|
Читайте также: |
ния». Характеризуя каждую из этих форм исследования, В. Зомбарт утверждает, что «познавать природу – это значит описывать ее, сводить наблюдаемые явления к формулам, ипостазировать причины, о сущности которых мы ничего не знаем. Познавать человека и его действия – это значит объяснять, толковать на основании личных переживаний, показывать основания, о которых мы из самих себя черпаем сведения и которые мы, следовательно, знаем. Говоря иначе, действительное знание существует только в области гуманитарных наук, между тем как то, что мы называем познанием природы, представляет из себя не что иное, как описание явлений, о внутренней связи которых мы ничего не знаем».
Однако то, что В. Зомбарт называет «действительным знанием», носит совершенно своеобразный характер и не обладает теми чертами, которые мы привыкли ценить в научном знании. Вот что он говорит о гуманитарных науках: «Здесь каждое произведение носит личный характер, хотя бы это был характер бездарности, как это по большей части бывает. Но великие создания представляют в высшей степени личные произведения, как "Моисей" Микеланджело и "Фиделио" Бетховена. Поэтому они не занимают места в каком-нибудь ряду среди других научных приобретений. Они стоят сами по себе возле других. Они начинают сначала и освещают какую-нибудь область знания. Здесь не может быть никакой речи о каком-нибудь накоплении объективного знания, если не считать фактического материала; также нельзя говорить о дальнейшей разработке его. История науки о человеке представляется нам не более как совокупностью последовательных и одновременных личных созданий, которые затем от времени до времени кристаллизуются в определенные манеры, называемые "методами" и вокруг которых возникает часто довольно бесполезная борьба мнений. Это уже мелкие умы овладевают той или иной манерой своего учителя и спорят из-за нее, как будто бы дело в том, на основании какого метода тот или иной исследователь видит, между тем как важно только, чтобы исследователь имел глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и рот, чтобы хорошо высказывать». Свое понимание характера гуманитарных наук В. Зомбарт иллюстрирует и примерами. По его мнению, «никто, конечно, не захочет утверждать, что наука истории сделала какой-нибудь шаг вперед от Фукидида к Тациту, к Макиавелли, к Моммзену, что наше знание жизни народов за три тысячи лет сколько-нибудь "увеличилось", не считая незначительных мелочей. Или никто не станет говорить, что наука о государстве сколько-нибудь продвинута "вперед" со времени Аристотеля или Монтескье».
Установив такой критерий для определения значения социальных наук, В. Зомбарт применяет его затем к оценке сделанного К. Марксом для познания социального мира. Он находит, что только с этой точки зрения и политико-экономические построения К. Маркса, и теория экономического материализма представляют величайший интерес. В заключение он утверждает: «Пускай из творения К. Маркса скоро не будет выдерживать критики ни одно теоретическое положение; все-таки это творение будет стоять перед нашими глазами, великое и возвышенное, и его красота будет доставлять нам наслаждение. Ибо то, что делает его великим, это единственное в своем роде проявление возвышающейся над всяким нормальным мерилом личности, соединяющей ясновидящее зрение с могучей силой изображения и страстным жаром души».
Нельзя идти дальше в распылении социально-научного знания в субъективных представлениях, чем пошел В. Зомбарт в вышеизложенном определении характера этого знания. Как прагматисты проповедуют предоставление субъективизму полного простора и всех прав в научном знании вообще, так, в частности, теория социально-научного знания В. Зомбарта по существу приводит к водворению неограниченного субъективизма в этой специальной области знания. Здесь В. Зомбарт видит только индивидуальные сознания тех или других ученых, которые, с его точки зрения, и представляют ценность как результат единоличного творчества. Таким образом, наиболее существенными элементами в социально-научном знании В. Зомбарт, очевидно, признает художественную интуицию и художественную способность воспроизведения. Правда, он сам только намекает на то, что в его понимании сущность социально-научного знания имеет художественный характер. Но мы, принужденные посмотреть на его теорию социально-научного знания с систематической точки зрения, должны именно так классифицировать его взгляды.
Очень возможно, что интуиция и дар воспроизведения, имеющие дело с социально-научным материалом, не вполне совпадают с чисто художественными интуицией и творчеством. Но у них много общих черт, так как всякая интуиция, независимо от того, в каком виде и в какой области она проявляется, всегда безотчетна, неопределима и несообщаема. Нельзя научиться интуиции и дару воспроизведения. Совершенно невозможно установить правила и приемы, которые помогали бы пользоваться ими. Понятно, что и в историческом развитии человечества не могло происходить никакого усовершенствования и прогресса в них. Поэтому поскольку мы будем видеть в исторических и социально-научных произведениях только интуицию и дар воспроизведения, постольку ни о каком прогрессе в этих областях знания не может быть и речи. Но с этой точки зрения и в философии, и в математике, и даже в естествознании не могло происходить никакого усовершенствования и никакого движения вперед. Ведь и в естествознании интуиция играет громадную роль, особенно при открытии новых научных истин; и здесь она совершенно неопределима, не подчинена правилам и не может быть преднамеренно и планомерно усвоена. Конечно, и все естественно-научные открытия, например, открытия Коперника, Кеплера, Ньютона, Лавуазье и т.д., рассматриваемые как процессы нахождения истины, имеют строго индивидуальный и личный характер. Так же точно способы передачи этих открытий другим, т.е. сообщение о них их авторами в тех или иных сочинениях и изложение доказательств в пользу них, всегда тоже совершенно индивидуальны. Но сами эти открытия имеют объективное значение, и потому они стали всеобщим научным достоянием, а методы их обоснования и доказательства разработаны согласно с общими правилами логики и методологии. Так же точно и социально-научные произведения Монтескье, Руссо, Конта, Маркса и др. безусловно индивидуальны. Но в них есть много и совершенно объективных научных элементов. Последние должны рассматриваться не только как гениальные интуитивные прозрения, а и разрабатываться согласно с общеобязательными приемами логики и методологии.
Игнорирование или даже отрицание В. Зомбартом объективных элементов в социально-научном знании составляет, несомненно, ту крупную и существенную ошибку, которую он допускает в своем определении природы этого знания. Но именно возможность такой крупной и существенной ошибки со стороны одного из наиболее видных современных представителей социальных наук чрезвычайно характерна как показатель того глубокого кризиса, который эти науки переживают теперь.
Итак, перед нами налицо серьезный и повсеместный научный кризис.
IV
Но как ни силен этот научный кризис, он не столь опасен, как может показаться с первого взгляда. Прежде всего он совершенно не касается естествознания в его чисто научном значении. Скептицизм в этой области теперь невозможен. Он был распространен в древности и широко господствовал еще в XVIII столетии, но в настоящее время он окончательно отошел в прошлое. Завоевания естественных наук так велики, так важны и так бесспорны, что скептическое отношение к ним не может иметь места. Поэтому и современный кризис не столько чисто научный, сколько гносеологический. Выражая это более конкретно, мы должны сказать, что, например, нисколько не сомневаемся в общезначимости естественно-научных законов и спокойно можем основывать на них все наши теоретические и практические расчеты. Но само понятие естественно-научного закона далеко не ясно, и даже более, оно во многих отношениях противоречиво.
Философы и гносеологи, анализируя наше знание, пришли к убеждению, что из него неустранимы психологические элементы, так как и самое объективное научное знание представляет из себя известное психическое переживание. Даже попытка Г. Когена, который поставил себе специальную задачу выявить в философской системе безусловно объективное знание, не увенчалась успехом. Не говоря уже о том, что, идя по этому пути, ему пришлось оставить область чисто научного знания и обратиться к построению онтологической системы, все-таки его система оказалась не вполне свободной от психологических элементов[19][2]. Проблема психологизма и беспокоит современную научную совесть. Но она возникает только тогда, когда мы исследуем предпосылки математического и естественнонаучного знания и хотим свести их в цельную систему. Поэтому ее сознают только философы, они бьют в набат и возбуждают тревогу. Конечно, эта тревога творит свое полезное дело, так как если даже проблема психологизма не будет вполне разрешена теоретически, то она будет изжита хоть практически. Но естествоиспытатели могут спокойно продолжать свою чисто научную работу и производить свои открытия, совсем не касаясь этой проблемы и вообще вопроса о гносеологических предпосылках естествознания.
Совсем другое положение мы наблюдаем в социальных науках. Здесь, как мы видим на примере В. Зомбарта, мы наталкиваемся на отрицание возможности самого объективного знания в этой области. Следовательно, это не только гносеологический, но и чисто научный кризис, заключающийся в полной неуверенности в объективной значимости результатов социально-научных исследований. Однако если мы уясним себе, какие причины влияют на неустойчивость социально-научного знания, то увидим, что объективность этого знания гораздо больше гарантирована, чем это кажется с первого взгляда. Причин этих две. Первая причина заключается в том, что социальная наука до сих пор еще не обособилась и не эмансипировалась от социальной философии. Вторая причина неуверенности в объективности социально-научного знания заключается в господстве в социальных науках совершенно особого вида психологизма.
Что касается зависимости социальной науки от социальной философии, то социальная наука находится теперь приблизительно в том же положении, в каком находилось естествознание в начале XIX столетия, когда над ним господствовала натурфилософия. Правда, вопрос об освобождении социальной науки от социальной философии гораздо сложнее, чем вопрос об освобождении естествознания от натурфилософии. Здесь это слияние кажется более естественным и
правомерным. Социальные науки имеют дело с человеком, не только как с продуктом природы, но и как с деятелем и творцом культуры. Они исследуют как стихийно-социальные процессы, так и явления, получающиеся в результате духовных стремлений человека, его способности оценки, его идеалов. Вся эта духовная деятельность человека сама по себе, несомненно, составляет предмет философии, хотя бы и научной. Конечно, и ее результаты должны отчасти подвергаться философскому исследованию, а это и ведет к тому, что не проводится грань между социальной наукой и социальной философией.
Даже позитивисты различных направлений, несмотря на то что в их понимании философия не отличается от наиболее обобщенных выводов науки, проводят это слияние социальной науки с социальной философией. Им проникнута социальная система Конта, оно лежит в основании построений социологов-натуралистов, наконец, в особенно яркой форме оно осуществляется экономическим материализмом. Тем более склонны к этому слиянию социальной науки с социальной философией философы-идеалисты, особенно те из них, которые недостаточно критически относятся к своим чисто научным построениям. Так, оно принципиально отстаивается Р. Штаммлером и воплощено во всей его системе, хотя у него можно встретить и противоположные заявления. Чрезвычайно ярким выражением его является вышеотмеченная книга С.Н. Булгакова «Философия хозяйства». Прежде всего это не «философия хозяйства», а «философия культурной деятельности человека». Так как во всей книге С.Н. Булгакова культурно-творческий принцип совершенно неправильно заменен хозяйственным принципом, то философская часть книги приобрела такой вид, как будто бы она имеет более близкое отношение к социальной науке, чем это соответствует существу дела. С другой стороны, социально-научная часть книги С.Н. Булгакова чересчур кратка, схематична и суммарна. К тому же в ней больше выдвинуты элементы научного знания, свидетельствующие скорее о слабости и малоценности его, чем о его противоположных свойствах. Конечно, С.Н. Булгаков не смешивает социальной философии с социальной наукой; он их строго различает. Но в то же время он их сливает в едином знании, и при этом социальной философии достается львиная доля, а социальной науке приходится удовлетворяться лишь крохами. Нельзя, конечно, отрицать научной пользы и от таких построений. Несомненные факты свидетельствуют, например, о том, что социальная система Р. Штаммлера, несмотря на всю ее несостоятельность в целом, дала толчок многим исследованиям и обратила внимание на такие стороны вопроса, которые раньше игнорировались.
Но все это не выводит социальные науки из того параличного состояния, в котором они находятся. Чтобы прекратился кризис, переживаемый социальными науками, должно быть прежде всего уничтожено их рабство перед социальной философией. Социальные науки должны быть выведены на широкую дорогу чисто научного знания, по которой уже давно шествуют науки естественные. Для этого в первую очередь их необходимо отграничить от социальной философии, подобно тому как естественные науки отграничены от натурфилософии. Вероятно, здесь эта граница пройдет по иной линии, чем там; очень может быть, что социальным наукам как таковым будет предоставлена более узкая область, чем соответственная область естествознания. Но эта область все-таки существует. И чрезвычайно важно утвердить ее в качестве настоящей науки, а не в виде лишь собрания материалов и мнений.
Вторая причина чисто научного кризиса, переживаемого социальными науками, менее существенна и более преходяща. Она заключается, как отмечено выше, в господстве психологизма в социальных науках. Здесь проблема психологизма также осложнена. Не только самое социальное знание, как и всякое знание, пси-
хологично, но и объект его – человек – имеется здесь в виду прежде всего как психическое существо. Поэтому здесь и возникло предположение, что весь материал социальных наук заключается в психических процессах или должен быть сведен к ним. Зародыш этого социально-научного психологизма сказался уже в том течении немецкой научной мысли, которое поставило своей задачей исследование «народной психологии» (Volkerpsychologie) и было создано когда-то Лаца-русом и Штейнталем. Затем провозвестником его явился философ В. Вундт, хотя он и не так далеко пошел, как современные его сторонники, не признающие себя в большинстве случаев последователями В. Вундта. Увлечение социально-научным психологизмом в последнее время очень велико. Чрезвычайно яркий продукт этого увлечения представляет из себя вышеизложенное теоретическое построение В. Зомбарта. У нас этот психологизм в самых крайних его выражениях проводится Л. И. Петражицким.
Сам по себе психологизм не представлял бы опасности для утверждения объективизма социально-научного знания. Он был бы известным, может быть, особенно односторонним научным направлением наряду с другими. Конечно, устранение всяких материально-субстанциальных элементов из социальных наук лишает их устойчивости. Но главная опасность психологизма для социальных наук в близости психологии к философии. К тому же психологизм ведет к худшей форме философии, именно к солипсизму. Однако психологизм очень легко может быть превзойден в социальных науках. Для этого необходим только более тщательный и беспристрастный анализ социальных явлений, несводимых к психическим процессам. Параллельно с этим надо более точно установить, что может давать как теоретическая, так и описательная психология для познания социальных явлений.
V
Социальные науки могут быть утверждены в качестве объективного научного знания только тогда, когда будет сознана их истинная логическая и методологическая природа. Эта логическая и методологическая природа социальных наук не есть нечто, что должно быть наново открыто, придумано или декретировано социальным наукам, а то, что уже заключается в них. Как во всех вообще логических и методологических исследованиях надо исходить из наличного состояния науки, так и в данном случае точкой отправления должны служить те теоретические знания, которые уже накоплены в социальных науках. Но эти теоретические знания необходимо подвергнуть строгой критике и анализу.
Осуществить эту критику и анализ уже выработанных социально-научных теорий можно, только исследовав применявшиеся при их построении приемы мышления. Лучше всего можно исследовать какие приемы мышления применяются и должны применяться в социальных науках, если распределить все встречающиеся при этом вопросы между небольшим числом основных проблем. Таких основных проблем логики и методологии социальных наук три.
Прежде всего это вопрос о том, как образовывать социально-научные понятия. Этот вопрос нельзя сводить к простому отношению между общим и частным в социально-научном знании, к чему сводится знание понятий. Свойство социально-научного материала таково, что основной вопрос при образовании понятий заключается здесь в получении тех наиболее простых элементов, из которых должны состоять понятия. Всякое понятие состоит из признаков, а признаки должны быть хотя бы относительно просты. Но предметы социально-научного исследования в высшей степени сложны и многообразны. Логическая и методологическая задача и заключается в том, чтобы показать, как добываются те наиболее простые
признаки социальных явлений, которые могут быть сведены в определения действительно научных понятий. С этой точки зрения и должны быть критически проанализированы прежде всего наиболее основные социально-научные понятия. Таковы понятия общества, государства, права, хозяйства и т.п.
Вторая основная проблема логики и методологии общественных наук заключается в вопросе о том, насколько применимо причинное объяснение к социальным явлениям. Иначе говоря, в каких формах и видах причинные соотношения могут служить для понимания последовательности социальных явлений? Конечно, вопросы о причинности и закономерности, о сложных причинах, о многозначности причин и т.д. приобретают своеобразное значение в применении к социально-научному материалу. Но особенный интерес вызывает здесь выяснение принципиальной противоположности между установлением, с одной стороны, общих причинных соотношений, а с другой, – раскрытием причинной связи в индивидуальных рядах событий.
Наконец, третья социально-научная логическая и методологическая проблема заключается в определении роли и значения норм в социальной жизни. Что нормы известным образом формируют социальную жизнь, не подлежит сомнению. Но в чем заключается их воздействие на социальные группировки и в каком отношении находится это воздействие к действию причинных соотношений – эти вопросы должны быть проанализированы логически и методологически. В связи с вопросом о роли норм в социальной жизни необходимо касаться и проблемы оценок и значения целей для того или иного хода социального процесса.
Мы можем и иначе формулировать эти логические и методологические задачи социально-научного познания. Сперва социальные явления представляются нам как единичные и неповторяемые. В таком виде они устанавливаются и исследуются историками. Но какой бы интерес ни возбуждало в нас знание отдельных, особенно выдающихся событий, совершающихся в человеческих обществах, как бы ни были близки нам судьбы этих обществ, такое знание не может вполне удовлетворять нас. Следуя известным научным запросам, мы стремимся узнать, в чем заключается и закономерность социальных явлений. Для этого необходимо подвергнуть социальные явления сложной и многосторонней научной обработке. Различные ступени этой обработки, более или менее связанные между собой и сменяющие друг друга последовательно, могут быть сведены к трем главным стадиям. Прежде всего мы должны отказаться смотреть на индивидуальные особенности каждого отдельного события, а искать в них общих черт, чтобы, найдя их, группировать их по сходству. Этим путем мы должны подготовлять образование социально-научных понятий. Стремясь таким образом заменить с соблюдением вышеуказанных правил представления о единичных явлениях социально-научными понятиями, мы в конце концов обобщаем их или применяем к ним категорию общности. Но дальше, как мы видели, перед нами возникает задача установить причинные соотношения, объясняющие возникновение и исчезновение тех или иных социальных явлений. В этих причинных соотношениях должно быть выделено то, что совершается необходимо, т.е. происходит везде и всегда, где есть соответствующие данные. Следовательно, устанавливая причинные соотношения, мы применяем к социальным явлениям категорию необходимости. Наконец, наряду со стихийными элементами в социальном процессе мы должны определить и роль сознательного воздействия на него людей. Это сознательное воздействие наиболее ярко выражается в установлении норм, регулирующих и направляющих общественную жизнь. Так как нормы устанавливаются ввиду того, что в общем сознании укрепляется убеждение, что известные действия должны совершаться, а самые нормы и выражают какое-
нибудь долженствование, то исследование их роли и вообще роли сознательной деятельности человека в социальном процессе и есть применение категории долженствования к его научному познанию. Итак, три основные задачи социально-научного познания заключаются в обработке социальных явлений с точки зрения категорий общности, необходимости и долженствования.
Все остальные вопросы логики и методологии социальных наук так или иначе входят в эти три основные логические и методологические проблемы. Две первые из них должны ставиться и решаться совершенно независимо от социальной философии. Ведь это – проблемы общие для социальных и естественных наук. В каждой из этих научных областей они лишь приобретают особую модификацию. Только третья-проблема нуждается и в социально-философском рассмотрении.
Всестороннее уяснение логических и методологических приемов и средств, находящихся в распоряжении социальных наук, приведет, несомненно, к утверждению научной объективности доставляемых ими знаний. Это путь, ведущий к самосознанию науки. А самосознание не только у людей, но и у наук способствует их самоуважению. Тогда прекратится и рабская зависимость социальной науки от социальной философии.
II. «РУССКАЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА» И КАТЕГОРИЯ ВОЗМОЖНОСТИ ПРИ РЕШЕНИИ СОЦИАЛЬНО-ЭТИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ [20] [1]
I
Искания в лабиринте вопросов, возникающих на пути к познанию социального мира, не только не ослабевают у нас в последнее время, но даже усиливаются. Пробудившись с особенною мощью в начале девяностых годов, они на некоторое время как бы нашли себе исход в строгом применении к социальным явлениям тех приемов исследования, которые уже давно утвердили свое исключительное господство в познании явлений природы. Многие поспешили даже провозгласить неопровержимость исповедуемого ими единства мирового порядка, которое они видели как в единстве лежащей в основе мира материальной сущности, так и в причинной обусловленности всего совершающегося в мире, т.е. в необходимости в естественно-научном смысле.
Однако более глубокое проникновение в эти основы естественно-научного миропонимания скоро заставило признать неудовлетворительность его как всеобъемлющей системы. В частности, по отношению к социальному миру слишком ясно обнаружилась коренная противоположность между стихийным ходом социальных событий и сознательными стремлениями человека. Теперь ни для кого не подлежит сомнению то глубочайшее гносеологическое противоречие, которое возникает между признанием социальных явлений стихийно совершающимися и причинно обусловленными, т.е. необходимыми, и требованием от человека деятельного участия в социальном процессе; ведь это участие человека должно быть результатом разумного и сознательного выбора тех или иных действий во
имя поставленного им себе идеала и исповедуемого им долга. Естественно-научная точка зрения не разрешает, а устраняет это гносеологическое противоречие как чуждое ее природе.
Некоторые из противников нового движения в общественных науках поспешили усмотреть в этом принципиальном признании основного противоречия социальной жизни и социальной деятельности лишь отказ от односторонностей и крайностей первоначальной точки зрения всего движения. Они думали, что новое движение, введя лишь частичные поправки и единичные ограничения первоначально выставленных положений, удовлетворится системой, составленной механически из разнородных элементов, подобно тому как русская социологическая школа, отказавшись от крайностей научного позитивизма, заменила их лишь собственными измышлениями ненаучного характера. Но то, что принималось за отказ от односторонностей и крайностей, было углублением основной тенденции всего движения, а пересмотр некоторых из выставленных первоначально положений оказался пересмотром всех основ знания.
Чтобы правильно понимать наше новое движение в обществоведении, надо постоянно иметь в виду, что наиболее характерная черта его заключается в стремлении к универсализму. Неудача, постигшая попытку обосновать социологический универсализм на естественно-научных началах, не повлияла на эту основную тенденцию всего движения, так как универсализм имеет значение для него главным образом как формальный принцип. В таком именно смысле его надо признать основой нового социологического миросозерцания, независимо от того, каким материальным содержанием оно заполняется. Этот универсальный характер всего движения не давал мысли успокаиваться на какой-либо двойственности, половинчатости или на простом эклектизме. Поэтому когда догматы естественно-научного миропонимания оказались неприменимыми к некоторым сторонам социального мира, то вместо частичных поправок сами эти догматы в их основе были подвергнуты анализу и критике. Таким образом, вопрос свелся к коренному пересмотру всех основ научного мышления и познания, так как только при бесстрашной и беспощадной критике их может быть выработано новое миросозерцание универсального характера.
Такая критика для перестройки всего научного здания состоит, конечно, не в том, чтобы подвергать сомнению какие-нибудь фактические результаты, добытые современным естествознанием. Напротив, вся фактическая сторона научных построений естествознания должна остаться неприкосновенной. Работа критики направляется только против известного естественно-научного типа мышления, для которого факты и описания их – все, а элементы, вносимые человеческой мыслью при обработке и объяснении этих фактов, – ничто. Этот тип мышления чрезвычайно родственен естествознанию и очень легко уживается с ним, так как он удовлетворяет всем запросам естествоиспытателей. Поэтому против него ничего нельзя возражать, пока он останется лишь домашним средством одних естественных наук. Но когда во второй четверти прошлого столетия под влиянием внешних успехов естествознания этот тип мышления был положен в основу целой философской системы позитивизма, то вскоре вслед за тем и обнаружилось не только все его убожество, но и громадный вред, приносимый им дальнейшему развитию науки. Всякий, кто ограничивает себя только этой формой мышления, отрезает себе путь к познанию социального мира в его целом, или, вернее, – тех его особенностей, которые отличают его от мира природы. Такой исследователь должен отрицать высшие ценности человеческой жизни – нравственный долг и идеал, так как им, наравне с другими высшими продуктами человеческого духа, нет места в области естественно-научных фактов. Поэто-
му для борьбы с этим типом мышления нужно прежде всего выдвигать и подчеркивать научное значение тех элементов, которые вносятся человеческой мыслью во всякое познание. Таким образом, начинать надо с анализа и оценки наиболее общих понятий, которые благодаря своим гносеологическим свойствам выделены Кантом в особую группу и названы категориями.
Со времен Коперника и Галилея научное исследование природы заключается в установлении причинных соотношений между явлениями. Исключительное применение этого принципа для группировки фактического материала, добытого опытом, и создает главное отличие новейшей науки от средневековой. В средневековой схоластической науке боролись по преимуществу два принципа, на основании которых устанавливалась связь и единство мирового порядка. Один из этих принципов ведет свое начало от Платона и заключается в подчинении частного понятия общему, другой – наиболее решительно формулирован Аристотелем и определяет цели в мировом порядке. Наряду с ними, правда, никогда не замирало стремление, возникшее сперва у Демокрита и поддержанное потом Эпикуром и эпикурейцами, к причинному объяснению явлений. Но это было очень слабое и нехарактерное направление для средневекового мышления. Оно отступало на задний план перед первыми двумя, подобно тому как в новейшем естествознании отодвигаются принципы целесообразности и подчинения частного общему (т.е. логической последовательности, сводящейся к принципу тождества), хотя без строгого применения последнего невозможно вообще научное мышление. Современное естествознание, вполне признавая формальное требование логической последовательности, обращает все свое внимание на раскрытие реальных причинных соотношений между явлениями. Так как эти соотношения имеют значение для науки лишь постольку, поскольку они безусловно необходимы, т.е. везде и всегда осуществляются, то мы можем сказать, что наука рассматривает явления с точки зрения категории необходимости. Таким образом, категория необходимости является тем центральным принципом, который проникает и объединяет все современное естественно-научное миропонимание.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав