победоносцу уподобиться и пора­зить гада ползучего копьём.

— А если гад победит?

— В большинстве своём так и случается. Недоби­тый змей хуже всего. Он размножается со страшной силой, и вместо одного с десяток новых появляется.

— И как быть? Как распознать, что сражение на­чалось?

— Такое, матушка, не пропустишь. Столько гадо­сти полезет, не счесть. А это всего лишь змей голову приподнял. Я тебе только одну вещь скажу: себя в этой битве не жалей. Любая жалость — это от змея. Это его уловка шпионская. Это он тобой прикинулся и врёт нещадно. Бей гада! — закричал Молчун.

— Рехнулся ты, что ли? Умолкни!

— Ой, прости, тебя учил, а сам забылся. Видишь, как бывает.

— Вижу. Ещё раз так заорёшь, сошлю в дальний угол сада.

Молчун засмеялся:

— Ты хочешь сказать, что там я смогу сам с собою говорить, сколько захочу?

— Нет, туда я пешком не доберусь, на карете при­езжать буду, а со мной — толпа придворных.

— Уволь, матушка, больше кричать не буду.

— То-то же! Ну, скажи теперь, любая жалость — от змея?

— Почти всякая — от него. Есть ещё вселенская жалость — это любовь к человеку заблудшему так проявляется, но она редко встречается, так чего о ней говорить? А вот когда ты человека пожалела ни­щего, бездомного, больного — это всё от жалости к себе. Ты себя на его месте представляешь и по себе плачешь, сердце кровью обливается.

— Что ж, жалеть никого не нужно?

— Нужно, но следует различать, что за этим сто­ит. Бывает, что жалость помогает сердцу открыться, а бывает, что это о себе печалишься. Смотри всегда, что за этим стоит, а помогать — помоги, но не день­гами, а работой.

— Вот-вот, — размышляла императрица. — Они мне всё проекты об отмене крепостного права под­совывают, а тут подумать надо. Они об одном пекут­ся, а я о государстве в целом думать должна. Куда эту армию голодных я потом дену? Почему бы сначала производство не развить, рабочие места не найти лю­дям? Они от помещика уйдут, а дальше что? Где усло­вия для людей?

Дата добавления: 2015-12-01