|
Читайте также: |
– Хитрость в том, что мне потребуется не два буксира, а четыре, – парировал Ник. – Пойдем охотиться на айсберги.
Тут его старый друг и вовсе позабыл жевать и минут на десять превратился в зачарованного слушателя.
– Одна из прелестей этого ледового проекта состоит в том, что все мои буксиры будут работать именно на танкерных маршрутах, самых напряженных транспортных магистралях всей планеты...
– Николас, – восхищенно затряс головой Жюль, – ты слишком резв для меня. Я человек пожилой, можно сказать, старомодный...
– Вот уж нет, – твердо заявила Саманта. – Никакой вы не пожилой, а в самом что ни на есть расцвете сил!
Жюль комически воздел лапки кверху.
– Так... Теперь и хорошенькая барышня льстит моей согбенной вые и седым вискам. – Он бросил выразительный взгляд на Николаса: – Ни стыда у тебя, ни совести. Всю артиллерию подтянул, а?
Следующим утром пошел снег, медленная и редкая сыпь. Под серым и плотным, как вязаный свитер, небом они ехали в Сен-Назер, оставив за спиной крошечный приморский курорт Ла-Боль, что расположен на атлантическом побережье в двадцати пяти километрах к северу.
У Жюля имелась небольшая квартирка в одном из современных жилых кварталов, что было вполне удобно, потому как «Ла-Муэт» принадлежала одной из бретонских компаний и Сен-Назер был ее портом приписки. Не прошло и двадцати минут, как показалась элегантная арка сен-назерского подвесного моста, перекинутого через устье Луары.
Жюль повел машину под мост и оказался на узеньких улочках припортового района, вернее сказать, гигантской верфи «Конструксьон наваль атлантик», входившей в тройку ведущих судостроительных компаний Европы. дили непосредственно на широкое речное устье, в то время как слипы под суда поменьше были расположены во внутренней гавани.
Жюль припарковал «ситроен» возле ближайшего к гавани пропускного пункта, и они прошли в один из офисов, где их поджидал Шарль Гра.
– Николас, рад видеть тебя снова.
Гра был одним из ведущих корабелов «Конструксьон наваль атлантик». Высокий сутуловатый человек с бледным лицом и гладкими черными волосами, ниспадавшими на брови, он обладал лисьими чертами коренного парижанина, а юркие блестящие глаза резко контрастировали с его сумрачной, неулыбчивой манерой держаться.
Они с Николасом знали друг друга много лет и пользовались фамильярным «tu»[9].
Когда Шарль Гра был представлен Саманте, он переключился на сильно акцентированный английский, но, обратившись к Николасу, вновь перешел на французский.
– Если я правильно тебя понял, ты хотел бы прямо сейчас взглянуть на свое судно, n’est-ce pas[10]?
«Морская ведьма» гордо высилась на слипе и, хотя они с «Колдуном» считались близнецами, чуть ли не вдвое превосходила его размером, поскольку взгляду было открыто днище ниже ватерлинии. Несмотря на то что надстройку еще не закончили, а корпус был покрыт лишь тускло-красной грунтовкой, функциональная красота ее симметричных линий сама бросалась в глаза.
Жюль то и дело отдувался, бормотал «bordello» и бросал ремарки в духе «адмирал Берг и его крейсер», однако так и не сумел спрятать блеска в глазах, пока прогуливался по незавершенному ходовому мостику, внимательно прислушиваясь к объяснениям Шарля Гра: электронное оборудование и прочие усовершенствования делали судно на редкость быстроходным, эффективным и маневренным.
Ник наконец понял, что обоих экспертов следует оставить наедине, чтобы они обработали друг друга; хотя встретились они впервые, сразу же стало ясно, что здесь царит полное взаимопонимание.
– Пойдем-ка.
Николас тихонько взял Саманту под руку и потянул на верхнюю палубу, куда пришлось пробираться мимо строительных подмостей и машин, то и дело натыкаясь на группы занятых рабочих. порывами резкого, жалящего ветра, поэтому они отыскали себе уголок под навесом, и Саманта потеснее прижалась к Нику, утопая в его крепких объятиях.
С «Морской ведьмы», приподнятой на слипе, открывался превосходный вид на лес подъемных кранов, бесконечные крыши складов и офисных помещений, уходивших вплоть до речных стапелей, на которых закладывали кили по-настоящему крупных корпусов.
– Помнишь, ты спрашивала про «Золотой рассвет»? – поинтересовался Ник. – Вот и он.
У Саманты ушло несколько секунд, прежде чем она поняла, что смотрит на судно.
– Боже мой... – выдохнула девушка. – Какой громадный...
– Да уж, один в своем роде, – согласился Ник.
Стальная конструкция была не менее полутора миль в длину, практически три городских квартала, а борта возносились на высоту пятиэтажного здания, причем ходовой мостик располагался еще на сотню футов выше этой отметки.
Саманта покачала головой:
– Поверить невозможно... Все равно что... не знаю... Прямо как город! Страшно подумать, что такая штука может плавать!
– О, это пока лишь основной корпус. Нефтеналивные гондолы строят в Японии. Судя по последним сводкам, уже началась их прямая буксировка в Персидский залив. – Ник задумчиво оглядывал будущее судно, помаргивая от натиска кусачего ветра. – Я, должно быть, был не в себе, – пробормотал он, – когда выдумывал этакого монстра...
Впрочем, в его голосе безошибочно читалась нотка гордости.
– Очень большой... Запредельный. – Девушка решила его растормошить. – А сколько в нем... ну... этих?..
– Дело даже не в тоннах водоизмещения. «Золотой рассвет» вообще нельзя считать одним цельным судном, – принялся объяснять Ник. – Ни одна гавань мира не в состоянии принять такой танкер. Если на то пошло, он даже не может приблизиться к побережью континентальных Соединенных Штатов. Глубины не хватит.
– Да что ты?
Саманте нравилось слушать, как Ник повествует о своих планах; нравилась та убежденность, которую он при этом выказывал. жены жилые помещения и главная силовая установка. – Ник теснее прижал девушку к себе. – А вон к тому концу присоединят нефтеналивные гондолы, своего рода колоссальные плавучие резервуары. Их будет общим числом четыре, каждая на четверть миллиона тонн сырой нефти. Размером один такой отделяемый «трюм» будет превышать самое крупное из существующих ныне судов...
Он продолжил объяснять эту концепцию, даже когда все они уселись обедать. Шарль Гра и Жюль Левуазан прислушивались с неменьшим интересом.
– Дело в том, что цельный жесткий корпус таких габаритов попросту треснет при морском волнении. – Для наглядности Ник взял в руку поставец для приправ. – Однако четыре индивидуальных резервуара спроектированы так, что могут перемещаться независимо друг от друга. Это дает им возможность поглощать колебания волн. Ведь именно в этом и заключается самый важный принцип судостроения: корпус должен плавать на воде, а не сопротивляться ей...
Шарль Гра, сидевший напротив Ника, мрачно кивнул:
– Гондолы крепятся по обоим бортам к несущей платформе и движутся вместе с ней. Как бы рыбы-прилипалы на акуле. На основном маршруте они не пользуются собственными двигателями; всю дорогу за них работают многочисленные котлы и счетверенные винты «матки». – Он провез поставец по столу и все проводили его зачарованным взглядом. – А потом, когда все это хозяйство достигнет континентального шельфа напротив пункта доставки, платформа встанет на якорь милях в сорока – пятидесяти – да хотя бы и в сотне! – от побережья, отцепит сколько надо резервуаров, и они уже под собственной тягой пройдут оставшиеся мили. В защищенных водах и при правильно подобранных погодных условиях их двигатели вполне справятся с задачей. После разгрузки гондолы набирают балласт и своим ходом возвращаются к «матке».
Рассказывая, он вынул из поставца солонку и «подъехал» к тарелке Саманты. Оба француза уставились на серебряный конус, однако девушка не сводила глаз с лица Ника. Темный загар подчеркивал его мужественные черты. Ник, словно чистокровный рысак на пике физической формы, казался переполнен жизненной энергией, и Саманта гордилась той могучей индивидуальностью, что заставляла людей слушать этого человека. Она гордилась его изобретательностью и смелостью, которые требовались для замысла таких героических пропорций, а потом и для его воплощения. было его детище.
Между тем Ник продолжал:
– Цивилизация стала напоминать наркомана, сидящего на игле с жидким ископаемым топливом. Без этого ресурса началась был ломка столь чудовищная, что об этом даже страшно задуматься. Что ж, если мы вынуждены пользоваться нефтью, то давайте хотя бы извлекать ее из недр, транспортировать трубопроводами и судами со всеми мыслимыми предосторожностями, чтобы защитить себя от побочных эффектов...
– Николас, – оборвал его Шарль Гра, – ты когда в последний раз инспектировал чертежи «Золотого рассвета»?
Ник поперхнулся, сбитый, можно сказать, на взлете красноречия, и нахмурился.
– Я им всем сделал ручкой. Уже больше года прошло.
Мрачная тень тех событий словно накрыла его плащом. Глаза Ника поблекли.
– Видишь ли... – Шарль Гра покрутил бокал в руках и выпятил нижнюю губу, – год назад у нас еще не было даже контракта на постройку «Золотого рассвета». Судно, которое ты только что описал, очень и очень отличается от того, что мы здесь строим.
– Шарль... – Тревога Ника бросилась в глаза всем и каждому: так отец воспринимает известие о необходимости радикальной хирургии для своего первенца. – О чем ты говоришь?!
– Концепция прежняя. Судно-«матка» и четыре отдельных резервуара, однако... – Шарль помялся, подыскивая слова, затем вскинул руки в характерном для французов жесте. – Проще всего показать на месте. Сразу после обеда.
– D’accord[11], – кивнул и Жюль Левуазан. – Но при условии, что это не помешает нам и впредь наслаждаться этим роскошным пиром. – Он локтем пихнул Ника в бок. – Если есть с такой мрачной физиономией, то в желудке вырастут язвы размером с виноградную кисть...
Наконец они очутились возле «Золотого рассвета». Борта судна, словно могучий стальной утес, возносились прямиком в серое, обложное небо. Человеческие фигурки на строительных лесах головокружительной высоты производили впечатление муравьев. Более того – Саманта не верила своим глазам – узкая длинная лента, оторвавшаяся от влажного серого скрыв от глаз ходовой мостик.
– До самых до небес... – сказал Ник, словно подслушав ее мысли. Он обернулся к Шарлю Гра, и в голосе прозвучала неприкрытая гордость. – Как смотрится? Неплохо? – Пожалуй, это было скорее утверждение, нежели вопрос. – Выглядит именно так, как я и планировал...
– Николас! Пойдем...
Их тесно сплоченная группа пробиралась сквозь хаос, царивший на верфи. Хаос – с точки зрения непосвященного, разумеется. Визжали могучие краны, грохотали тяжелые стальные транспортеры, с электродов самоходных сварочных автоматов срывались шипящие молнии, и все эти звуки в сочетании с пулеметным стаккато клепальщиков сливались в какофонию, от которой немели чувства. Строительные подмости и подъемники образовывали практически непроницаемый лес, окружавший гороподобный корпус судна. Сталь и бетон посверкивали влажной корочкой свежего, чистого льда.
Дорога по переполненной верфи была неблизкой: на то, чтобы обогнуть танкер сзади, ушло почти двадцать минут – и тут Ник остановился столь внезапно, что Саманта налетела ему на спину и чуть не упала, поскользнувшись на обледенелом бетоне. Ник вовремя подхватил ее под руку и продолжил стоять, глядя на массивную бульбовидную корму.
Линия ахтерштевня нависала над ними подобно своду средневекового собора, поэтому Нику пришлось закинуть голову до отказа, и хватка его пальцев усилилась до того, что девушка запротестовала. Он же, казалось, ее вовсе не слышал и продолжал смотреть вверх.
– Вот именно, – кивнул Шарль Гра, и гладкая черная прядь упала ему на лоб. – Одно из отличий в сравнении с твоей конструкцией.
Гребной винт был изготовлен из глянцевитой ферробронзы и имел шесть лопастей, каждая из которых своим изяществом и симметричностью походила на крыло бабочки, однако в целом конструкция была столь громадна, что подобное сравнение теряло всяческий смысл. Даже на фоне исполинского корпуса «Золотого рассвета» винт поражал своими габаритами: каждая отдельная лопасть была длиннее и шире, чем размах крыльев реактивного авиалайнера. Настоящий колосс из сверкающего металла.
– Один! – прошептал Ник. – Один-единственный...
– Да, – вновь кивнул Шарль. – Уже не четыре, а только один. Кроме того... Николас, у него фиксированный шаг. в люльке подъемника, который взбегал по внешней стороне борта до уровня верхней палубы. Ветер безжалостно выщупывал лица сквозь предохранительную проволочную сетку, но вовсе не холод заставлял спутников хранить молчание.
Машинно-котельное отделение, залитое резким светом подвесных прожекторов, производило впечатление гулкой пещеры. Они стояли на стальном переходном мостке на высоте полусотни футов над котлом и пароконденсаторами главной силовой установки.
Ник смотрел вниз минут пять. Не задал ни единого вопроса, не высказал ни единого суждения... Лишь в самом конце он повернулся к Шарлю и скупо кивнул:
– Ладно. Достаточно насмотрелся.
Инженер отвел их к лифту, и они поехали выше. Внешне обстановка напоминала современное офисное здание: полированный хром и деревянная облицовка лифтовой кабины, ковровые дорожки ходового мостика, по которым Шарль проводил гостей к каюте капитана. Дверь резного красного дерева он открыл своим ключом, который носил на цепочке жилетных часов.
Жюль Левуазан медленно оглядел помещение и задумчиво покачал головой.
– Вот это жизнь, вот это я понимаю... – пробормотал он, после чего добавил: – Николас, я категорически настаиваю, чтобы моя каюта на «Морской ведьме» была обставлена так же.
Ник без улыбки шагнул к смотровым окнам, которые выходили на переднюю оконечность танкера. В миле с четвертью от них вырисовывались контуры тупого, некрасиво загнутого носа. Пока Ник стоял, заложив руки за спину, расставив ноги и гневно выпятив подбородок, никто не осмеливался произнести ни слова. Впрочем, Шарль нашел себе занятие: он открыл дверцу роскошного бара и сейчас разливал коньяк по хрустальным пузатым бокалам. Как только Ник повернулся к окну спиной, Шарль поднес ему благородный напиток.
– Спасибо. Мне действительно нужно что-то горячительное, чтобы растопить лед в животе. – Ник отпил глоток и покрутил коньяк на языке, неторопливо осматривая каюту.
Помпезно обставленное помещение занимало чуть ли не половину ширины ходового мостика и вполне могло подойти для дипломатического приема. Дункан Александер выбрал себе талантливого декоратора, и кабы что находишься в элегантных апартаментах где-нибудь на Пятой авеню в Нью-Йорке или в одном из тех пентхаусов, что расположены на скалистых обрывах Монте-Карло, откуда открывается умопомрачительный вид на гавань.
Ник не спеша прошелся по толстому зеленому ковру с вышитым серебряным вензелем из двух заглавных букв имени владельца, «Флотилия Кристи», после чего остановился перед Дега, подвешенным на почетном месте, то есть над мраморной полкой камина.
В памяти всплыл неудержимый приступ восторга, с которым Шантель встретила покупку картины – одной из балетных работ Дега, с мягкими, чуть ли не светящимися контурами человеческих фигурок. Припомнив, что бывшая жена из года в год не уставала восхищаться этим полотном, Ник призадумался, с какой стати она позволила повесить его здесь, на борту промышленного судна, к тому же практически без охраны. Картина стоила четверть миллиона фунтов.
Он нагнулся поближе и только сейчас сообразил, насколько точной была копия. Тряхнув головой, Ник досадливо поморщился.
– Владельцам сказали, что морской воздух может повредить картину, – пожал плечами Шарль и для пущей убедительности развел руки в стороны. – Да и много ли найдется тех, кто уловит разницу...
«А чего еще ждать от Дункана Александера? – неприязненно подумал Ник. – Только у этого типа, в его бухгалтерском мозгу, могла зародиться подобная идея – убежденность в том, что за нос можно водить кого хочешь и сколь угодно долго».
Все знали, что полотно принадлежит Шантель, поэтому никто не станет сомневаться в его подлинности. Такова логика, проглядывавшая за поступком Дункана Александера. Нет, Шантель на такое не пошла бы. Она не из тех, кто мирится с подделкой или эрзацем. А значит, вся история с картиной была мерой власти Дункана, его способности заставить Шантель пойти на мелкий, дешевый обман...
Николас бокалом показал в сторону фальшивки и напрямую обратился к Шарлю.
– Да, это мошенническая уловка, – сказал он негромко, что лишь подчеркивало степень его тщательно скрываемого гнева, – но она безвредна. – Он повернулся к картине спиной и, как бы охватив все судно более широким жестом, продолжил: – Однако вот это... – Он осекся, беря под контроль стальную ноту, звякнувшую в его голосе. – Это возмутительная, мерзавец, ни во что не ставящий весь принцип, всю концепцию безопасности... Один гребной винт вместо четырех... Да ведь он же не сможет управлять судном таких размеров! В мало-мальски опасной ситуации не сможет выдать требуемый крутящий момент, чтобы избежать столкновения... или отойти от подветренного берега... справиться с сильным волнением...
Ник остановился, и голос его зазвучал тише, но вместе с тем еще убедительнее:
– Это судно не имеет права – ни по законам человеческой морали, ни по законам природы, – не имеет права работать только на одном котле. Моя схема предусматривала восемь независимых двигателей с индивидуальным набором пароконденсаторов, как, например, в свое время было принято на бортах лайнеров «Уайт стар лайн» или «Кунарда». Однако Дункан Александер поставил одинарную двигательную систему. Ни дублирования, ни даже аварийного резерва... Несколько галлонов морской воды в систему – и все, пиши пропало этому монстру...
Николас вдруг замер: в голове мелькнула пугающая мысль.
– Шарль! – Тон стал резким, требовательным. – Резервуары! Их конструкция! Ведь он же не стал их изменять, да? Не стал выжучивать свою проклятую «экономию»? Ответь же мне, старый друг, гондолы по-прежнему обладают самостоятельными двигателями?
Шарль Гра, сжимая в руке бутылку «Курвуазье», подошел к Нику и печально промолвил:
– Давай, Николас, тебе это сейчас понадобится... Резервуары... Их конструкция тоже изменилась. – Он вздохнул и выпалил все разом: – На них нет больше индивидуальных силовых установок. Сейчас это просто тупые, примитивные баржи, которые надо будет пристыковывать и отстыковывать от несущей платформы с помощью вспомогательных буксиров-толкачей.
Николас пристально смотрел ему в лицо. Побелевшие губы сжались в тонкую нить.
– Нет. Я не верю. Даже Дункан не стал бы...
– Дункан Александер сэкономил сорок два миллиона долларов, изменив конструкцию «Золотого рассвета» и поставив только один двигатель с одним-единственным гребным винтом. – Шарль в который раз пожал плечами: – В конце концов, сорок два миллиона долларов на дороге не валяются...
Сквозь низкую серую облачность процеживался бледный свет, но, несмотря на зимние настроения, поля за Темзой мерцали тем невероятно живым оттенком зеленого, к которому так и напрашивается эпитет «английский».
Саманта и Николас стояли в цепочке жалких, озябших родителей и следили за горсткой мальчиков в цветных джерси, воевавших на спортивном поле. Светло-голубые, с черным, цвета Итона и черно-белая раскраска колледжа Святого Павла были настолько перемазаны грязью, что команды едва удавалось различить между собой.
– Чем-чем они занимаются? – требовательно переспросила Саманта, закрывая уши меховым воротником.
– Этот называется скрам, – сказал Ник. – Такой прием в регби, с помощью которого решают, какая команда будет владеть мячом.
– Мм... Я бы предложила способ попроще.
На поле вдруг возникла какая-то особенная суматоха, из кучи-малы вылетел скользкий яйцевидный мяч и тут же угодил в руки мальчика в униформе Итона. Ребенок кинулся наутек.
– Это Питер, да?! – воскликнула Саманта.
– Давай, Питер, давай! – ревел Ник.
Мальчик стремглав несся по полю, закинув голову назад. Бежал он уверенно, сильными, скоординированными движениями, которые, пожалуй, характерны для подростков постарше; он легко уворачивался, выделывая финты, после которых противник оказывался лицом в жидкой грязи, и мчался наискосок по толстому, роскошному травяному ковру к белой линии, силясь опередить высокого, крепко сбитого парня, который рванулся к нему поперек поля.
Саманта принялась подпрыгивать на месте и выкрикивать нечто нечленораздельное, тем более что ничего не смыслила в регби, но делала это с таким воодушевлением, что заразила им и своего спутника.
Бегуны должны были столкнуться под углом, который гарантировал достижение белой линии одновременно, причем напротив того места, где стояли Саманта с Ником.
Ник увидел гримасу напряжения на лице сына и понял, что тот бежит на пределе сил. На шее мальчика вздулись жилы, рот застыл даже не в улыбке, а в оскале, обнажив намертво сжатые зубы. От этого зрелища грудь Ника стиснуло невидимой рукой. бовали полной концентрации всех его способностей. Подобно деду, старому Артуру Кристи, и собственному отцу, он должен был стать одним из победителей. Следя за бегущим сыном, Ник знал это инстинктивно. Мальчик унаследовал ум, миловидность и обаяние, но вместе с тем – что самое важное – подхлестывал эти качества неутолимой жаждой успеха во всех своих начинаниях. От Питера требовалось целеустремленное сосредоточение всех его талантов на поставленной задаче. Стесненность в груди Ника как бы раздалась вширь. Мальчишка в порядке, более чем в порядке, – и от гордости за сына перехватывало дыхание.
Неимоверная сила воли позволила Питеру Бергу опередить более мощного и длинноногого противника, и парнишка бежал с наклоном вперед, вытянув руки с зажатым мячом, чтобы успеть добраться до линии, зафиксировать касание.
Он находился футах в десяти от Ника, до триумфа оставался какой-то краткий миг, но положение тела было несбалансированным, и соперник из колледжа Святого Павла воспользовался этим: он как бы нырнул, врезавшись в бок Питера. От жестокого удара мяч вылетел из рук и запрыгал в стороне. Мальчик упал на колени, закувыркался кубарем и с размаху приложился лицом о сырой дерн.
– Коснулся, коснулся! – выкрикивала Саманта, подскакивая на месте.
– Нет, – сказал Ник. – Это не считается.
Питер Берг с усилием поднялся на ноги. Щеки были перемазаны грязью, по коленям, сбитым о жесткую, неподатливую траву, струилась кровь.
Даже не взглянув на ссадины, он досадливо отмахнулся от насмешливо протянутой руки соперника и, стараясь не расплескать боль, побрел к центру поля. Мальчик не подал вида, что заметил отца, да оно, наверное, так и было: глаза застила влага, готовая вот-вот пролиться за длинные, густые ресницы – слезы не боли, но унизительного, горького поражения. Нику, охваченному щемящим чувством родственной близости, стало ясно, что сыну это перенести было куда сложнее, чем любые физические страдания.
Когда игра закончилась, перемазанный грязью и кровью мальчик подошел к отцу, и они торжественно пожали друг другу руки.
– Я очень рад, что вы пришли, сэр, – сказал Питер. – Жаль только, не удалось показать, как мы умеем выигрывать.
Нику хотелось сказать: «Не важно, Питер, это всего лишь игра». Но слова были бы лживы. Для Питера Берга игра значила очень многое, а посему его отец согласно кивнул и затем представил Саманту. поразило, что подросток пользуется формальным обращением «мэм». Впрочем, когда она сказала: «Привет, Питер. Отличная игра, ты дал им жизни!» – мальчик улыбнулся – и эта неожиданная, ослепительная улыбка так напомнила ей Николаса, что у нее защемило сердце. Питер убежал переодеваться, а Саманта взяла Ника под руку.
– Какой славный паренек!.. Послушай, а он всегда обращается к тебе «сэр»?
– Мы не виделись месяца три. Нам обоим нужно время, чтобы как-то привыкнуть.
– Да-а, в этом возрасте три месяца – долгий срок...
– Скажи спасибо адвокатам. Правила свиданий, правила общения... В первую очередь интересы ребенка, а вовсе не родителей... Сегодня Шантель расщедрилась на особую уступку, но мне все равно нужно доставить его домой не позднее пяти. И ни минутой позже.
Они прошли в чайную «Кокпит», где Питер вновь поразил Саманту своими манерами: мальчик отодвинул для нее стул и усадил по всем правилам галантности. Пока ждали официанта с самыми лучшими в Британии булочками, Николас и Питер вели беседу, где так и сквозила сдержанность и внимание к формальным деталям.
– Твоя мать переслала мне табель с оценками. Я весьма доволен твоими успехами.
– Я надеялся, что результаты будут получше, сэр, – меня опередили трое.
Саманта вновь испытала боль за отца с сыном. Питеру Бергу было двенадцать. Девушке искренне хотелось, чтобы мальчик обнял Ника за шею и просто сказал: «Папа, я тебя люблю», – ибо их взаимная любовь была очевидной даже под спудом правил поведения, намертво вбитых привилегированным интернатом. Любовь сияла в карих глазах, опушенных густыми темными ресницами, играла на щеках, гладких и розовых, как у барышни...
Саманту обуяло желание как-то помочь им, и, следуя порыву вдохновения, она с увлечением принялась рассказывать об удивительном приключении, о том как «Колдун» вызволил «Золотого авантюриста» из беды. Разумеется, в этом повествовании центральную роль играла смелость и лихость капитана «Колдуна», и уж никак не был забыт яркий эпизод спасения Саманты Сильвер из ледяных волн Антарктики.
Глаза Питера стали огромными, он буквально пожирал лицо девушки взглядом и лишь изредка бросал Нику: «Пап, это правда?!» Когда рассказ вырасту и обязательно пойду капитаном на буксире-спасателе!»
Затем он по собственной инициативе принялся учить Саманту, как правильно намазывать клубничный джем, и, с увлечением поедая вкуснейшие булочки, девушка с мальчуганом завели непринужденную болтовню. Ник оттаял, с куда большей легкостью присоединился к беседе и пару раз бросил Саманте благодарный взгляд, подкрепив его крепким пожатием руки под столом.
Увы, всему хорошему когда-то приходит конец.
– Послушай, Питер... Если в Линвуд надо вернуться к пяти...
Мальчик немедленно насторожился.
– Пап, а ты не мог бы позвонить? Может быть, мама позволит мне провести уик-энд с тобой...
– Я уже пробовал. – Ник покачал головой. – Пустой номер.
Питер встал из-за стола; живые эмоции на лице сменила маска стоической покорности.
Мальчик устроился на заднем сиденье отцовского «Мерседеса-450», и вся троица добралась до Лондона в атмосфере веселья и душевной близости, как старые добрые друзья.
Уже почти стемнело, когда Ник свернул на мощеный съезд в сторону Линвуда. Он бросил взгляд на свой «Ролекс»:
– Похоже, успеваем...
Дорога взбегала на холм, минуя ухоженные шпалеры, и после нескольких мягких поворотов глазам открылся трехэтажный особняк эпохи короля Георга, залитый огнями многочисленных, ярко освещенных окон.
Всякий раз, попадая сюда, Ник испытывал чувство странной опустошенности. Некогда он считал этот дом своим: каждая комната, каждый акр прилегающей территории несли в себе частичку воспоминаний, так что сейчас, когда он припарковал машину у портика с белыми колоннами, все пережитое нахлынуло вновь.
– Пап, я закончил модель «Спитфайера», которую ты прислал мне на Рождество. – Мальчик отчаянно цеплялся за каждую оставшуюся секунду. – Может зайдешь, посмотришь?
– Понимаешь, у меня... – начал было Николас.
Сын тут же выпалил:
– Это ничего, дядя Дункан еще не приехал. Он по пятницам всегда возвращается поздно, да и в гараже нет его «роллс-ройса»... – И тоном, котоне увижу до самой Пасхи.
– Иди, Николас, – твердо высказалась Саманта. – Я подожду.
Питер повернулся к ней:
– Вы тоже, Саманта, пожалуйста, пойдемте вместе...
Девушка подчинилась: ее словно заразило роковое любопытство, желание увидеть, узнать больше о прошлой жизни любимого. Она понимала, что Ник намерен упорно сопротивляться, а посему поторопилась выскользнуть из дверцы, поставив его перед свершившимся фактом.
– Хорошо, Питер.
Ник поднимался вслед за ними по широким ступеням к двустворчатой дубовой двери, как если бы его тащила приливная волна неподвластных ему событий. Это ощущение никогда не вызывало у него восторга.
Оказавшись в холле, Саманта быстро огляделась, чувствуя, что стоит на грани благоговейного трепета. Величественный – другое слово к этому дому вряд ли подберешь. Лестница из белого мрамора с мраморной же балюстрадой вздымалась на все три этажа. Стеклянные распашные двери по обеим сторонам холла вели в длинные приемные залы. Впрочем, девушке не удалось повнимательнее рассмотреть обстановку, потому что Питер ухватил ее за руку и сразу потащил на лестницу, к своей комнате, в то время как Ник следовал за ними куда более степенным шагом.
«Спитфайер» занимал почетное место на полке в изголовье кровати Питера. Мальчик гордо достал модель, и они принялись ее разглядывать, время от времени издавая подобающие случаю возгласы восхищения. Парнишка откликался на похвалу, как цветок на солнечные лучи.
Когда они наконец стали спускаться по лестнице, печаль и сдержанность, которые предшествуют расставанию, испытывал каждый – и тут их остановил голос, донесшийся из гостиной слева от холла:
– Питер, мой мальчик.
В дверях стояла женщина, чья красота превосходила фотографию, которую в свое время видела Саманта.
Питер послушно приблизился к ней.
– Добрый вечер, мама.
Женщина склонилась над сыном, взяла его лицо в ладони и нежно поцеловала, затем выпрямилась, потянув мальчика за руку так, чтобы он встал сбоку: едва уловимое, но непреклонное обозначение границ.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав