|
Читайте также: |
Не существует судов, чей корпус был бы абсолютно жестким, и пластичность конструкционных материалов являлась одной из особенностей, заложенных в проект ультратанкера – да только все дело в том, что изначальная концепция оказалась изменена. Дункан Александер сэкономил почти двести тысяч тонн стали, снизив коэффициент жесткости центрального пиллерса, к которому стыковались все четыре гондолы. Более того, Дункан отказался и от двойной обшивки самих гондол. Он хотел «обтесать» танкер до такой степени, что его первоначальные конструкторы взбунтовались; пришлось нанять японцев, которые и внесли модификации в исходный проект. Они заявили, что вполне удовлетворены расчетными показателями надежности корпуса, но при этом вежливо подчеркнули, что до сих пор никто не перевозил по миллиону тонн сырой нефти за раз.
Вертолет опустился на последние несколько футов и с легким толчком коснулся посадочной площадки, покрытой толстым зеленым слоем пластифицированной краски, чтобы не искрило при ударе. Кстати говоря, достаточно даже одинокой песчинки, застрявшей в подошве обуви и чиркнувшей по голому металлу, чтобы произошел взрыв, когда воздух насыщен нефтяными парами.
Встречающие подались вперед, опасливо согнувшись под крутящимися лопастями. Тут же был убран багаж, который вертолет принес в подвесна палубу. Помаргивая в свете прожекторов, мальчик морщил нос от характерного запаха, который на танкерах пропитывает все и вся: продукты, мебель, спецодежду команды – даже кожу и волосы.
Кисловатая химическая вонь исходила от переобедненных нефтяных паров, вентилируемых в атмосферу через дыхательные трубки гондол. Кислород в смеси с нефтяными парами взрывается лишь в определенных пределах: слишком большая доля кислорода делает газовоздушную смесь переобедненной, а слишком большая концентрация паров – сверхобогащенной; ни то ни другое состояние не является воспламеняющимся и взрывоопасным.
Следующей из кабины вертолета была извлечена Шантель Александер, чье появление можно сравнить со вспышкой элегантности в мире, где царит мертвенно-бледная сталь в окружении уродливых, утилитарных механизмов. На ней был плотно облегающий темно-зеленый комбинезон, а голову покрывала косынка от Жана Пату. Два офицера из команды танкера услужливо подхватили ее с обеих сторон и повели к высоченной кормовой надстройке, подальше от назойливого, буйного ветра и гула вертолетного двигателя.
Вслед за ней на палубу спустился Дункан Александер и обменялся быстрым рукопожатием со старшим помощником.
– Приветствую вас от имени капитана Рандла, сэр. К сожалению, он сейчас не может покинуть мостик, поскольку судно находится в проливе неподалеку от побережья.
– Я понимаю. – Дункан сверкнул своей знаменитой улыбкой.
Полностью нагруженный исполинский танкер сидел в воде практически до глубины двадцать саженей и очень близко подошел к суше, по крайней мере настолько, насколько позволял гористый берег мыса Доброй Надежды, печально известный коварными течениями и необузданными ветрами. Вместе с тем Шантель Александер не должна, разумеется, страдать от вертолетного шума и тряски больше, чем это абсолютно необходимо, а посему «Золотой рассвет» провели по внутреннему проливу, в опасной близости к скалам острова Роббен, который прикрывает вход в кейптаунскую гавань.
Еще до того, как винтокрылая машина поднялась и, описав дугу, пошла в сторону далеких огней города, притулившегося у подножия Столовой горы, широкоскулый нос танкера начал разворачиваться к весту. Дункан представил себе лицо капитана, с облегчением давшего приказ лечь глубины.
Дункан вновь улыбнулся и протянул руку Питеру:
– Пойдем, мой мальчик.
– Я могу и сам, сэр.
Питер ловко увернулся от ладони и ничем не ответил на улыбку отчима, старательно пряча свое возбуждение, чтобы вышагивать впереди, как и подобает настоящему мужчине, а не скакать вприпрыжку. Дункан в который раз ощутил не просто прилив раздражения, а неприкрытый гнев при очередной наглой выходке этого щенка. Гуськом, с мальчиком во главе, они двинулись по стальному решетчатому мостку. До сих пор никак не получалось сблизиться с Питером, а ведь Дункан старался – и серьезно старался! – с самого начала. Тут ему в голову пришла еще одна мысль, от которой гнев притих. Все-таки здорово получилось: он ловко использовал мальчишку в своих целях – на глазах у всех Берг получил пощечину и вынужден был обнажить клыки в бессильной злобе! Теперь Николас будет занят опасениями за судьбу своего отпрыска и не станет предпринимать другие шаги.
Он проследовал за Шантель и пасынком внутрь сияющих хромом и пластиком коридоров кормовой надстройки. Вообще говоря, здесь вместо традиционных морских терминов – палубы, переборки, подволок – на ум скорее приходили обычные слова: пол, стены и прочее. Действительно, все очень смахивало на современный многоквартирный дом, и даже лифт, который без промедлений поднял их на пять этажей до ходового мостика, помогал забыть, что ты на самом деле находишься на борту судна.
Выйдя на мостик, они очутились так высоко над морем, что оно, казалось, не имело к ним никакого отношения. После того как вертолет оторвался от палубы, освещение выключили и ночная мгла, отгороженная двухслойными обзорными окнами, придавала всей картине привкус умиротворенности и уединения. Дежурные носовые огни выглядели далекими, как звезды, а мягкое колыхание гигантского корпуса было едва ощутимым.
Дункан лично выбирал капитана. В принципе командование флагманом «Флотилии Кристи» по праву должно было отойти к Базилу Рейли, самому заслуженному и опытному из всех шкиперов компании. Однако Рейли был человеком Берга, и Дункан воспользовался катастрофой с «Золотым авантюристом», чтобы спровадить старого моряка на досрочную пенсию.
Рандл, конечно, довольно молод для такой ответственности – едва перевалил за тридцать, – однако его подготовка и отзывы были безупречны, к тому же он с отличием окончил школу танкерных капитанов во Франосвоении специфических приемов управления этими уродливыми гигантами; для этого были созданы искусственные озера и уменьшенные копии гаваней, причем практические занятия проводились с тридцатифутовыми моделями балкеров, которые обладают теми же особенностями судовождения, что и настоящие танкеры.
Поскольку именно благодаря Дункану молодой капитан получил это назначение, он был ему верным союзником и активно отстаивал принципы проектирования и строительства судна, когда его атаковали репортеры с подачи Николаса Берга. Да, Рандл был лоялен, и в глазах Дункана это соображение значительно перевешивало молодость и неопытность шкипера.
Важные гости вышли из лифта на просторный сверкающий мостик современного судна, где им поспешил засвидетельствовать свое почтение капитан Рандл, коренастый мужчина с бычьей шеей и выпяченной тяжелой челюстью, которая свидетельствовала о великой целеустремленности – или великом упрямстве. Его приветствие было точно выверенным сочетанием теплоты и услужливости, и Дункан с одобрением отметил, что даже к мальчику капитан отнесся уважительно. Рандл был достаточно умен и сознавал, что когда-нибудь этот паренек станет главой «Флотилии Кристи». Дункану нравились люди, умеющие мыслить намного вперед, хотя даже Рандл оказался не вполне готов к вопросам Питера Берга.
– Капитан, можно посмотреть машинное отделение?
– Хм... прямо сейчас?
– Да. – Понятное дело, с точки зрения Питера, этот вопрос был совершенно лишним. – Если вы не возражаете, сэр, – быстро добавил он. Сегодняшний день являлся временем свершений и открытий, а завтра... Завтра терялось в туманной дымке будущего. Так отчего бы не проделать это прямо сейчас?
– Ну... э-э... – Капитан понял, что просьба была высказана совершенно серьезно и от этого мальчишки так просто не отделаешься. – В ночное время мы идем полностью в автоматическом режиме. Там сейчас никого нет... Не стоит будить старшего механика, как ты считаешь? День ему выпал очень напряженный.
– Да, сэр... Наверное. – Испытывая горькое разочарование, но признавая логику капитанского аргумента, Питер кивнул.
– Впрочем, я уверен, что стармех будет рад видеть тебя в гостях сразу после завтрака.
Старшим механиком на борту – или «дедом» – был шотландец, оставивший в Глазго семью из трех сыновей, младший из которых как раз примальчишке. Не прошло и суток, как Питер стал любимцем команды и щеголял в настоящем фирменном комбинезоне, который ему подогнали по росту, а стюард-индус вышил на спине «Питер Берг». Мальчик носил яркожелтую каску, сдвинув ее под тем же лихим углом, что и у «деда», а в заднем кармане держал кусок ветоши, вытирая ею замасленные руки всякий раз, когда помогал котельным машинистам прочищать топливные фильтры – самая грязная работа на борту... и самая увлекательная.
Хотя любимым «рабочим местом» мальчика было машинное отделение, где царили грубовато-дружеская атмосфера и неограниченный доступ к бутербродам, какао, а также солидолу, который превращал человека в настоящего профессионала, Питер не гнушался и другими формами несения вахты.
Каждое утро начиналось с того, что мальчик присоединялся к старшему помощнику, когда тот выполнял свой обход. Начав с бака, они добирались до юта, по ходу дела проверяя каждую нефтяную гондолу, каждый ее клапан и каждый из тяжеленных гидравлических замков, которые удерживали ее пристыкованной к шпангоутам основного корпуса судна. Но самой важной задачей, конечно же, была проверка датчиков нефтеналивных отсеков, которые с прецизионной точностью определяли состояние газовой смеси в воздушных карманах под главными палубами гондол.
«Золотой рассвет» работал по так называемой инертной схеме, чтобы поддерживать безопасное состояние газовоздушной смеси. Выхлопные газы главной силовой установки улавливались, фильтровались в скрубберах и поглотителях для удаления агрессивных сернистых соединений, а затем, очищенные практически до состояния углекислого газа в смеси с окисью углерода, закачивались в подпалубное пространство гондол. Испаряющиеся пары летучих компонентов сырой нефти смешивались с этими выхлопами и образовывали газ, переобедненный кислородом, а потому невзрывоопасный.
Но достаточно было произойти утечке через один из сотен клапанов или стыков, чтобы в резервуары проник воздух. Вот почему проверки герметичности были столь тщательными, начиная от непрерывного электронного контроля за каждым нефтеналивным отсеком и кончая ежедневным осмотром, в котором Питер оказывал помощь.
Как правило, мальчик покидал старпома и его бригаду матросов на кормовой надстройке, после чего мог, к примеру, заглянуть в центральную насосную, где постоянно дежурили два механика. ды по их загрузке и разгрузке, закачке инертного газа или включению гигантских центробежных насосов, чтобы перераспределить нефть между отсеками, тем самым регулируя дифферент танкера во время частичной откачки или при полной отстыковке одной или нескольких гондол.
В насосной имелось нечто вроде витрины, которая привораживала к себе Питера. По сути дела, это был шкафчик, содержащий в себе образцы взятой на борт нефти. Поскольку все резервуары «Золотого рассвета» заполнялись на одном и том же наливном терминале, куда поступала нефть от единственного месторождения, все колбы были промаркированы идентичной надписью: «М/Р ЭЛЬ-БАРРАС, ЦИСТЕРНА „С“, КАДМИЙ ВЫС. КОНЦ.».
Питеру нравилось брать в руки одну из колбочек и разглядывать ее на свет. Раньше он почему-то всегда думал, что сырая нефть вязкая и напоминает смолу, однако эта была жиденькой как человеческая кровь, а если колбочку потрясти, то на просвет тонкий слой нефти на стенках казался темно-красным, опять-таки как кровь.
– Одни марки сырца черные, другие желтые, а нигерийская нефть, к примеру, вообще зеленая, – объяснил ему старший оператор. – Правда, вот такую, красную, я вижу впервые.
– Это, наверное, из-за кадмия, – сказал Питер.
– Наверное, – без тени улыбки согласился мужчина. На борту очень скоро поняли, что с Питером Бергом лучше не разговаривать свысока. Мальчик считал, что с ним должны обращаться как с равным.
К этому времени утро было уже в самом разгаре, и проголодавшийся Питер отправлялся на камбуз, где его принимали, как заезжего принца. За несколько дней он полностью освоился в лабиринте пустынных коридоров. Супертанкеры тем и отличаются, что по ним можно бродить часами, ни разу не встретив другого человека. Исполинские размеры, крошечная команда... Что ж, вполне естественно, что единственное место, где всегда можно найти людей, – это ходовой мостик, расположенный на верхнем ярусе кормовой надстройки.
Понятное дело, для Питера мостик был обязательным пунктом остановки.
– С добрым утром, Буксир, – приветствовал мальчика вахтенный помощник. Питеру дали это прозвище в самое первое утро, когда он за завтраком объявил: «Танкеры, конечно, отличная вещь, но я лично стану капитаном буксира, как мой отец». тогда Питер некоторое время работал рулевым. Иногда он помогал младшим офицерам работать с секстаном, замеряя высоту солнца в качестве упражнения, а потом сравнивая результаты с навигационной спутниковой системой «Декка». Уделив несколько минут на общение с капитаном Рандлом, мальчик решал, что настало наконец время принимать свою истинную вахту, то есть идти в машинное отделение.
– Мы уж тебя заждались, – бурчал «дед». – Давай, Буксир, натягивай робу, полезем в гребной туннель.
Неприятным периодом дня был, конечно, «коктейльный час», который протекал в каюте собственника судна. Мать настаивала, чтобы на это время Питер смывал с себя мазут и смазку, переодевался в лучшее, после чего забесплатно выполнял обязанности стюарда.
Это была единственная оказия, когда Шантель Александер общалась с судовым комсоставом, – затея выглядела страшно натянутой и скучной, и Питер мучился ею, как никто другой. Впрочем, все остальное время он успешно избегал смирительной рубашки запретов и правил, которые установила мать, не говоря уже про ненавистную и молчаливо презираемую фигуру Дункана Александера, его отчима.
При этом Питер каким-то шестым чувством чувствовал, что между матерью и Дунканом возникли крайне натянутые отношения, и новая ситуация внушала тревогу. По ночам из их каюты доносилась перебранка на повышенных тонах, и мальчик изо всех сил напрягал слух, пытаясь разобрать слова. Как-то раз, услышав особенно отчаянные выкрики матери, он вылез из койки, босиком прошлепал к дверям родительской каюты и постучался. Ему открыл Дункан Александер. На отчиме была шелковая ночная рубашка; красивая физиономия набрякла и исказилась в злобной гримасе.
– Отправляйся спать.
– Мне нужно поговорить с мамой, – негромко сказал ему Питер.
– Тебе нужно всыпать как следует! – взорвался Дункан. – Делай что сказано!
– Я хочу поговорить с мамой. – Питер упрямо встал навытяжку в своей детской пижаме, сохраняя нейтральный тон голоса и выражение лица. Из каюты вышла Шантель – тоже в ночной рубашке – и встала на колени, обнимая ребенка.
– Все в порядке, мой хороший. Все в полном порядке...
Но мать плакала, это он видел. Впрочем, после того случая громкие ночные ссоры прекратились. нам команды и близко не дозволялось подходить к плавательному бассейну, где плескалась и принимала солнечные ванны Шантель, все свое время она проводила в каюте и даже ела там. Молчаливая, погруженная в себя, сидела она возле панорамного окна и возвращалась к жизни лишь на один вечерний час, когда играла роль жены судовладельца перед его офицерами.
Дункан Александер, с другой стороны, вел себя как зверь в клетке. Обычно он мерил шагами палубу, сочиняя длинные телексы, которые – после шифровки внутрифирменным кодом – регулярно отсылались в штаб-квартиру «Флотилии Кристи» на Леденхолл-стрит.
После этого он стоял на открытом крыле ходового мостика «Золотого рассвета», упершись взглядом в невидимую точку на северном горизонте, и в ожидании ответа не скрывал своего раздражения, что вынужден бог знает откуда руководить делами компании, а постоянные сомнения, страхи и нетерпение никак не улучшали его настроение.
Порой окружающим казалось, что он прямо-таки силой воли пытается подхлестнуть танкер, чтобы тот побыстрее двигался на север.
В северо-западном углу Карибского бассейна лежит область мелководья, хорошо прогретая вода которого замыкается с одной стороны двумя бастионами Больших Антильских островов – Кубой и Гаити, – а с запада полуостровом Юкатан, который раскинулся от Панамы до Южной Америки. Неглубокая, теплая, застоявшаяся вода – и насыщенный влагой тропический воздух, зажатый в кольце горных массивов, а потому способный быстро нагреваться под высоким, жгучим солнцем местных широт. Вся эта масса, впрочем, немного охлаждается благотворным влиянием северо-восточных пассатов – ветров настолько стабильных как по своей силе, так и по направлению, что мореходы веками вверяют свои жизни и удачу этим умиротворяющим воздушным потокам, на неизменность которых они привыкли полагаться.
Однако бывает, что и пассаты подводят. Без видимой причины и предупреждения ветер стихает, как правило, лишь на час или два, но иногда – правда, очень и очень редко – штиль длится сутками или даже неделями.
Далеко к юго-востоку от этого дьявольского региона шел сейчас «Золотой рассвет». Пересекая нулевую параллель, массивный танкер упрямо двигался на север в душном воздухе экваториальной штилевой полосы. Он менял курс каждые несколько часов, описывая могучую дугу, чтобы держаться в стороне от сверкающего щита островов, который Карибское море несет на своем плече, подобно закованному в латы рыцарю. на типа «Золотой рассвет» из-за его громадных размеров, глубокой осадки и ограниченной маневренности. Танкеру предстояло пересечь тропик Рака, подняться выше, а возле южной оконечности Бермуд судно легло бы на западный курс и вошло в более широкие и безопасные воды Флоридского пролива, оставив Большую Багаму к югу. Благодаря этому маршруту танкер будет зажат узким мелководьем на протяжении лишь нескольких сотен миль, после чего окажется в открытых водах Мексиканского залива.
Вот уже несколько дней судно шло на север, оставив за кормой экваториальную штилевую область, но прохладного пассата не было и в помине. Которые сутки подряд их преследовало затишье, и танкер изнывал в одуряющей духоте. Нет, на скорость судна это никак не влияло, однако шкипер счел своим долгом заявить Дункану Александеру:
– Похоже, нас ждет еще один день в парилке, сэр.
Не дождавшись ответа, он благоразумно ретировался, оставив мрачного, неразговорчивого хозяина в одиночестве на открытом крыле мостика, где лишь слабенький ветерок, поднятый движением танкера, ворошил густые медно-рыжие волосы Дункана.
Однако этот штиль не был чисто локальным явлением. Широким горячим поясом он распространился и на запад, накрыв тысячи островков и зажатую ими акваторию неглубокого моря.
Неподвижный воздух тяжко давил на маслянистые волны, а солнце вовсю изливалось на островное кольцо. Час за часом нагревался воздух, еще сильнее высасывая влагу из испаряющегося моря. В атмосфере образовался пузырь, который рос вверх и в ширину, напоминая опухоль, – впервые за много дней воздух начал хоть как-то двигаться. Не самая большая опухоль, всего-то сотня миль в поперечнике, однако она раздувалась, и по мере ее набухания воздух потихоньку закручивался юлой под действием вращения Земли. Спутниковые фотокамеры, висевшие сотнями милями выше, зафиксировали появление разлохмаченной белесой спирали, похожей на кремовую завитушку свадебного торта.
Камеры передали картинку, и она, пройдя через множество каналов связи, оказалась в метеорологическом управлении Майами, на столе старшего специалиста по предсказанию ураганов.
– Похоже, зреет, – буркнул синоптик своему помощнику, распознав все признаки формирования тропического шторма. – Надо сообщить ребятам из ВВС, пусть прозондируют. вихревой купол на расстоянии двухсот миль. Штормовая область невероятно разбухла за какие-то шесть часов.
Теплый, насыщенный влагой воздух поднимался все выше и выше, а ледяной холод тропосферы заставлял пары конденсироваться в плотные подушки серебристых облаков, которые раздраженно кипели, сталкиваясь друг с другом. Уже сейчас макушка облачного купола турбулентной атмосферы находилась выше самолета.
Что же касается основания купола, то здесь образовалась зона частичного разрежения, которую со всех сторон стремился заполнить поверхностный морской воздух. Однако в этом ему мешали таинственные силы вращения Земли, вынуждавшие закручиваться против часовой стрелки. Воздушные массы неимоверно ускорялись на этом долгом кольцеобразном пути, и вся система с каждым часом теряла устойчивость, становилась опаснее, вращалась быстрее и быстрее, сама себя подстегивала растущим перепадом давления и каруселью свирепеющих ветров.
Облачная вершина исполинского купола достигла высоты, где царила температура тридцать градусов ниже точки замерзания: здесь дождевые капельки превращались в кристаллы льда, которые тут же подхватывались и размазывались по всему эшелону верхних струйных течений. Впереди шторма, играя роль его предвестников, шли изящные полоски перистых облаков, красовавшиеся на фоне высокого голубого неба.
Военный «Б-52» встретил первую турбулентную зону на расстоянии полутора сотен миль от эпицентра шторма. При этом экипажу показалось, будто хищник-невидимка сцапал фюзеляж и принялся трясти им как погремушкой, едва не обломав крылья. Одним махом самолет подбросило на пять тысяч футов.
– Крайне сильная турбулентность, – доложил пилот. – Скорость вертикального порыва в районе трехсот миль в час и выше.
Старший синоптик поднял телефонную трубку и набрал номер программиста вычислительного центра, который располагался этажом выше.
– Попроси Чарли, чтобы он присвоил урагану кодовое имя.
Через минуту программист перезвонил.
– Чарли говорит, что с этого момента нашу стерву зовут Лорна.
В шестистах милях к юго-западу от Майами шторм начинал выдвигаться вперед, поначалу неторопливо, но с каждым часом его мощь нарастала. Воздушная масса сама себя закручивала до неимоверных скоростей, купол пробил отметку в пятьдесят тысяч футов и даже не думал останавличей безмятежный взор устремлялся вверх вертикальным туннелем со стенками из плотных туч. Насквозь пробивая шторм, туннель достигал купольной макушки, которая сейчас располагалась на отметке шестьдесят тысяч футов над поверхностью измученного ветром моря.
Вся эта масса ускорялась, смещаясь к востоку, навстречу ласковым, мягким пассатам. Закручиваясь спиралью, от злобы рыча на самое себя и пожирая все подряд на своем пути, дьяволица по имени Лорна накинулась на Карибское море.
Николас Берг повернулся к иллюминатору и бросил взгляд на впечатляющую панораму Майами-Бич. Высокие, элегантные здания гостиниц сплошной чередой шли на север вдоль серповидного пляжа, а за их спинами лежали уродливые джунгли городской застройки с паутиной автострад.
Беспосадочный рейс «Истерн эйрлайнз» с бермудского острова Гамильтон близился к концу. Самолет заложил вираж, заходя на посадку и теряя высоту над пляжем и заливом Бискейн.
Николасу было не по себе. Его грызли сомнения, и терзало чувство вины, причем вина эта носила двойственный характер.
Во-первых, мучила совесть, что пришлось покинуть свой пост в тот момент, когда Николас мог потребоваться в любую минуту. Оба судна буксирно-спасательной компании «Океан» находились в Атлантике: «Колдун» изо всех сил пытался догнать «Золотой рассвет», а Жюль Левуазан на «Морской ведьме» приближался к восточному побережью Северной Америки, где ему предстояло пополнить запасы топлива, а затем встать возле разведывательных буровых платформ в Мексиканском заливе. Любому из капитанов могли срочно понадобиться распоряжения Николаса.
Далее, собственно «Золотой рассвет», который обогнул мыс Доброй Надежды три недели назад. После этого даже Бернард Уэки не смог выяснить координаты танкера. Никакое другое судно не сообщало о встрече с «Золотым рассветом», а связь с «Флотилией Кристи» они наверняка поддерживали по спутниковому телексу, соблюдая режим строгого радиомолчания на обычных частотах. С другой стороны, танкер скорее всего уже на подходе к самому опасному участку маршрута, когда после поворота на запад курс выводил судно к континентальному шельфу Северной Америки и островным проливам, за которыми лежал Мексиканский залив. На борту этого монстра находился Питер...
Николаса грызла совесть. Его подлинное место было в самом центре, другими словами, в оперативном штабе Бэча Уэки на верхнем этаже здаобстановкой и мгновенно выдавать распоряжения обоим буксирам-спасателям. А Ник покинул свой пост, и хотя принял меры для поддержания связи с Бернардом, в случае неотложной необходимости уйдут часы, а то и дни, чтобы оказаться в нужном месте.
Во-вторых, Саманта. Все его инстинкты говорили, что каждый день, каждый час промедления снижают шансы увидеть ее вновь.
Впрочем, даже на этом чувство вины себя не исчерпывало, ибо со стороны Николаса имело место предательство. Бессмысленно заниматься самоуговорами: он-де никогда не брал на себя брачные обеты в отношении Саманты Сильвер; он поддался слабости и не смог бы устоять перед Шантель; любой мужчина на его месте поступил бы точно так же; по большому счету инцидент сыграл роль катарсиса, очистительной ванны, после которой Николас навсегда освободился из-под колдовских чар бывшей супруги...
Все это так, но в глазах Саманты он предал ее и сам знал, сколь многое этим разрушил. Николас мучился ужасными угрызениями совести, и не из-за самого события – интимная близость без любви есть вещь преходящая и несущественная, – а из-за предательства и позора, которые сам же навлек на свою голову.
И вот сейчас его терзали сомнения: кто знает, что порушено безвозвратно и что осталось от того фундамента, на котором он мог бы начать строить заново. Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в его отчаянной привязанности к Саманте – он в жизни не испытывал столь сильной нужды в другом. Она по-прежнему была для Николаса надеждой на вечную юность и новую жизнь, которую он силился нащупать. И если для этого нужна любовь, то... да, он, пожалуй, до безрассудства любил Саманту Сильвер.
Но она заявила, что Николас ее не найдет. Остается только надеяться, что это было сказано в сердцах. При одной мысли, что Саманта не шутила, к горлу подкатывала тошнота.
С собой у него был саквояжик «Луи Вюиттон», да и тот лишь в качестве ручной клади, так что таможню он миновал быстро и, направляясь к таксофонам, бросил взгляд на часы. Уже шесть вечера; она должна быть дома.
Он набрал первые четыре цифры и замер, осененный неожиданной мыслью.
– А какого черта я звоню? – угрюмо спросил он сам себя. – Чтобы дать ей время спрятаться в кустах?
Нет на свете более жалкого, обреченного на неудачу существа, чем робкий влюбленный. Николас вернул трубку на рычаг и направился к регистрационной стойке проката автомобилей у выхода из аэровокзала.
– «Форд-кугуар», – не моргнув глазом предложила ему симпатичная блондинка в желтой униформе компании «Херц». Да, в Америке слово «маленький» носит относительный характер. Хорошо еще, она не посоветовала взять танк «Шерман».
Под навесом, в тени раскидистой смоковницы, стоял ярко раскрашенный «шевроле», и Ник припарковал арендованный «кугуар» почти впритык к его заднему бамперу. Сейчас она никуда не денется... если, конечно, не догадается улизнуть через окно на той стороне бунгало. «С ее-то характером это не исключено», – усмехнулся Ник.
Он разок стукнул костяшками по сетчатой двери на кухню и решительно шагнул внутрь. Возле плиты стоял кофейник, и Николас на ходу проверил его ладонью. Еще теплый.
Оказавшись в гостиной, он подал голос:
– Саманта!
Дверь в спальню была приоткрыта. Ник распахнул ее до упора. На кровати, поверх лоскутного одеяла, валялись небрежно брошенные джинсы и что-то из нижнего белья.
Николас вышел из пустого бунгало на крыльцо, спустился по ступенькам и направился прямо на пляж. Отлив вылизал песок, и в глаза отчетливо бросилась цепочка следов, принадлежавших одной-единственной паре ног. Знакомое полотенце лежало у кромки воды, но Нику пришлось с добрую минуту щуриться на блестящую, залитую красным закатом поверхность моря. Наконец он заметил крошечный поплавок девичьей головы – в пятистах ярдах от берега.
Он плюхнулся в мягкий песок возле полотенца и закурил «манилу».
Солнце медленно садилось в неистовое озеро огня, а он все сидел и ждал, пока наконец силуэт ее головы окончательно не исчез на фоне потемневшего моря. Сейчас до Саманты было не меньше полумили. Только когда почти совсем стемнело, в полосе прибоя, по пояс в воде, внезапно выросла женская фигурка. Она возвращалась медленно, на ходу выжимая скрученные жгутом волосы.
У Николаса дрогнуло сердце, он щелчком выбросил сигару и поднялся на ноги. Девушка резко остановилась, замерла, как вспугнутый зверек, опасливо всматриваясь в высокий темный силуэт. Юная, стройная, гладкая – и удивительно красивая.
– Чего ты хочешь? – наконец спросила она.
– Тебя. обрел жесткость, и девушка выпрямилась. Выражение глаз разобрать нельзя, но отчетливо видно, что она упрямо развернула плечи.
Николас шагнул вперед, и Саманта оказалась у него в объятиях. Твердо сжатые, неподатливые губы не хотели отвечать на поцелуй.
– Самми, есть вещи, которые я никогда не сумею тебе объяснить. Я и себя-то не понимаю, но совершенно точно знаю одно: я люблю тебя и без тебя моя жизнь будет постылой, убогой и до чертиков несчастной...
Нет, ее жестковатые мускулы не расслабились. Она продолжала стоять, неловко опустив руки, тело было холодным, мокрым и напряженным.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав